Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Сергей Клычков

 
У меня в избенке тесной
Пес лохматый гложет кость.
Я ж пою со страху песню,
Что придет чудесный гость.
 
 
Верба шапку ниже клонит,
За прясл о выходит ель.
За рекой к вечерне звонят,
За рекой поет свирель.
 
 
Да пройдет он только мимо,
В окна стукнет только раз
В одинокий, в нелюдимый,
В огневой вечерний час.
 
 
Не войдет он, не прогонит
Непозванную беду —
Только на ходу уронит
Под окно мое звезду.
 
 
От звезды свечу затеплю,
За вечерье сяду с ней:
И вода ли, песня, хлеб ли
Станут слаже и вкусней.
 
 
Буду я сидеть за свечкой;
Вспоминать и не жалеть.
Будет петь сверчок за печкой,
И в избе моей светлеть.
 
 
Посветлеет моя хата,
Потеплеет мой кафтан,
И не страсть, что пес лохматый
Воет у ворот в туман.
 

<1922,1923>

 
Люблю свой незатейный жребий
И хутор с лугом и леском,
Зарю за изгородью в небе,
Заботу о едином хлебе,
Хоть жив и не одним куском…
 
 
Кормить семью и для скотины
Косить по зарослям ковыль, —
Здорового лелеять сына,
Надежный к старости костыль…
 
 
Мое хозяйство и усадьба —
Как крепко скрученная нить.
Хоть хлопотливо, как на свадьбе,
Где нужно всех кормить, поить.
 
 
Под вечер – словно безголовый,
Но, как в заутреню, встаешь,
Когда у опуши еловой
По пару надо сеять рожь…
 
 
За хлопотливою обедней
В поклонах снова целый день,
И не заметишь, как соседний
Опять встуманится плетень.
 
 
В нераспоясанной рубахе
Заснешь кой-как, и сонный слух
Чуть ловит, как воркует вяхирь,
Чернополосный, нивный дух.
 
 
И вот на жестком изголовьи
И спится, может, так тебе,
Что налит до краев любовью,
Заботой о судьбе коровьей,
Как и о собственной судьбе…
 

<1922,1927>

 
Ступает тишь, как сторож у ворот,
Не шелохнет ни листика, ни ветки,
Лишь дочка чернокосая соседки,
Как птица полуночная, поет.
 
 
О чем, Айше, так грустно ты поешь?
Мне чуждо дикое твое наречье,
Ты с моря, я с далекого поречья.
Тебя – волна, меня вскормила рожь.
 
 
Но не забудь, пока поет в душе,
Во мне самом, баюн сладкоголосый,
Чужой весны, камиистого откоса
И песенки тоскующей Айше.
 

<1921>

 
Опять, опять родная деревенька,
Коса и плуг, скрипун-отец и мать;
Не знаешь сам, пройдет в работе день как,
И рано лень как поутру вставать.
Гляжу в окно за дымчатые прясла
И глаз от полусонья не протру;
Река дымит, и розовое масло
Поверх воды лоснится поутру.
Уж младший брат в сарае сани чинит,
За летний зной обсохли переда,
И, словно пена в мельничной плотине,
Над ним журчит отцова борода:
«Немного седнясь только хлеба снимем,
А надо бы тебя – пора! – женить».
И смотрит вдаль: за садом в синем-синем
С гусиным криком оборвалась нить.
В уме считает, сколько ржи и жита,
И загибает пальцы у руки,
А яблони из рукавов расшитых
За изгородку кажут кулаки.
«Дорога, видно, на зиму захрясла,
Как раз Покров-то встретим на снегу».
Гляжу в окно – за дымчатые прясла
И долго оторваться не могу.
 

<1922>

 
Улюсь, Улюсь, лесная речка,
Ты увела меня в леса
С одной веревочной уздечкой,
С луконцем звонкого овса.
 
 
Вчера коня ловил-ловил я:
Хотел с полос возить снопы —
И вот набрал по чернобылью
На невозвратные тропы.
 
