Текст книги "Ведьмино отродье"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну…

– Что?!

Но Рыжий не ответил. А что было сказать? Да, он читал тайком – ведь книга была от Урвана, а значит – от врага. И потому, чтоб не разгневать, не обидеть, а вовсе не…

Князь встал, прошел к окну. Было уже совсем светло – Солнце давно уже взошло. Искрился снег. Дымы над городом стояли прямые, высокие – значит, к морозу…

Вдруг князь сказал:

– Глава девятая, четвертая посылка. Там сказано: «Мир не дано понять. Он этого не хочет». Он! Слышишь меня, нет? – и повернулся к Рыжему. – А знаешь, кто этот «Он»? Это Создатель. То-то же! Смекай! А мне уже пора, – и резко развернулся и ушел. А вот зашел к себе. Вот все затихло…

И долго, очень долго еще было тихо. Потом внизу раздался перетоп – это с Горы вернулись лучшие. Потом они обедали… И снова стало тихо. Рыжий сидел на тюфяке, листал девятую главу… И наконец не выдержал и вышел от себя и постучался к князю. Тот, помолчав, ответил-таки:

– Да.

Рыжий вошел к нему. Князь, как всегда, лежал на шкуре чудо-зверя, а перед ним, на низком столике, стоял кувшин с вином, а рядом с ним была насыпана горка каленых орешков.

– Садись, – позволил князь.

Рыжий присел на самый краешек. Они долго молчали. Потом Рыжий спросил:

– Создатель, это кто?

– Создатель? – усмехнулся князь. – Он, говорят нам ученые, и создал этот мир.

– А почему они тогда ничего не пишут о нем в Книге?

Князь взял орешек, повертел его, но разгрызать не стал, а отложил… а после медленно и как бы нехотя ответил:

– Да потому, что эта книга – Книга Знаний, но о Создателе мы ровным счетом ничего не знаем. Создатель – это просто аксиома, то есть такое утверждение, без всяких доказательств. А откуда она появилась? А вот откуда: те первые ученые, которые писали эту книгу, никак не могли поверить в то, что мир создался сам по себе. Вот поэтому они и представили, и утвердили в этой своей аксиоме, что все мы созданы Создателем.

Рыжий насупился. Его всего трясло! Но, тем не менее, он как можно спокойней спросил:

– А ты? Ты что, в это не веришь?

– Нет, – просто сказал князь. – Не верю. Ведь я же не ученый, я равнинец, и, значит, как и все мои сородичи и соплеменники, должен верить не в Создателя, а в Одного-Из-Нас.

– Так, значит, только должен?

– Да, – раздраженно кивнул князь. – А этого что, разве мало? Ты, кстати, тоже много чего должен! Вот, например, уже пять дней подряд ты не приходишь на Гору. А я молчу. Да и другие тебя понимают. Гора – это, конечно, хорошо, да и обряд хорош, даже красив, я б так даже сказал, но жить-то не на Солнце – на Земле.

– Земля большая!

– Несомненно. И есть на ней державы богатые, а есть и которые поплоше. Народы, они тоже везде разные. Одни служат Учителю, другие Одному-Из-Нас, а кто и Стоокому, а кто и вообще даже сам не знает кому. Да и что это здесь повторять, ты же читал главу «Легенды».

– Ну и читал. Но там о Создателе тоже…

– Ар-р! – рявкнул князь. – О Создателе! В «Легендах», что ли, да? Но при чем здесь «Легенды»?! А вот девятая глава… И, кстати, принеси ты эту книгу!

Рыжий принес. Он думал: вот сейчас они вдвоем начнут вместе читать ее и обсуждать, говорить о Создателе, спорить… Да только зря он на это надеялся. Князь сразу отобрал у него Книгу, сел, полистал ее, там-сям прочел, потом долго искал и, наконец, нашел то, что хотел, и принялся читать уже внимательно. Долго читал! О Рыжем он совсем забыл. Ну, еще бы! Ведь читал он, конечно, о горцах! Рыжий сидел, скучал, пощелкивал орехи… Князь наконец мягко захлопнул Книгу и, передав ее Рыжему, сказал:

– Читай, читай. Особенно вот здесь, про них. Нам это очень скоро ох как пригодится!

