Текст книги "Его среди нас нет"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Странно и жутко…

В тот день больше ничего примечательного не случилось с Таней Садовничьей. Нет, пожалуй, было. На шестом уроке, на физкультуре, им устроили прикидку на шестьдесят метров – кто как отдохнул за лето, кто сколько сил набрался, кого, может быть, стоит рекомендовать в легкоатлетическую секцию.

И здесь Садовничья вдруг заявила:

– Побегу только с самым сильным. Иначе мне не интересно.

Причем сказала она это без всякого вызова. Просто сообщила учителю, как обстоят дела.

Степан Семенович усмехнулся, чтобы скрыть удивление:

– Ну… Удовлетворим твою просьбу.

И сначала все пробежали шестьдесят на время. А потом Таня побежала с самым сильным, с Огаревым.

Степан Семенович надеялся после забега ей сказать, что вот, мол, никогда не надо задаваться.

Но она отстала совсем ненамного! И он решил промолчать. Потом Таня объяснила стоящему рядом Сереже:

– Просто я хотела, чтоб меня сразу запомнили. Это пригодится!

И ее действительно запомнили. А поскольку она контактировала с Сережей, его телефон стал даже своеобразным дефицитом… Ведь в классе мало кто знал эти никому, казалось бы, не нужные семь цифр.

– Ты можешь сказать-то, кто она такая? – спрашивали Сережу.

А он отвечал:

– Пока не могу!

А что ему оставалось делать, когда он сам ничего не знал?

И вдруг, словно гром среди ясного неба, раздался ее звонок:

– Надеюсь, ты не удивляешься, что я знаю твой телефон?

– Удивляюсь, – честно ответил Сережа.

– Неужели ты думаешь, так трудно найти способ узнать телефон какого-то ученика? В школу, например, можно позвонить… Но я, естественно, воспользовалась другим.

Потом и еще бывали случаи, когда она что-то «узнавала». И Сереже Крамскому редко удавалось раскрыть пути ее узнавания.

– Приходи ко мне. Будешь заниматься боксом. Бокс мне от тебя нужен в первую очередь.

Он хотел всего этого и ждал чуть не целое лето, ждал – ее резкости, неожиданности… и таинственности в то же время. А теперь вот робел! Слабым, словно сделанным из поролона, пальцем тронул кнопку звонка.

Дверь эту Сережа нашел без труда, потому что Садовничья, оказывается, жила всего в «полумороженом» от него – как выражалась в их школе одна изысканная девятиклассница.

То был новый, известный всему кварталу дом-шестнадцатиэтажка.

Через темный предбанничек его провели в слишком просторную, слишком светлую комнату. Такие всегда бывают в новых домах, покуда сюда еще не успела заселиться мебель. У стены стоял диван, у другой стены телевизор. Удобно, подумал Сережа. Перед стеклянной дверью, выходящей на балкон, поместился письменный стол со стулом.

– Форму принес? – спросила Таня. Тут же увидела, что ничего он не принес, крикнула куда-то в закрытую дверь: – Дай ему что-нибудь. – А потом указала глазами, что Сереже туда надо войти.

Парень, явно старше его, сидел на стуле и зашнуровывал настоящие боксерские ботинки. Сердце у Сережи застучало от волнения и… Сами понимаете, отчего еще! Все же он сумел заметить, что в комнате ничего нет, кроме трех стульев. Странная какая-то квартира.

Парень из стоящего рядом раскрытого чемоданчика вынул трусы, майку, посмотрел на Сережины – на самом деле, конечно, купленные бабушкой – сандалии:

– Сегодня босиком побудешь. В следующий раз свое приноси.

Сережа стал неловко раздеваться. Парень рассматривал его без всякого дружелюбия, но и без всякой вражды. Примерно так на вас смотрит в свое зеркальце, например, шофер автобуса: можно наконец закрывать двери или еще кто-то там никак не влезет.

Как человек воспитанный, Сережа попробовал завести разговор. Спросил:

– А родители нам ничего?

Видно, по его тону парень догадался, что Сережа был бы не против, если б родители вдруг помешали поединку.

– Не волнуйся, – ответил он с заметной усмешкой. – Родители в Африке.

Сереже представилась саванна из «Клуба кинопутешественников».

– Они исследуют?

– Они токари, понял? – И добавил уже с неприязнью: – Что ж, одним профессорам быть?