 
Меж кочек шуркнули дорожки.
И я один и не боюсь.
Ой, сколько пьяники, морошки
По мху разбросила Улюсь.
 
 
И словно манит тонкой кистью
Черемухи росяный куст,
И слышится мне шорох листьев
И шепот человечьих уст:
 
 
Останься здесь, сбери бруснику,
Малину в сумку собери
Да помолись златому лику
Неугасающей зари.
 
 
Здесь на тебя былые предки
Глядят, склонивши седины,
И в думы их вплелися ветки
И в быль несгаданные сны.
 
 
Здесь до зари у тихой речки
Горит всю ночь звезда-огонь,
А для твоей простой уздечки
Пасется золотистый конь.
 
 
Здесь сквозь туман синеют села,
Пылает призрачная Русь.
Останься ж здесь в плену веселом,
В лесу у голубой Улюсь.
 

<1922>

 
Земная светлая моя отрада,
О птица золотая – песнь,
Мне ничего, уж ничего не надо,
Не надо и того, что есть.
 
 
Мне лишь бы петь да жить, любя и веря,
Лелея в сердце грусть и дрожь,
Что с птицы облетевшие жар-перья
Ты не поднимешь, не найдешь.
 
 
И что с тоской ты побредешь к другому
Искать обманчивый удел,
А мне бы лишь на горький след у дома
С полнеба месяц голубел:
 
 
Ведь так же будут плыть туманы за ограду,
А яблонные платья цвесть, —
Ах, милый друг, мне ничего не надо,
Не надо и того, что есть…
 

<1922–1923>

 
Устать в заботе каждодневной
И все ж не знать, как завтра быть,
Трудней все и труднее жить,
Уехать бы назад, в деревню…
 
 
Никак тут не привыкнешь к людям
А рад привыкнуть, рад бы, рад…
А хлеб уж как-нибудь добудем:
Живут же вон отец и брат!
 
 
Привыкнешь тут без горя плакать,
Без неудач искать крючок.
Вот только жив ли рог, собака
Да есть ли за трубой сверчок…
 
 
В люд я х, а стал сам нелюдимый
И непохожий на себя…
Идешь, – и все проходят мимо
Так: без любви и не любя…
 
 
Иной вдруг обернется гневно
И так тебе посмотрит вслед,
Что помнить будешь много лет:
Уехать бы назад в деревню!..
 

<1922>

 
Мне говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарей родился я на свет,
А я живу лишь от строки до строчки,
И радости иной мне в этой жизни нет…
 
 
И часто я брожу один тревожной тенью,
И счастлив я отдать все за единый звук, —
Люблю я трепетное, светлое сплетенье
Незримых и неуловимых рук…
 
 
Не верь же, друг, не верь ты мне, не верь мне,
Хотя я без тебя и дня не проживу:
Струится жизнь, как на заре вечерней
С земли туман струится в синеву!
 
 
Но верь мне: не обман в заплечном узелочке —
Чудесный талисман от злых невзгод и бед:
Ведь говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарей родился я на свет.
 

<1922>

 
В тумане хижина моя,
И смотрят звезды строго,
И рдеет тонкая ладья
У моего порога.
 
 
Ах, что уносишь ты – беду
Иль юность веешь дымкой?
Уж не с того ли я бреду
На людях невидимкой?
 
 
И может было, может нет,
Я ждать и плакать бросил,
И сладок мне вечерний свет
И след от тихих весел, —
 
 
Вечерний свет, туманный круг,
И парус твой рыбачий —
Чудесный гость, безвестный друг,
Недуг любви ребячьей!..
 

<1921>

 
Ты умирать сбираешься так скоро,
И я с тревогой слушаю тебя.
Страшусь я смерти, как ночного вора,
Во всех, во всем златую жизнь любя.
 
 
И жду я, – вот в ночи придет громила
С отмычкою от тела и души,
И смеркнет облик дорогой и милый,
И я остануся один в тиши.
 
