Текст книги "Господа офицеры! Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Сергей Шемякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Пётр чуть нажал на створку, расширяя проход и почувствовав за ней красногвардейца. " Трое значит",– подумал он, видя только двоих: одного с винтовкой наперевес слева и одного впереди, водившему по строчкам списка стволом нагана и выкрикивавшего фамилии.

– У ворот трое, – шепнул он Ганевичу, и надавив на створку плечом хорошенько, чтобы сделать проход пошире, шагнул на улицу. Пять стволов с десяти шагов уставились на него и тёмную щель, из которой он появился.

– Правее отходи, побежишь, стрелять будем,– предупредил Лукин, – показывая наганом место. – Озереев! – выкрикнул он следующую фамилию, читая список с конца. " Сначала "новичков" человек восемь, а "старичков" мы и в пакгаузе добьём, они уже и так готовы – неделю сидят".

– Забродин! – подождав, пока прапорщик займёт место рядом с Аженовым, выкликнул он следующего кандидата в покойники. " Держится ещё есаул, сука! ...А бурки фетровые надо будет с него снять. Хватит, отходил своё..."

– Ганевич! " И этот ещё хоть куда, волком смотрит, сволочь!"

– Лазарев! Побыстрей давай, ваше благородие! – поторопил он. " А этот видно слабоват, уже околел совсем" – расплылся в улыбке Лукин, наблюдая, как пытавшегося гордо вышагивать подпоручика, била мелкая дрожь.

– Артамонов! ...

– Болен он, лежит в лёжку, не поднимается! – выкрикнул из пакгауза Потапов. " Молодец, Александр Михайлович, вовремя отвлёк, подумал Аженов, показав глазами Ганевичу на того, что с револьверов и на тех пятерых, что держали вход под прицелом.

– Тогда Ракитин, Дубровский и Трунов! – выкрикнул Лукин сразу три фамилии и Пётр понял, что компания определилась. Это поняли и все остальные, и топтавшаяся чуть в стороне кучка офицеров начала незаметно смещаться ближе к воротам, приближаясь к охране.

Ганевич тоже соображал не хуже Петра. Он застрелил командира красногвардейцев именно в тот момент, когда последний из названных офицеров выбрался из пакгауза. Капитан стрелял не вынимая руку из шинели и всё получилось настолько неожиданно, что только Аженов успел среагировать на этот приглушённый пистолетный хлопок, метнувшись к падающей навзничь бекеше. Стволы пяти винтовок потянулись за ним, ловя на мушку, а поручик уже распластался в снегу и, прикрывшись упавшим телом, выкрутил из еще тёплой руки белый от снега наган. Эти пятеро, что целились в него – мишени Ганевича. А для него вот эти два: один, что замахнулся сбоку штыком, собираясь всадить его в спину Трунова – на, получи! И второй – с испуганным вскриком побежавший вдоль стены. Получи и ты! Метко послал наган вторую порцию свинца.

Из пяти винтовок красных успели бухнуть только две. Ганевич разрядил свой браунинг в пять секунд. Стрелком он оказался действительно знатным. Все красногвардейцы оказались убиты в голову. Из своих не повезло только Дубровскому, оказавшемуся на линии огня и получившему винтовочную пулю в ногу. И когда распахнулись ворота и с десяток офицеров высыпало с короткими палками на подмогу, дело, казалось, было уже сделано. Не ударь минутой спустя со стороны тупика пулемёт. Первая очередь прошла выше, а вторая ударила прямо в гущу скопившихся около пакгауза арестованных, скосив сразу несколько человек и заставив остальных броситься в рассыпную. Третья уже никого не достала.

– С паровоза бьёт, собака! – определился Забродин, высунув голову из-за угла пакгауза. – Тем, кто ещё внутри остался – не выйти!

– А паровоз наверняка исправный, если на него затащили пулемёт, – с раздумьем сказал Аженов. – А не прокатиться ли нам господа на паровозе?!

