355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Иванов » Его среди нас нет » Текст книги (страница 9)
Его среди нас нет
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:38

Текст книги "Его среди нас нет"


Автор книги: Сергей Иванов


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Небо, полное окон

По-осеннему быстро и густо смеркалось, когда Сережа вышел из Алениного подъезда. Но это еще не был тот настоящий вечер, когда ученикам шестых классов надлежит отправляться домой. Примерно час можно было бы ходить по улицам, смотреть, как все больше в мире загорается окон: там люди возвращались со службы, там раскладывали ноты в кружке художественной самодеятельности, там готовились к шахматным сражениям – цех на цех.

Но попадались и совершенно темные дома. Их окружали пустые темные дворы, их стерегли неподвижные деревья. И черные осенние тучи проплывали над ними как-то особенно охотно…

А что это были за дома, знаете ли вы?

Это были школы!

А я думаю, многое бы на свете изменилось к лучшему, если б те окна горели и если б школьные двери не были по вечерам заперты на замки.

Не нужно было бы, например, Сереже Крамскому обходить сейчас стороной разные закоулки, в которых собираются подозрительные компании… А чем они, собственно говоря, подозрительные? Не тем ли просто, что собираются в подозрительных местах – в подворотнях да подъездах?

Как раз именно в эту минуту Сережа и забрел на пустой школьный двор, постоял в темноте, и ему стало отчего-то грустно. Ладно, он решил, пора Тане звонить, вечер уже настал, а она сказала: «Позвони вечером».

Странно: вроде разошлись они как в море корабли, а вроде и… Странно!

И еще Сережа напрочь забыл, что хотя бы немного может быть собою горд: ведь он не испугался, ведь он совершил почти что подвиг и спас Алену от новых мучений.

Кстати, и Алене Робертовне тоже, наверное, не мешало бы это понять: некто, жертвуя собой, избавил вас от многих горьких минут! Но в Алене, увы, сработала нормальная взрослая психология: ребенок был виноват, он пришел и признался в своей вине – это естественно. Учитель его простил – вот и награда!

Нас часто не понимают – уж так вообще устроена жизнь. И чтобы не обижаться на эти непонимания, давайте постараемся помнить, что часто и мы сами не понимаем других… Впрочем, нередки случаи, когда мы толком не понимаем даже самих себя!

Таня словно специально томила его: телефон пропел уже четыре гудка, она все не снимала трубку. А ведь дома! И ведь знает, что звонит именно Сережа! Да и пускай – если уж ей так нравится.

Таня действительно и была дома и знала, что это звонит Крамской. Одной рукой она выключила в душе воду, другой схватила полотенце и, шлепая босыми мокрыми ногами по полу, побежала к телефону.

Дело в том, что Таня – человек строгий не только с другими – считала себя недостаточно стройной. И поэтому делала по возможности ежедневно специальную йоговскую гимнастику, которую мать ей прислала. Ну, а после гимнастики без душа не проживешь.

Она сдержала дыхание, поймала за крыло взволнованный голос, сказала спокойно:

– У телефона!

Однако Сережа услышал и бегущее дыхание и особый голос. Только понял их неправильно.

– Тань! – он закричал, и так свободно закричал, настолько безо всяких задних мыслей, что сразу ему стало легко. – Привет, Тань!

И единым духом, за пять минут все рассказал и про «Демона», и про Аленину вдруг прорезавшуюся строгость, и про Аленин приказ все забыть, и про свое полусогласие. А полунесогласие? И про тайну в семь рублей. Словно и не было предчувствия надвигающейся смертельной ссоры!

За время Сережиного рассказа Таня окончательно успела прийти в себя. Запахнула махровый халат и, поджав ноги, уселась в кресло, а голову обмотала полотенцем.

– Ну что же, Алена Робертовна права. Некоторые преступления лучше не замечать. Тогда и жить будет легче.

– Ладно, Тань. Ты же ведь не согласна!

– Согласна или не согласна – не важно. Я в этом деле больше не участвую!

– Ну правильно, Тань. Я тоже теперь против. Но все-таки узнать-то надо!

А как же иначе? Ведь надо же трясануть того человека: «Гляди, подруга! Первый раз прощается, второй – запрещается…»

Он хотел это все сказать Тане. Она заговорила сама – спокойно, насмешливо:

– Лично мне узнавать ничего не надо. Я и так знаю. Какая-нибудь детская месть Алене… Для меня это слишком мелкая рыбешка!

