Текст книги "Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота)"
Автор книги: Сергей Заплавный
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Прошлым годом присватала его к Даренке Мотря Бодячиха: мол лучшего мужа ей вовек не сыскать. И поилец, и кормилец, и собою ладен – на каком еще монастырском хуторе сыщешь такого завидного жениха? Что до странностей его, то одружится – образумится. Вспомнила к слову покойного Бодяка – нехай ему земля пером! Посадит, бывало, дитят на колени и приговаривает: «Ось так парочка – Трохим и Одарочка». Или «Яки кони, такий виз, який йихав, таку й виз». Очень хотел Бодяк, чтобы Трохим и Дарька на одном возу по жизни ехали. У старших детей не вышло, так пусть хоть младшие батькову мечту исполнят.
Даренка исполнила бы – не чужой ведь ей Трохим-Цапеня, не противный, да и тетка Мотря всегда к ней добра была. Ну как отказать людям, с которыми давно сжилась? На них и без того беды одна за другой сыплются. С тех пор, как поховали Бодяка, осела, покосилась его хата, стала темной, неуютной, наполнилась гнилыми запахами. И моет ее тетка Мотря, и белит, и подправляет с помощью Трохима, и она все хилится и ветшает. Старики говорят: без молодой хозяйки совсем захиреет. Вот и решила Мотря помощницей обзавестись. Да видно не судьба.
Незадолго перед тем ходила Даренка в соседний хутор к родственнице. Возвращалась дальним путем – сперва через сосновый бор, потом через овражистую дубраву. Вдруг видит: в зарослях белой кашки и синей горлянки кто-то лежит. Руки крижем[140]140
Крестом.
[Закрыть] раскинул и не шелохнется.
Испугалась Даренка, спряталась за двуствольную липу. Мало ли что? Вон под Желанью двух мертвых шляхтичей нашли, а у Глевахи едва живую дворку[141]141
Дворовая девка.
[Закрыть] из Василева. Ее оттуда проезжие паничи прихватили, увезли чертма куда, потешились и бросили в березовом леске. Нынче жизнь человека гроша ломаного не стоит. Паны лютуют хуже татар. За провинность могут хлопа на кол посадить, колесовать, глаза выколоть. Особенно ляхи. Хозяйничают на чужой батьковщине, не оглядываясь на Бога. Оттого и пускаются хлопы в бега, делают ответные расправы. А сколько развелось людишек, жадливых до чужого? Эти не смотрят, кто перед ними – лишь бы взять. Вот и вырастает из мести месть, из разбоя разбой, а из того и другого – кровь и злосердие. Не на их ли следы наткнулась Даренка? Ох, лишенько!
Стоит она, ни жива, ни мертва, не знает, убежать или подойти. Вдруг слышит, где-то конь рядом пофыркивает. Глянула, а он на нее из тенистой зелени настороженным глазом косит. Сам серый, в яблоках, будто в солнечных пятнах. Морда вскинута. Опустить ее поводья мешают. Охлестнуло их на толстой сломанной ветке. Седоки своих коней так высоко не привязывают.
Бесшумно ступая, приблизилась Даренка к распластанному на траве чужаку. Так и есть: чумарка[142]142
Род верхней мужской одежды с обрезной талией и оборками сзади.
[Закрыть] у него на груди порвана, тело в кровавых ссадинах. Видать, не придержал коня в дубраве, опасная ветка его из седла и выкинула.
Склонилась Даренка над бедолагой, и дрогнуло у нее сердце – какой он молодой, ясный, беспомощный. Почувствовала на щеке легкое дыхание, обрадовалась: жив, жив! Принесла из Трубищи родниковой воды, опрыснула с лица, он и встрепенулся. Очи открыл, голову приподнять силится. А под нею на траве – липкое красно-коричневое пятно. Стало быть, упал затылком на корни, торчащие из песчаной осыпи, его из сознанья и вышибло.
– Ти хто? – уперся в Даренку нетвердый блуждающий взгляд, и вдруг в нем будто небесные окошки открылись: – Ти хто?!
Да с таким радостным изумлением это сказано было, что Даренка смутилась.
– Хто, хто, – высвободила она из его спутанных волос стебелек с помятыми лепестками белой кашки, – Не боли голова, ось хто! – и показала ему квитку[143]143
Цветок.
