Текст книги "Да обойдут тебя лавины"
Автор книги: Сергей Бершов
Соавторы: Александра Парахоня
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Или Володя Воскобойников – кандидат наук, специалист высочайшей квалификации. Его работа и в первой, и во второй гималайских экспедициях, считаю, заслуживает самой высокой оценки. Разработка рационов, "выбивание" и "доставание" необходимых продуктов, что при нынешних дефицитах, сама понимаешь, колоссальных усилий требует. И как великолепно наладил Володя питание, как все вкусно было. И совсем не на Воскобойникова совести, что продуктов не хватило, а тех, кто отвечал за доставку грузов в базовый лагерь.
А. П.– Хорошо тебя понимаю, но вот о чем хочу спросить. Траверсом Канченджанги вы решили одну из проблем, стоявших перед мировым альпинизмом. А сколько еще предстоит решить... Спорт развивается, постоянно усложняется. Интересно проследить его в динамике. Чем отличается сегодняшний альпинизм от того, каким он был, когда ты начинал ходить в горы?
С. Б.– Уровнем. Сегодня он много выше во всем – в достижениях, в трудности маршрутов. Когда-то пределом сложности считалась стена Чатына на Кавказе – сегодня этим маршрутом никого не удивишь. Когда начинал заниматься альпинизмом, о прохождении южной стены пика Коммунизма говорили как о триумфе – ведь она считалась непроходимой. Сегодня непроходимых маршрутов нет, есть непройденные. А юго-западная стена Эвереста, зимние восхождения на пики Коммунизма и Победы!
За счет чего такой стремительный рост достижений? Я еще застал время, когда альпинизм рассматривали как занятие, не требующее интенсивных тренировок. Считалось, зимой можно расслабиться, спокойно заплывать жиром, чтоб было что терять летом, на многодневных восхождениях. После маршрутов, пройденных легендарными Львом Мышляевым и Виктором Ерохиным (они перевернули представление о недоступности сложнейших маршрутов, о времени их прохождения), к альпинизму стали относиться как к спорту, то есть делу, требующему интенсивных тренировок, специальной подготовки. Совершенно изменилось снаряжение...
А. П.– Интересно, уровень снаряжения стимулировал уровень сложности или наоборот?
С. Б.– Усложнялся альпинизм, совершенствовалось снаряжение. Появление различных закладок – «фрэндов» (это эксцентрические закладки, размер их можно регулировать в зависимости от величины щели на скальной поверхности, очень надежные, отсюда и название – «фрэнд», что значит «друг») позволило проходить маршруты предельной сложности. А кроме того, в отличие от крючьев, закладки экологически «чисты» – не разрушают скалы. Обеспечивают надежную страховку, высокую скорость. Совершенно другими пользуемся веревками. Помню время, когда применялись рыболовные, выдерживающие (и то не всегда) один рывок. Сейчас работаем с веревками, которые способны, перенести до 10 рывков.
А в чем мы ходили на первые восхождения? Брезентовые штормовки, тяжеловесные, с железками на подошвах ботинки. Не говоря уже об эстетике, как же во всем этом было неудобно, какими мы были неуклюжими! Сейчас у нас легкие и прочные костюмы из гортекса (материала, который не промокает и в то же время "дышит"), пластиковые ботинки (и всегда сухие ноги). Легкие, прочные кошки, которые не привязываются к обуви, а прищелкиваются одним движением (значит, меньше опасность обморожений) – в них можно проходить ледовые участки любой крутизны и сложности. Все это, конечно, дорого, но без этого в горах нечего делать.