– А что, это дело, поручик! – согласился есаул. Попробую-ка я с прапорщиком зайти сбоку, а вы отсюда шумните, чтобы отвлечь.

Из восьми офицеров, укрывшихся за стеной, оружие имели только половина. И когда ушли обладатели двух винтовок Забродин и Озереев, среди оставшихся вооружённым оказался только Аженов. Тот разжился аж двумя наганами, успев забрать свой офицерский самовзвод из-за отворота бекеши убитого Лукина.

– Кстати у меня не было времени поблагодарить вас, Александр Львович, – сказал он Ганевичу. – Вы стреляли настолько быстро, что эта расстрельная команда просто не успела отправить меня на тот свет.

– Браунинг – хорошая штука, жалко патронов больше нет.

– Вот вам на память вместо браунинга, – протянул ему Аженов наган красногвардейца. – Правда, два выстрела из него я уже сделал.

Они подождали ещё пару минут, давая возможность Забродину с Озереевым обойти станционное здание.

– Пора наверное, – решил Ганевич и высунувшись из-за угла дважды выстрелил по паровозу. Пулемёт тут же отозвался очередью, искрошив пулями весь угол склада.

– Метко бьёт, зараза, да и мы не лыком шиты, – высунув наган, пальнул в паровозную трубу Аженов. И видно попал, потому что пулемёт длинно и зло огрызнулся снова. И едва он затих, дважды саданула винтовка. Это Забродин, забравшись на крышу станционного здания, ударил сверху, распластав пулемётчиков на паровозной будке.

Ганевич высунул из-за угла папаху, но больше никто не стрелял.

– Всё, господа, броском к паровозу! По пути подобрать винтовки, которые остались.

Аженов рванул первым, остальные за ним. Когда Пётр подбежал, там уже хозяйничал Озереев, успев поймать пытавшегося сбежать машиниста.

– А вы правы оказались, Пётр Николаевич, – весело подмигнул ему Вадим. – Паровоз то действительно исправный. Да и согреться здесь есть чем, – вынул он из мешка четверть самогона.

Г Л А В А 5

Через сутки были уже в Новочеркасске. День стоял солнечный. Деревья серебрились инеем, а купола Новочеркасского собора блестели золотом. На небе – ни облачка. Жить бы, да радоваться! А настроение было паршивым. В тендере заиндевевшего паровоза лежало трое убитых, и умерший ночью Иванишин, а в паровозной будке – трое раненых, один из которых тяжело. Но не это тяготило душу, а обстановка, царившая на территории Войска Донского. Пока ехали, насмотрелись всякого: пьяные толпы казаков на станциях, митинги, брошенное военное имущество, изломанные повозки и бесхозная артиллерия. Ясно было одно – с красными воевать никто не хочет. Все настолько устали от войны с германцем, что у людей на уме только одно: лишь бы не трогали, да быстрей распустили по домам. Казачки рвались в свои станицы до детей и жёнок, а их понуждали охранять эфемерную донскую границу. Тут поневоле митинговать начнёшь. Ладно бы германец пёр, а то свои! А со своими всегда договориться можно, не потчуя друг друга пулями.

Аженов казаков понимал. Он тоже, ох как хотел домой – два года не был, не шутка! Не понимал другого: Почему он, боевой офицер, три года честно дравшийся за своё Отечество на фронте, вдруг стал ни с того ни с сего врагом этим людям с красными бантами, захватившими власть в Питере и Москве? По какому праву его объявили врагом? По какому праву заморозили подпоручика Иванишина? По какому праву их всех приговорили к смерти? "Глупцы они, что ли, – думал Аженов, – объявить войну офицерскому корпусу? Офицеров в армии тысяч триста. Даже если одна треть пойдёт воевать – это же силища! Ох и дорого заплатят политиканы за такую гнилую идейку. Берегись власть офицерского корпуса! Хотя, чего им бояться! Не получится всех под себя подмять – снова сбегут в эмиграцию, сволочи! Поставить бы всех этих политиканов-бездельников к стенке: и "временщиков", и большевиков и прочих. Чтоб не мытарили народ, а дали жить всем спокойно. Вот это было бы правильно. Зря царь с ними миндальничал. Очень вредные для страны люди".