[Закрыть].
– А я думал, люби-мене,[144]144
Незабудка.
[Закрыть] – он ухватил в горсть цветки синей горлянки, очень похожие на незабудку. Ухватить-то ухватил, а сорвать не может.
– Не об тим тебе думати треба. Ишь, болючий… – улыбнулась Даренка. – Жартун[145]145
Шутник.
[Закрыть], да?
– Не жартун, а просто Баженка. А ти?
– Сам сказав: люби-мене. Отак и зови. А поки дай сюди свий нож. Глини накопаю.
– Навищо?
– Потим узнаешь.
Накопала она синей глины в дальнем приярке, затворила водицей да и замазала Баженке все его синяки и дряпины.
Удивился он такому целению, но перечить не стал. Лишь посмеялся над собой:
– Який я теперь черепяний! Коли не помру вид цей грязюки, то здужаю.
А Даренка ему:
– Заживе як на собаке!
И ведь зажило. Прискакал Баженка через неделю в ту же дубравку – на нем ни царапинки. Подает незабудку и просит:
– Люби-мене…
Ну как после этого к Бодячихе в невестки идти?
Ничем не обидела ее Даренка. Обняла, спасибо сказала, мол, и правда добрый хлопец у тебя, тетка Мотря, старательный, семьянистый, краще и не сыскать, да вот беда, к другому сердце легло, не обессудь. Гарбуза[146]146
Тыква – знак отказа при сватовстве.
[Закрыть], как принято, выносить не стала, а к столу с почтением пригласила: повечеряем, гостичка дорогая, что ж делать, коли так получилось? Но выскочила вдова за порог, дверью изо всех сил хлопнула. Теперь ворогует, особенно со своей прежней товаркой Меласей Обросимой. Как увидят друг дружку, так и воспаляются. Ничем их не уймешь.
Вот и на этот раз Мотря Бодячиха на увещевания татки еще больше разошлась:
– Ишь, величаются, як заець хвостом, – уперла она руки в боки, – Зализли у чужу солому, ще й шелестят. Як би вона им ни задимила…
Старшие Бодячата хмурятся, глаза в сторону отводят. Один надсадно кыхыкает, другой слабой грудью на подпорный дрюк лег. Только Трохим-Цапеня матери подгыгыкивает. Весело ему слушать про зайца да про дым из соломы, а что к чему понять не может.
И тут дружбонька, в которую дивак Потороча обернулся, говорит Трохиму:
– Шапка сама з голови звалится, як не знимеш ее перед молодими!
Трохим перестал гыгыкать, послушно сдернул шапку с головы.
– А тепер скажи своей матике: Бодай тоби добро було на Дарькиним весилли!
– Бодай тоби добро було на Дарькиним весилли! – с радостью повторил простодушный Трохим, а от себя добавил: – Не для шапци голова, а для доброго слова. Так я кажу, мамусю?
Ничего не ответила Мотря. Да и что тут ответишь, коли доброе пожелание и впрямь сильнее злой речи?
И враз заулыбались хуторяне: давно бы так! Окружили они молодых, стали поздравлять, да столь сердечно, будто самых близких и дорогих!
Откуда ни возьмись, набежали музыканты, ударили по струнам цимбал, засмычили на скрипках и басолях, застучали в бубны, увешанные колокольцами. Следом появились хлопцы с огнищами в руках и ну перекидывать их друг другу. Птицами взлетают дрючки со смоляными оголовками. Пламя на них то разбросит крылья, то сложит, оставляя в тугом морозном воздухе едва видные полосы.
К самому порогу подкатили сани, похожие на дежу с квашней. На такую дежу принято садить молодых в разгар свадьбы, чтобы заквасилась у них дружная неразрывная семья, чтобы получилась из нее большая сытная паляница и чтобы хватило той паляницы на много деток, крепких и здоровых, на всю родню, старую и малую.
А сани-то резные, а дежа-то расписная! А кони запряжены нечетом – тонконогие, игривые, храпят от нетерпения.
– Рушай! – скомандовал Баженка.
И сорвались кони с места, и понеслись по белым кучугурам[147]147
Сугробы.