 
Меж тем, глянь, утром против на погосте,
Как в молоке, в цвету плывут кусты,
И гонят из-за них лихую гостью
Руками распростертыми кресты.
 

<1922>

 
Родился я и жил поэтом,
А жизнь поэта – страх и боль,—
Любовь и боль, но и не в этом
Поэзии и жизни соль…
 
 
Пройдет все это и – в сторонку…
Но вот уж мне за тридцать лет —
Под кровлей: новый голос, звонкий,
Такой же, как и я – поэт —
 
 
Тепло укрытый и одетый,
Немного неуклюж, раскос,
И столько в нем разлито света
И светлых беспричинных слез!
 
 
Светец и зыбка, и чрезмерный
Горластый, непосильный плач, —
Залог единственный и верный
Тревог, удач и неудач.
 
 
И милы желтые пеленки,
Баюканье и звонкий крик:
В них, как и в рукописи тонкой,
Заложен новой жизни лик.
 

<1923>

 
В багровом полыме осины,
Березы в золотом зною…
Но стороны своей лосиной
Я первый раз не узнаю…
 
 
Деревня прежняя: Дубровки,
Отцовский хутор, палисад,
За палисадом, как в обновки,
Под осень вырядился сад…
 
 
Отец и мать за хлопотнею,
Всегда нехваток, недосуг…
И виснет вышивкой цветною
В окне околица и луг…
 
 
В лугу, как на рубашке проймы,
Река-бочажница вдали…
В трубу серебряную с поймы
По зорям трубят журавли…
 
 
Идет, как прежде, все по чину,
Как заведено много лет…
Лишь вместо лампы и лучины
Пылает небывалый свет.
 
 
У окон столб, с него на провод
Струится яблочкин огонь…
…И кажется: к столбу за повод
Изба привязана, как конь!..
 
 
Солома – грива… жерди – сбруя.
Все тот же мерин… тот же воз…
Вот только в сторону другую
У коновязи след колес…
 

<1925>

 
Осень! Осень! Стынет роща зябко.
Как кудель, с реки пушится пар.
И закинул чучельную шапку —
Серый облак ветер на стожар.
 
 
Спряталось за ним златое солнце,
И в полях бредет сугорбый день,
И в деревне с злого самогонца
Виснет злая ругань на плетень.
 
 
И с утра кого-то жалко-жалко…
Кто ль погиб, кого ль собрали в гроб?
Плачет мать; отец шугает палкой
Галок с копен, хмуря жутко лоб.
 
 
Встретит, и улыбка не забрезжит —
Стать ли улыбаться мужику?
Он с улыбкой лишь скотину режет
Да порой подходит к кабаку.
 
 
Да еще, когда храпят полати
(То ль во сне, а может, с пьяных глаз),
Разойдутся стены в тесной хате,
Брызнет светом тараканий паз,
 
 
Всхлопнут крылья обветшалой крыши,
Уносясь в неведомый полет…
А к утру заноет сердце лише,
И падет на речку первый лед.
 

<1924>

 
Юность – питье солодовое,
Без опохмелки – дурман.
Поле, калитка садовая…
Месяц да белый туман…
 
 
Только узнаешь по времени, —
Горек и короток век —
Выпадет проседь на темени,
Вывалит по полю снег.
 
 
Годы, как воды с околицы,
Дни, как с горы полоза,
Щеки щетиною колются,
Лезет щетина в глаза.
 
 
И не смекнешь, как под ношею
К осени сгорбится сад,
Как из гнезда пред порошею
Выведешь в поле лисят.
 
 
Только узнаешь по времени, —
Горек и короток век.
Не разгадаешь: зачем они,
Реки, стекают из рек, —
 
 
Воды сбегают с околицы,
Ходят подоконьем дни,
Теплит заря-богомолица
В вечери, в утре огни?
 
 
Только узнаешь по осени, —
Был ты и есть ты, как тут!
Были друзья, да небось они
В белесь да темь не пойдут.
 