И – началось. О Создателе больше и не вспоминали. И вообще, отныне их дни были заняты так: утром они принимали гонцов, потом разбирали «известия», потом мотались в город, там чинили – и поскорей, князь торопил: «порс! порс!» – возвращались к себе, кормились – и к Книге. Хотя какое это чтение, когда опять в Замайске бунт, опять в Столбовске смута, и, вообще, морозы как держались, так и держатся, метели как мели, так и метут. Но князь, он и это сводил на свое, говорил:

– А там у них, в горах, и летом тоже самое. Ну, отвечай, как тогда быть? Запомнил?

И Рыжий отвечал, как быть, то есть чем нужно мазать горный лед, чтоб он горел как сухие дрова, и как спасать глаза от снежной слепоты, как выбирать проводника и что сулить ему и чем при случае грозить, каким его словам ни в коем случае не верить, и сколько стоит сыр, и как им могут отравить, и как потом от этого спастись, и что это за звери – рогачи, как их навьючивать, подковывать, как упредить лавинный сход и как в пургу, когда кругом ни зги…

Но это только там, у них в злобных горах, всегда, и летом и зимой, лютый мороз, а здесь, на Равнине…

Р-ра, наконец-то потеплело! Дороги ожили. Сугробы провалились. Князь стал совсем нетерпелив. Он то и дело вскакивал, расхаживал по комнате и говорил:

– Ну, вот и все. Ар-р, дождались! Зря они скалились, зря упирались: моя берет! Будет война! Вот только бы…

И рассылал гонцов по городам и торопил, чтоб шевелились, скорей собирались, а сам по целым дням гонял, мотал, шнырял по мастерским, складам, лабазам, мельницам да кузницам, все самолично проверял и пересчитывал, порой даже обнюхивал, а то и вовсе брал на зуб…

А Рыжий ждал секретного посла, который должен был вот-вот явиться. А ждал он так: утром вставал еще до света, на волокушу – и мчался к заставе, и там до самой темноты то стоял на ветру и смотрел, и смотрел на пустую дорогу, то забегал в сторожку, грелся шкаликом, скучал, играл со стражниками в кубик, кормил их сытно, с княжьего стола… И, наконец, услышал долгожданное:

– Идут! Идут!

Правда, не шли они, а ехали в две волокуши. На первой – Слом, копытовский удельный воевода. Ха, воевода! Вор он, вор и еще трижды вором вор, его давно бы надо под ребро! Да вот князь не велит, князь его терпит… А на второй волокуше сидел сам Ага, горский посол большой секретности. Он был мохнатый, как и все они, до устрашения, и, снова как и все, молчун, гордец, глаз из-под гривы не видать, сверкали одни только зубы, а когти были золотом покрашены, в ухе серьга – опять же золотая. Проехал мимо – даже головы не повернул, приветствий словно и не слышал. Он и по городу как каменный проехал, рта не раскрыл, и только уже возле терема – и то как выплюнул – ответил князю «да», когда тот вопрошал его, легко ли, мягко ль ему ехалось. Вот так! И за столом молчал, на лучших не смотрел, над Бобкой не смеялся, ни вина, ни наливки, ни браги не пил, а только один мед – они, это точно известно, там у себя в горах пьют только горный мед, и только свежий, а не забродивший…

А поселился он, этот Ага, в посольском флигеле – это направо от терема, возле колодца. И ему сразу же в дверях поставили двух стражников, над крышей вывесили стяг Горской Державы – на синем поле белый круг, – в самом же флигеле все было устлано, застелено, завешено коврами. То есть все было сделано так, как, говорили, делают в горах. И также, как в горах, ел-пил посол только на золоте, из золота. У них там все, что только можно, делают из золота. И продают они, и дарят только золото. Так и Ага: поднес князю большой, с полголовы, чурбан самородного золота, сказав при этом так: «Бери пока что это». Он был из непростых, этот посол. Он там, у них в горах, держал четыре перевала, пять крепостей, двенадцать рудников. Теперь же он хотел еще чего-нибудь к этим своим владениям прибрать, и говорил, что если Дымск ему сейчас поможет, то он потом с Дымском за это поделится. Хотя, он говорил, он и без этого «потом» Дымску и так уже помог: за то, что дымского посла, бей-бея Лягаша, его, Аги, неродичи подло убили, он тем презренным, поганым неродичам уже с большой лихвой ответил – долину сжег, камнями забросал, теперь там ничего расти не будет! Бей-бей Лягаш, сказал посол, был ему друг, бей-бей Лягаш был «настоящий». Он так всех и делил, этот посол, на настоящих и на прочих.