Новочеркасск настроение немного подправил. Хоть какой-то порядок. Довольно быстро сдали раненых в лазарет, а спустя два часа похоронили на городском кладбище убитых. Потапов через комендатуру достал гробы, транспорт, позаботился, чтобы вырыли могилы и убиенных отпел батюшка.

– Предлагаю всем, кто пожелает, сходить сначала в баню, отогреть косточки, а затем двинем в офицерское общежитие, я узнал адресок, – предложил после похорон подполковник.

В бане сидели долго. Пётр, не обращая внимания на сопевшего то ли от усердия, то ли от усталости банщика, млел по третьему разу от ласково-жгучего берёзового веника. Этот профессиональный виртуоз пара владел обжигающими потоками мастерски, заставляя их то нежно и бережно касаться распаренной кожи, то яростно и зло вонзаться в тело, добираясь до самых его глубин.

И в бане, и в офицерском общежитии, под штоф водки и закуску, купленную в бакалейной лавке, разговор сводился к одному: что делать дальше? Собственно, вариантов было всего три: вступить в одно из воинских формирований, благо воззвания висели на каждом шагу – тут тебе и Добровольческая армия, и отряды Чернецова, Семилетова, Грекова – выбирай на вкус; двигаться всеми правдами и неправдами домой или отсидеться где-то у знакомых в Новочеркасске или Ростове, пока вся эта заварушка не кончится. Обсуждали долго, пока не вернулся Забродин, встретивший по дороге своего станичника. Обстановка прояснилась. Тихорецкая и ряд других станций на ветке Новочеркасск – Екатеринодар заняты большевиками, Новороссийск – красными матросами, в станицах иногородние создают отряды и пытаются разоружать казаков.

– Поезда пока ходят! – прояснил есаул очередной вопрос. – Но красные на станциях проверяют всех пассажиров. У богатых отбирают деньги и ценности, офицеров задерживают и расстреливают. Боятся, что Кубанской Раде Корнилов помощь пошлёт. Какой-то хорунжий Автономов собрал отряды дезертиров, сбежавших с Кавказского фронта и в Тихорецкой, казаки

бают, целую армию создал. И отряд Сорокина – этот тоже из кубанских казачков будет, там же беспредельничает. Все железнодорожные узлы: Торговая, Тихорецкая, Кавказская заняты солдатами, бросившими Кавказский фронт. Большевики формируют из них части и ставят своих комиссаров. В Ставрополе тоже большевики. На Дон это отребье пока идти побаивается, но силы копят. Так что по железке дальше Ростова не доехать. Разве что переодеться, и документы солдатские выправить. Да и то мобилизовать могут. Тут уж как Бог даст!

– А если подводу нанять, Ефим Спиридонович, до Екатеринодара? – поинтересовался у есаула Аженов, не расставшийся с мыслью добраться любым путём домой.

– Спрашивал. Дерут столько, что можно две лошади купить! И деньги вперёд! Я, лично, такой суммой не располагаю. Да и неизвестно, как ехать. В любом хуторе можно на большевистский отряд наткнуться. И что тогда? Опять к стенке становиться?! Разве что, пулемёт на телегу поставить! Да и то из винтаря в укромном месте ссадить могут, из-за того же пулемёта.

– Чёрт те что творится! В своей стране не можем домой вернуться! – взорвался Озереев. – Я так считаю, господа! Если сейчас этот бардак не одолеть, то дальше только хуже будет! Ни законов, ни порядка. И если надо воевать, то давайте воевать!

–Это хорошо ещё, что немцы с турками остановились, – вставил есаул. – Баку, Эривань, Тифлис, Батум заняли и дальше не идут. Как в декабре перемирие Вехиб-паша и генерал Приквальский подписали, так и встали. Зима всё-таки – по горам не больно продвинешься. Если бы они сейчас надавили, то через месяц уже бы Екатеринодар взяли и под Ростовом были. Да большевики туркам и немцам и так всё отдадут, лишь бы их при власти оставили.

