Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Сергей Клычков

 
Среди людей мне страшно жить,
Мне, как ребенку среди ночи,
Так хочется порой смежить
Души наплаканные очи.
 
 
Как на покойницу убор,
Легла на землю тень от плахи.
– Ты слышишь, что бормочет бор?
– Скажи ж, о чем щебечут птахи?.
 
 
На всех, на всем я чую кровь,
В крови уста, цветы, ресницы.
О, где ты, мать людей, – Любовь?
Иль детям о тебе лишь снится?
 
 
Спаси, помилуй, пожалей,
И не для казни и расплаты
Сойди и свет среди полей
Пролей на пажити и хаты.
 
 
Родимый край угрюм и пуст,
Не видно рыбаря над брегом.
И лишь улыбка чистых уст
Плывет спасительным ковчегом.
 

<1922>

 
В слезах ненужных и невзгодах
Промчался бирюзовый век,
И, словно страннику ночлег,
Мне грезится чудесный отдых
На берегу лазурных рек.
 
 
От дикой ненавистной злобы
Укрыться б в голубую сень,
Где от креста синеет тень,
Но не истлеть под кровлей гроба,
А в новый народиться день.
 
 
Чтобы уста, как птицы, пели
О светлой радости земли,
Чтоб два крыла мои цвели,
Что лишь незримо шелестели,
В дорожной волочась пыли…
 

<1922>

ЩИТ-СЕРДЦЕ

 
Весной на проталой полянке,
Где виснет туман пеленой,
Устроили зайцы гулянки
И встречу весны под луной.
 
 
И зайцы по-заячьи пели,
Водили за лапки зайчих,
И радостно сосны шумели,
И звезды качались на них.
 
 
Всю ночь я бродил всё и слушал.
Ах, друг мой, откроюсь тебе:
За бедную заячью душу
Я так благодарен судьбе.
 

<1921,1927>

 
Люблю тебя я, сумрак предосенний,
Закатных вечеров торжественный разлив…
Играет ветерок и тих, и сиротлив
Листвою прибережних ив,
И облака гуськом бегут, как в сновиденьи…
 
 
Редеет лес, и льются на дорогу
Серебряные колокольчики синиц.
То осень старый бор обходит вдоль границ,
И лики темные с божниц
Глядят в углу задумчиво и строго…
 
 
Вкушает мир покой и увяданье,
И в сердце у меня такой же тихий свет…
Не ты ль, златая быль благоуханных лет,
Не ты ль, завороженный след
Давно в душе увядшего страданья?
 

<1922>

 
Осенний день прозрачно стынет,
Звеня охотничьей трубой.
Прощаюсь я с весною синей,
С тобой и с далью голубой…
 
 
Склонилась синева над чащей,
И очи сини и строги…
И в чаще тающей, шуршащей
Как бы дыханье и шаги…
 
 
То, настор о живши верхушки,
В прохладе слушает и ждет,
И тихо кружит по опушке
Берез умолкший хоровод.
 
 
И лишь одна, как над могилой,
В необлетевший рдяный куст
Нагие руки уронила
И тонких пальцев горький хруст…
 
 
И так торопится кому-то
Листком, всколыхнутым едва,
С вершины, ветром изогнутой,
Сказать последние слова.
 

<1922–1923>

 
Я от окна бреду с клюкою
К запорошенному окну,
Но злою участью такою
Я никого не попрекну.
 
 
Сума на рубище убогом,
Как крест голгофный, тяжела,
И пыль взметают по дорогам
Незримо два мои крыла.
 