Сережа миролюбиво пожал плечами: мол, ничего такого он не собирался думать.

– А вот я, например, в ПТУ учусь… А что ж, по-твоему, одним десятиклассникам быть?

Странная такая беседа.

В большой комнате Таня осмотрела его спокойными синими глазами. Наверное, Сережа не очень-то получился прекрасен в трусах и майке, которые к тому же были ему велики. Да еще с босыми своими, крошечными, как у девчонки, ногами. Сказала:

– На первый раз сойдет.

Сережа никогда еще не надевал боксерских перчаток. Они были тяжелые и мягкие, и в то же время внушительные. Сережа поднял их к лицу, как не раз видел в телевизоре, и стал коротко прыгать влево-вправо, влево-вправо. А этот мальчишка из ПТУ тоже стал прыгать, надвигаясь.

Так они немножко попрыгали. Сережа незаметно для себя отступал. И когда он почувствовал спиной, что сейчас будет диван, что отступать больше некуда, мальчишка вдруг замахнулся левой, а ударил правой. У Сережи что-то сверкнуло в глазах, и он упал спиной на диван.

– Прекрати сейчас же! – закричала Таня. – Я тебе что велела?!

Мальчишка что-то ответил – Сережа не расслышал, потому что он очухивался и вставал.

– Давай делай, как я, – говорил ему мальчишка, словно ничего не случилось, – замах левой, удар правой, замах левой, удар правой. Не, ты как следует замахивайся, чтоб я поверил, чтобы я тебе челюсть открыл… А теперь смотри: делай вид, что ты в нос лупишь, а сам в живот. Оп-па! – И Сережа почувствовал, как мальчишкина перчатка ударила его в самое солнечное сплетение. Но теперь уже небольно, учебно. – Давай это двадцать раз!

Когда уже пот с Сережи лил, как дождь из июльской тучи, мальчишка остановил его и стал показывать упражнения, которые надо делать боксеру на зарядке: для брюшного пресса, для плеч, для шеи.

– А это, – он показал на бицепсы, – нам вообще не надо. Хоть ножом отрежь да выброси! – И даже показал, как бы он отрезал свои бицепсы ножом, засмеялся. Он был чем-то доволен. Сказал Тане, которая все так же молча и внимательно следила за ними: – Ничего, способный малый. Не курит – сразу видно.

Сережа сидел, положив на диван руки в тяжелых боксерских варежках и совершенно забыв, что он при женщине голый и босый. Да еще в чужом доме!

Но Таня Садовничья была для него не «женщина», не девчонка то есть, а… У взрослых это называется «начальство». У ребят же на сей счет имеется несколько названий. И поэтому, как говорится в учебнике по русскому языку, «вместо точек подставь нужное слово».

Нельзя сказать, что ему понравилась эта тренировка. И нельзя сказать, что ему понравилось быть способным учеником боксера. Нет, ему, конечно, было приятно, что похвалили. Да только неприятно, что хвалили за умение бить. Он сказал, скрывая и довольство свое и недовольство:

– А зачем это вообще нужно?

– Пригодится! – мальчишка усмехнулся.

– Ну, для чего?

– Да для всего! Для уверенности. И потом… Что ж ты, не замечал – чем здоровей, тем спокойней.

– Не всегда. Америка, например, какая сильная, а совсем не «спокойная»!

Сережа спорил, по существу, не с мальчишкой этим. Он спорил с самим боксом, с умением драться, с умением бить. Мальчишка не ответил ему ни слова, лишь посмотрел на Таню да пожал плечами:

– Я Америка…

– Его зовут Борис. – Таня кивнула, как бы подтверждая, что он действительно не Америка. И потом сама улыбнулась своей шутке.

И вдруг сказала:

– У меня хлеба нет.

Борис спокойно кивнул и поднялся.

– И купи там чего-нибудь к чаю.

– А чего?

– Ну что будет.

И он больше ни о чем не стал спрашивать, потому что, понял Сережа, не хотел получить еще порцию сердитых, нетерпеливых слов. Взял сумку и ушел.

– Он почему тебя так слушается? – спросил Сережа.

Таня в ответ пожала плечами:

– Ну, я опытней, умней. И он это отлично знает!

Сережа буквально рот раскрыл от удивления… Раскрыл бы – но он не мог себе такого позволить.