 
Скрипнет вот вечер калиткою,
Шукнет вот ночь у ворот,—
Выбежишь: облак каликою
По полю, сгорбясь, идет.
 
 
Выпьешь тут ковшик до донышка,
Стукнешь тут в донышко раз,
И не покажет уж глаз
Месяц – цыганское солнышко.
 

<1923,1927>

 
Стих ветер, заря уж погасла,
В туман завернулся курень,
И месяц закинул за прясла
Твою уходящую тень.
 
 
Уйдешь ты, слез ы не уронишь,
А вспомнишь – не дрогнет и бровь,
Страшней, когда из дому гонишь
Сам – мачеху злую – любовь!..
 
 
Не все ли равно теперь – снова
Чьи руки протянут кольцо:
Без боли не вымолвить слова,
Без муки не глянуть в лицо!
 
 
Стих ветер, а может случиться,
Вернется… как прежде… к утру…
Да кто же теперь достучится,
Кому же я дверь отопру!
 
 
Так часто глядишь и не веришь:
Над кровлей как будто дымок,
Как будто живут еще – с двери ж
Чернеет тяжелый замок…
 

<1923,1927>

 
Как странник, ходит Лихо человечье,
И как его не пустишь ночевать:
Войдет оно и прикурнет за печью
Или мешком забьется под кровать…
 
 
И будет вечер долог и недужен,
За печкой заглотается сверчок,
Остынет печь, в печи прокиснет ужин,
И накоптит у лампы язычок…
 
 
И дело ли шататься по соседям?..
Вдвойне не прок, коли зайдет сосед:
Сидит, молчит, и ты глядишь медведем,
Пока в избе сам не погаснет свет…
 
 
Погаснет свет, а ночь черна, как копоть,
И страшно на окошки поглядеть…
…И всю-то ночь тревожно будет хлопать
Петух крылом и не во время петь…
 
 
…И не поймешь: тревога в сердце, в небе ль
Такая темень от осенних туч…
…И только в полночь, словно хилый стебель,
На подоконнике согнется луч…
 
 
А поутру жена поставит чашку,
В тягучий квас накрошит мелко лук…
…И сядет Лихо в образе монашка
За хлеб и соль хозяйскую сам-друг!..
 
 
Оглянет всех уныло и устало:
Так долго шел и вот идти опять…
И подойдет себе и детям малым
Жена благословение принять…
 
 
Привстанет он и полу приоткинет,
Ножом слегка надрежет в ряске шов…
И, как из мглы, из черной рясы вынет
С головкой сургучовой полуштоф…
 
 
Пригубит сам из синего стакашка
И хмурому хозяину мигнет…
…Хозяин сядет около монашка,
И гость ему большой стакан нальет…
 
 
Разломит жизнь, как хлебную краюху,
Большой лом о ть за окна бросит псу,
И пес залает и завоет глухо,
Как бы напав на волчий след в лесу.
 
 
Завоет глухо, словно в голодуху.
Душистый хлеб страшней, чем мерзлый ком.
…Глядь: не монах в углу, а молодуха
Расчесывает косы гребешком…
 
 
Сидит она и весело смеется
И весело оглядывает всех…
И серый глаз светлей воды с колодца,
И смех свежей, чем первый белый снег…
 
 
Жена заплачет, и заплачут дети,
Все кувырком и встанет на дыбы…
И сам тогда все проклянешь на свете,
И доведешь весь дом до худобы…
 
 
И если кто случится о ту пору,
С дороги ль дальней навернется сват,
Не загостит, а соберется скоро,
Увидя под иконами ушат.
 
 
И ни с того нахлестывая лошадь
Большим кнутом во впалые бока,
В пути он будет луг и лес полошить
И не заметит сзади седока!
 
 
Не прячь беду от свата и соседа
И не скрывай ошибку иль вину —
Как гончая на жировом гону,
В следах людских беда собьется с следу!
 