 
До срока меж людей я, нищий,
Иду, как меж могильных плит…
Но в сумке под насущной пищей
Свирель с лучом рассветным спит…
 
 
И в светлый час, когда ресницы
Обсохнут, слезы отряхнув,
Лечу я заревою птицей
С свирелью, обращенной в клюв…
 

<1922>

 
Куда ни глянь —
Везде ометы хлеба.
И в дымке спозарань
Не видно деревень…
Идешь, идешь,—
И только целый день
Ячмень и рожь
Пугливо зыблют тень
От облака, бегущего по небу…
 
 
Ой, хорошо в привольи
И безлюдьи,
Без боли,
Мир оглянуть и вздохнуть,
И без пути
Уйти…
Уйти в безвестный путь
И где-нибудь
В ковыльную погудь
Прильнуть
На грудь земли усталой грудью…
 
 
И верю я, идя безбрежной новью,
Что сладко жить, неся благую весть…
Есть в мире радость, есть:
Приять и перенесть,
И, словно облаку закатному, доцвесть,
Стряхнув с крыла последний луч с любовью!..
 

<1922,1927>

 
Земля и небо, плоть и дух…
Из сини в синь равно бежит дорога,
Весна – туман, зазимок – белый пух,
И лето – дождь в свой срок прольют из рога…
 
 
Незримый страж у птичьего гнезда,
Чудесный страж у каждой хаты нашей.
Над хатой и гнездом в свой час горит звезда,
Горит звезда, как золотая чаша…
 
 
В свой час с земли и лунь, и певчий дрозд
Уносят ввысь изношенные перья.
Путь по земле лишь человеку-зверю
Проложен от купели на погост…
 
 
Темна, тесна могилы узкой клеть,
Печален крест под придорожной пылью,
Одной душе даны, как птице, крылья,
Чтоб в смертный час вспорхнуть и улететь…
 
 
И мирно ляжет тело под исподь,
И погребенья сами взалчут кости.
Цветут цветы в полях, и на погосте
Земля и небо, дух и плоть…
 

<1923,1927>

 
Дорог а кошелка нищему,
         А жизнь дороже все ж.
Оттого за голенищами
         И прячет нищий нож…
 
 
Прячет нож, и мне бы нужен он:
         Я слаб, а враг свиреп.
Только вот я сам за ужином
         Ножом лишь режу хлеб…
 
 
Славя мир и вечерь тайную,
         И дым над очагом,
Рад я мякоть каравайную
         И кров делить с врагом.
 
 
Для друзей, какие б ни были,
        Не жаль и жизнь отдать.
Но страшней самой погибели
        Над сердцем рукоять…
 
 
Лучше все отдать разбойнику
        И бросить в битве меч,
Чем в холодный гроб с покойником
        Живой душою лечь…
 
 
Жизнь жива живою пищею,
        А смерть и злоба – ложь…
Оттого-то в сумку нищую
       Я и не прячу нож…
 

<1926>

 
В жизни всему свои сроки,
Всякому лиху пора…
Две белоперых сороки
Сядут на тын у двора…
 
 
Всё по порядку гадалки
Вспомнят, что сам позабыл,
Что погубить было жалко
И, не губя, погубил…
 
 
Словно бродяги без крова,
В окна заглянут года…
Счастье – как пряник медовый!
С солью краюха – беда!
 
 
Лень ли за дверь оглянуться,
Палкой воровок спугнуть…
Жалко теперь обмануться…
Трудно теперь обмануть…
 
 
Вечер пройдет и обронит
Щит золотой у ворот…
Кто ж тебя за руку тронет,
Кто же тебя позовет?
 
 
Те же, как веточки, руки,
Те же росинки у глаз…
Только теперь и разлуки
Не посулят ни на час…
 
 
Юность – пролет голубины
Сердце – пугливый сурок!
То лишь краснеет рябина
В стрекоте вещих сорок!
 

<1924>

 
На речке вода убывает,
Ольхой розовеет погост,
И день, как весной лишь бывает,
Встает поутру во весь рост…
 
 
Как взбиток, белеется пена,
В два пальца свистят кулики,
И роща взошла по колена
В поемные воды реки…
 
 
Весна раскидала кладинки,
От моста лишь сваи торчат,
И стукают льдинки о льдинки,
Как чарки в застольи стучат…
 
 
А солнышко! – Словно с разбегу,
С холма из-за лысых ракит
Свою золотую телегу
Все выше и выше катит.
 