– Но там же кто-то держит фронт?

– Да кому там держать, если вся сволочь по домам побежала, буржуев резать и грабить, – зло сплюнул Забродин. – Я, лично, к Чернецову надумал податься. Он командир дельный, да и среди казаков он единственный пока, который с большевиками рубится не на жизнь, а на смерть! Если Корнилов положение дел не поправит, то кругом, извиняюсь за выражение, сплошная задница. У Каледина верных частей практически нет. Казачки воевать за Дон не хотят, рассчитывают с большевиками договориться. В Каменской Донревком с Подтёлковым формируют красные казачьи части. За большевиков воевать будут.

– А Каледин что?

– А что Каледин, – покрутил кончик уса есаул. – Он Атаман, а власти у него практически нет. Правит Войсковое правительство из четырнадцати старшин. Одни заседания и словопрения, а дел никаких. Каледин бы и рад оказать военную помощь Корнилову, войсковые склады, гуторят, ломятся от оружия и снаряжения, а разрешения не дают. Половина мест в Правительстве у иногородних. Большевистских агитаторов арестовывать запрещено. Большевистские полки разоружать запрещено. Добровольческая армия на птичьих правах. Съезд иногородних требует её роспуска. А пока она существует только под контролем объединённого правительства, причём, отметьте, господа, все контрреволюционные элементы должны быть из армии удалены за пределы области Войска Донского. Так что Корнилов, хотя все знают, что он в Новочеркасске, скрывается в подполье и официально армией не командует.

– Помилуйте, есаул, а к чему такой замысловатый пассаж? – спросил Потапов.

– Обстановка такова, что, если Каледин официально объявит о поддержке Корнилова и откроет военные склады или даст другой повод, его тут же объявят контрреволюционером и скинут. Все эти съезды, собрания, советы выносят на каждом заседании резолюции недоверия атаману и правительству. Так что Каледин сам висит на волоске, и принуждён всё время лавировать, чтобы Дон не охватила всеобщая резня. Иногородним раздали 3 миллиона десятин помещичьей земли, приняли решение о широком приёме их в казачье сословие, выделении мест в станичном самоуправлении. Иногородние же, под влиянием пропаганды, требуют раздела всей казачьей земли, что для казаков неприемлемо. Но казачки, по глупости и недомыслию, надеются договориться с большевиками и пока соблюдают нейтралитет. Область Войска Донского сейчас по сути защищают не донские казаки, а несколько сотен детей – местных гимназистов, кадетов и юнкеров, офицеры-добровольцы и пяток небольших конных отрядов. Все они подчиняются генералу Алексееву и Корнилову. Командующим войсками Добровольческой армии официально назначен генерал-лейтенант Деникин. Он при Корнилове, насколько я понял начальником штаба.

– А почему Корнилов или Алексеев не отдадут приказ о мобилизации и сборе всего офицерского корпуса? Они ведь оба Верховные Главнокомандующие русской армии, назначавшиеся законным Временным правительством. Ладно Духонина, последнего главковерха, морячки в Могилеве растерзали. Пусть Корнилова Керенский за мятеж объявил контрреволюционером, но Алексеев то ведь ничем не запятнан?! Ну не приказы же большевистского главкома Крыленко офицерам исполнять?! Да в одном Новочеркасске сотни офицеров на улицах шатаются, а в Ростове их наверняка тысячи! – не выдержал Ганевич.