– Давай, князь! – говорил Ага. – Делай войну! По-настоящему. Я ж слово своим дал, я говорил: нижний народ уже все приготовил, нижний народ уже зуб показал и когти уже выпустил. Понял меня? Тогда спеши!

Да князь и без того спешил – гнал, гнал гонцов в уделы. А только лед сошел – и Слом его велением тотчас повел ладьи с припасами вниз по Голубе, а после через волок – и по Быстрянке вверх и вверх до самого Копытова. Там, от Копытова, до гор уже совсем недалеко, и там, в Копытове, уже и Сломова дружина была наготове, там и Ага еще с зимы, как шел на Дымск, своих оставил – а их две сотни у него – и все они обратно в горы рвутся, кричат: «На секир!». А сам Ага и князь теперь и день и ночь сидят на шкуре чудо-зверя, о чем-то говорят вполголоса, кивают, хмурятся. А Рыжий…

Глава семнадцатая – ИЗМЕНА

…Получил письмо. Точнее, он нашел его у себя на тюфяке возле подушки. Это при том, что входить к нему без спросу нельзя никому. Ну да и ладно! Он взял это письмо, вскрыл, прочитал. В письме была всего лишь одна фраза, но и та ничего ему не сообщала, а наоборот, вопрошала. Фраза-вопрос была такая: «Когда Аль-Харибад придумал первый знак?» И больше ничего в том письме не было – ни подписи, ни адреса, ни даже запаха. Хотя зачем все это, когда и так было предельно ясно, откуда, кто и для чего прислал это письмо, – для того, чтобы…

Р-ра! А вопрос был простой. Вот на него ответ, в главе второй, части четвертой: пять тысяч двести тридцать восемь лет прошло с того самого дня, когда Аль-Харибад, придворный харлистатский звездочет, впервые начертал вот так, потом сюда, сюда, соединил, обвел… и получился знак «я», первый знак харлистатского алфавита. К этому первому, основополагающему знаку многомудрый Аль-Харибад вскоре придумал еще сто сорок три подобных знака, посредством которых можно было – и можно и поныне – отобразить все могущее возникнуть в любой голове мысли и чувства. Так в Харлистате появилась письменность. И вот, значит, каким должен быть полный, исчерпывающий ответ на вопрос: пять тысяч двес… Да и вот что еще интересно! За это свое величайшее открытие досточтимый Аль-Харибад не получил ровным счетом никакого вознаграждения, даже морального. И вообще, почти никто при его жизни так и не узнал об этом чуде разума – алфавите. Да и потом еще достаточно долго, в течение нескольких веков, великое искусство письменности харлистатские мудрецы таили от всех, от кого только можно, и уже только потом, по прошествии весьма и весьма продолжительного времени, дело дошло наконец до того, что без умения владеть «безмолвной речью» в благословенном Харлистате уже нельзя было представить себе ни чиновника, ни лекаря, ни морехода, ни даже самого распоследнего надсмотрщика на соляных рудниках – ведь даже и ему по долгу его службы постоянно приходилось считать да записывать. И посему уже не менее трех тысяч лет тому назад у них ввели закон, согласно которому каждый харлистатский юноша обязан закончить хотя бы начальную простонародную школу. И с той поры – представь, уже тридцать веков подряд! – у них и в градостроительстве, и на мануфактурах, на кораблях, на рудниках… ну и так далее, то есть везде весь Харлистат от мала до велика просвещен, а посему, так говорят они, и процветает. И также и Тернтерц, и Мэг, Даляния, Фурляндия и даже Горская Страна. А здесь? В Дымске, согласно реестру, восемьдесят восемь грамотных. И это в столице! А если глянуть на уделы? То-то же! Так что тут можно требовать от этой глухоты и темноты, погрязшей в извечном невежестве?! И оттого, от этого невежества, здешний народ такой дрянной, ленивый, завидущий. Вот и сейчас они позарились на золотые россыпи, как будто все здесь уже есть, вот только б им еще и россыпи… И ведь пойдут туда! И будут жечь ту Горскую Страну и льды ее растапливать, устраивать обвалы, чтоб ледники, срываясь вниз…

Ар-р! Хва! Рыжий вскочил… Нет, снова лег. Нет, вновь вскочил. Ар-р! Р-ра! И засопел, и даже зарычал в бессильном гневе! Так вот зачем, подумал он, Урван сперва дал ему Книгу, а после вдруг прислал это письмо – чтоб он теперь, когда уже все решено и все готово, взял да прозрел!