 
И редко, средь синего взгорья,
Привстанет под облако в тень
Вздохнуть, от зари да на зорю
Звеня бубенцами весь день…
 

<1923>

 
Пухлый снежок словно заячьи лапки,
Красное солнышко – заячья кровь.
Как виноватые, скинувши шапки,
Смотрят две ели на ворохи дров.
 
 
           Вёсну и лето тутукали дятлы —
           Два душегуба – колун да топор,—
           С сосен сшибая зеленые патлы,
           С елей срубая зеленый пробор.
 
 
Вёсну и лето, и в осень по лесу
В прохолодь пела пила-верезга.
Некуда деться полесному бесу,
Некуда лосю укутать рога.
 
 
          И не заметил никто, как в тумане
          Рос из земли за сугробом сугроб,
          Заступ-могильщик на грудь глухомани
          Насыпь – змею земляную – нагреб.
 
 
Выбег на насыпь нечаянно ночью,
Рельсу попробовал на зуб барсук:
Эх и в каком это вырос урочье
Этот без листьев и веточек сук!
 
 
         Фыркнул и с ветром смахнулся с дороги,
         В норке свернулся в щетинистый ком.
         Жадно следил, как шевелятся ноги
         Сосен, упавших под топором.
 
 
В норке тепло, как в избе, и уютно,
Пахнет сосновой смолою песок.
Только беда вот: все ждешь поминутно,
Кто бы с обоих крылец не поджег.
 
 
         В сумерках в снег залегла и загробла
         Девы-зари золотая коса,
         И над зарею по вечеру облак —
         Словно над печью на пялках лиса…
 
 
В сумерках вдруг заорет, что есть духу,
Бык однорогий – шальной паровоз;
Выйдет на вырубку верба-старуха,
Поросли крестит и шепчет под нос.
 
 
        Ели оденутся в заячьи шубки,
        Выпадут звезды, как заячий след,
        И на накат от саней по порубке
       Сыпется иней и с инеем свет.
 

<1923>

 
Давно тому железную дорогу
Вели у нас среди лесных болот…
…В кустах нашли последнюю берлогу
И в ней двух медвежат – сирот…
 
 
Смешные два такие медвежонка,
Уж больно были глупы и малы…
…И с той поры таежную сторонку
Сковали рельсы, словно кандалы!
 
 
…Пушистый мох закрыл следы и тропки,
Нахмурил бровь в сухмень сосновый яр,
Когда от искр из паровозной топки
С конца в конец прошел большой пожар…
 
 
…Ушли медведи, и подались лоси,
На гари леший обернулся в пень…
…И самому мне тоже довелося
Перескочить за дедовский плетень…
 
 
…Теперь столбы шагают из болота,
Неся в руках стальные провода,
И в ноги им спадает позолота,
Плывет с реки осенняя слюда…
 
 
…Совсем в сторонке лес стоит как нищий,
Гнусаво тянет про себя аминь!..
…Взойдет луна и словно что-то ищет
И цедит сверху золото и синь…
 
 
…И у села, куда в овес нежатый
От облака ложится полусвет,
Играют золотые медвежата,
И бродит бурый муравьед…
 

<1925>

 
Иду в поля за Божьей данью
На голоса привольных птиц.
Ах, я устал клониться ниц,
Тая надгробное рыданье
У человеческих гробниц…
 
 
Еще пылает мак, как пламя,
Как душ непогребенных след,
Но нет отчаяния – нет;
И в узелочке за плечами
Такой неизъяснимый свет.
 