– На это, господа, мне нечего ответить, – сказал Забродин. – Это генералы пусть думают. Бездействующих действительно сотни, а воюют -единицы. И такой приказ, на мой взгляд, коренным образом изменил бы соотношение сил. Но, на данный момент, Дон – пока единственное место, где в открытую не хватают, не сажают и не стреляют офицеров. А ну как после такого приказа и казачки за нас возьмутся? Это же для них означает открытую войну с центром, которую объявят генералы. Я думаю, и в самом Новочеркасске, и в Ростове найдётся немало желающих после этого голову Лавра Георгиевича большевичкам преподнести. Ну и где мы тогда будем офицеров собирать, если и отсюда уходить придётся? И, главное, куда уходить то? На Кубань? Так там такая же заваруха. Атаман Филимонов в Екатеринодаре в точно таком же положении, как Каледин в Новочеркасске. Верных частей нет, а кругом по городам и станицам у власти большевики или какая иная сволочь. Каледин у кубанцев ещё в декабре просил, чтобы показать спайку Кубани с Доном, один батальон пластунов, так и того не нашлось. Тоже держатся за счёт офицеров-добровольцев и учащейся молодёжи. Там сейчас Покровский командует – бывший лётчик, командир 12-го армейского авиаотряда. Говорят, вполне успешно большевиков под Екатеринодаром бьёт, хотя всего лишь капитан пока.

– Да, огорчили вы нас Ефим Спиридонович, – сказал Потапов есаулу. – Что ж, господа, предлагаю ещё три дня по городу походить, осмотреться. Я в штаб схожу, обстановку проясню окончательно. А потом, думаю, надо в Добровольческую армию записываться, кто пожелает, конечно. Расстреливать нас уже пытались, морозили тоже изрядно, по второму разу как-то не хочется. Власть эта чёрная, не божеская. На крови и страхе замешана. Такой я служить не хочу. И правильно Вадим Егорович сказал, – кивнул он на Озереева, – драться надо, чтобы Россия в хаосе и дерьме не захлебнулась.

Г Л А В А 6

Через два дня вместе с подполковником Потаповым записывать в бюро Добровольческой армии решило пойти ещё пятеро. Штабс-капитан Ганевич, поручики Аженов и Трунов, прапорщики Ракитин и Озереев.

Как разузнал Александр Михайлович, Корнилов со штабом конно убывал в Ростов. Для защиты Новочеркасска оставался один офицерский батальон. И вообще, приказано сворачивать все службы и перебазироваться в Ростов. Корнилов, опираясь на два не казачьих округа (Таганрогский и Ростовский), надеялся на улучшение взаимоотношений с местной властью, пожертвования ростовских финансистов и состоятельных людей, на всемерное увеличение численного состава и обеспечения Добровольческой армии. Офицерские отряды дрались против Сиверса на Таганрогском фронте у Матвеева Кургана и сдерживали Саблина и Донревком у Сулина на Новочеркасском направлении. Все железные дороги заняты красногвардейцами. Ставрополь и Царицын под большевиками.

Пока брились и чистили сапоги, забежал на пять минут Забродин, при шашке и карабине. Он уже числился у Чернецова, отряд которого уже ушёл в рейд на Каменскую. Есаул плакался, что коня пока не дают, надо ждать возвращения полковника.

Шли недолго. Через три квартала подошли к нужному дому. У дверей – офицер с винтовкой. Он доложил караульному начальнику и тот провёл на второй этаж. В небольшой комнате находилось трое: два прапорщика и подпоручик в возрасте, с залысинами на лбу. Прапорщики проверяли документы и записывали данные в тетрадь. Подпоручик опрашивал:

– Кто вас может рекомендовать, господин подполковник? – спросил он у Потапова.

– Полковник Кутепов. Я служил с ним в Выборгском пехотном полку.

– Прочитайте и распишитесь, – протянул подпоручик лист с отпечатанным текстом и вписанной от руки фамилией "Потапов". – Вы даёте подписку прослужить в Добровольческой армии четыре месяца и беспрекословно повиноваться командованию! – пояснил он для всех, повысив голос.

Подполковник прочитал, расписался и вернул листок.

– Поздравляю вас, господин подполковник с назначением на офицерскую должность в Сводный офицерский полк! – встал во фрунт подпоручик.

– Спасибо, -поблагодарил Потапов кадровика. – Где мы сможем получить оружие и представиться командованию?