И это называется «прозрел»? Ложь все это! Р-ра, если б в этой жизни все было так просто: кто грамотен, тот, значит, и умен, и честен, и богат, а кто неграмотен, тот глуп и нищ, и лжив, и ни на что не годен. Р-ра-ра! Хват ничего не знал – не только грамоты, но даже как добыть огонь и что такое колесо, и… Да! А ведь из всех, кого он, Рыжий, только знал и знает и будет знать, Хват для него всегда останется умнейшим и мудрейшим! Вот то-то же! И, значит, мудрость вовсе не в умении читать, считать до миллиона, плавить железо, строить корабли, предсказывать движение светил… ну и так далее. А посему какое тебе, Рыжий, дело до того, когда Аль-Харибад придумал первый знак и для чего это Урван теперь тебя не оставляет, на части рвет, толкает на измену?! И Рыжий взял письмо, поднес его к свече… И сжег. Потом сдул пепел с подоконника, лег на тюфяк, зажмурился… И вспомнилось: опять Ага сегодня говорил, что воздух здесь у нас, внизу, густ и тяжел. Так, может, оттого, от этой тяжести в дыхании, равнинцы так тяжелы на подъем? Ведь никто из воевод в поход не рвется, один лишь князь…

Который, Рыжий, для тебя теперь как прежде Хват! И как Лягаш. А был бы жив отец…

А и действительно: вот был бы жив отец, вот что бы он сказал? Не знаешь. То-то же. И Книга ничего не знает; никто не знает ничего, ибо жизнь наша – тьма, жизнь – как ночное небо. Но, правда, в небе есть звезды, они хоть и слабо, но все-таки светят, а на земле звезд нет, здесь просто тьма. Но не заснуть – не спится. И Книгу не бери, зачем она тебе, она ведь не подскажет и не усыпит…

И так он, Рыжий, пролежал всю ночь. Ворочался, а сон никак его не брал. А утром, только рассвело, он вышел на крыльцо и повелел, чтобы подали каталку и – мрачный, злой – отправился на пристань, по делам. Потом мотался по лабазам, мастерским. А вечером во флигеле они втроем играли в шу, Ага рассказывал о том, как объезжают рогачей и как они строптивы, но что без рогачей в горах никак не обойтись, ибо от них и то берут, и это, и… Рыжий кивал, потягивал вино, хрустел орешками… И думал о своем. Он знал – Урван не успокоится. И не простит, что он не поддержал его. Пусть так! Он, между прочим, тоже не отступится – и будет до конца за князя, старого упрямца, хоть князь напрочь не прав, а прав конечно же Урван, ибо война не принесет Дымску ни радости, ни славы и ни тем более тех призрачных богатств, которые они пусть даже и добыли бы, так в одночасье бы разворовали! Вот так тогда он думал. Но вслух ничего не произнес – молча играл. И даже дважды выиграл. А ночью ему был весьма престранный сон, что будто он – ганьбэйский капитан, корабль которого спешит узким проливом. «В-ва! В-ва!» – кричат усталые гребцы. А позади – погоня: шесть галер. И Рыжий подскочил…

Нет, здесь он, у себя. Тьма, тишина вокруг. Лег, долго ждал и, наконец, заснул… Опять галеры, р-ра! И так – всю ночь!..

А утром – суд, лабазы, мастерские, а вечером опять – Ага, мед, карта, шу… Ага молчал. Ага был в сильном гневе! Князь раз за разом повторял ему: уделы поднимаются, вот-вот придут, но, говорят они, заминка в том, заминка в сем, и посему опять приходится откладывать поход, но как только управимся, так сразу же…

Ага не выдержал, вскричал:

– Срок, срок! Назавтра срок! Настоящий!

И князь, немного помолчав, сказал:

– Н-ну, ладно, дай мне еще ночь на ожидание. А завтра, может быть, все само собой решится.

И как накаркал князь: назавтра поутру примчал первый гонец – из Глухова – с известием: рыки идут! В обед – еще один гонец, теперь уже замайский – и он кричит: идут! А вечером – гореловский! Там вроде бы отбились, но…

Точно! Ночи не прошло, а вот уже еще один гонец! И еще! И еще! И еще! И все они орут: там рыки, здесь, а сколько их! Тьма тьмущая! Князь, помоги, спаси, уделы твои в панике – народ бежит, спасается! Да что в уделах – в Дымске уже волновались. Был слух, что это, мол, опять грядет Великое Нашествие. И вспоминали, что тогда, шестнадцать лет тому назад, когда орда презренных свинокрадов, пройдя – как саранча – по четырем уделам, дошла до самых здешних стен и осадила Дымск и трижды его штурмовала, то здесь сотворилось такое, что нынче лучше и не вспоминать! И, значит, говорили все, нам теперь не до горцев и не до их золота, ибо уж больно оно высоко, а рыки больно близко! Князь, слышишь нас?!

Князь их не слушал – князь слушал доносчиков. Молчал, брови сводил и разводил. А что! Не это главная беда, а вот: Замайск в осаде. Глухов едва держится… И из Столбовска, Глинска – отовсюду – гонцы, гонцы. Все воеводы в один голос:

– Хва! Натерпелись! Князь, плюнь на Горы, двигай в Лес! И нас с собой бери. Князь! Князь!

Князь не спешил, тянул, как мог: гонцов уже не принимал, велел, чтоб Рыжий гнал их со двора. И Рыжий гнал…

А город лихорадило. На площадях сбивались толпы. Кричали зло:

– Бей свинокрадов! Бей! – и с каждым днем все громче и неистовей, сходились же они все ближе, ближе к терему…

И, наконец, Ага не выдержал. Вышел из флигеля, снял с крыши горский стяг, свернул его и затолкал в хурджун… И ему тотчас подогнали волокушу, хоть он того не требовал – рта не раскрыл, – да только разве это непонятно? Ага сел в волокушу, оглянулся, увидел князя на крыльце… и засмеялся, плюнул, завизжал:

– Ийя-я-я-яй! Порс! Порс!

И волокуша понесла – в галоп, в галоп, в галоп! И…

Что? Да ничего. В обед к крыльцу пришел народ: стоял, молчал. Князь вышел к ним и объявил Большой Лесной Поход, а Горская Страна, сказал, пока что отменяется. Крик был и ликование. Ну и гонцы конечно же во все пределы. И… Р-ра! Равнина сразу ожила, приободрилась, в Дымск спешно потянулись воеводы, и каждый вел с собой дружину. Князь принимал удельных на крыльце, расспрашивал, корил – но не за горцев, нет, о горцах и помина уже не было, а вообще, за всякое, – ну а которых и хвалил…

А Рыжий пропадал на Пустыре – там обучалось войско, – смотрел, приказывал, порою даже сам показывал секретные приемы. А после, возвратясь к себе, никак не мог заснуть. Сидел, читал: «Мир, созданный Создателем…»

Внизу плясали, пели, гоготали. А что им! Походы в Лес случались чуть не каждый год, и к ним давно уже привыкли. Правда, обычно это было так: один из воевод, взяв с собой малую дружину, шел и сжигал три-пять рычьих поселков – так просто, для острастки. Ну а теперь…

– Хва! Хва! – кричали в Низу на пиру. – Под корень этих дикарей! Всех под корень! Навеки!

А он здесь, на Верху, молчал. Сидел, листал Книгу Всех Знаний, порой поглядывал в окно… И думал. И было ведь о чем подумать! Как странно, думал он, ведь только что прошла очень суровая, даже жестокая зима. Такая, что даже здесь, на Равнине, был очень сильный голод, а многие просто замерзли. А что же в это время творилось там, в Лесу? Да просто мор, страшный падеж! И Лес теперь, конечно, пуст, Лес без дичи, и потому немногие уцелевшие после все этого рыки конечно же должны были выйти на Равнину. И вот теперь они и вышли и грабят, лютуют, все это понятно, ибо иначе им просто не выжить… Но объясните мне, откуда у них вдруг столько сил? И, главное, как удивительно слаженно они на этот раз идут, и как безошибочно точно они выбирают места для своих нападений. Что-то нечисто здесь, ох, как нечисто! И как все это для кого-то очень вовремя! Ведь о каком теперь походе в горы может идти речь?! Да теперь главное – это отбиться от рыков – так все теперь кричат! И тоже что-то очень они слаженно кричат! А кто их сладил, кто их подбивает на бунт против князя? Да тот, кто написал тебе письмо, а теперь затаился, молчит, и в Дымск все не является. Еще бы! Ему сейчас некогда! Ведь он сейчас вовсю старается и подбивает, подкупает дикарей, натравливает их, дает им дельные советы, а сами бы они да никогда бы не…

Нет! Рыжий, спохватившись, усмехнулся. И головою покачал. И снова усмехнулся. И подумал: нет, Рыжий, не виляй, а лучше-ка давай начистоту! А это чистота такая: горцы тебе никто, а рыки – твои братья, вот оттого ты и не хочешь выступать на рыков, на горцев же – хоть завтра, хоть сейчас…

Р-ра! И Рыжий ощетинился. Нет, дикари ему не братья!.. Н-но, правда, если это действительно так, то…

Кто они ему? И сам он кто такой? И вообще… Да, вот она перед тобой, Книга Всех Знаний, но разве в ней хоть что-нибудь написано о том, как надо бы…

И он сидел, листал страницу за страницей. Шли дни. Войско готовилось к войне, князь пировал с удельными. Встречая Рыжего, он делался задумчив и молчал, а если что и спрашивал, так то о всяких мелких пустяках. А воеводы…

О! Эти все ему учтиво кланялись, справлялись о здоровье, о делах. И нагло, в глаза, ухмылялись. Вот так-то вот! А ведь еще совсем недавно, когда они по одному сидели по своим уделам, а он к ним приезжал и проверял и требовал урок, они тряслись перед ним как последние мыши! А вот теперь сошлись и, сбившись в свору, сразу осмелели. Р-ра! Узколобые! Рыжий вставал чуть свет, отправлялся на Пустырь и там показывал, как надо ладить гати, гнать на огонь, брать языка, вязать фашины…

А воеводы к войску не являлись. И князь ни разу на Пустырь не съездил. А почему? Да потому, что ни в какой Большой Поход они не собираются и все эти учения, весь этот шум – так, для отвода глаз… Нет, р-ра – чтоб дичь поднять! Вот и сошлись они, удельные, подняли, обложили… А брать-то не решаются! И залегли, и ждут загривщика, а тот никак не кажется – сидит в Хвостове и молчит. Р-ра! Пусть молчит, пусть выжидает! Перемудрил Урван, пересидел; ты, Рыжий, р-ра, ну, ты горазд, ты обошел его, перехитрил! Овчар еще три дня тому назад тайно от всех отправлен тобой в Глухов, Овчар уже взял нужный след, Овчар… Вот только бы успел Овчар до срока, до Урвана! И потому теперь, по вечерам, придя к себе, Рыжий садился на тюфяк, брал книгу, но огня не зажигал. Сидел и слушал. Ждал.

В ту ночь он ждал особенно. Еще бы! Ведь завтра – срок, поход!.. Нет, не поход, а просто явится Урван, загривщик, и кликнет клич, и все они тогда…

Так то ведь будет еще только завтра! И то если Овчар до той поры не явится и не поведает князю про след! Так что…

Рыжий сидел, книгу листал, там-сям почитывал… И ждал! Долго ждал. Луна уже давно пошла на склон… И вдруг на лестнице послышались шаги!.. Нет, это не Овчар. И даже не Урван. Рыжий отбросил книгу, весь напрягся…

Князь, неслышно отбросив циновку, вошел к нему, встал на пороге и спросил:

– А что ты это в темноте?

– Так. Нравится, – мрачно ответил Рыжий.

Князь усмехнулся, подошел к нему и сел напротив. Долго, внимательно смотрел по сторонам, как будто он впервые здесь… и наконец спросил:

– Почуял?

Рыжий не ответил. А князь, немного помолчав, опять заговорил:

– Ну, раз молчишь, значит, почуял. И не ошибся ведь! Плохи наши дела.

– А… – Рыжий криво усмехнулся. – А может, все-таки, только мои?