– Что за мелкая рыбешка? – тихо спросил Сережа. – Про кого это ты говоришь?

– Да ни про кого конкретно. Просто – мелкая рыбешка!

– Что-то не понимаю тебя! – Досада прижигала его изнутри, словно кусок сухого льда. – Мелкая… Тебе что, наесться надо?

Сказал и понял: такие слова задаром не проходят…

– Нет, наесться мне не надо. Я хотела поймать ее и препарировать.

– Чего-чего?!

– Препарировать – это значит разрезать и узнать, что внутри. А мелкую рыбешку мне препарировать неинтересно!

– А ты не слыхала, Тань… – Сухой лед внутри жег и морозил его уже почти нестерпимо. – Ты не слыхала случайно, что люди не жуки и не лягушки, чтобы их… препарировать!

– Ну, во-первых, и жуки, и лягушки, и люди внутри устроены примерно одинаково – вот ты, видно, об этом не слыхал! Однако мы завели… – она холодно замолкла на секунду, – слишком длинный разговор!

И затем Сережа услышал короткие гудки. Хотел грохнуть трубкой обо что-нибудь потверже, но вспомнил давний рассказ бабушки про какого-то там султана, который специально держал пленников, чтобы можно было их казнить, когда зло берет или зуб разболится.

На самом деле такого султана в природе не существовало. Бабушка его придумала в воспитательных целях.

Сережа, который с раннего детства не хотел быть похожим на того султана-болвана, аккуратно положил трубку на железные телефонные рога, вышел из будки. Школа все так же висела над ним темной громадой. В душе дымился ядовитый сухой лед. И все-таки есть справедливость на свете, должно было случиться с Сережей что-нибудь хорошее – в награду. Или хотя бы что-то неожиданное. И оно случилось!

– Крамской? Это ты, Крамской?

Сережа обернулся, но не вздрогнул. Потому что голос был совсем не страшный. Девчоночий. И надо сказать, волнующий. Это был голос Марины Коробковой.

Сережа сразу увидел ее и невольно удивился, как тихо она подошла – вообще словно бы тут стояла не двигаясь целые полчаса.

Сережа увидел ее короткий плащ с капюшоном – почти как средневековая накидка, сапоги и белые колготки из-под плаща.

И еще ему показалось, что он видит Маринкины глаза. Но с такого расстояния, и в такой темноте, и под капюшоном… Нет, это, конечно, было чистой фантазией. А Сереже казалось все-таки, что он видит!

Здесь надо несколько слов сказать о Марине Коробковой, вернее, о Маринке. Потому что для кого-то она, может быть, и важная особа, но для нас-то с вами – обычная девочка.

Дело в том, что Маринка жила в доме напротив Алениного. То есть в том самом, из которого Таня и Сережа вели однажды наблюдение за Алениными окнами. И даже более того! Активный пенсионер, который гонял двух детективов с этажа на этаж, был не кто иной, как родной Маринкин дедушка.

Одним словом, бывают в жизни совпадения! Впрочем, они не так уж и невероятны, если учесть, что все действующие лица разыгрывающейся драмы жили в одном микрорайоне.

Когда Маринка спросила у деда, чего это он там ворчит, а дед ответил, что, мол, слоняются по подъезду какие-то юные лоботрясы, в сердце Маринки сразу залезло подозрение: уж не Годенко ли, получивший в свое время ее отставку.

Пугнув под диван попавшегося по дороге кота. Маринка припала носом к стеклу. И хотя вечерело, она своим безошибочным глазом сейчас же рассмотрела Крамского!

Таня Садовничья, как на грех, шла немного впереди – по начальственной своей манере, да и она, как мы помним, была на Сережу сердита.

Крамской, значит… Так-так-так! А в школе никакого внимания! Будучи человеком абсолютно современным, Маринка не верила ни в какие чудеса, а также и в получудеса, то есть в совпадения. Для нее все было совершенно очевидно: Крамской приходил, чтобы… Маринка прищурила глаза, которые среди шестых классов принято было считать зелеными, и усмехнулась.

Следующие два дня она буквально диву давалась, как же Крамской ловко умеет маскировать свое неравнодушие!

А Маринка, между прочим, достаточно разузнала о нем. Слухи о Сереже ходили странные: будто он учится в какой-то особой вечерней разведческой школе. Маринка этому, естественно, не поверила. Однако на всякий случай попробовала осторожно поспрашивать отца: в принципе бывают такие учебные заведения или нет.