– Пойдёте направо за угол, в конце Барочной улицы в помещении лазарета офицерское общежитие. Начальник бюро и общежития полковник Хованский. Он сейчас там. Представьтесь ему, он представит вас командирам. Там же получите винтовки и денежное довольствие. По офицерской должности – сто пятьдесят рублей, на должности рядового – пятьдесят рублей. Советую по возможности прикупить сразу тёплые вещи. С фронта поступает много обмороженных. Может что-то на месте дадут, но на это рассчитывать не стоит. Зимнего обмундирования практически нет.

Прочих добровольцев оформили в течение десяти минут. За всех поручился Потапов. Кроме штабс-капитана Ганевича, остальные офицеры были поставлены на должности рядовых.

Кадровик написал на тетрадном листке записку с воинскими званиями, фамилиями и должностями и вручил её Потапову:

– Отдадите список полковнику Хованскому, чтобы поставил вас на довольствие. Не смею вас больше задерживать, господа! Желаю удачи!

Пока шли по Барочной, настроение как-то у Петра незаметно упало.

– Зимнего обмундирования нет, а сам, крыса кабинетная в бурках щеголяет, да и прапорщик в валенках с калошами сидит, – молча костерил кадровиков Аженов. – В валенках, конечно, в атаку не пробегаешь, но и в сапогах не сахар на снегу лежать.

На сапоги, впрочем, Аженову жаловаться было грех – добротные, юфтевые, подбитые медными гвоздиками и, главное, сухие и просторные. Можно и портянку тёплую намотать при надобности.

Полковник Хованский Петру не понравился. Низкорослый, в отутюженной денщиком форме, с самодовольно-брезгливым выражением лица. Счёл нужным прочитать им напутствие в оскорбительном тоне, как будто они не боевые офицеры, а солдаты-новобранцы. Молча выслушали самодовольного коменданта общежития и расположились в помещении. По крайней мере теперь есть где лечь. Винтовок не дали, но обедом покормили. Без разносолов, каша, хлеб, чай с сахаром.

В помещении человек двадцать. Малочисленность режет глаз. Даже на взвод не набирается. Корнет Пржевальский сообщил, что ещё недавно народу на одиннадцать офицеров было больше. Пятого января отправили, переодев в гражданскую одежду, группу охотников на станцию Лиска и Воронеж, совершить диверсию против артиллерии большевиков, представляющей серьёзную угрозу офицерским отрядам, не имевшим пушек. Пржевальского не взяли, поскольку он не похож на крестьянина и мог своим видом выдать диверсантов. Красные формировали там артиллерийские части для наступления на Новочеркасск и Ростов, и добровольцы, судя по телеграфным сообщениям не подкачали, подорвав артиллерийские батареи и снаряды в сформированных эшелонах.

Пётр был согласен с командованием – Пржевальский на крестьянина нисколько не походил. Утончённое вытянутое лицо, с бакенбардами как у Пушкина. Видно сразу, что дворянин.

Если кто-то думает, что дворяне составляли большинство среди офицеров, то глубоко ошибается. До войны среди пехотных офицеров было 44% выходцев из дворян, в артиллерии и флоте несколько больше. К 1915 году практически весь кадровый офицерский состав русской армии был выбит, а к семнадцатому году в пехоте офицерский состав сменился в частях от трёх до пяти раз. Из кадровых офицеров в полку оставалось 1-2 человека. Ротами и батальонами командовали офицеры военного времени, закончившие 3-4-х месячные курсы в военных училищах или в школах прапорщиков. Дворяне среди них составляли от четырёх до десяти процентов, основная масса офицеров была из крестьян и мещан (до 70%). Офицеров объединяло одно – образовательный ценз. Офицерский корпус представлял из себя касту всех образованных мужчин страны. Получить вожделенные многими офицерские погоны в военное время мог только человек имеющий образование по 1-му или 2-му разряду. К образованию по первому разряду относились шесть классов гимназии, оконченное или незаконченное высшее учреждение. Образование по второму разряду предполагало не менее четырёх классов гимназии, городские и уездные училища. Малая часть производилась в прапорщики из унтер-офицеров за храбрость. Эта категория была единственной, не имевшей положенного образовательного ценза, но имевшая большое практический опыт ведения войны.