С новым снаряжением связано применение в высоких горах альпийской тактики восхождений – а это уже своего рода революция в альпинизме. Если гималайская тактика исходит из того, что сначала устанавливаются промежуточные лагеря, навешиваются перила – почти до вершины альпинисты поднимаются по закрепленной веревке, то альпийская строится на том, что команда сразу выходит на восхождение, проходит маршрут быстро, нередко за один день, хотя раньше на это требовались недели. Естественно, груз, который несет (на себе!) альпинист, должен быть минимальным. Значит, нужны легкие палатки, веревки, высококалорийные сублимированные продукты. "Железо" – закладки, крючья для различного рельефа, ледорубы, ледобуры, молотки – из специальных сплавов, тоже очень легкие и надежные. Все это влияет на качество и скорость прохождения маршрутов, которые с каждым годом все сложнее. Прошло время, когда показателем уровня трудности восхождения были лесенки, площадки, количество забитых шлямбурных крючьев. Сегодня, если и берем наверх шлямбуры, то роль их скорее психологическая – ты знаешь, что в случае безвыходных положений, каких-то экстремальных ситуаций сможешь ими воспользоваться. Но ни на Эвересте, ни тем более на Канченджанге шлямбурные крючья не применялись. Думаю, в будущем так же станем рассматривать и кислород. Его запас пригодится, если потребуется срочно спасать пострадавшего.
А. П.– Мы уже говорили о том, как помогали в подготовке экспедиции на Канченджангу исследования комплексной научной группы. Каким тебе представляется влияние науки на развитие альпинизма?
С. Б.– Сейчас, честно говоря, от науки мы мало зависим. Но если хотим идти вперед, метод проб и ошибок, набивания «шишек», очевидно, не самый лучший. Помощь исследователей необходима для выбора объективных критериев отбора альпинистов, претендующих на участие в сложнейших восхождениях, индивидуальных методик подготовки и тренировки. А новое снаряжение, новые материалы, из которых оно будет изготавливаться, – здесь тоже слово за учеными. Психология альпинизма – вообще, на мой взгляд, область, где «не ступала нога» исследователей. За счет чего человек идет к вершине, когда физические силы уже исчерпаны? Каким образом? Какие резервы включает организм? Сейчас, когда и на равнине возникают экстремальные ситуации, требующие мобилизации всех сил, эти вопросы видятся мне далеко не праздными. Ответы на них тоже призвана дать наука.
Альпинизм многое перенимает от других видов спорта. Если говорить о его будущем, знаешь, чего больше всего боюсь? Как бы не предложила нам наука наборы таблеток, с помощью которых легко и спокойно можно будет находиться на высоте. Ведь в других видах "фармакологические" рекорды – это повседневная реальность. Где гарантия, что завтра и восходители не прибегнут к такого рода стимуляторам? В лабораториях идет борьба за создание "неуловимых" допингов. Страшно подумать, чем это может обернуться для альпинизма. Ведь на высоте, где помощи ждать неоткуда, на фоне гипоксии – кислородного голодания – поведение восходителя, наглотавшегося таблеток, может быть абсолютно непредсказуемым. Какими последствиями это чревато?
Тем более что применение "химии" у нас, не побоюсь сказать, просто варварское. На одном из сборов наша команда оказалась вместе со сборной по легкой атлетике. Тренер легкоатлетов спрашивает кого-то из наших руководителей: "А чем вы своих кормите?" Тот не понял: "Как чем? Тем, что в столовой дают". – "Нет, а таблетки какие?" – "Да никаких. А вы?" – "А мы анаболическими стероидами".– "Ну, и как?" – "Да как? Как только прыщами начинают покрываться, значит, хватит".
Знаю одного лыжника (на республиканском, не на союзном уровне выступал) – он после окончания сезона обязательно в больницу ложился, под капельницу – печень от "химии" очищать. Разве это нормально? Разве нормально, что порой рождение здорового ребенка в семье спортсменов воспринимается как чудо, как дар небес?
А. П.– А сейчас проблемы применения допинга в альпинизме как-то решаются?
С. Б.– Нет, потому что допинг-контроль в альпинизме отсутствует. Он не нужен – не проводятся международные соревнования. Возможно, в скалолазании такой контроль и будет осуществляться, раз уж и на олимпиадах его представители предполагают демонстрировать свое мастерство. Что касается альпинистов, то проверять их в этом плане некому и, как считается, незачем. Не уверен, что кто-то из наших альпинистов таким образом пытается облегчить себе жизнь. Но в будущем... Вспомнил рассказ одного из инструкторов международного альпинистского лагеря, сопровождавшего иностранцев на восхождении на пик Коммунизма. Был он не в лучшей форме, тяжеловато шел. Иностранные коллеги предложили таблетку, мол, легче станет. Что это была за таблетка, неизвестно, но, говорит, что до самой вершины – а это ни много ни мало 7495 метров – чувствовал себя так, будто находится не выше шести тысяч.