<1926–1927>

 
Сидит он днем под рукомойником,
Где паутина, словно лес,
На рожках с клетчатым повойником,
Как будто баба, а не бес…
 
 
Повойник в клетку после бабушки
Достался матери моей,
Чтобы когда печет калабушки,
Была проворней и милей…
 
 
Чтоб все в руках у ней спор и лося,
Водились снохи и зятья,
Чтоб брага вовремя варилася,
Во вр е мя парилась кутья.
 
 
Чтоб ладились блины и пакулы,
Чтоб зря отец не колупал…
И долго матушка проплакала,
Когда повойничек пропал…
 
 
Сидит в нем бес под рукомойником
И только глянет: глазки врозь —
И молоко уж из подойника
В углу с залавка полилось…
 
 
Не видит мать, в глазах – что марево,
Отец с похмелья – только тронь…
Шипит-бежит в опечье варево,
И шею вытянул огонь…
 
 
Беда, страда, и с роду п о роду
В углу один и тот же лик…
И как заснул, расправя бороду,
В руке отрепанный голик…
 
 
От чаши ль с горькою отравою,
От слез ли все в глазах мутит…
А в печке красный лебедь плавает,
И красный пух в трубу летит.
 
 
А возле печки, словно староста,
Пыхтит пузатый самовар
И, задыхался от ярости.
Курчавый выбивает пар…
 
 
Сцепилась клюшка с сковородником
И ни туда, и ни сюда —
И вот на лавку под угодником
Летит с блином сковорода…
 
 
С похмелья долгого и тяжкого
Отец зевнул и с лавки слез, —
Ему под мышкой за рубашкою
Лучинкою щекочет бес…
 
 
Глядит отец, что ночь ненастная,
И в лоб, как в дверь, стучит ладонь —
И на плечах рубаха красная,
Как на ветру в костре огонь…
 
 
И стол гремит пред ним посудою,
И встала на дыбы скамья —
Все в груду валится – под грудою
Лежит и ежится семья.
 
 
И кажется он нам разбойником,
Не борода – дремучий лес…
И кружит с бабкиным повойником,
И теребит порчину бес…
 
 
Так целый день, и только к вечеру,
Когда заря уйдет в овраг,
На стол поставит матка печево,
И теплотой дыхнет очаг…
 
 
Отец вздохнет, водой окатится
И даст – не в первый раз – зарок.
От щей с бараниной под матицу
Завьется голубой парок.
 
 
От плошки с гречневою кашею
Дух по избе, как с борозды,—
И снова над избенкой нашею
Зажгутся две больших звезды.
 
 
И вылезут на дух кузнечики
И застрекочут на светец,
И, больно мне сжимая плечики,
Ко мне подвинется отец…
 
 
Приляжет рядом и забулькает,
Заходит грудь, как жернова…
В углу у матери над люлькою
В дремоте сникнет голова…
 
 
И снятся мне всю ночь покойники,
И видится сквозь сон всю ночь,
Что вон висит на рукомойнике
Повойник бабушкин: точь-в-точь!..
 

<1925>

 
Забота – счастье! Отдых – труд!
Пустить бы все напропалую:
Что в наше время берегут?
Нет, пусть уж дни мои бегут
От жалкой ссоры к поцелую!
 
 
Хотя беречь – не сбережешь.
И нищему подать бы проще
Судьбы полуистертый грош,
Когда от счастья только мощи,
А от любви осталась ложь!
 
 
Пойти б, как зверю – наугад!
Но разве лосю удалось бы
Забыть лосиху и лосят?
Нет, лучше слезы, ласки, просьбы,
Очаг – тепло и едкий чад!
 

<1927>

 
Сегодня в ночь взошла луна,
К земле склонившись, как к надгробью,
Точь-в-точь как ты, моя жена,
Когда ты смотришь исподлобья!..
 