– Кто-то ведь должен быть главней, а кто-то должен подчиняться… Это нормально.

– Он твой брат?

– Почему брат… Просто нужен для дела. – И придавила взглядом вопрос: мол, для какого такого дела. Потом сказала, чтобы просто проехать это место: – Я одна живу.

– Совершенно одна?!

– Ну… Бабушка иногда наезжает.

За чаем Борис довольно самоуверенно обучал Сережу премудростям «человеческих отношений»:

– В драке главное иметь спокойствие и видеть, что происходит.

Он придвинул к себе опустевшую банку из-под варенья, позвенел ложкой по стенкам. Потом налил в банку кипятка, стал ополаскивать. И когда остатки варенья растаяли, стал пить сладкую воду. Сережа где-то читал, что так делают… или делали раньше. Но видеть этого ему не приходилось ни разу. У них в семье так никогда не делали.

Борис заметил его взгляд:

– Дать?

Сережа покраснел в ответ. Борис пожал плечами, отпил из банки и наставительно продолжал:

– В драке надо, как в шахматах, не торопиться. Если будешь играть внимательно, то даже с мастером можно продержаться ходов пятнадцать – двадцать… А в драке редко встречаются мастера!

Таня слушала его внимательно и, пожалуй, с одобрением. Когда Борис кончил, она сказала:

– Правильно говорит!

Через несколько дней, когда они возвращались из школы, Сережа опять завел разговор про драку. Про умение бить… И еще ему хотелось что-нибудь про нее узнать, про загадочную девчонку, которая стреляет из рогатки стальными шариками, для которой настоящие боксеры ходят в магазин.

Кстати, она и в Москве тренировалась в той своей расчетливой и спокойной стрельбе: вешала фанерку с толстым пластилиновым кругом, чтоб шарики не разлетались.

И вот однажды Сережа спросил: зачем ей это надо?

– Учусь стрелять!

Сережа опять хотел спросить – зачем? Но неожиданно у него вырвалось:

– В кого?

– Я ж тебе, кажется, объяснила – еще тогда: я собираюсь работать инспектором Уголовного розыска. Значит, надо уметь стрелять. Не из рогатки, конечно! – перебила она сама себя. – Но глаз тренирует хорошо. Я узнавала.

– Что ж, ты будешь… в людей стрелять?

Она ответила, спокойно сверкнув на него синими глазами:

– Я буду стрелять в преступников.

На том разговор и окончился. И все же странно и жутко было все это слышать.

Учебные драки

Таня, конечно, видела, как он относится к ее планам, и к ее стрельбе, и ко многому другому из того, что она считала правильным. Обычно в таких случаях люди говорят тебе: «Ну значит… как хочешь. Найду себе других».

Таня продолжала с ним… как это назвать? Дружбой, по крайней мере, не назовешь!.. Продолжала их отношения. И это было тоже необычно в ней. Как и все остальное.

И было совершенно неясно, откуда она такая. Словно прилетела с Марса и принялась тут устанавливать свои законы и правила.

Собственно, ее законам подчинялся один только Сережа. Вот уже месяц, как он занимался боксом. А за месяц, оказывается, многому можно научиться. И ко многому можно привыкнуть.

Он научился наносить удары, и это уже не казалось ему чем-то непоправимым. Может быть, потому, что он научился принимать удары – не теряться, не умирать от первой оплеухи или тычка в нос. И он знал теперь: чем решительней и больше он нанесет ударов, тем меньше получит сам.

Два раза в неделю они ходили с Таней на тренировку по раскрытию преступлений. У кино, прямо перед входом в кассу, продавали мороженое. Ну и кто-нибудь непременно бросал бумажку на тротуар. Сережа обязан был определить, чья это бумага.

– Кого подозреваешь? – тихо спрашивала Таня.

Стоя у стены, они внимательно оглядывали очередь.

Сережа успел уже заметить, что чаще бумагу бросали мальчишки. На них и стоило обращать особое внимание.

– Думаю, в синей куртке.

– Почему?

– Ест противно, толкается. Сорт мороженого совпадает: у него эскимо за двадцать и бумага от эскимо.

Особо строгих доказательств тут быть не могло. Таня и Сережа к ним, пожалуй, и не стремились. Потому что развивали в себе такое чувство, которое у работников Угрозыска называется интуиция.

– Ладно, принимаем этого типа как рабочую версию, – говорила Таня. – Действуй!