Или вот еще случай, уже из нашей практики. При отборе в экспедицию на Канченджангу в "забегах" на том же пике Коммунизма все лучшие результаты показали альпинисты Казахстана. Когда остальные начали об этих "чудесах" с подозрением говорить, "казахи" объясняли это своей высотной специализацией. Но ведь до этого в "забегах" на Эльбрусе, а там тоже высота не маленькая, участники распределились по местам равномерно... Анализ, проведенный комплексной научной группой, показал у представителей команды Казахстана избыток белка в моче. То есть нельзя полностью исключить вероятность применения "чего-то".
Наверное, в экстремальных случаях применение каких-то стимуляторов даже необходимо. Представь, человек полностью обессилен, спасработы из-за сложности восхождения исключены. Тут таблетка может помочь избежать трагедии...
А. П.– Сейчас восхождения на высокие горы с помощью кислорода считаются непрестижными. Но если кислород заменят в будущем таблетками, что изменится?
С. Б.– Конечно, истинная цена такого восхождения тоже будет не очень высокой. Но ведь можно подниматься на большие высоты без кислорода и таблеток – за счет подготовки. Есть альпинисты, доказавшие это. Надеюсь, и наши предстоящие восхождения будут именно такими.
А. П.– Все это очень интересно, но давай все же вернемся к началу нашего разговора: если сравнивать сегодняшний день альпинизма с прошлым...
С. Б.– ... то надо, конечно, сказать и о материальной базе. Раньше организация каждой экспедиции, восхождения становилась проблемой из-за того, что средств на них выделялось меньше, чем требовалось. Мы уже называли причины этого. Сегодня любая самая дерзкая задумка осуществима, ведь ездим в горы за счет поступлений от самого альпинизма.
А. П.– Мне кажется, тут не только в финансах дело, а и в уровне подготовки. Если 20 лет назад покорение семитысячника за 40-45 дней было событием, сегодня 3 таких вершины за 15 дней – обычное дело.
С. Б.– Система подготовки, отработанная несколькими поколениями альпинистов, учит ходить в горах быстро, надежно. Думаю, в своих главных принципах она останется неизменной и в будущем. А вот система наших чемпионатов давно уже стала тормозом, мы движемся вперед не так быстро, как могли бы. Понятно, что это касается только альпинизма высших достижений, нельзя путать его с массовым.
А. П.– Однако массовость – основа успехов в любом виде спорта. Недавно прочитала: в бывшем СССР 30 тысяч альпинистов, а в Японии – 700 тысяч. Почему так?
С. Б.– Считаю, такое сравнение не совсем корректным. 30 тысяч наших альпинистов – это люди, которые ежегодно выезжают в горы и представляют в Госкомспорт и Федерацию альпинизма отчеты о своих восхождениях, проведенных под флагами спортивных организаций. 700 тысяч японцев, о которых говорят как об альпинистах,– это не только спортсмены, а и все любители гор. Домохозяйка, бизнесмен, студент,– взял рюкзачок, выехал на уик-энд в горы,– вот ты уже и альпинист. Если с такой меркой подойти к подсчету восходителей у нас – насчитаем миллионы. Но будет ли это правильно? Когда-то существовало у нас общество пролетарского туризма и экскурсий – вот в него бы вошли вместе с альпинистами все, кто ходит в горы, так сказать, для души.
А. П.– И все-таки 30 тысяч для такой о громной страны, как бывший Союз? Ведь речь об альпинизме, спорте, дарящем возможность испытать себя, увидеть столько прекрасного – ив природе, и во взаимоотношениях людей. Каждому могут пригодиться восходительские навыки и умения – не теряться, остаться живым, спасти других, в, казалось бы, безвыходной ситуации. Этот спорт ломает рамки обыденности, учит жить полнокровно. А мы так озабочены сегодня проблемами пьянства, наркомании, роста преступности – прежде всего среди молодежи. Ко всему этому скатываются от пустоты жизни, отсутствия в ней правильных ориентиров. А тут – столько прекрасных возможностей...