 
Поля ж, как рукопись, лежат,
А лес, как юноша, вздыхает…
Чужие люди и не хают…
А тут свои не дорожат…
 
 
Ах, можно все простить, забыть:
Коварство, горечь и измену…
Любовь, как море, может быть,
А нету берега без пены!
 
 
А все же в берегах цветут,
Как косы в ласке, водоросли…
Все – ради счастья! – все ведь лгут
И каются все после, после!
 
 
Все можно, все забыть, простить,
И счастье даже лучше с тенью,
Когда нет верного решенья
Скакать козлом или грустить!
 
 
Но смерть, коль верная жена
В постели рядом даже снится,
Как эта скверная луна,
Которая всегда косится!
 

<1927>

 
Если б жил я теперь не за Пресней,
Где труба заслонилась трубой,
Ах, вот если… еще бы раз если…
За ворота я вышел бы с песней
И расстался бы нежно с тобой!
 
 
Я ушел бы в туман на поляну
И легко перенес бы обман…
И подплыла б луна, как беляна…
И вспылала б звезда-талисман!
 
 
А теперь эти дни как оглобли!
Словно скрип от колес – эта жизнь!
Не навек ли тогда, не по гроб ли
Мы, не ведая слез, поклялись?
 
 
Кто же думал, что клятва – проклятье?
Кто же знал, что так лживы слова?
Что от нежного белого платья
На заплатки пойдут рукава?
 
 
Юность, юность! Залетная птица!
Аль уж бороду мне отпустить?
Аль уйти и ни с кем не проститься,
Оглянуться с пути и простить?
 
 
И страшусь я и жду сам развязки…
И беглец я, и… скорый гонец!
Так, у самой затейливой сказки
Нехороший бывает конец…
 
 
И когда я в глаза тебе гляну,
Не поймешь уж теперь… не поймешь,
Что луна на ущербе – беляна,
Аль из сердца исторгнутый нож?..
 
 
Ну и что ж? – Плакать тут, на народе,
Душу черпая с самого дна?
Всякий скажет: «Чудак или… вроде…
Видно, кость ему ломит к погоде,
И виски бередит седина!»
 

<1927>

 
Да, разные пытки бывают!
Испанские, например, сапоги,
Которые сами слезают
И кожу с мясом сдирают с ноги.
 
 
Костры также в средневековье…
И все же вот бичеванье тоской,
Обманом и лживой любовью,
Страшной медлительностью колдовской!
 
 
Уж то ли бы русская плаха,
Молодцеватый палач и топор!
А, кажется, я бы без страха
Ему в глаза загляделся в упор!
 
 
Не дрогнул бы, кажется, бровью,
Под дыбою не исказил бы лица…
И все же вот пытки любовью
Не дотерпел, не пронес до конца!
 
 
Теперь ты, как прежде, украдкой
Не выглянешь, не пройдешь из угла…
Навеки суровая складка,
Судьбы расписка – на лбу пролегла!
 
 
Не сникнешь, как встарь, к изголовью,
А я не гляну в глаза, не дыша!
Сгорела на пытке любовью
В костре седая колдунья – душа!
 

<1927>

 
У нас в окр у ге все подряд,
Зубами расправляя кожу,
Цветные туфли мастерят
Для легких и лукавых ножек…
 
 
У туфель золотой обрез
И, словно в танце, узкий носик…
Кругом болото, топь да лес,
Таких у нас самих не носят!
 
 
Ни в поле бы работать в них,
Ни выйти прогуляться в праздник…
И верно, что придумал их
Какой-то влюбчивый проказник…
 
 
Чтоб только вывесть напоказ
Сударушку в такой обутке…
Не шутки только тут, у нас
Не день работают, а сутки!
 
 
А кто подумал бы узнать,
На липочке себя угробив,
Где проживает эта знать,
Кому нужна такая обувь?..
 
 
Не все ль равно, за ремеслом
Здесь каждый умирает с честью…
И вслед им сердцем, как веслом,
Гребу и я в страну безвестья!
 