[Закрыть], отплясывая то гопака, то ковзунки, то еще невесть что. А впереди песня:
Ой попид лисом битая дорожинька.
Ой попид лисом битая дорожинька.
Ой туди йихав Боженок з буярами.
Ему калина дорогу заступила.
Виняв шабельку, став калину рубати.
Стала калина до его промовляти:
«Ой не для тебе ся калина саджана,
Оно для тебе дивонька сподряжена»…
Притулилась до своего милого Даренка, откинула ему на плечо голову, закрыла голову хуторянкой[148]148
Меховая полость.
[Закрыть]. Никакой мороз ей не страшен, никакая далечина. Пусть везет, хоть на край света!
И там люди живут. Только бы он рядом был, только бы помнил свою люби-мене.
Вырвались вперед на верхах озорные хлопцы с огнищами.
– Гойда! – взвилась над хорошо укатанным шляхом желтая голубица, закувыркалась, падая.
– Гойда! – подхватила ее ловкая рука и вновь запустила ввысь. – Не давайся пид ноги!
С новой силой грянула песня:
Так бы и мчать до реки Змеевки, на которой Малый Каменец стоит. Да промахнулся один из верховых удальцов – не туда огнище бросил. Пролетело оно мимо молодых, чуть Даренку не опалило. Осадил неудачливый хлопец коня, хотел поднять огнище, но тут свадебный поезд накатил. Разве его переждешь? И поскакал хлопец дальше, виновато оглядываясь.
Немного погодя чувствует Даренка: дымком потянуло. Потом все больше и больше.
Батюшки-светы, да это же соломенная подстилка горит! Выходит огнище не на дороге осталось, а упало на задок головных саней. Дым сырой, едучий, аж в носу засвербило.
– Потуга![150]150
Беда, несчастье.
[Закрыть] – ойкнула Даренка. – Горим! – и припала к Баженке, а он ка-а-ак завопит ганкиным голосом:
– Пожежа! Пожежа![151]151
Пожар.
[Закрыть]
– Де пожежа? – подхватилась Химка.
– Да ось, ось! Очи повылазили, чи що?
По хате полз удушливый дым. Он просачивался через двери и переднее оконце, на котором догорал затягивавший его прежде воловий пузырь. Вместе с дымом в прогал дохнул морозный воздух. Зазмеились несильные еще языки пламени.
Даренка протерла глаза: уж не снится ли ей это? Где свадьба? Где Баженка? Где удалая тройка, мчавшая их по заснеженной царине? Неужто уродливые тени, пляшущие на стене, очередная проделка дивака Поторочи?
Эх, не просыпаться бы, досмотреть мечту…
– А ти що валяешься? – ткнула ее в бок Ганка. – Тикать треба, а вона лежить.
За дверьми, на присенках, потрескивала влажная от снега солома. Жалобно скулила собака. Ей подвизгивали испуганные цуценята.
– А рятуйте ж люди добрые! – схватилась за голову мать. – Та що ж воно таке робиться?
Седая, растрепанная, ринулась она к скрыне[152]152
Сундук.
[Закрыть], выхватила из нее охапку тканин; не выпуская их из рук, стала срывать со стен нехитрые убранки, потом метнулась в посудный угол, загремела там.
– Ти що, сказилась[153]153
Рехнуться, сойти с ума.
[Закрыть], стара? Тю на тебе, – прикрикнул на нее отец. – Прах з им! Перше треба святинки выносить та малого!
С этими словами он перекрестился на божницу, озаренную отблесками заоконного пламени, и бережно начал собирать иконки.
Параска дрожащими руками обгортала ничего не понимающего сынка Нестирку.
– Ой ти мой лялю! – приговаривала она. – Зараз пидемо на волю погуляти. Хочеш?.. Хоче мое яблучко, хоче, мое сонечко. А-лю-ля, а-лю-ля.
Проснувшись наконец, Даренка бросилась помогать старшей сестре.
Ганка с Химкой кинулись к двери:
– Куди? – заступила им дорогу мать. – А скриню хто витягне?
Пришлось им вытаскивать через горящий приселок ветхий уже рассохшийся семейный сундук, в котором уместилось все богатство Обросимов. Следом вылетела Параска с Нестиркой.