О, как он боялся в первые разы… Но и к страху можно привыкнуть. И даже довольно легко. Тут главное помнить, что если даже тебя стукнут, например, по челюсти, ты от этого не умрешь, а сумеешь ответить ударом на удар.

Сережа подходил к «преступнику»:

– Подними бумажку, которую ты бросил!

Чаще всего ему отвечал недоуменный взгляд… Это удивительно: люди даже не замечают, как они мусорят.

– Тебе сказали – поднять!

– «Сказали»? А тебя тут сколько?

Если даже противник был выше и плечистей, он обязательно поначалу терялся – путала Сережина уверенность.

– А ну поднимай. Как миленький поднимешь!

– Слушай, мальчик. Что ты тянешь? Что ты напрашиваешься?

И наступал главный момент.

– Подними. Иначе получишь.

Умение драться – и не на боксерском ринге, а в настоящей жизни – тоже входило в Танину программу.

Потом, когда Сережа думал о секундах стычки, получалось, что он помнит все совершенно отчетливо, до каждого движения. До решающего удара. Не верилось, что это происходило с ним!

Однажды, когда попался им действительно крепкий мальчишка и когда Сереже ничего не оставалось, как только продержаться свои «шахматные» пятнадцать – двадцать ходов, из-за его спины вдруг вынырнула Таня и ребром ладони резко ударила мальчишку по правой руке. Мальчишка ойкнул, рука его опустилась, и драка прекратилась.

– Ты ведь это без меня умеешь, – сказал потом Сережа. – Зачем же нужен я?

– А ты сам сообразить никак не можешь? – Она замолчала с одной ей доступной холодностью. – Я ведь все-таки женщина!

– Ясно… А кем я тебе довожусь? Телохранителем?

– Ты мне доводишься доктором Ватсоном, – ответила она.

Словно жук на булавке

Однажды Сережа застал у Тани какую-то женщину. Для матери Таниной она была слишком пожилая. А главное – какая-то она была вся «нематеринская». Да и родители же ее в Африке.

– Психологический практикум, – сказала Таня. – Кто, по-твоему, этот человек?

Женщина с улыбкой посмотрела на Таню, покачала головой. Было что-то непередаваемое в этой улыбке, такое, что Сережа сразу сказал:

– Бабушка твоя?

Тогда женщина засмеялась с удовольствием:

– И даже Татьяной меня зовут. Федоровной. В честь вот этой вот стрекозы! Садись-ка, Сережа, выпей с нами молока.

Однако сама бабушка пить не стала, а быстро ушла в маленькую комнату. И оттуда сразу же послышались звуки – ну такие, как если убираются.

Молоко было – отказаться от второй чашки просто невозможно: как настоящее дачное! И не из пакета, не из бутылки. Из простого алюминиевого бидона с чуть помятым боком.

Вошла бабушка, заглянула в кастрюльки, булькавшие на газу, снова ушла.

– А кто она по профессии? – спросила Таня.

Сережа стал думать почему-то не о профессии, а о бабушкиной одежде. Она одета была как-то… Нет, не плохо, а вот… Неярко, что ли, не по-городскому. И молоко деревенское… Он удивленно посмотрел на Таню. Но произнести не решался.

– Телятница она, понял! – сказала Таня торжествующе.

Сережа был поражен. И тем, что у такого человека, как Таня, бабушка телятница. И тем, что он почти угадал!

Бабушка пробыла еще час с небольшим. Прибралась, сготовила щи, второе, укутала одеялом кашу и скорее уехала, потому что не могла оставить телят своих больше чем на несколько часов… Ну и дела!

Что он еще узнал за этот месяц? Много, много всего.

Таня изучала класс. Она знала всех (конечно, с помощью «Ватсона»).

Ее – никто! Ее, вернее всего, просто считали серой личностью: за месяц к ней попривыкли. О странном появлении довольно скоро забыли. Таня сама так устроила, ограничиваясь короткими ответами, ограничиваясь отношениями с Сережей, который в классе все-таки котировался в основном на тройку.

Она говорила:

– Это все тренировка, а не жизнь. И потом, сыщику совсем не обязательно, чтоб его знали в лицо. Чем меньше народу меня понимает, тем лучше!

И еще она говорила:

– Я знаю. Ты думаешь, мы в игрушки играем…

Говоря по правде, Сережа действительно во многом сомневался.