 
В том сказочном ином краю,
Как сон, огнем пылают зданья,
Туда и сам я продаю
Счастливое мое страданье!
 
 
Там феи в туфельках цветных
(У туфель, словно в танце, носик
Быть может, не читая их,
Под мышкой книги мои носят!
 
 
Там мудрецов не перечесть,
До буквы все рассмотрят в лупу.
И только то, что было здесь,
Там будет выдумкою глупой…
 

<1927>

 
Нерадостная муза —
     Неверная жена.
Чья ласка как обуза,
     Улыбка как вина!
 
 
Бедно и неуютно
     В избе и пред избой,
А ты как гость минутный,
     Дарованный судьбой…
 
 
И, знать, уж так решила
     Судьба мне на беду,
Чтоб ты всегда спешила,
     Целуя на ходу…
 
 
С изломанною бровью
     Стояла у крыльца,
С отхлынувшею кровью
     Румяного лица…
 
 
Не говоришь, а рубишь
     И чаще хмуришь бровь…
А знаю – меня любишь,
     Быть может: за любовь!
 
 
И как-нибудь под вечер,
     Когда в окне огонь,
Войдешь и вдруг на плечи
     Положишь мне ладонь…
 
 
И шепчешь, напевая.
     Смеясь и строя нос…
А я не поспеваю
     От радости и слез…
 
 
Дрожит в руках бумага,
     Скользят карандаши,
И слов, и рифм ватага
     Бежит со дна души…
 
 
И карандаш ненужный
     Тогда, как смертный грех,
Забуду ли жемчужный
     Твой лепет и твой смех?..
 
 
Запомню все до слова
     И будто бы без Слов,
Пока не крикнут совы,
     Не шукнется засов…
 
 
Не скрипнет половицей
     Подгнившее крыльцо,
И день зеленолицый
     Не глянет мне в лицо!
 
 
Тогда, согнувши плечи,
     Прилягу в уголок
И горестно замечу,
     Что снова одинок…
 
 
Что ты ушла из дому
     К другому, кто милей…
И вспомню лишь изломы
     Твоих крутых бровей.
 
 
Закинутую косу
     И под глазами тень…
И снова, как колеса,
     За днем тяжелый день.
 
 
И снова бросят люди
     Недоуменный взгляд…
И тяжек бред мой будет,
     И человечий ад!
 
 
Но, знать, судьба решила
     На счастье иль беду,
Чтоб ты всегда спешила
     С улыбкою: «Приду!»
 

<1927>

 
Я мир любил да и люблю
Душой теперь уже неполной,
Мне люди были, словно волны
В безвестном море кораблю!
 
 
Прекрасна среди волн гроза,
Бездумна тишина морская!
Одно запомнили глаза:
Немое дно и птичьи стаи!
 
 
Не жаль мне было корабля,
И сердце трепетало в крике,
Когда качалася земля,
Вдали взнося щиты и пики!
 
 
Вот в непреложный, в вещий срок
Свершится сон золотоглавый!
И кто открыть тогда бы мог
Судьбу с улыбкою лукавой?
 
 
Что может быть и так, и сяк…
Но где тут понять издевку,
Когда полощет кровь в костяк,
Как флаг, без надписи по древку!
 
 
Прошли года и вот: земля
И счастье горестней напасти!
Давно сошел я с корабля
И на чердак запрятал снасти…
 
 
Болит уже к погоде кость,
И в сердце столько недоверья,
Когда зайдет случайный гость
И тихо постучит за дверью…
 
 
Привет тебе, закатный свет!
Но кто же, вспоминая, тужит,
Когда сынишка-непосед
Пускает корабли по луже?..
 
 
В кудряшках лучик от зари…
А хорошо теперь и мне бы
Подуть на лужьи пузыри
И опрокинутое небо?!.
 
 
И вот, когда к окну прильну,
Следя за ним, иль так прилягу,
Черчу я лодку на бумагу
И уплываю на луну!..
 

<1927>