Эти люди, записавшиеся в Добровольческую армию, не знали своего будущего. И даже не подозревали, что захватившие власть в Петрограде и Москве большевики уничтожат практически весь офицерский корпус страны (триста тысяч). Девяносто тысяч будет убито в ходе гражданской войны, 100 тысяч эмигрирует за границу, с остальными расправятся в течение десяти лет в тюрьмах и лагерях. В борьбе за власть, большевики уничтожат самую просвещённую и грамотную часть мужского населения России – русских офицеров.

В Воронеже, куда ушёл маленький отряд смельчаков, у Аженовых была родня. Прапрадед Аженовых – Шарль Ажен, капитан кавалерии Нея, был взят в плен в ноябре 1812 года. За Березину вместе с Наполеоном успела отступить гвардия, корпуса Удино и Виктора и остатки кавалерии. Пленных французов войска Кутузова взяли свыше ста пятидесяти тысяч. Около шестидесяти тысяч французов оказалось рассеяны по пути отступления по зимним дорогам от Москвы и Смоленска, и считали за счастье прибиться к теплу в любую деревню или поместье. До войны французский гувернёр для дворянских отпрысков стоил тысячу рублей, что было посильно только для очень состоятельных дворян. После войны практически в каждом русском поместье был "свой" француз. Казачьи конвои продавали пленных по рублю.

Основную массу военнопленных гнали в среднюю полосу страны: Ярославль, Кострома, Калуга, Саратов, Вологда, Орёл, Тула. Часть на Урал и Оренбург, подальше от районов военных действий. Огромная масса наполеоновских солдат и офицеров, сосредоточенных в лагерях и разбежавшихся по территории страны "шерамыжников", рассматривалась властями как социальная и военная угроза. Эти люди могли подбивать крестьян на бунт и бунтовать сами. Французы составляли примерно половину пленных, остальная масса была набрана из населения европейских стран. Из немцев в 1813 году был сформирован Русско-Германский легион, воевавший в Германии. Из испанцев и португальцев Александровский полк, переброшенный на кораблях и воевавший с Наполеоном в Испании. Остальным пленным было предложено перейти в российское подданство, временное или постоянное в качестве иностранных колонистов. Император Александр I издал в июле 1813 года соответствующий указ.

Шарль Ажен подписал присягу на постоянное подданство Русскому царю осенью того же года, как дворянин. Местом жительства выбрал Воронеж. Принял православие, женился, стал носить имя Карл Иванович Аженов. Служил чиновником восьмого класса в губернском управлении. Прошёл две проверки на лояльность после восстания декабристов и французской революции 1830 года. Имел четырёх детей. Жена Наталья значилась исконно русской.

Дед Петра воевал под командой генерала Барятинского в кавказской армии, выбивал черкесов в горах между Белореченской и Черноморской линией. За четыре года войны с 1860 по 1864 получил орден Святого Владимира, и ранение, уложившее его в лазарет. Лечился в Екатеринодаре, где женился и остался на жительство. Детей было трое, но двое умерли во младенчестве.

Николай – отец Петра, был у деда единственным сыном и пошёл по гражданской стезе. Преподавал французский язык в гимназии и числился по гражданскому ведомству. Так что родни особой в Екатеринодаре у Аженовых не было. Отец умер, оставалась сестра, мать и бабушкины родственники из станицы. А вот в Воронеже имелись тётки, двоюродные братья и сёстры. Все мужчины в роду отличались высоким ростом и могучим сложением. Дураками тоже не были. Сам Аженов закончил Кубанское Александровское реальное училище. Перед началом войны собирался поступать в Донской политехнический институт в Новочеркасске открытый в девятьсот седьмом году, на механический факультет. Кончать реальное училище тогда было выгоднее. После него можно было идти на математический или медицинский факультет в университет или в любой технический институт. После гимназии брали только в университет с гуманитарным образованием. Два года он работал в земской управе, откладывая деньги на учёбу и занимаясь подготовкой к поступлению. Но в начале 1915 года его призвали, и в августе он уже получил офицерские погоны, закончив 1-ю Житомирскую школу прапорщиков Государственного ополчения Юго-Западного фронта.