Отец ее, когда Маринка вошла к нему в кабинет, тяжело поднял глаза от лежащей перед ним рукописи. Был он красный, с полным и крупным лицом, волосы, зачесанные назад и чуть набок, были редки, а высокий лоб, как всегда, собран в морщины.

Маринкин отец был еще почти молод, всего несколько лет назад поигрывал с друзьями в футбол. Но теперь в это практически невозможно было поверить.

– Мариночка! – сказал отец хрипловатым от долгого молчания голосом. – Ну что же тебя беспокоят такие глупости?!

Как видно, у него опять не ладилась статья, в которой он рассказывал, почему один писатель сочиняет хорошие книжки, а другой плохие… Есть на свете такие люди, называются критики. Маринкин отец им как раз и был.

В конце концов не важно, существует та особая школа или не существует. А вот что дыма без огня не существует, это уж точно! Да и вокруг всего шестого «А» клубились кое-какие слухи. Маринке очень хотелось проникнуть в эту историю. Однако она бродила лишь где-то по ее окраинам. А в самой сердцевине сверкало имя Крамского.

То, что там еще упоминается имя какой-то Тани, не то Мани, Маринку ничуть не занимало. Главным тут был, конечно, Крамской. А все остальное – так, бесплатное приложение… Какая-нибудь воздыхательница!

Нежданно-негаданно Маринка чуть ли не влюбилась в этого Крамского. И про себя уже называла его не «Крамской», а «Сережа»… Странно! Хотя они и пяти фраз не сказали друг другу!

Наконец сегодня произошла эта встреча в классе (когда Сережа прибежал за самеоновским портфелем). И Маринка уж сказала ему почти что открытым текстом. А он опять – такое разыграл равнодушие! Нет, вернее, не равнодушие, а сверхнаивное удивление и смущение.

Маринка, естественно, ему не поверила: не мог же человек с такой разведческой подготовкой ничего не заметить. Видно, их там неплохо все-таки готовят…

И вдруг он попался!

С некоторых пор Маринка переставила свой стол поближе к окну – чтобы видеть всех, кто входит во двор. Одним глазом она делала уроки, а другим – наблюдала. Чаще же всего наблюдала обоими глазами.

И вот она увидела!

Крамской на этот раз уж не пошел в их дом, а забежал в тот, что напротив: охота ему была опять на деда нарываться. А наблюдать можно и оттуда – еще даже лучше.

Однако Маринка «помариновала» его полчасика (ну и сама, конечно, порядком «измариновалась»). Наконец вышла на улицу.

Погода, надо заметить, была довольно-таки дрянная. Дождя хотя нет, но каждую минуту жди, что сейчас и нагрянет.

Как вести себя, Маринка не продумала – от волнения. Довольно-таки глупо она уселась на качелях, на мокрой доске. Да и вообще, какие осенью качели? Настоящие качели для лета и весны!

Дождь так и не собрался, но стало темнеть. За домом, из которого за ней наблюдал Крамской, начинался закат. И было, в сущности, странно: огонь в полнеба, а по земле расползается темнота. Об этом Маринка думала, чтобы просто скоротать время, которое, несмотря на все ее старания, короталось плохо.

Наконец он вышел! Маринка сейчас же принялась качаться, а качели несмазанные – сильно скрипели. Но с первого взгляда было понятно, что все это напрасно. Ничего не замечая, Крамской пошел куда-то в другую сторону и был так равнодушен, что хоть гром греми – он бы не заметил, наверное, и грома. Не говоря уж про этот жалкий скрип!

По инерции еще продолжая качаться, она сообразила, в сущности, просто вспомнила, что где-то в этом доме живет учительница из их школы. Анна Робертовна, что ли… В шестом «Б» она не преподавала. И вроде даже была у Крамского классной руководительницей.

С огромным разочарованием Маринка поняла, что Крамской живет совершенно отдельной жизнью и никакими тайными ниточками с нею не связан. Она даже почти вспомнила Таню, которая начальственно шагает впереди – это в тот день, когда Маринкин дед гонял по этажам «юных лоботрясов».

И абсолютно неизвестно зачем – из одной упрямой досады на себя – она пошла за Сережей. Почти не скрываясь, словно нарочно хотела, чтоб он ее увидел. Да ведь и правда хотела. Но он ее не видел, а все шел и шел куда-то.