С. Б.– Как и любое явление в нашей жизни, альпинизм-это не только плюсы, но и минусы. И самый главный, самый страшный из них – то, что на восхождениях гибнут люди...
А. П.– Да, как бы ни прогрессировал альпинизм, горы остаются стихией – грозной, опасной, нам практически не подвластной. Риск там никогда не будет исключен полностью. А альпинистам уже мало обычных восхождений. В цене – экстремальные. Сам термин, мне кажется, не бесспорен. Ведь собственно альпинизм – спорт экстремальных ситуаций. А тут – восхождения в одиночку, без кислорода, альпийским стилем на высочайшие вершины... Помню, когда до нас дошли первые сообщения о том, как ходит Месснер, с трудом верилось, что такое вообще возможно. А зимние восхождения наших альпинистов на пики Коммунизма, Победы – это ведь тоже на уровне фантастики. Начинаешь верить – человек все может!
Так нужны ли альпинизму экстремисты? В нашем словаре у этого термина ярко выраженный негативный оттенок.
С. Б.– Думаю, что нужны. Они – катализатор, ускоряющий развитие нашего спорта. Тот же Месснер. Вот фрагменты его книги «В одиночку на Нанга-Парбат»:
"В 10 часов, то есть после трех часов непосильного труда, я понимаю, что подобным образом вершины мне не достичь. Ясно и другое: при таком перенапряжении мне не спуститься вниз.
Когда ситуация складывается так, что приходится выбирать между жизнью и смертью, вершина становится мне безразлична. Вершина, которая еще вчера так сильно меня притягивала. Немедленно поворачивать назад или... воспользоваться последней возможностью: преодолевая крутой скальный барьер, кратчайшим путем идти к вершине?
Это ощущение бессилия!.. Оторванность от людей, способная привести любого на грань безумия. Нет никого рядом, чтобы оценить твое состояние, ни единого человека, которого можно было бы потрогать рукой, найти в нем опору".
В этой, других своих книгах Рейнхольд, на мой взгляд, порой уж слишком сгущает краски, чтобы держать читателя в напряжении. Но он – первый в мире, кто осмелился осуществить дерзкий замысел: побывать на всех высочайших вершинах.
На некоторые Месснер поднимался в одиночку без кислорода. Он по праву считается одним из лучших восходителей мира.
А. П.– А ты не пробовал – в одиночку?
С. Б.– Пытался, но больше не тянет. Наверное, мы воспитаны по-другому. Мне, например, нравится ходить в связке, делать восхождения в группе, переживать счастье, которое испытываешь на вершине, вместе с друзьями. Соблазна – попробовать, чего же стою один, не избежал. Но... и без этого знаю свои возможности и не стремлюсь никому ничего доказать. Сказанное, конечно, не значит, что все разделяют мою точку зрения. Всегда найдутся ребята, желающие самоутвердиться именно таким образом. Особенно среди тех, кто по каким-то причинам не прошел в сборную команду или не захотел в нее попадать (мол, я выше ваших «игр»). Чтобы ходить в одиночку, надо быть сильным, волевым человеком. Но не думаю, что, развивая одиночные восхождения, мы сможем воспитывать людей, способных решать какие-то общие задачи, а не только свои собственные.
А. П.– Месснеру на пятки наступал не менее прославленный Ежи Кукучка, тоже покоривший все восьмитысячники. Он погиб, так и не осуществив свой замысел – взойти на Лхоцзе раньше вас...