Обучали военному делу три месяца, военные пехотные училища тоже перешли на краткосрочное обучение 3-4 месяца, только в кавалерийских, артиллерийских и морских училищах учили от полугода до года. В пехоте же потери офицерского состава были просто огромными, требовалось пополнение. Во многих городах страны открыли школы прапорщиков, куда набирали лиц, имеющих среднее и высшее образование. Помимо уставов, строевой и полевой подготовки, изучали тактику, стрелковое, окопное, пулемётное дело, топографию, службу связи. Школу Пётр закончил по первому разряду и в октябре пятнадцатого был уже на фронте. Через полгода получил чин подпоручика, к семнадцатому году уже командовал ротой в чине поручика. Пятнадцатый год был самым тяжёлым. Не хватало винтовок, снарядов и патронов. Только через год, после заключения союзного договора с Японией немножко стало легче с оружием. Японцы поставили четыреста тысяч винтовок Арисака и патроны к ним, не считая сотен тысяч снарядов для артиллерии. На Юго-западный фронт японские винтовки почти не попадали, но шли трёхлинейки со складов Дальнего Востока. В газетах писали, что десятки тысяч японских добровольцев записались и воюют в составе русской армии с немцами и даже на турецком фронте.

Оружие в роте было разным. Винтовки имелись русские, австрийские, немецкие. Аженову нравился австрийский Манлихер. Отдача меньше, била точно и хороший ножевой штык. А если учесть больший калибр (8мм) и высокую скорострельность, из-за отсутствия необходимости поворачивать рукоятку затвора, то винтовка получалась великолепной. Грязь, попадавшая в большие окна при открытом затворе, так же быстро и вылетала. Недостатком можно было считать невозможность подзарядить пачку патронов, вставленную в винтовку. Немецкие трофейные маузеры были тоже неплохи, но патроны приходилось снимать с убитых немцев. Для Манлихера патроны делали в Петербурге, благо таких винтовок взяли много трофеями у китайцев во времена Порт-Артура. В атаку он всегда ходил с австрийским карабином. Та же винтовка, только короче и легче. Трофейный карабин весил всего три килограмма и летал в руках Петра как пёрышко. Хотя вес был для поручика не главным, он и длинной винтовкой мог махать с той же скоростью. Коротким оружием в траншее работать было одно удовольствие. Шашку не брал, карабина и нагана вполне хватало. Дрался всегда зло, уверенно и страшно. Силы в нём было немерено и в штыковом бою австрийцы отлетали от него как собаки от медведя. Но головы в суматохе боя он никогда не терял и обстановку контролировал всё время. Может поэтому и выжил. Говорили, что жизнь у прапорщика всего две недели. Он выдержал больше двух лет. Особо трудно было только первые два месяца, потом привык и набрался опыта.

Г Л А В А 7

17 января узнали, что красные на станции Гуково сосредоточили крупные силы для удара по соседней станции Зверево. Весь 1-й офицерский батальон (150 человек) погрузили в вагоны и попытались отправить навстречу большевикам. Через два часа в теплушках пришлось разводить костры, подстелив железные листы. Командир первой роты подполковник Плохинский, сбегав куда-то, узнал новости:

– Машинисты сбежали. "Викжель" объявил забастовку. Вести паровоз некому.

Командир приказал пока оставаться в вагонах, вдруг удастся кого-то отловить из железнодорожников.

Тёплое нижнее бельё, поддёвка под шинель пока позволяли посидеть и в вагоне. Первое, что сделали Аженов и Озереев – купили на рынке тёплые вещи. Даже вязаные перчатки. За винтовку голой рукой на морозе не возьмёшься. Денег осталось по десять рублей, что на еду было явно мало, но надеялись разжиться у красных.