У них в районе пустоты и воздуха много, дома стоят огромно и отдельно, каждый загораживал по полнеба. Сейчас все их окна светились, и Маринка неведомо для себя чувствовала то же, что и Сережа Крамской, – неуютность и грусть оттого, что она идет совершенно одна, совершенно одиноко, на виду у многих и многих уютных, но таких равнодушных к ней окон.

В городе из-за неоновых фонарей почти не видно стало звезд. И думаешь иной раз, что, может быть, их заменяют окна многоэтажных огромных квадратов и прямоугольников. Ведь окна горят долго – почти всю ночь, почти как звезды…

Потом, вслед за Сережей, она оказалась на школьном дворе. И замерла у кустов, когда увидела, что он собирается звонить.

Еще несколько дней назад она бы обязательно подслушала. Или уж, по крайней мере, имела бы в душе такое поползновение. Но сейчас ей не хотелось поступать… низко. Да, она так и сказала себе: «Низко». И удивилась этому слову – вообще употребляемому шестиклассниками крайне редко. А уж по отношению-то к себе и тем более. Никогда!

Итак, она стояла у кустов и ждала. Нет, она, конечно, испытывала то волнение, которое испытывает всякая кошка при встрече с мышонком, а всякая девочка при встрече с интересующим ее мальчишкой.

Но испытывала она и еще что-то, намного более важное, чем этот охотничье-спортивный интерес.

Наверное, все-таки не случайно, не из одного только любопытства, она интересовалась шестым «А» и Крамским. И совершила этот жалкий, с точки зрения всех своих подружек, да, жалкий, по обычным меркам, поступок, когда поплелась за ним…

Что же это было такое?

Если б речь шла о взрослых, я бы сказал: она влюбилась. А может быть, и у шестиклассников это называется тем же словом?

Сережа вышел из будки.

– Крамской? – И тут же испугалась, тут же подумала, что надо хоть немножечко сделать вид, будто она нечаянно оказалась тут: – Это ты, Крамской?

Сережа подошел к ней, не зная, что говорить, забыв все, что было полминуты назад.

– Я иду мимо и вижу, ты в телефоне стоишь…

Опытный детектив, он хорошо знал, что среди такой темноты ничего в той будке не разглядеть. Но сейчас же поверил ей и кивнул.

Ну, а дальше-то что?

А ничего, неизвестно. Сереже и так хорошо было – стоять с ней в этой темноте и молчать. Но Маринка, более опытная в таких делах, знала, что нельзя просто стоять – и все!

– Я домой иду.

Вот же дубина! Маринка видела своим рентгеновским девчоночьим взглядом, что он волнуется. Еще как! А сам ни слова!

– Ну… Ты хочешь меня проводить?

Сереже глупо казалось отвечать на то, что и так было слишком понятно.

– Почему же ты не отвечаешь… Сережа?

Слово это – «Сережа» – вырвалось из нее абсолютно нечаянно, незапрограммированно! Собиралась-то она сказать: «Крамской», а получилось: «Сережа».

Обычно такие мгновенья наши трусливые души стараются проскочить, словно бы ничего не случилось. Но Маринка Коробкова, видно, родилась не совсем простым человеком. И она не испугалась признаться стоящему напротив нее мальчишке в том, что… Да нет, она, конечно, не словами признавалась. Словами этого и на листе бумаги, пожалуй, не выговоришь.

Маринка посмотрела Сереже в глаза. Они были совершенно одного роста… ну совершенно! И, как потом выяснилось, родились в одном месяце. Сережа был старше нее лишь на четырнадцать дней: он третьего июля родился, а Маринка семнадцатого.

Школьные отношения, «школьные любови» – да еще с шестого класса – редко бывают гладкими и прямыми. Обязательно где-нибудь на ровном месте возникают пустые ссоры, ненужные объяснения. У них же – с первого дня и до самого конца – этого ничего не было. Редчайший случай!

Да, редчайший, но он произошел!

Впрочем, я слишком уж забегаю вперед. И делаю это только для того, чтобы объяснить, как Маринкина рука оказалась вдруг в Сережиной, хотя, по представлениям многих, для этого должна была бы пройти неделя, а то и больше. И вряд ли я смог бы объяснить, почему в такую познотень Сережа оказался в Маринкиной комнате. Коробков-папа долго выискивал благовидный предлог и наконец с некоторым тайным беспокойством заглянул к дочери.