С. Б.– Осенью 88-го мы собирались в Гималаи для разведки маршрута на Канченджангу. В болгарской альпинистской газете «Эхо» прочитали сообщение, что Юрек, как звали Кукучку друзья, собирается пройти южную стену – «стену XXI века», этот титул с легкой руки Месснера «приклеился» к ней, к счастью, ненадолго. В том же году весной мы в Непале о готовящейся экспедиции поляков ничего не слышали. Судя по всему, организовалась она молниеносно: Юрек, зная, что на Лхоцзе собираются французы, что обязательно попытаемся пройти стену и мы, очень спешил. Организовав на маршруте 6 лагерей, его группа дошла до высоты примерно 8150. Когда спустились в базовый лагерь на отдых, оказалось, что лучше всех акклиматизировались двое альпинистов: Кукучка и Павловский. Остальные на восхождение идти не могли. Выше лагеря-6 «двойка» поднималась в альпийском стиле. На высоте приблизительно 8200, то есть за 300 метров по вертикали до вершины. Юрек (он шел первым, Рышард Павловский страховал) оказался за перегибом стены. Роковая деталь: веревка, которой они связались, была толщиной всего 7 мм – на высоте дорог каждый грамм, вот и выгадывали. А ведь до самой вершины маршрут сложнейший, 5-6-й категории трудности. Почему произошел срыв? Рышард, который рассказывал нам о трагедии, не знает, не видел. То ли камень вырвался из стены и стал причиной трагедии, то ли Юрек в сложном месте не удержался. Павловский увидел падающего Кукучку, видел, как его несколько раз сильно ударило о скалу. Страховочные элементы вырвало – альпинист в снаряжении весит около центнера: стометровое падение, сильнейший рывок, веревка его не выдержала. Юрек падал три километра...
А. П.– А потом эту стену прошли вы. Да... Ты кто по натуре – оптимист или пессимист?
С. Б.– Это зависит от настроения.
А. П.– Вот не думала, что ты человек настроения.
С. Б.– По-моему, абсолютных оптимистов или безусловных пессимистов на свете немного наберется. Правда, есть люди, успешно играющие эти роли. Считаю, поступают правильно те, кто выбирает амплуа оптимиста. Даже если очень плохо, внушают себе, что не все потеряно, что черная полоса обязательно сменится белой. Предпочитаю компанию таких людей, пытаюсь в любом случае и себя настраивать не на отчаяние, а на надежду. На пике Коммунизма, когда «схватили» холодную ночевку, все смешные случаи, все песни, какие
знал, вспомнил. Хотя особого желания хохмить не было. Бэл потом ворчал внизу, мол, Бершов всю ночь рассказывал плоские анекдоты, отпускал сомнительные шуточки. Я не обиделся на Балыбердина: пусть не самого высокого качества юмором пытался веселить друзей (я не Жванецкий, не Задорнов), неглавное, не давал ребятам уснуть и замерзнуть.
А. П.– Значит, ты все-таки больше оптимист, чем пессимист. А в судьбу веришь?
С. Б.– Не задумывался. Не хочу задумываться над этим. Считаю, надо на себя надеяться, а не на фортуну. Понимаешь, если верить в судьбу, во все приметы, счастливый случай (авось, пронесет!), – в трудной ситуации это может обернуться против тебя. Подумаешь: «Вот оно, пришло». И вместо того чтобы бороться, подсознательно сдашься, опустишь руки. Мысли о роке, фатуме, прочей мистике считаю вредными, опасными.
Вот, например, такой случай: "двойка" Молдаванов-Зайцев поднималась на пик Вольной Испании. Молдаванов сорвался, на 500 метров улетел вниз. Зайцев передает на базу: произошел срыв, лопнула веревка, Молдаванов погиб. А Шура, можно сказать, отделался легким испугом, переломом руки. Его считают мертвым, а он навстречу спасотряду по плато идет. И в том же году во время восхождения на Шхельду погиб Зайцев – от удара молнии. Кто-то скажет – рок. Трагическое совпадение, я так думаю.
От альпинистов можно услышать, что судьба сигналит, надо ее слушать. Два "свистка" прозвучало – не искушай, третий может стать последним в жизни. Были "свистки" и у меня.
Перед экспедицией на Эверест мы готовились к восхождению на Кавказе. Миша Туркевич работал еще и инструктором у альпинистов-третьеразрядников. Для тренировки пошел я как-то с ними на Чегет-Карабаши – маршрут элементарный. И вот на этой простой "двоечке" встретился довольно заковыристый участок. К тому же дело было после непогоды, снегопада. Попросил Мишу подстраховать. Он петельку веревочную на выступ набросил, а идти продолжаем одновременно. Попробовал я одну из зацепок – как будто надежно, а как только нагрузил, камень сразу вывалился. И я с ним вместе. Туркевич, конечно, поймал. А если бы шли без страховки, улетели бы вместе на километр вниз на глазах у Мишиных подопечных. Обошлось, ушибся чуть-чуть, но продолжал лезть первым. Вот такой "звонок". А спустя несколько дней Туркевич, Москальцов и я пошли уже своей группой на "тройку" – вершину Джан-туган. На одном участке спуска, тоже после снегопада, было очень сложно, крючья били через каждые пять метров. Прошу Мишу подстраховать, когда буду переходить снежный мостик, и с мостиком вместе оказываюсь в трещине. Страховка не подвела. Туркевич, то ли в шутку, то ли всерьез советует: "Два свистка было, подумай..." Ну и что? Пик Коммунизма по маршруту Кузьмина прошли – нормально. А ты говоришь, злой рок...
Кстати, среди писем, адресованных мне, есть и такое: "Сережа! С большим удовольствием перечитываю твои "Шаги по вертикали" и радуюсь, что ты достиг в альпинизме таких высот.
Однако ты еще не добился полного счастья, ибо, думаю, ты ни разу до Эвереста, на нем и после не поблагодарил Творца за дарованные Им победы... Не исключено, что при каком-либо восхождении у тебя сложится безвыходное положение. Знай: у Бога безвыходных положений не бывает, а потому сразу же проси Его помощи, и он спасет тебя. Эти выводы я сделал за 22 года веры в Бога. И Он всегда выручал меня. Не забывай молиться и перед восхождением. Привожу начало 120-го псалма "Песнь восхождения": Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя..."
Вот такое письмо. Знаю, оно написано искренне, от всей души. "Возвожу очи мои к горам..." Здорово, правда? Но каждый раз перед восхождением, "возводя очи к горам", я знаю: рассчитывать стоит только на себя и друзей. На любом, даже несложном, маршруте может возникнуть запредельная ситуация. Надо быть готовым ко всему и не уповать на судьбу. В одной из предыдущих глав мы рассказывали о трагедии на пике Клары Цеткин, когда почти у самой вершины четверых альпинистов снесла лавина, в живых остался один – Шура Коваль. Все было против него, даже одного шанса не оставила Ковалю судьба, чтобы выжить...
А. П.– А он выжил, ходит в горы. Мы познакомились с ним во время поездки в Гималаи, Позже я записала его рассказ, в котором ни капли рисовки, желания представить события в выигрышном свете. Вот что рассказывает Коваль:
– Когда сверху на нас обрушилась лавина, меня чуть дернуло веревкой. Машинально сел на ледоруб, поглубже загнав его в снег. Лавина прошелестела над головой, залепила глаза, уши, снег засыпался за шиворот, не говоря уже о том, что сам я оказался по грудь в снегу.
Отплевался, вытряхнул снег из-за ворота, подтянул чуть-чуть веревку. Крикнул, что перила готовы. В ответ – молчание. Позвал еще раз. Снова никакого ответа. На высоте, где воздух разреши, в горле постоянно першит – не покричишь. Как обычно в таких случаях, дернул веревку – подал знак, что можно идти. Никто не отзывался. Дернул снова, потом еще. Вдруг обнаружил, что вся веревка – конец оплавленный, маркированный, значит, не оборван – у моих ног. Тут я мысленно произнес несколько крепких слов, мало того, что чуть не сдернули, так еще и не страховали. Ну, подумал, не пойду к ним, пусть сами лезут сюда.
Но снизу не доносилось ни звука, ни движения, на крики – никакого ответа. Подошел к скалам – там было несколько камней. Забил крюк, навесил на него свой рюкзак. Прищелкнул веревку, второй ее конец – на себя, и стал спускаться к месту, где были закручены ледобуры, там как раз стояли Леша Москальцов и Сережа Бондаренко. Увидел: никого и ничего нет, все стесано лавиной...