Даренка с трудом вывела из хаты мать. Ненька хватала всё по пути, роняла и вновь хватала. А уж после вышагнул отец. Он успел не только иконки собрать, но и облачился в латаный-перелатанный кожушок, шапку-малахайку и повидавшие виды постолы, выпустил из огненного завала собаку и ее шустрых уже цуценят.
Едва отец ступил на землю, темную от растаявшего снега, рухнул у него за спиной обугленный навес. Взметнулось, зашипело пламя, рассыпало по сторонам искры.
Неподалеку, у Бодяков, полыхало еще одно кострище. Слава богу, до Мотриной хаты огонь пока не добрался. Урча, он пожирал плетень и саж[154]154
Хлев.
[Закрыть]. Возле него заполошно бегали куры с редким пером, хрюкала обвисшая от недокорма свинья, тревожно лупал глазами облезлый вол. А перед зевом пустого сажа ползала на коленях простоволосая Мотря Бодячиха. Вздымая к нему скорбные руки, она стенала:
– Ой горечко-горе! Та за шо ж на нас така напасть? И куди ти смотриш, святой угодник Никита? Хоть би у в свий день оберег наше життя и нашу скотину. Угаси вогонь молитвами своима! Ти же заступник наш вид пожежи! Допомоги, преподобний!
Разгораюсь последнее январское утро – утро преподобного Никиты, епископа Новгородского, покровителя от молнии и пожаров. В этот день православные люди могут огня не бояться. А коли он всё-таки случится, преподобный Никита его святым словом уймет.
Но куда же он подевался, святой угодник? Скоро от хаты Обросимов только печь останется, а от хлева Бодяков и вовсе ничего. Поздно будет молитвы творить.
Подошел к тетке Мотре Трохим-Цапеня, стоит, улыбается. А она его хвать обгоревшей дрючиною по спине и упала лицом в снежную кашу.
Даренка глазам своим не поверила: сроду такого не было, чтобы тетка Мотря Трохима своего пальцем тронула.
А рядом с Даренкой дела не лучше. Ненька вдруг на отца набросилась:
– Ти що стоиш, як пень струхлявий? Хто вогонь тушити буде? Дивки та я? А ти навищо? Одна назва, що чоловик[155]155
Мужчина, мужик, муж.
[Закрыть]. Ох же навязався на наши голови!
– Нехай соби горить! – простодушно глянул на нее отец. – Мабуть отак богови треба. Або за грихи нас наказуе, або испит дае, – и оборотился к прибежавшим на помощь хуторянам:
– Ось побачте, суседи: був я убогий газда[156]156
Хозяин.
[Закрыть], тепер став середний злидар: торби[157]157
Котомка.
[Закрыть] на боках, а сам з Меласей и з дочками посередини, – и засмеялся не своим смехом.
У Даренки от этого смеха сердце сжалось. И что за ночь такая? Сперва свадьба во сне, потом пожар наяву. Неужели и впрямь уготованы им котомки на спину? Но куда они пойдут с ними? Где и кто ждет их?
«Баженок! – сама себе ответила Даренка. – Вин жде. Любий мий, коханий, незабудний».
И сразу ей стало легко-легко, будто и не храпит в стайне[158]158
Конюшня.
[Закрыть]перепуганный конь Серко, не курится вокруг порушенной огнем хаты липкий пепел, будто не захлебывается слезами мать, а татка не пробует успокоить ее невеселой шуткой:
– Плачеш, плачеш, та й чхнеш. А ну, стара?! Начхамо на усе недобре. Стайня целисинька, клуня[159]159
Сарай для сушки и обмолота снопов.
[Закрыть]теж. Е де притулиться. Потим думати будем, що да як…
– Не потим, а зараз! – налетел на него монастырский урядник. – Ось я погляджу, кому чхать, а кому плакати!
Никто и не заметил, когда появился он в Трубищах. Мог бы прикатить и раньше. До особого двора, которым он между трех монастырских хуторов стоит, всего-то верста с половиною. Такой огненный дымовей оттуда только слепой не разглядит. Стало быть, проспал або не захотел со своими подручниками помогать крестьянам на пожаре. Зато на расправу куда как скор.
– Ось я допитаю, хто запальник! – нос и дряблые щеки урядника лоснились от жира; видно, сытился недавно свининкою, да не утерся после. – Ти, Обросима, запальник и е. Хата горить, а тебе усе смишки.
– Ни, пан урядник, ни. Вона сама загорилась.
– А ти де був на ту причу[160]160
Происшествие.
[Закрыть]?
Татка объяснил, где.
– А ти? – гаркнул урядник на неньку, – Та не вертись, як муха в окропи[161]161
Кипяток.
[Закрыть]! Кажи разом!
Не дослушав мать, стал он расспрашивать сестер, потом Даренку.
С того и начался его розыск в Трубищах. Обошел все хаты со своими людьми, допросил всех от мала до велика. Только на Трохима-Цапеню махнул рукой:
– Пошли дурня по раки, а вин жаб наловить.
Так и не сыскал урядник поджигателя, зато собрал по хатам лукошко яиц да шматок сала. Настроение его от этого заметно улучшилось.
– Нехай! – сказал он, загружаясь в сани. – Ось довидуюсь у панотця игумена, що з вами дилати. А поки уряд тебе буде – разом з другими хлопами шлях до мене чистити. Зранку и виходь.
– Як скажет, пан урядник, – поклонился ему Павлусь Обросима.
До ночи лепил он в клуне печь.
Спать легли вокруг тлеющих головешек, принесенных с пожарища, а наутро каждый взялся за свое дело. Жить-то надо.
На Сретенье Господне[162]162
Встреча; память принесения младенца Иисуса во храм – 2 февраля.
[Закрыть] отправились Обросимы всем семейством в ближнюю церковь, чтобы помолиться и освятить воду от призора очес[163]163
Порча от дурного глаза.
[Закрыть], от свалившихся на них бед, а главное – узнать свою дальнейшую судьбу. Ведь Сретенье – ключевой день новомесяца, на него много примет свыше дается. Ну вот хотя бы такую взять. Солнце поворачивает на весну, зима на мороз. Кто пересилит? Коли родится от их встречи капель, быть землепашцам с доброй пшеницей. Если утром упадет снег – уродятся ранние хлеба, если днем – средние, ну а вечером – поздние. Чем раньше, тем лучше, потому как средние и поздние может непогода съесть. А с запасом в зиму уходить куда как надежней.
Февраль – месяц свадеб. Когда и какими они будут, Сретенье тоже показывает. На любой случай жизни у него подсказка есть. Для каждого христианина, в том числе для Обросимов.
Шагая но раскисшей дороге, они чувствовали как помолодело солнце, любовались первой зеленью, которая проклюнулась на прогретых им взгорках среди спутанной мочалами прошлогодней травы. Снег как-то враз упал. Он истаивал незаметно глазу, становясь тонкой ноздреватой корочкой. Но ручьев еще не было. От земли веяло холодком. Ни дождя, ни настоящего тепла, ни легкого шелковистого снегопада. Время будто остановилось, не в силах сделать последний шаг от зимы к весне. Вот и угадай, что оно готовит Обросимам.
Не надеясь только на силу освященной воды, мать принесла из церкви сретенские свечи-громницы и, отгоняя дьявола, прижгла всем своим домочадцам волосы – крест-накрест.
– Дай, Господи, свита цей голови! – шептала она. – И цей, и цей…
На седьмой день после этого, в начале сырной недели, явился в клуню урядник. Но как-то не по-обычному явился, а чинно, без шума. Оказалось, сам Межигорский архимандрит озаботился судьбой Обросимов, велел сказать им, чтобы собирались на новожительство в земли Осифова монастыря. Там им будет крепкая крыша и весь необходимый скарб, и скотина, а здесь прощаются все долги, подати и оброки. Пусть загружаются Обросимы в свою бричку. Что в ней уместится, с тем и пойдут. Выходить с монастырским обозом на день святого Власия[164]164
11 февраля.
[Закрыть]. Аминь!
– А де ж це таким Осифов монастир е? – спросил татка.
– На москальской сторони, – важно объяснил урядник. – На Волоку Ламском. Дуже великий…
– Де, де?
– У москалив, кажу. Пид русийским царем.
– Ох, далеко!
– А ти що хотив? Сперш хату прогавити[165]165
Прозевать, проворонить.
[Закрыть], а потим на далечину охати. Кажи спасиби, що владика дуже добрячий. Ось я дивую, с чого це вин тебе не карае, а тильки шле видциля. Я бы на его мисти поскуб[166]166
Пощипать, подрать.
[Закрыть] тебе, як палену курку.
«Коли б свини роги, – подумала Даренка. – Вона б и небо проперла».
У неньки от предчувствия новой беды глаза слезами заволокло. Уж лучше в холодной клуне бедовать, чем пускаться в неизвестность. У москалей неустрою еще больше, чем в киевской украине. Сказывают, и голод у них, и лихоимства, и царь не настоящий. Многие силы против него поднимаются. Как раз попадаешь из огня да в полымя.
А Даренка обрадовалась: чем ближе к Москве, тем ближе к Баженке!
Растревоженная добрыми предчувствиями, она выскользнула из клуни.
Высоко в небе цвели звезды, похожие на море незабудок. И одна из них принадлежала ей, Даренке Обросиме. Ей одной.
Медная гривенка
Посмотреть, как будут собираться до москалей Обросимы, ободряющее слово им на прощанье сказать, последнюю слезу им во след уронить пришел до клуни весь хутор. Да и как не придти, если сам архимандрит Межигорский за ними своего старца Фалалея прислал?
Немало перебывало в Трубищах старцев. Летом и в уборочную страду они вместе с урядникам за монастырскими хлопами дозирают. Случалось, наезжали чиновные служители, но таких, как Фалалей, хуторяне и не упомнят. Не стар еще, ликом прост, телом сух. Ряса на нем потертая, клобук с одного бока сломан, кожа на лице и руках дубленая. Сразу видно, не затворник, а хожалый монах. А куда и с какими посылками ходит, одному лишь владыке ведомо.
Как увидел его урядник, брюхо подобрал, губы утер и в сторону благонамеренно задыхал. По случаю масленицы он не только блинами уелся, но и горилки через меру хлебнул, да не какой-нибудь пустяшной паленки, а наилучшей оковиты. Вот и расквасился. Закраснел, как буряк, чрево вздулось. Ну бздюх и бздюх[167]167
Вонючий зверек; хорек.
[Закрыть], в блескучие шаровары упрятанный. Перед другими старцами урядник себя и не в таком виде являл, а перед Фалалеем явно заробел. В глаза ему угодливо заглядывает, пухлыми ручками гостеприимство плещет. Стало быть, не простой чернец перед ним, а доверенный глас и око архимандрита.
Не с пустыми руками прибыл в Трубищи Фалалей – привез Павлусю Обросиме медную гривенку[168]168
Медальон, ладанка.
[Закрыть] с образком Божьей Матери.
– Спаси, Господи, и помилуй раб твоих Обросимов, – протянул он гривенку вконец оробевшему Павлусю, – всех православных, и даруй им здравие, душевное и телесное!
Голос у него, с колокольным раскатом. Не голос, а голосище. А грудь узкая, незавидная. Трудно поверить, что это она рождает столь величавые звуки.
– Це мени? – недоверчиво воззрился на Фалалея Павлусь. Левый глаз у него округлился, а правый от волнения совсем под веко ушел.
– Тебе, сине мий, тебе. Не буду казати вид кого, сам зрозумий.
Павлусь старательно наморщил лоб.
Желая помочь ему, Фалалей воздел руки в сторону Межигорского монастыря, потом в сторону царь-города Москвы.
– Велик свит, – сказал он, – велики и тайны его. Прийде час, вони и видкроются.
Пошла гривенка по рукам – от Меласи к ее дочкам. Дошла и до Даренки. Глянула она на нее и ахнула: да это же та святынька, которую Баженок ей перед своим убегом в Москву показывал. Поцеловать просил, чтобы потом ее у сердца носить. Вот и царапинка на верхней створке, да не прямая, а с кривулей.
Радость-то какая! Нашелся Баженка! Он там, там, куда Межигорский старец указал!
Схватила Даренка гривенку, убежала с ней за плетеную горожу, подальше от людей, села на колодину и смотрит.
А вдали гайок[169]169
Лесок.
[Закрыть] синеет. Небо чистое-чистое, без единой хмарки. Хоть бы ветрец повеял, заполыхавшие щеки остудил. На дворе сечень[170]170
Февраль.
[Закрыть], а ей жарко, мочи нет. И голова кругом идет.
– Прости, отче святий, – заоправдывался Павлусь. – Не можу и сказати, що з ней таке.
– И не треба, – улыбнулся Фалалей. – Всьому свий час. Краще запрягай киня та и поидимо. Али ти як та жинка, що каже: ничого, по дорози запряжем?
– Эге! – обрадовался Павлусь. – Це я зараз, – и побежал выводить из стайни застоявшегося Серка.
Добрый коневщик Павлусь Обросима – быстро со всем управился. И бричка у него ходкая. Вон как поворотил он ее возле черных останков сгоревшей хаты. И верх у брички целый. Только выгорел на солнце, вылинял на дождях, сделался белесым, как сохлая трава.
Пока Павлусь готовил повозку, его жена и старшие дочки вытащили из клуни семейный сундук.
– Куди?! – не на шутку осердился на них Павлусь. – Казано вам руською мовой, що скриню ув дорогу брати не будемо. Дуже громиздка. Вона усе мисто ув брички захопаеть.
Говорит, а сам оттесняет их в клуню. Не на людях же спорить с неслухьянками?
– Мабуть, не захопаеть, – уперла руки в боковины проема маленькая, но цепкая еще Мелася. – А як що миста не буде, пишки почалапаемо![171]171
Брести, шлепать пешком.
[Закрыть] Нам не первина.
Но Павлусь легко вышиб ее плечом в полутьму клуни, курящейся печным дымом, и плотно притворил за собой дверь.
– Цурр на тебе, стара! – топотом ругнулся он. – Знов за свое узялась? Якби потим не пожалкувала. Га?
– А ув чем мени бебехи[172]172
Пожитки.
[Закрыть] держати? – зажалобилась она.
– Я вже казав, ув чем. Ув рогожки обгорни та й покладай ув передок брички. Ничого з ними не буде.
– А скриня?
– А скриню я Мотре подарую. Зувсим бедачка стала. Нехай помьятае, як ми колись сусидовали.
– Ось я тоби подарую! – снова возбудилась Мелася. – Ти що, з ума вискочив, дурник? У самого лата на лати, а звирху дирка, так ни, вин ще и подарунки мае давати, як той пан! Никуда я без скрини не зворохнусь, хоч тягни мене живосилом![173]173
Насильно.
[Закрыть] Де ее возьмеш на чужине?
Долго бы они так перепирались, если бы не Фалалей.
– Блажени кротции, яко тии наследят землю… – отворил он дверь в клуню.
Замерли Обросимы на полуслове, к нему повернулись. Щурятся от слепящего света. Почудилось им вдруг, что это не старец Межигорского монастыря, а сам господь Бог явился к ним с третьей заповедью блаженства. Это его голос, его величавая поступь, его вразумление.
– Блажени милостивии, яко тии помиловани будут, – продолжал Фалалей. – Блажени миротворци, яко тии сынове Божии нарекутся…
Опомнившись, Обросимы так и потянулись к нему:
– Порадей[174]174
Посоветовать.
[Закрыть], отче святий, як нам бути з скринею? Чи брати з собою, чи ни?
– Возьмить! – изрек Фалалей. – Кожному птаху свое гнездо миле. А це ваше гнездо, ваша утиха, ваша скарбниця[175]175
Кладовая.
[Закрыть], – с этими словами он перекрестил скрыню. – Вона дух ваш ув дальний дорози согрие. А якщо выймите зверху частину бебехив, буде вам колиска[176]176
Колыбель, люлька.
[Закрыть] для малого, – он перекрестил Нестирку, гукающего в руках у Параски, – Мьягко ёму там буде, типло и укритно вид недобрих людив. Бог вам на помищь!
Подивились Обросимы его мудрому совету, поставили семейный сундук посреди брички, обложили узлами с двух сторон, и получилась перегородка. Впереди две сиделки, сзади четыре. Как раз для всего семейства.
– А тепер явите свою кротисть, – ласково подсказал Фалалей. – Один перед другим, обидва перед усеми, – и вспомнил шестую заповедь Христа Спасителя: – Блажени чистии сердцем, яко Бога узрят.
Переглянулись Павлусь с Меласей. Как явить кроткость друг к другу, им ведомо, а вот как ко всем остальным – старец не объяснил.
Задумались они, на Параску с надеждой уставились, потом на Химку с Гапкой. Вот же беда…
И тут Павлуся осенило, что он должен делать. Прошения у остающихся попросить, вот что. За все обиды, которые он нанес им вольно или невольно, за глухоту и слепоту свою в делах разных, за пожар, которым наказал его всевышний, а вместе с ним ничем не повинных Бодяков.
Откашлялся Павлусь и вышел на кружало[177]177
Круг.
[Закрыть]. И раньше-то он перед всеми хуторянами шапку снимал, даже перед детишками, а тут сам Бог велел. Поначалу сильно волновался, слова у него плохо складывались, а потом сердце-то и открылось. Легко стало, полетно. Каждому поклонился, перед каждым повинился, каждого за всё доброе возблагодарил. Особенно Мотрю Бодячиху. А на уряднике споткнулся, не сумел перемочь себя.
– Ни ув чем я перед тобой не гришен, пане, – блыкнул он на него косым взглядом. – Тильки ув тим, що у в думках тебе кляв. Спаси тебе Бог!
– Ти… мене… кляв? – побагровел урядник. – Хлоп вонячий! Ось я з тебе шкуру здеру!
Но Фалалей осадил его:
– Вин вже не ув твоии власти, добродию, – и напомнил девятую заповедь, с которой господь обращался к апостолам и ученикам своим, – Блажени есте, егда поносят вам и ижденут[178]178
Гонят.
[Закрыть]и рекут всяк зол глагол, на вы лжуще[179]179
Клевеща на вас.
[Закрыть] – Мене ради. Радуйтеся и веселитеся яко мзда[180]180
Награда.
[Закрыть] ваша многа на небесах.
Пришлось уряднику проглотить гнев свой, а на его место выдавить улыбку.
Прижав дорогую гривенку к груди, вернулась во двор Даренка. Ей тоже есть у кого прощения просить. Вон хоть бы и у Бодяков.
Но ее опередила ненька.
– Якщо не так, не держи на мене серця, Мотря! Що бувае, то минае. А я до тебе усей душой.
От этих слов покачнулась Мотря Бодячиха, за свою бывшую товарку ухватилась, чтобы мимо не упасть. Хотела что-то сказать, да язык не слушается, булькотит в горле.
Обнялись они, стоят, плачут. А на них глядя, и другие хуторянки слезы пустили.
– Оце святий Власий слезоту[181]181
Гололедица.
[Закрыть] дав, – опять пошутил Фалалей. – Останний раз приморозок маемо.
– Так, так, – заулыбались хлопы, радуясь, что старец всё видит, всё понимает, вовремя умеет повернуть разговор от женячей печали к чоловичьим заботам. – Приморозок и справди е, а динь теплий.
– Ось-ось перший гром буде. Земля размерзне, тоди и почнемо сияти.
– Скорище би…
Прощание явно затянулось.
– Треба йихати! – вышел из терпения отрезвевший урядник.
Даренка торопливо приблизилась к Трохиму Бодячонку и его братьям:
– Не журитися, родинята. Я вас завжди помнит буду. И ви мене не забувайте!
Чмокнув каждого в щеку, она белкой взлетела на бричку и замахала из-под верха всем, кто оставался.
Трохим Бодячонок тоже замахал. Потом, спохватившись, закрыл свой цилунок[182]182
Поцелуй.
[Закрыть] ладонью. Глаза у него округлились, как у ребенка, которого наконец-то приласкала суровая ненька. Он ничего не видел кроме Даренки, ее длинной пушистой косы, перекинутой через плечо, ее солнечных губ и дивных очей.
А Даренка ничего не видела кроме дороги, уносящей ее туда, откуда Баженок прислал ей свою заветную гривенку. Ей казалось, что это он, а не Трохим-Цапеня восхищенно глядит на нее, прикрывая цилунок. Он! Он!
И покатилась навстречу ей нестрашная теперь дорога – сперва на подворье Межигорского монастыря, потом в сторону Моравска, который стоит уже на той, на москальской стороне, а оттуда по Черниговскому шляху через Северские земли к Иосифо-Волоколамскому Успенскому монастырю.