– Нет, наши, Рыжий, наши! – твердо заверил князь. – Правда, мои пока еще так-сяк, ну а зато твои… – князь замолчал и глянул со значением.

Рыжий спросил:

– Что, это будет прямо вот сейчас?

– Нет, завтра, на пиру. – Князь помолчал. – И будет это так. Душила прокричит, что это все из-за тебя, что это ты их, дикарей, поднял, ты их навел; мол, Лес, мол, кровь, сородичи… Ну, и так далее. И вот он это прокричит, а остальные все сразу подхватят. Ты это чуял?

– Да, – кивнул Рыжий, – это. И не только.

– А что еще?

– А то, что ты при этом всем будешь молчать. Ведь ты же за меня не вступишься?

– Да, несомненно, – согласился князь, – я не вступлюсь. И не подумаю! Во-первых, как мне возражать? Рыки идут? Идут. Как никогда? Как никогда. А почему? Да потому, что это в первый раз они идут так слаженно, все их удары четко согласованы, это уже не дикари, а… Почему это? Да потому что их ведет большая голова…

– Не узколобая!

– Вот именно. И эта голова – твоя. И есть тому свидетель – пойманный лазутчик, какой-то Бэк из Гиблого Болота, и у него есть от тебя записка, что будто бы…

– Но это ложь.

– Конечно. Но то, что это ложь – одни твои слова. Пустые, между прочим. А этот Бэк – живой. Жива и та записка, там почерк – твой. Крыть нечем, да! И потому я на пиру вступаться за тебя и не подумаю, а… только за себя вступлюсь.

– Р-ра! А ты-то здесь при чем?

– При всем, друг мой. Они придут и спросят: «Где предатель?» А я скажу: «Не знаю, вот ночью был, а утром словно куда провалился».

– Да? – усмехнулся Рыжий.

– Да. Ведь ты вот прямо вот сейчас поднимешься, сойдешь во двор, а там уже каталку заложили, все, кому нужно, спят, никто и не заметит, как ты, друг мой, исчезнешь.

– А куда?

– В Копытов, к Слому и Аге. У меня с ними уже все на этот счет оговорено. Примут тебя хорошо. И вообще: уедешь – будешь жить, а здесь останешься – тебя завтра убьют. А я бы не хотел, чтобы тебя убили, потому что очень скоро ты мне снова будешь нужен.

– Зачем?

– Пошлю тебя с Агой на перевалы. Дружину дам… Вот видишь, я не передумал. Ведь так оно и будет все – по-моему! Ну, завтра покричат, ну, будет даже буча. А после все равно уймутся. И вот тогда-то мы и Бэка приберем – и под ребро его – за ложь, за наговор. Да и не одного его… А после двинем к горцам. Понял?

– Ну, понял. Но…

– «Но» будет после. А пока вставай!

– А если… Если я останусь?

– Зачем?

– А так просто!

– Задумал что-нибудь?

– Да, не без этого.

– А! – кивнул князь. – Понятно. Ты думаешь: не стану я, как подлый вор, бежать – я ж прав. Мало того, да я им завтра всем… Ну а меня, ты думаешь, что слушать?! Стар князь, труслив, вот и виляет, и пытается хитрить, и угодить и тем, и этим. Ведь так?

– Так! – рявкнул Рыжий.

Князь вскочил!..

Но нет, не кинулся – застыл. Стоял, громко сопел… И наконец сказал:

– Н-ну, в общем, так: я тебе все сказал. Предупредил. А ты… теперь как знаешь! – и резко развернулся и ушел, и напоследок громко мотанул циновкой.

Ночь. Тишина. Луна за облаками. Князь… А что князь? Он знает, что такое бунт. Толпа убила его брата и отца, и он, запуганный юнец, был возведен на Верх… О, нет, он вовсе не запуганный, а он… Ох, он хитер, ох, изворотлив, ловок! И если он еще тогда, в тот бунт, сумел всех обойти, а после умудрился усмирить и подчинить, то завтра на пиру усмирит их тем более. Правда, сперва наговорит им всякого с три короба, наобещает и запутает, и даже поклянется, а потом…

А вот ты, Рыжий, так не сможешь, не сумеешь. Он узколобый, да, а ты… Ты просто твердолобый. Таким, как ты, удачи вовек не видать; таких, как ты, всегда будут рвать и топтать, душить и… Р-ра! Вот, например, ты вспомни, это ведь совсем недавно было! Когда Ага еще не уезжал. Так вот, когда Ага увидел тебя с Книгой, он усмехнулся и сказал:

– Ий-я! Жаль твоего отца! Ведь его сын большой глупец – он верит Ложно-Досточтимому!