Стоять там я не мог – зарубиться, чтобы в случае схода новой лавины не улететь, было не на чем. И я на своих 40 метрах веревки двинулся вправо. Мела пурга. Увидеть хоть что-то – невозможно. Пошел вверх. Добрался до крюка, не выбивая его, поднялся еще на 40 метров. Ужаснулся: что же я делаю? Снова спустился, насколько позволяла веревка – на 80 метров. Никого, ничего.
Полез вверх. Растерянность полная. Куда идти? Вспомнил, что я и пути спуска, в принципе, не знаю. Как-то не предполагал оказаться в такой ситуации. Знал – со мной идут грамотные ребята. Пройти бы стену, взойти на вершину. А как спускаться – расскажут. Занятый этими мыслями, дошел почти до вершины. Подумал: а что там делать? К чему мне она – без ребят? Ах, да, это ж я себе следы в снегу протоптал, мне здесь завтра идти придется.
Делаю два шага и... Из-под меня неторопливо так начинает уходить снежная доска. Падаю на "пятую точку", зарубаюсь ледорубом. Остаюсь. В голове одно вертится – лучше бы этой доске вместе со мной уйти. Чтоб не мучиться. Но одновременно это и отрезвило. Спустился метров на 30. Надо устраиваться на ночлег. Начал рыть, вернее, топтать яму в снегу. Вырыл большую, примерно по грудь. И тут она обвалилась. Все сначала. А руки и ноги уже совершенно окоченели. Вытоптал яму ногам. Руки "откачивал", сжимая и разжимая ладони, грел под мышками. Стал смотреть, что там в рюкзаке. Он был максимально облегчен – я ведь шел первым. По счастью, там был каримат – водонепроницаемая подстилка. Еще – фляга с водой, попил из нее на ночь. Две таблетки трентала – сосудорасширяющего средства на случай обморожений.
Вспомнил, как утром, когда выходили, взял из общей аптечки три таблетки – одну сразу проглотил, чтобы не так мерзли ноги, а две оставил на всякий случай. Не предполагал, что случай окажется вот таким. Проглотил одну. Чувствую, ноги мерзнут так быстро, что вторую беречь не стоит, может не понадобиться. Глотаю и ее. И тут вспоминаю, что в клапане рюкзака – мазь гепароид, которую Витя Пастух советовал применять на ночь, чтобы не обморозиться. Я уже эту мазь испытал – когда поднимались на пик Ленина, провел эксперимент: одну ногу намазал, другую – нет. Разница была очень ощутима. Ночь предстояла длинная, и я занялся ногами. Снял ботинок. Носок был совершенно мокрый. Выкрутил его, натер ногу. А руки уже не слушаются. Отогрел под мышками. Больших трудов стоила борьба с пластиковым ботинком. Снять, пока он теплый, не проблема. А вот надеть... Хватит ли сил, чтобы проделать все эти бесконечные операции со второй ногой? Если нет, то она останется на морозе, и тогда – конец...
Борьба за ступни закончилась, в конце концов, в мою пользу. Но тут стали мерзнуть колени.
Одет был, как обычно на таких восхождениях: свитер, пуховка, шерстяные брюки, на них – брюки от ветрозащитного костюма. Целый день мы шли под снегом. Нижние брюки мокрые, а к ночи – совершенно заледенели. Приятного мало, особенно если учесть, что все происходило на высоте 6,5 тысячи метров при морозе около 30 градусов.
Сообразил – у меня есть каримат. Сначала разорвал его на две части: на одну сел, другой накрылся. Но колени мерзли, да и держать "одеяло" всю ночь на ветру не смог бы. Оторвал два куска, заложил под одежду, на колени. Сразу стало теплее, большой кусок положил на спину, под рубашку.
Вспомнил читанное когда-то: как в тюремном карцере спасались брошенные туда заключенные-поставив локти и колени на башмаки. Пришлось и мне встать в такую позу, только на каримате. Каской уперся в свернутую веревку. Так провел несколько часов. Вставал, разминался. Снова возвращался в "исходное положение".