– А я бы на твоем месте продолжала упорно готовиться! – говорила она с суровой укоризной.

– Да к чему?!

– К тому! К тому, что преступление зреет!

– Да с чего ты взяла?

– Логический расчет. Первый месяц все к школе относятся шаляй-валяй. Но дальше уже надо думать про четвертные. Понимаешь? А честно думать по силам далеко не всем!

Сережа в таких случаях не умел ни возразить, ни поддакнуть.

– Для начала я расследую чисто школьное дело. К этому и готовься. Думай о школе, о классе. Все замечай.

И Сережа старался замечать.

И тем заметнее становились перемены в нем самом. Со страхом и волнением их замечала и Сережина бабушка.

Дело в том, что его родители уехали в сибирский Академгородок – участвовать в каких-то там экспериментах. Таня, узнав об этом, усмехнулась:

– Тоже на восток? Поближе к моим?

Сережа хотел удивиться: ведь Сибирь и Африка… Но Таня нисколько не слушала его. Сказала сердито:

– Раньше дети хотели быть свободными от родителей, а теперь родители хотят быть свободными от детей.

– Да ты откуда это знаешь?

– Я же их не осуждаю! – Таня усмехнулась. И было неясно, то ли она это сама придумала, то ли где-то вычитала. А где можно такое вычитать?

Но речь сейчас не об этом и вообще не о Тане. Речь о Сережиной бабушке, о Елизавете Петровне. Каждый день, а особенно каждый вечер, она собиралась поговорить с внуком и – не могла. Она сама установила в доме эти отношения вольности, свободы личности. Ведь когда-то она была тут вовсе не «бабушкой», а главой семьи. Когда еще жив был ее муж и сын только готовился поступать на химфак в Московский университет.

И все-таки однажды, когда Сережа пришел домой с синяком под глазом. И при этом вовсе не подавленный. И при этом глаза – и подбитый и неподбитый – чуть ли не веселые, чуть ли не победные. (А они, наверное, и были победные, только бабушка того представить себе не могла!)

В общем, именно в такой вечер она решилась наконец. Всего, впрочем, на одну фразу:

– Ты думаешь, это хорошо – так измениться вдруг? – Она подала внуку холодную серебряную ложку, чтобы он приложил ее к синяку. – Ты уже стал не ты, понимаешь? Какой-то другой!

Это были, как ей казалось, сильные слова. На Сережу, однако, они не произвели впечатления.

– Ну ладно. Давай пить чай! – сказала бабушка. И это была тоже не простая фраза в их семье. Она как бы значила: разговор вслух окончен. Но разговор про себя – безмолвный разговор и даже более важный – продолжается!

…Елизавета Петровна думала сейчас о довольно странном – о многих смертях, через которые приходится пройти человеку, пока он не доберется до последней и главной своей смерти.

Вот Сережа… Потерял такую чудесную наивность и мягкость. Стал вдруг внимательнее, расчетливей. Стал другой! И значит, тот прежний Крамс больше не существует.

Так ужасно было это думать.

Но это была правда. Елизавета Петровна вдруг невольно вспомнила, как внук ее ожесточенно дышит, делая свою физзарядку… Конечно, это абсолютно в духе времени – увлечение спортом и так далее. Но – подумать только! – как это не похоже на Крамса. На прежнего Крамса! Теперь уж его так и не назовешь!

Не в силах более сдерживать себя, Елизавета Петровна порывисто встала. То есть порывисто, насколько ей позволили шестьдесят шесть лет. И ушла к себе!

Она ошиблась. Ее слова произвели на Сережу впечатление. Он, конечно, не мог знать о взрослых бабушкиных мыслях про многие смерти в жизни человека. А все же чувствовал эти перемены. И тревожно ему становилось. Хотя он и делал вид, что – ничего, все в порядке. На самом деле было ему тревожно. Ведь он тоже принадлежал к этой семье, которую когда-то основала бабушка, и наследственная закваска в нем сидела крепко.

Машинально Сережа прижимал тяжелую серебряную ложку к подбитому глазу. Ложка была старая, с неудобной квадратной ручкой, на которой были вырезаны виноград, яблоки, груши, колосья, еще что-то пышно-растительное и четыре буквы: «ВСХВ». Так раньше, задолго до его рождения, называлась Выставка достижений народного хозяйства.