Ты прикусил губу и ощетинился. А Ага продолжал:

– Да-да, почтеннейший, ты не ослышался: сын твоего отца – большой глупец! Потому что только большой глупец и может поверить в то, что будто бы наша Земля есть плоский диск, похожий на монету! – И, помолчав, уже совсем другим, уважительным тоном добавил: – Но, правда, кое в чем ваш Ложно-Досточтимый все-таки разобрался. Это видно тогда, когда он говорит о Башне. А ты о ней что думаешь?

Ты растерялся, промолчал. Да, в Книге намекалось, будто все, что в ней изложено, – это всего лишь слабый отсвет от окна какой-то загадочной, недоступной нам Башни. Но Башня, думал ты…

Но промолчал. Тогда за тебя сказал князь:

– Никакой Башни нет. Это просто такие красивые слова. А понимать их надо так, что знания – это как некая башня, которая вздымается столь высоко, что нам, рожденным от отца и матери, ее вершины никогда не достичь.

Ага поморщился и, покачав головой, возразил:

– Ты, князь, не прав. Я прав! Слушай меня! Один раз я поехал в Бурк. Есть такой город, знаешь? Вот, я приехал в Бурк, вот, я делал там свои дела. Вот я их сделал. И тут мне говорят: у нас тут поймали одного старика, который был в Башне! О, сказал я, это мне очень интересно. Я дал им золота, и они за это отвели меня в ту тюрьму, где сидел тот старик. Они его, оказывается, там давно уже допрашивали, а он ничего не рассказывал. Тогда я посулил ему много-много золота. Он засмеялся мне в ответ и сказал, что если он возьмет мое золото, развяжет свой язык и расскажет, что ему открылось в той Башне, то тогда на счет раз, два, три рухнет все то, что до этого целых тридцать тысяч лет лепил и обжигал и снова лепил и снова обжигал и украшал наш Великий Зибзих. Иными словами, если старик вдруг проболтается, то тогда все мы со всем нашим миром погибнем ровно в три мгновения. Хочу ли я того? Я задумался. И пока я думал… этот старик исчез. Он это сделал на виду у всех нас. А если бы он этого не сделал, тогда бы его на следующий день живым сожгли на костре. Потому что таково было решение Большого городского меджлиса.

– Исчез! – недоверчиво повторил князь и усмехнулся. – Да как это он мог исчезнуть?

– Что, что? – злобно вскричал Ага. – Ты мне не веришь?

– Да верю, верю, – сказал князь. – Так, с языка сорвалось.

– Вах! – выдохнул Ага. – Вах! Ладно, слушай дальше. А был он в темнице. На нем были цепи. Он очень слабый был. Он лежал на полу. Из него текла кровь. Вот так – из горла. Тогда они позвали лекаря. Очень ученого. Лекарь пришел, осмотрел старика, поворочал его, ухо ему к груди приставил, в груди что-то послушал, потом долго думал, потом говорит: «Надо дать ему фруктов». Дали – целую чашу. Лекарь фрукты тоже осмотрел, выбрал один, вот так вот его своим рукавом вытер и подал старику. Старик этот фрукт надкусил – вот так, совсем немного – и сразу исчез. Остались только его цепи. И фрукты, да. Я после эти фрукты тоже кушал. И мне ничего! А старик взял и исчез. И все это я видел сам, вот этими глазами, которыми я сейчас смотрю на вас. Теперь мне верите?!

Князь не решился возражать. А Рыжий, подумав, спросил:

– А лекарь что?

– А лекаря сожгли, – мрачно сказал Ага. – Он хорошо горел. И это все. Больше я ничего не скажу. Вижу – не верите.

И больше он действительно о Башне уже не рассказывал. А вскоре вообще уехал. А ты, Рыжий, остался. И вот ты сейчас лежишь, плотно закрыв глаза, и пытаешься представить себе эту самую загадочную Башню. Она, конечно, не такая, как все остальные башни, она не нами сложена, она…

Чу! Шорох! Рыжий подскочил!..