О чем тогда думал? Как неправильно жил. Другими словами, мысленно прощался с этим миром. Как правильно буду жить, если останусь. А еще – что должен Герману Эсамбаеву 75 рублей. Ну, думаю, плакали твои денежки.
И вот, наконец,– восход. Солнца еще не видно было. Но уже посветлело. И, главное, улеглась непогода, утих ветер. Вспомнил, когда шли к началу маршрута, Боря Поляковский показывал, что спускаться вон там будем, что снега много, придется трудно.
Надежда, что ребята живы, не покидала. Думал, возможно, лавина сорвала верхний конец веревки. Нижний я крепил сам – был в нем уверен. Может быть, они метров на 60 ниже – там отличное место для ночевки. Не исключено, кто-то травмирован... Но спускаться именно там с одной веревкой было немыслимо. Опять же, у ребят осталась рация – могли вызвать помощь. Словом, надо было идти вниз. Провел ревизию в своем рюкзаке и обнаружил 4 карабина, 5 закладок, 4 крюка. Еще у меня была одна веревка. Путь к началу спуска лежал мимо вершины. Прошел от нее метрах в пяти ниже по склону. И стал спускаться, уходя влево. Но вышел к снежно-ледовым сбросам. Спуститься по ним одному невозможно. Как ни тяжело – пришлось возвращаться. По пояс в снегу. Потом, когда вышел на гребень, стало проще. Гребень вывел в кулуару, покрытому натечным льдом. Прошел на передних зубьях кошек метров 60. Спуск на передних зубьях – тяжелое упражнение. Подумал: попробую-ка я идти спиной к склону. Видимо, все случившееся со мной здорово "затормозило извилины", если допустил такую мысль. Через два шага я сорвался. Правда, сумел задержаться. Причем вопреки правилам (ноги в кошках обязательно вверх, чтобы не перевернуло), одновременно ледорубом и кошками. Считаю, это было правильно. Это, может, и спасло. Зарубился и увидел спусковую петлю, оставленную какой-то из групп, что ходили здесь в прошлом году.
Соблазн воспользоваться петлей был большой. И я допустил вторую ошибку – продернул веревку в Петлю и начал самого себя спускать. Снова почувствовал – лечу. Но и здесь с помощью кошек и ледоруба удалось задержаться. Осмотрел веревку – петли на ней не было, перетер. Больше я судьбу не испытывал. Спускался, продернув сквозь свою закладку оба конца веревки, на руках. Эти два спуска дюльфером – один с "полетом", второй – на вдвое укороченной веревке – заняли довольно много времени. А Боря Поляковский говорил – на спуске 20 таких дюльферов. Значит, с моей веревкой – 40. Нет, так не годится! К тому же сверху сыпанула пылевая (из снежной пыли) лавина. В ней – градом по каске – камешки, Надо было уходить в сторону. Веревку одним концом прищелкнул к груди, остальное сбросил вниз и начал спускаться на передних зубьях кошек. Веревка не мешала. И теплилась надежда, что в случае срыва она может где-то захлестнуться на камне, зацепиться в трещине и удержать.
Так спустился метров на 150 и перестал контролировать веревку. А она сыграла со мной злую шутку. То, что в случае срыва стало бы спасением, произошло без него. И стало наказанием. Веревка заклинилась где-то вверху. Подергал – крепко сидит, не вытащить. Пить, помню, очень хотелось. А вода, хоть фляга на груди под пуховкой была спрятана, еще ночью замерзла. Сосульки жевал. Вот пососал я очередную ледышку, успокоился. Прикинул – наверх подняться, чтобы освободить веревку, а потом спуститься – не хватит сил. Вниз посмотрел. Показалось уже неглубоко. Отщелкнул веревку и бросил в том ледяном желобе. Лучше было бы принести ее вниз – проще объяснять, почему возвратился один. Но сам себе возразил: вообще вопрос, будут ли объяснения. До них еще добраться надо.