 
И я слежу живые звенья
С зари летящих журавлей —
То вестники грядущих дней
Отдохновенья и забвенья
И обновления полей…
 

<1922>

 
Глядят нахмуренные хаты,
И вот – ни бедный, ни богатый
К себе не пустят на ночлег,—
Не все ль равно: там человек
Иль тень от облака, куда-то
Проплывшая в туман густой;
Ой, подожок мой суковатый,
Обвитый свежей берестой,
Родней ты мне и ближе брата!
И ниже полевой былинки
Поникла бедная душа:
Густынь лесная и суглинки,
Костырь, кусты и пустоша —
Ой, даль моя, ты хороша,
Но в даль иду, как на поминки!
Заря поля окровенила,
И не узнать родимых мест:
Село сгорело, у дороги
Стоят пеньки и, как убогий,
Ветряк протягивает шест.
Не разгадаешь: что тут было —
Вот только спотыкнулся крест
О безымянную могилу.
 

<1922>

 
Монастырскими крестами
Ярко золотеет даль.
За прибрежными кустами
Спит речной хрусталь.
 
 
За чудесною рекою
Вижу: словно дремлет Русь,
И разбитою рукою
Я крещусь, крещусь.
 
 
Вижу: скошенные нивы,
По буграм седой костырь,
Словно плакальщицы, ивы
Склонены в пустырь.
 
 
По лесам гуляет осень,
Мнет цветы, стряхает лист.
И над нею синь и просинь
И синичий свист.
 
 
Та же явь и сон старинный,
Так же высь и даль слились;
В далях, в высях журавлиный
Оклик: берегись!
 
 
Край родной мой (все, как было!)
Так же ясен, дик и прост, —
Только лишние могилы
Сгорбили погост.
 
 
Лишь печальней и плачевней
Льется древний звон в тиши
Вдоль долин родной деревни
На помин души, —
 
 
Да заря крылом разбитым,
Осыпая перья вниз,
Бьется по могильным плитам
Да по крышам изб…
 

<1922>

 
У моего окна такая высь и ширь,
Такая тишина, отрада и обилье:
Под ношей гнется сад, за ним, как плат, – чигирь,
А по бокам дубки стоят, сложивши крылья.
 
 
Забудь же, друг, беду, сгони с унылых глаз
Печаль и глянь без слез хоть раз с любовью:
Звезду прекрасную принес вечерний час
И свет для нас зажег у изголовья.
 
 
О, тих ты и прозрачен, синий полог звезд,
И я живу, живу, – не ожидая срока.
И лишь, как памятка о родине далекой,
Вдали с крестами деревянными – погост.
 
 
Лежат там пахари, степные косари,
Переодетые в солдатские шинели,—
И запеклись уста, и щеки посинели,
И очи на зарю, но холодней зари.
 
 
И донесение последнее, – в обшлаг
Вспехах засунута напутная молитва.
О, будь благословен твой каждый робкий шаг,
И друг, и враг, бежавший с поля битвы.
 

<1920,1923>

 
Певчей птице ли, зверю ли, рыбе ль
Положен свой зарок и свой век,
И один лишь, взлюбивший погибель,
Без зарока живет человек…
 
 
Пробежит ли по насту лисица-воровка,
А цепочка за ней у толка —
Потому-то петлей бельевая веревка
Часто вдруг упадет с потолка…
 
 
Не заметит хозяин: огонь у соседа,
Сплюнет в угол, поправит очаг
И не видит, не ждет, что охотник по следу
Размыкает со сворки собак.
 
 
Станет зыбко и жутко: да вдруг и повиснет
Все до времени, все до поры:
Человечьи следы у могилы, а лисьи
Пропадают всегда у норы.
 

<1922>

 
Стала жизнь человечья бедна и убога,
Зла судьба, и душа холодна.
Каждый втайне грустит: как уютна берлога,
Где ютились один и одна.
 