Был бы поблизости человек, который умеет выражаться штампами, он сразу бы определил, что Сережа «идет на поводу».

Так, быть может, Сережа шел? Не хотелось ему думать этими глупыми словами. Получается, что про человека говорят, как про лошадь или как про корову!

Значит, что же ему – уйти от Тани?

И сразу отвечал себе: нет, этого он не сделает… Идти на поводу, конечно, плохо, но и предавать тоже, извините, не очень…

И все-таки странные у них были взаимоотношения! Попадись сейчас Сережа на язык сплетнице, она точно определила бы: влюбился!

Хотя на самом деле Сережа и не думал влюбляться. Куда там – в такую начальницу, в такого железного Шерлока Холмса!

И неправильно было бы сказать, что Сережа ее, например, боялся. Однако и возражать не пробовал никогда.

Раз он пришел к Тане для какого-то там их дела. Между прочим, она никогда не ходила к нему, а только он к ней. Сережина бабушка даже, наверное, и не подозревала о существовании такой Садовничьей Татьяны.

Он пришел к ней. Таня открыла дверь, молча и спокойно приложила палец к губам, пропела в маленькую комнатку. И здесь из-за полуприкрытой двери он слышал разговор, который происходил в большой.

– Кто там пришел?

– Мой брат! – твердо ответила Таня. А первый голос был нервный отчего-то. Мальчишеский.

– Ты ведь мне обещала. Разве не так? А теперь предаешь!

– Ну ты же видишь, я переехала в другой район, – спокойно отвечала Таня. – Другая школа.

– Что ж, если школа другая, значит, можно спокойно предавать?

– Мне это не интересно больше! – опять очень твердо произнесла она. – И я не обязана притворяться.

На этом месте Сережа сильно прикрыл дверь – чтобы не подслушивать и чтобы напомнить о себе.

Через короткое время невидимый мальчишка ушел.

– Вылезай! – сказала Таня. И потом: – Почему ж ты ничего не спрашиваешь?

А он правда ничего не спрашивал. Как подчиненный, что ли? Ему прикажут, он и выполняет – вопросы никакие не нужны. Действительно странно!

– Рассказать, как я тебя в лесу узнала?

А он уж будто забыл, будто у него Таня была командиром всю сознательную жизнь. Надо же – гипноз!

– Мы когда эту квартиру купили, я решила сходить в школу, где буду учиться. Пошли с отцом. А тут перемена – выходит ваш пятый «А». Ну и ты в том числе.

– Почему именно пятый «А»?

– А это семейная традиция. У меня отец все восемь лет в классе «А» учился. И я тоже решила!

Сережа кивнул. Все до того просто оказалось, что лучше бы и не узнавать. Таня живо разобралась в этом его скучном кивке:

– Когда фокусы объясняют, всегда неинтересно. А сами только что хлопали! – Потом пригвоздила его взглядом: – Как же ты не оценил, что я тебя запомнила! И потом узнала! Через три месяца! Среди леса! Когда ты был в одних шортах!

Увидев, что Сережа чувствует себя пристыженным, она смягчилась:

– Это приходил один мой… В общем, человек из той школы.

Вдруг раскрыла нижнюю часть книжного шкафа. А там, как известно, книги обычно не лежат, там разные бумаги или даже постельное белье.

Таня вынула несколько больших застекленных коробок. Сережа глянул и замер от удивления. За стеклом оказались картонки, к которым сплошь рядами были приколоты жуки.

– Мы вот чем занимались, – резко сказала Таня. – Дурацкое занятие! Каждый жук шевелит лапами чуть ли не по неделе.

Сережа еще раз посмотрел на ряды высохших жуков… Ему стало не по себе.

– И я подумала: зачем изучать насекомых, когда сразу можно изучать людей!

Не то сомнение, не то испуг шевельнулся в его душе: может, ей скоро и людей надоест изучать? И, как тот мальчишка, он окажется в совершенно безвоздушном пространстве… Спросил:

– А ты, кроме жуков, еще чем-нибудь увлекалась?

Она ответила:

– Конечно!

– А почему больше Борис не появляется?

– А он больше не нужен. Понадобится – позову.

Вот о чем вспоминал, о чем думал Сережа Крамской, когда сидел один за кухонным столом перед стаканом остывшего чая, прижимая к подбитому глазу тяжелую серебряную ложку.

А поделать ничего не мог!