Он никогда не видел, чтобы его Машка разговаривала с кем-то, имея такие заинтересованные глаза. И толстый папа-Коробков невольно позавидовал этому мальчишке с бледноватым и не очень уверенным лицом…

Когда, тихо скрипнув, дверь приотворилась и в нее просунулся могучий дядька, так удивительно непохожий на Маринку и чем-то неуловимо на нее похожий, Сережа повернулся и встал, сказал «здравствуйте». Ну, словом, как поступают все нормальные воспитанные люди.

И все же что-то такое осталось на Сережином лице – несмываемое никакой вежливостью, что папа-Коробков почувствовал себя до ужаса здесь лишним.

И немедленно вышел!

Однако родительский инстинкт все-таки победил в нем. Он еще постоял несколько секунд под дверью, послушал, что было не очень хорошо с его стороны… А впрочем, сделайтесь сами родителями, тогда и судите.

Итак, он послушал под дверью, но ничего не понял. Похоже, мальчик этот рассказывал его дочери детективный сюжет, что было очень мало вероятно: слишком уж у них лица были другие!

И тут, почувствовав наконец стыд, папа-Коробков тихо ушел к себе в кабинет, отложил рукопись с чужим романом, вставил в машинку лист бумаги и принялся за статью, которая не имела отношения ни к Маринке с ее мальчиком, ни к отложенному чужому роману… Нет, Маринка бы была в той статье, присутствовала невидимкой.

И потом статью, кстати, сильно хвалили, говоря, что критик Коробков переживает вторую молодость. А он, между нами, толком и первой-то не пережил, вечно занятый работой и литературными спорами.

Кто кого

На следующий день было так много событий, что про него, наверное, следовало бы отдельно написать целую книгу, размечая все по часам и по минутам. Это, кстати сказать, редко бывает. Обычно часы нашей жизни пробегают серыми мышками. Потому мы про них почти и не помним ничего. Эх, говорим, счастливая и неповторимая пора детства. А чего там было такого уж неповторимого, сами не знаем.

Но совсем не таков уродился день, о котором идет речь.

Четвертым уроком была у них литература. И вот в класс вошла Алена Робертовна. Походка ее была пружиниста, взгляд горел, и голос, которым она сказала: «Тихо, ребята!», заставил всех замолкнуть.

Лишь Сережа Крамской примерно представлял, что сейчас должно произойти. Да Таня Садовничья сидела со всепонимающим выражением лица. Да у Мироновой, у которой вчера вместо семи рублей оказались в кошельке злосчастные клочки, продолжала, видимо, переживать это событие и тоже не особенно отреагировала на внезапную решительность учительницы.

– Тихо, ребята! Как вам известно, у нас пропал классный журнал. Вчера эта история стала мне до конца ясна… Мне – понимаете? И это мое дело – вашей учительницы, вашего классного руководителя!

Шестой «А» удивленно затаился. Словно Аленина истинная душа, до того скрывавшаяся, вдруг вырвалась из засады.

– Я никого не хочу посвящать в эту историю. Я ее прекращаю, вы слышите?! А если кто-то вздумает продолжать, пусть не надеется на хорошую жизнь. Этой истории не было в нашем классе.

– Но ведь она была! – тихо сказала Таня.

Ее мог услышать только Сережа. Учительница бы прежде обратила внимания на этот голос не больше, чем на полет мухи под потолком.

– Садовничья! Ты, кажется, что-то сказала?

Ничего подобного Таня не ожидала. Да и никто не ожидал.

– Садовничья?! Так кто там тебе жить не дает? – Эта фраза была давно когда-то вычитана в одной книжке. Теперь она очень оказалась кстати для «новой Алены».

Таня поднялась:

– Извините. Я… я нет…

– Ну и отлично. Всем все понятно пока? Остальное я вам объясню после!

Эту фразу Алена Робертовна уже нигде не вычитывала. Эта фраза выскочила из нее сама. Знать, давно сидела там и теперь – хвать!

Окинула класс уверенным учительским взглядом:

– Хм!.. Ну, а что ж ты стоишь. Садовничья? Иди уж отвечать!

И с разных сторон раздался смешок – такой угодливенький смешочек испуганного класса.

Его услышала Алена Робертовна, и что-то сжалось у нее в сердце… А что там сжаться могло? Да, наверное, какой-нибудь важный сосуд. По нему кровь шла-шла, и вдруг он сжался, у него словно б дыхание перехватило. Кровь остановилась, Алена почувствовала горечь, боль и подумала: «Да, что же это я делаю такое!»