 
Ведь у двери есть уши, и видят нас стены.
Слепо сердце, немотна любовь,—
Оттого за любовью и ходит измена,
А вино так похоже на кровь…
 
 
Стали наши часы и минуты короче —
Мы родимся к утру неспроста:
За туманом – заря, за обманами – очи,
И дурманом дымятся уста…
 
 
Суждено человеку лихое кочевье,
И тоска по одной и одном;
А ведь, может, в лесу тоже ходят деревья:
Шапкой в небо, а в землю – корнём.
 

<1923,1927>

 
У мира нет нигде начала,
И значит, нет ни в чем конца,
Как нет заветного причала
У бесприютного пловца…
 
 
А мы по телу и по духу
Начало знаем и конец:
Из жизни в смерть земля-старуха
Несет свой заревой венец!..
 
 
И будет час: из рук от страху
Дорожный выпадет костыль —
И впереди не будет праху,
А позади лишь прах и пыль!..
 
 
Не потому ль и не за тем ли
Глаза подлобные луны,
Когда они глядят на землю,
Людской судьбой удивлены:
 
 
На лоб завьется прядь от чуба,
Зальет ресницы синева,
Но судорожно шепчут губы
Насторожённые слова…
 
 
И по щеке слеза немая
Бежит с отяжелевших век…
…Но сладко спит вся тварь земная,
Не взглянет в небо человек!..
 
 
Не видит он, как синь с сусалом
Под бровь в полусмеженный глаз
На лике строгом и усталом
Кладет суровый богомаз!..
 

<1926–1927>

 
Иванушка – рубаха-парень,
Кровь с молоком, в плече – сажень,
Крутая грудь – кузнечный сварень,
Да ходит сваха – злая старень:
Ему высватывает пень…
 
 
Из леса, где шумят березы,
Глядит пенек с речной косы,—
На нем в урочные часы Горят
Аленушкины слезы
Светлее утренней росы.
 
 
И не прогонишь злую сводню,
И не отмашешь от окон
Ни свечкой, ни крестом господним,
Ни черным словом преисподним,
Ни вербным прутиком с икон.
 
 
Зато и святки с ней – не в святки,—
Не до гульбы, не до потех:
Эх, даже кудри – только смех,
Коли зипун – латы да латки,
Да дыры черные прорех…
 
 
Коли у барыни в палате
Щенков выкармливает мать,
А тяти нет – давно нет в хате:
Ушел он в каторжном халате
За суку барскую страдать…
 
 
Глядит в окно луна-сычиха,
В окно стучит сиротка-ель,
Грозит веревкою качель,
И гонит девок Салтычиха —
Простоволосая метель…
 
 
Метель селом бредет вразвалку,
В руке колодезная жердь…
Сидит Аленушка за прялкой —
И ей не больно и не жалко,
Что скоро в гости будет смерть.
 
 
У Салтычихи руки – крюки,
На пальцах – когти как крючки,
И бородавки как сучки,
И шевелятся две гадюки
В бровях нахмуренных – зрачки…
 
 
Как в терему, под белой елью
Горит крещенская свеча,—
Сидит подружка за куделью,
И кровь с иглы на рукоделье,
Как нитка красная, – с плеча…
 
 
Подружка шьет ему рубаху,
Обводит ворот кумачом,
Чтоб не тужилось ни о чем,
Чтоб – коль судьба – так уж без страху
На плаху лечь пред палачом…
 
 
Палач угрюм и нем, как рыба;
Широк у Салтычихи двор:
Среди двора качель, как дыба,
Под дыбой – плаха и, как глыба,
На плахе – пудовой топор.
 
 
И кто качался на качели,
Тому не мил был белый свет,—
О том уж и помину нет,
О том и ветры отшумели
И замели поземкой след.
 
 
Иванушка нескладно скр о ен,
Замешан круто, крепко сбит;
Вскормлен землей, слезами вспоен
И весь он – как Аника-воин,
А сердце – как аникин щит…
 
 
От века – доброта и сила,
От века – могута и лень:
И, знать, занялся в кудрях день,
Иль то гнездо Жар-птица свила
Под рваной шапкой набекрень?!.
 
 
В очах – два озера и небо,
В плечах почила ширь полей,
А зубы с черствой корки хлеба,
С воды озерной – на потребу —
Озерной кипени белей…
 
 
Глядит в окно луна-сычиха,
И белой ручкой ель стучит,
А кровь с иглы точит-сочит,
И кровь, как нитку, Салтычиха
Из груди девичьей сучит…
 
 
Подружка ждет его и манит,
До пяток косы – два пайма,
В очках как будто роща вянет.
Когда за рощею туманит
И от зари плывет кайма.
 
 
Подруга шьет ему рубаху,
Кладет на ворот багрянец,
Чтоб по селу с конца в конец
Прошел Иванушка на плаху,
Как красной горкой под венец…
 
 
Не плачь, Аленушка, на кику,
Не порти белого лица:
Есть у Иванушки-Аники
Зубец от вил, острее пики,
Коса, вернее кладенца…
 
 
Над ним крещенской полуночью
Сквозь кровлю светится звезда;
В руках луч месяца – узда;
Как колокольчиком, стрекочут
Сверчком запечным повода…
 
 
Под ним, как конь, звенит подпругой
И пышет глиняная печь,
И мчит его в пургу и вьюгу, —
И не зипун уж, а кольчуга
Спадает с богатырских плеч.
 
 
Закинет соху он за тучу
И на полях нахмурит бровь,
И потечет по полю кровь,
И прорастет крапивой жгучей
Мечом запаханная новь…
 
 
И руки вспружатся, как клешни,
И на устах замрут слова,
И там, где годы в сини вешней
Качалась под окном скворешня, —
Качнется вражья голова…
 
 
Не будет песен и запевок,
Замолкнет колокольный звон,
Зайдет луна за небосклон,
И семьдесят безумных девок
Стучаться будут у окон…
 
 
Стучаться будут у порога,
Будить и звать хребетный люд,—
И, кто вчера молился Богу,
В полуночь выйдет на дорогу
И будет яростен и лют.
 
 
Как в пашню, втянется в заплечье,
Не будет пить, забудет есть…
Как листопад – куда невесть —
На ветер жизни человечьи
Вскружит Иванушкина месть!
 
 
Но не для ради злой потехи
Он будет ратовать и мстить:
В полях заря поставит вехи,
Где наземь сбросит он доспехи,
Чтоб всё забыть и всем простить.
 

<1924,1927>

 
Дрожит, трясется и боится,
     Но льнет к забору слабый зверь!
И, пролетая мимо, птица
     С тоской оглядывает дверь…
 
 
А вдруг да где-нибудь объедок,
    Сухая корка от куска?
Вот только что-то зверь стал редок,
    И птица сделалась редка?..
 
 
Дубна мелеет и на плесе,
    Как плешь, за тростниками мель,
И разве только на откосе
    От леса уцелела ель…
 
 
Пройдешь по гарям и по сечам,
    И пнем прикинется глухарь…
Да, похвалиться больше нечем,
    Как раньше похвалялись, встарь!
 
 
Ни медведей уже, ни рысей,
    Вот разве кошек много зря…
И, всё старей и белобрысей,
    К селу склоняется заря…
 
 
И даже с поймы тонкошёрстый
    Подался заповедный лось…
Не диво: вширь и вдаль на версты
    Село у леса разлеглось!
 
 
И я им вслед за тонкой дымкой
    Укромной песенки моей
Иду неспешной невидимкой
    Для зрячих и слепых людей…
 

<1927>

 
Врага я зорко чую за собою,
Хотя немного у меня врагов!
И сам-то рад я уступить без бою
Мою любовь, пристанище и кров!
 
 
И не услышу я, и не замечу,
Хоть напряжен до боли глаз и слух,
Когда пройдет с улыбкою навстречу
Иль тихо вслед меня окликнет друг!
 
 
Уж лучше друга верного обижу,
Чем попаду врагу в несытый рот.
Увы, метла панельная мне ближе,
С которой я ночую у ворот!
 
 
По крайности мы с нею друг у друга
Не вырвем ничего из-под руки:
Я луг косил, она цвела средь луга,
А потому и здесь мы земляки!
 
 
Здесь у нее и у меня приметы:
От неба – взор, улыбка – от зари!
И словно хвост от бешеной кометы,
Из улиц в переулки фонари!
 
 
Из переулков в улицы – погоня!
Кто враг? Где друг? В чем жизнь и что судьба?
В ответ мятутся огненные кони,
Гудит, ревет булыжная труба!
 
 
И не спастись, не скрыться и не крикнуть,
Разбившись головою о помост,
И к этим синим клочьям не привыкнуть,
Где нет ни крыл заоблачных, ни звезд!
 

<1926,1930>

 
Грибы садятся у дороги,
    По пояс зарываясь в мох,
Чтоб мог их и старик убогий
    Собрать в плетеный кузовок!
 
 
И чем тропа лежит прямее,
    Тем возле ягода крупней,
Но человек, не разумея,
    Шагает в жадности по ней!
 
 
Да хуже он, чем зверь рыскучий:
    Раскрывши рот, нахмуря бровь,
Не видит, как с его онучей
    Стекает ягодная кровь…
 
 
Он рвется в глушь, все дальше в чащу,
    Куда не проникает свет,
Как будто ягода там слаще…
    А там и ягодника нет!
 
 
И всё ж, когда пышна опушка,
    И близко стройка и вода,
Как звонко счетница-кукушка
    Кукует сроки и года!
 
 
Как льется синь тогда на реку,
    И за рекой – какой покой!
Ах, даже травка к человеку
    Под окна тянется рукой!
 
 
И даже скучная ворона
    Летит на пашню, как на пир,
Когда заря венчает мир,
    Как новобрачная корона!
 

<1927,1930>

 
Была душа моя светла
Той теплотою человечьей,
С какою глупая ветла
Хватает путника за плечи!
 
 
С какой приземистая рожь
Отвешивает всем поклоны…
С чего же, милый друг, с чего ж
Под бровью огонек зеленый?..
 
 
Иль за плечами добрый дух
Сложил лазоревые крылья?..
Уж не с того ли, верный друг,
Порою зол, порой уныл я?
 
 
Ах, знаю я, что злоба – ложь,
И нету тяжелее муки
Познать, что чаще прячут нож,
Когда на сердце держат руки!
 
 
Что часто и друзья мои
В признанья, сказанные с дрожью,
Мешают тайный яд змеи,
Что на друзей и сам похож я?
 
 
О, эта золотая дрожь
И взгляд, с участьем обронённый,
С каким отвешивает рожь
И под серпом земле поклоны!
 
 
Тяжка людская коловерть!
И все ж, смирясь душою сирой,
В ней надо встретить даже смерть,
Как нежное лобзанье миру!
 

<1927>

В ГОСТЯХ У ЖУРАВЛЕЙ

 
Люблю наедине слагать свои молитвы
И не хожу молиться в многолюдный монастырь…
Тут с боку у меня поля, покос и жнитво,
С другого – сроду позабытый, брошенный пустырь.
 
 
А прямо предо мной всегда на зоркой страже
Стоит чертухинский и ныне знаменитый лес…
Я сроду не видал и не увижу даже,
Что кто-нибудь из вас сюда в зыбель мою полез.
 
 
Есть, правда, на юру чудесная полянка.
Там я пишу, там редко кого можно повстречать.
И вот вдруг если б там устроили вы пьянку,
Я стал бы полоумничать, стал плакать и кричать,
 
 
Пусть даже бы мои справлялись именины,
Иль даже больше: мой сорокалетний юбилей.
Друзья! Шли мимо вы, идите с той же миной!
А я свой праздник справлю сам в гостях… у журавлей.
 

<1929>