Но строгости на лице своем не убавила: страшно было снова впасть в прошлую кисельность и расхлябанность. И, спокойно сев на стул, она задала Садовничьей, которая стояла перед нею, нормальный учительский вопрос…

Угодливый тот, трусливый смех услышал и Сережа Крамской. К тому же он ведь не мог знать, что делалось в Аленином сердце.

Никогда Сережа особенно Алену не любил. А теперь понял, что все-таки он любил ее, но только ту, прежнюю. И назло «новой Алене» подумал: «Нет уж, не испугаюсь я твоей «хорошей жизни», продолжу следствие!»

На перемене он подошел к Серовой:

– Лена, мне для ведения дела очень нужен на десять минут твой дневник.

Серова подняла на него большие серые глаза (да, так уж совпало в жизни). А на груди сверкнула золотая «медаль раздора», врученная классной руководительницей.

– А при чем здесь мой дневник? Кажется, ты обещал кое-что другое… – И она скосила глаза свои на сидящую рядом Варьку Миронову.

Тьфу ты, на самом деле!

Сегодня ранним утром Сережа действительно позвонил Мироновой и сказал, что она получит свои деньги. После уроков. И при этом взял строгое слово – не разглашать. А Серова уже знает!

Девчонки… Ох, девчонки!

Но с другой стороны, и семь рублей не шутка – для человека, который ни зарплаты, ни стипендии, ни пенсии не получает.

– Спокойно! – сказал Сережа нервным голосом. – Спокойно! Я ж обещал – и разберусь!.. Но Миронова, кажется, мне тоже кое-что обещала? А пока, Серова Лена, дай-ка дневник.

– Зачем?

– Так нужно.

Он действительно хотел с помощью ее дневника проверить некоторые важные мысли с листком из журнала.

– А что Таня считает? – спросила Серова голосом приближенного к начальству человека.

– Что Таня, я не знаю, – ответил он сердито, – а я разберусь!

И, поймав на себе мироновский взгляд, он постарался успокаивающе улыбнуться.

Получилось же как-то нервно и криво… Уж такой был сегодня день. Нервозность буквально носилась в воздухе, как микробы во время эпидемии гриппа.

Больше всего ему сейчас хотелось бы сбегать на четвертый этаж и поглазеть немного на Маринку. И удостовериться, что все вчерашнее – это не вранье с ее стороны.

Но попробуй-ка сбегай, когда ты теперь деятель. Надо было срочно заниматься пропавшими рублями, пока Серова и Варька Миронова не развели самодеятельность.

Он решил просто-напросто собрать с ребят по двадцать копеек. Их тридцать пять человек, как раз получится семь рублей. Таким образом Миронова успокоена, побочное злодеяние устранено… А с тобой, дорогая преступница, мы еще потолкуем!

И Сережа начал действовать.

У них в классном шкафу давным-давно стоял разломанный глобус. Он разломался как раз по экватору, и две половинки получились словно две чашки-пиалы.

Сережа взял одну из них (ту, у которой дном была Антарктида), поставил ее на шкаф, чтоб всем было видно. А на доске крупно написал: «Миронова потеряла 7 рублей. Просьба положить в земной шар 20 коп. У кого есть… совесть!»

Довольный собою, он поставил восклицательный знак в конце. А вокруг него уже собирался народ, конечно. И многие опять и опять удивлялись втайне, как изменился этот Сережка Крамской. Вот тебе, дядя, и Корма…

Пока Сережа был занят своим писанием, своими восклицательными знаками и своей гордостью, он, к сожалению, не заметил нескольких важных вещей. Во-первых, не заметил он, как в двери промелькнули драгоценные глаза Коробковой. И во-вторых, как Самсонова глядит на то, что выводит его рука. Зрачки Лидины удивленно расширены, словно надеются стать величиною с те буквы, которые вырастают на доске.

А Варька Миронова… Она в обычных условиях ничем не была знаменита, а только тем, что сверхпредана своей Серовой, эта Варька сейчас сидела сжавшись и не знала, то ли ей плакать, то ли ей радоваться.

Сережа оглянулся. Он искал Таню. И тотчас нашел! Тане тоже очень хотелось встретиться с ним глазами. И стало Сереже, которому казалось, что он так все хорошо и весело придумал, стало ему сильно не по себе.

Он вдруг осознал, что Таня теперь далеко не союзник. Противник! Эх, жаль, он не встретил драгоценные глаза Коробковой – ему было бы легче!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю