Текст книги "Ведьмино отродье"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Налить ему! Еще налить!

И ты берешь налитое, идешь по тюфякам и чокаешься с ними – с каждым отдельно, и с каждым лично пьешь, потом еще берешь и наливаешь, и еще. И кровь в тебе кипит, звон в голове, и душит смех, и гордость! Стопы не держат – сел…

А тут Клыкан вскочил, потребовал:

– Частухи!

Бобка манерно выскочил на середину, пошел вприсядку – медленно, а после все быстрей, быстрей – и наконец запел! Все подхватили и затопали, а те, кто похмельней, пустились вслед за Бобкой в пляс. Крик, гогот, пыль столбом! И ты бы выскочил, да стопы не идут. А жаль! Вон веселятся как! Огонь, и тот пустился в пляс!

И вдруг…

Все смолкло! Плясуны застыли! В пороге… стоял князь – насупленный, всклокоченный.

– Так! – мрачно сказал он. – Опять! А я предупреждал! И посему… Рвача – на цепь! Клыкана в яму. А тебя… – князь указал на Бобку и задумался, нахмурился еще сильней. А Бобка…

Он на то и Бобка! Скуля и весь дрожа, подполз к князю на брюхе и заглянул ему в глаза, услужливо чихнул. Все захихикали. Князь тяжело вздохнул, переступил через лежащего, прошел к огню и сел. Ему налили миску, подали. Он взял ее не глядя, не глядя же и выпил. Еще налили. Взял еще. Опорожнил, тяжко вздохнул… и разрешил:

– Валяй.

И вновь все разом ожило! Бобка пошел вприсядку, заорал! А следом Пестрый. И Овчар. Борзой. Друган. Хоп! Хоп! Гуляй, пляши! Что наша жизнь? Ремень! Пройдет зима – и снова на Границу! В бой! В кровь! Ар-р! Ар-р! Князь, не грусти! Ар-р! Тряхни стариной! Й-эх, пузо мое! Косопузо-йо! Пузо, пузо! Косопузо! Косо! Пу! Зо! Йо! Топ! Топ! Перетоп! Все плывет! Все летит! В тарарам! Рам! Тарам!..

И – сон. Под топот, свист, под гиканье. Р-ра! Хорошо! Вольготно! Смело! Во сне опять пришел Вожак; рычал, стращал. А ты ему: «Пр-роваливай!» Вот так! Ты – лучший, друг огня, ты сыт и пьян, ар-ра-ра-ра!

Глава восьмая – СОЛНЦЕВОРОТ

Шли дни, недели. Осень кончилась. Вот уже выпал снег. В Лесу сейчас небось промозгло, мрачно, тихо. По вечерам сородичи, сойдясь под старым обгорелым дубом, сидят и ждут, когда взойдет Луна, чтобы пропеть ей гимн и попросить ее о помощи…

А здесь, в престольном Дымске, весело и сытно. И Рыжий здесь давно уже не новичок. Теперь он не бежит – идет по улице, важно жует тянучку, а горожане шепчут ему вслед:

– Да, это он. Он, точно он!

Ну, еще бы! Теперь – он первый среди лучших, заводила. И то неудивительно. Что они раньше знали, до него? Ну, бегать по дворам, бить окна. Ну, или двери подпирать, а после в них стучать и кричать, чтоб скорее открыли. Ну, или напугать кого-нибудь из-за угла. А вот чтоб крышу разобрать и, через потолок просунув голову, спросить, все ли дома, кто это придумал? Вот то-то и оно! А чтоб залезть к кому-нибудь в трубу и воровать горшки, а головни швырять в хозяев?! Или поймать трех стражников, связать их хвост к хвосту – кто раньше это знал? А закричать «Пожар!», да так, чтоб весь базар в это поверил?! Вот был тогда переполох! Вот была давка, паника! Вот где была потеха – ого-го! Даже сам князь, когда ему об этом доложили, не удержался и смеялся до упаду! Потом, правда, опомнился, разгневался и приказал…

И Рыжий сел на цепь. На целых восемь дней. Бобка тайком носил ему еду и брагу. А по ночам на задний двор, к его цепи, сходились и другие лучшие. И были там тогда у них гулянки – крик, топот, песни до утра. Терем дрожал! Брудастый злился, но помалкивал. А князь, тот делал вид, что ничего не слышит. Небось завидовал. Небось все восемь дней, особенно ночей, терпел и маялся!

А на девятый день жизнь покатилась, как и прежде. Нет, даже куда веселей! Ведь же пришла уже зима, а зима, как известно, это пора невест. А их, этих невест, в Дымске полно – любых, везде! И лучших стали зазывать во все дома, и всюду – угощения, почет и пир горой. Ведь породниться с лучшими – это ого! Женившись, каждый лучший сразу получал высокий чин, дом, власть – правда, почти всегда не в Дымске, а где-нибудь в глуши. Но власть она везде есть власть, то есть кормление, сытая жизнь…

Так, правда, думали только родители невест. А сами лучшие смотрели на все это значительно проще. Примерно вот так: женюсь я или нет, там это еще будет видно, а вот призывный пиршественный стол – он вот, передо мной, так что гуляй, пока гуляется! И каждый день они шумной гурьбой спешили на смотрины, и ели, пили, словно не в себя, и пели, гулеванили, дрались – от лихости и счастья – как правило, между собой. А иногда и с теми, кто их зазывал. Но то опять же не со зла, а все от той же самой лихости и от того же счастья. Да, что и говорить, зима – прекрасная, наивеселая пора! Утром чуть свет продрал глаза, смотался на Обрыв, вернулся, хватанул для легкости, и – когти рвать, смотреть, бузить, дерзить, орать, визжать взахлеб – что это, как не счастье?! Так? Так, конечно же!

А вот Скрипач того не понимал, не бегал в общей стае; он все ходил куда-то на Большой Посад, а возвратившись оттуда, молчал, ничего не рассказывал. Только вздыхал, ворочался, скулил. Так, в скулеже, и засыпал. И Рыжий как-то раз не выдержал, сказал:

– Ар-р! Ну какой же ты жених? Вон, по ночам зубами так скрипишь, что и уснуть нельзя. Невесту напугаешь!

Скрипач, озлясь, ответил:

– Ну и что? Моя невеста скрипа не боится. Я же не ты – не на Юю женюсь!

Все засмеялись. Рыжий промолчал. Вот, подумал, и этот туда же! Да что им так далась эта Юю! Не знает он ее, не видел никогда и, вообще, ему до нее нет никакого дела! А уж ей до него и подавно! Юю – это княжна, единственная княжеская дочь. Все говорят – она красавица. Князь прячет ее в тереме за городом, боится, чтоб ее не сглазили. Князь, говорят, собрался выдать ее замуж не меньше как за короля, конечно иноземного, конечно богатого, конечно…

Р-ра! А эти зубоскалят, олухи! Ты, Рыжий, говорят, у нас такой разборчивый! Тебе и та не нравится, и та, ты, что ли, Юю сватать будешь?! И что им на это ответить? Рвать уши? Так вроде свои, неудобно. Оправдываться? Слишком много им чести! И потому Рыжий просто помалкивал. Ну, иногда для острастки порыкивал. А так все было как и прежде – утром служил, потом вместе со всеми бегал на смотрины (всегда на чужие, своих никогда не устраивал) и там гулял, как все, кутил, как все, дерзил, как все – нет, даже больше всех! А поздно ночью, вернувшись в казарму, камнем валился на тюфяк… А сон не шел! Сна не было – и все! Лежал и думал о Юю! Утром вставал, бежал на службу – и опять у него в голове была только она одна! И на обеде она! На смотринах она! На… Что перечислять – везде только она, только о ней и думал! Да это были даже не мысли, а так, как назойливый шум в голове: Юю, Юю, Юю… А почему это, а отчего это, он сам того не знал. Не понимал себя. И удивлялся, а потом уже и гневался. И эта неизвестная Юю стала его все больше и больше раздражать, выводить из себя! И потому когда опять, на этот раз уже Клыкан съязвил по поводу княжны, Рыжий злобно оскалился и закричал:

– Брехня все это! Вздор! Я вообще семью не заведу, а буду как Лягаш!

– Лягаш! Ха-ха! – загрохотал Клыкан. – Так он же воевода! Первый! Ты, что ли, тоже в первые пойдешь?!

– А что? Вот и пойду!

– Иди, иди. Кто тебя держит! Правильно? – вскричал Клыкан и осмотрел собравшихся.

И все, кто был еще при памяти (а дело было на пиру), сразу согласно закивали. Да, верно, в первые никто из них не собирался. Ибо оно конечно же почетно, что и говорить, но слишком хлопотно. Уж лучше, каждый из них думал, я отскочу куда-нибудь на самую окраину и сяду сотником, а хоть бы и простым десятником – зато сам по себе. И сам тогда везде, хоть на одном голом песке, а прокормлюсь, и еще как! А в Дымске что? Конечно, хорошо еще, терпимо, если посадят тебя на базар, там есть, что взять. И на пристани есть, и на подсобных свинарниках тоже. Все это сочные места, завидные. Но если вдруг вздернут на Верх, что тогда?! Мотаться, как теперь мотается Лягаш, у Тымха на посылках, не знать днем и ночью покоя, и вообще…

Ну, нет! Ни за что! И потому Клыкан насмешливо сказал:

– Горяч ты, братец! Ох, горяч! – и захихикал, и все захихи…

– Р-ра! – рявкнул Рыжий.

Разговор иссяк. Покашляли, покашляли, да больше уже не цеплялись. И так и просидели бы они, промаялись да проскучали бы… Но тут, на счастье, подвернулся Левый – пришел из города, принес с собой вина. Все сразу оживились, пересели. Левый был щедр, лил до краев, а Бобка все рассказывал, рассказывал побасенки, и все смеялись – но все тише, тише… Последним замолчал сам Бобка и как сидел, так и упал; лежал очень неловко, спал. Рыжий поднялся, подошел к нему и уложил его, как надо, и укрыл. И заходил между нарами, и заходил, три раза брал из бочки яблоки, надкусывал, бросал, садился у печи, совал в огонь дрова, а после вышел на крыльцо, проверил сторожей, вернулся, лег, накрылся с головой…

А ведь они правы, подумалось с досадой, Лягаш опять в бегах, Тымх-Перетымх-Притымх послал его на этот раз в Столбов, ибо в Столбове вдруг открылся недочет, проворовались они там, вот он, Лягаш, туда и побежал. Да, побежал, а не поехал. Он волокушу не берет, он своим ходом, как всегда. Опять, поди, в потрепанном ремне, нечесаный, как и тогда, в Лесу, и опять без охраны. Бродяга он, он не в себе – так говорят о нем. Р-ра, говорят! А о тебе они что говорят, ты слышал?! И Рыжий заворочался, сжал зубы, заскрипел… Тьфу, вот напасть! Уже и сам скрипишь, а к Скрипачу лезешь с укорами! И Рыжий сел и долго так сидел, мотая головой и призывая сон – долго мотал и все без всякой пользы… Но после все же, видимо, заснул, ибо когда Брудастый заорал свое извечное «Двор-р! Двор-р!», он подскочил, продрал глаза…

Все побежали, и он побежал; сгоняли на Обрыв, вернулись, сели, подкрепились – и снова когти рвать. Куда? А хоть куда – невест кругом полно, любых, ты только не зевай. И он и не зевал, и бегал в общей своре, ел да пил, бузил еще неделю, две, а про Юю уже почти не вспоминал. И правильно! Юю ему не пара, он просто лучший, а она княжна, она живет за городом, князь думает отдать ее за короля или за принца, лишь бы иноземного. А ты…

Князь за обедом вдруг сказал:

– Ну, вот и дождались. Завтра придет Солнцеворот.

– Ар-р! – закричали лучшие. – Ар-р! Ар-р!

И после трапезы все сразу поспешили в баню. И там они нещадно парились, скоблили зубы щелоком, расчесывали шерсть, точили когти, драили ремни, налапники, висюльки. Потом, вернувшись, разлеглись на нарах. Брудастый выдал всем по чарке крепкого и строго наказал:

– А больше чтоб ни-ни!

Пообещали, выпили… И тихо, скромно, даже без бесед, заснули. Один только Рыжий лежал и не спал. Да он того и не желал, он так – лежал, смотрел себе в окно, на восходящую Луну, и улыбался. Ну вот и вправду, думал он, наконец дождались – зима перевалила середину, значит, теперь день с каждым разом будет прибывать и прибывать. А до этого день каждый раз убывал. День как бы умирал и умирал и умирал, и вот только теперь, когда все ненужное в нем умерло, а осталось только нужное, день снова начинает расти. Умерло старое и ненужное, осталось только нужное, теперь это нужное будет прибывать и прибывать. Прибыль нужного – это всегда всех радует. Поэтому Солнцеворот – это действительно великий нужный праздник, и на него сойдутся все – князь, лучшие, купцы, рыбаки, костярщики и воеводы, их жены, дети, домочадцы, приживальцы… А кто еще? Ну, да! И в этот день – правда, только до вечера – из ям выходят даже должники, обманщики и всякие прочие злодеи. Их тоже приводят на праздник. То есть завтра там будут все до единого. Даже…

Ну, вот опять! Она – это княжна, ее хотят отдать за короля, а ты… Ты – да, конечно, первый клык в казарме. А что?! Кто отобрал у Брудастого ключи от хмельного чулана?! Кто вызывает повара и рвет его, когда свин недожарен?! И даже князь, когда он сюда входит, кому он первому кивает? Вот то-то же! А дальше… Х-ха, посмотрим, что там будет дальше! Мать говорила: «Сын, терпи и жди, я верю, ты дождешься!» И дождется. Мать небось знала, что говорила. Как говорила, так оно потом и бывало. И будет. Р-ра! И, успокоившись, Рыжий прижался боком к печке, зевнул, и…

Утром:

– Двор-р!

И снова, как всегда, дико хрипели тягуны, и волокуша мчалась по сугробам. За ней – на этот раз молчком – бежали лучшие. Нет никого на улицах. В окнах темно. Порс! Порс!

И – вот она, Священная Гора. Вокруг толпа; все разнаряжены, молчат. Весь город здесь, все затаились, ждут…

Вверх! Вверх! Порс! Порс!

Взбежали. На Горе…

Огромный, с терем, снежный ком, на нем – из снега же, тоже огромный, в пять ростов – Один-Из-Нас, украшенный гирляндами, лоскутьями и рычьими хвостами.

– Ар-р! – крикнул князь.

Все замерли. Князь спрыгнул в снег, прошел к обрыву, встал, прищурился. Ну! Ну, скорей!..

И – наконец – взошло оно, Светило! О, что тут началось!

– Ар-р! – снова крикнул князь.

– Ар-р! – подхватили лучшие.

– Ар-р! – завизжали горожане. – Ар-ар-ар-ар! Ар-ар-ар-ар!

И разом – там и сям и этам, то есть везде и в один миг вдруг ярко вспыхнули костры и загорелись плошки, факелы, гирлянды. Толпа, до этого молча стоявшая внизу, у подножья горы, теперь, громко крича и хохоча, полезла вверх по склону. Бой барабанов! Визг рожков! Топ! Шлеп! И вот они уже здесь, на вершине горы, и вот уже из них и хоровод! Тр-рам! Тара-рам! Пляши – вприсядку, на хвосте. А здесь надоело – тогда давай вниз! Там, вдоль по склонам – карусели, балаганы, там ледяные горки и лотки, корзины, кузовки со всяческою снедью. Смех там! Свист, пересвист! Гик-перегик! Всем хорошо там и всем весело – и молодым, и старым, богатым, бедным, знатным и не очень. И даже…

Кто это? Ар-р! Как легко она ступает! Как ясно смотрит! А как улыбается! А какая она из себя! На ней короткая, вся в блестках золота, попонка. А золото – это как солнце, как жизнь! Рыжий застыл, забыл про миску с брагой. Дух заняло. С трудом сглотнул слюну…

– Что, хороша? – спросил Овчар, стоявший рядом с Рыжим.

Но вместо связного ответа Рыжий только как-то странно вздохнул, неопределенно мотнул головой – и опять отвернулся, опять посмотрел на нее, на эту необычную красавицу…

– Ар-р! – рассмеялся Бобка. – Ар-р! Да это же Юю! Та самая. А рядом с ней видишь двух старух? Так это ее няньки. Они для присмотра.

Рыжий молчал, смотрел во все глаза. Вот, значит, на кого он смотрит на Юю. Вот, значит, какая она из себя. Вот, зна…

– Пойдем, – сказал Овчар. – Там в балагане представление. А это брось, забудь; не по зубам это. Пойдем!

– Да-да, сейчас, – ответил Рыжий…

И – р-ра! – шагнул – за ней конечно же! Потом еще шагнул, еще… И побежал за ней следом, и следом заскочил на карусель, всех растолкал, сел рядом с ней, весь подобрался. Карусель заскрипела, поехала. Он, весь дрожа, тихо сказал:

– Простите, если что. Я, если что, могу и спрыгнуть.

Она, казалось, не заметила его; молчала, грызла леденец…

А карусель кружилась все быстрей! День, солнце, облака. Толпа, смех, пляс. А рядом…

Ох! Вдруг карусель остановилась. Юю легко сошла на снег. Рыжий – за ней. Она на горку – он тоже на горку. Скатились рядом, хорошо. С горки она метнулась на качели – и он сразу туда, и на лету вскочил… А она соскочила. И он соскочил. Тогда она стремглав – и он стремглав – опять на горку. Съехали. И вновь на карусель… И так оно пошло, поехало, и закрутило, закружило – и все быстрей, быстрей, быстрей. Он подавал ей леденцы, она их грызла… и молчала. Вокруг шумел, кричал, пел и плясал весь Дымск – но Рыжий никого не замечал. Он – рядом с ней, и этого довольно! Она молчит… Но ведь не прогоняет! И даже иногда вскользь смотрит на него и улыбается. Вот как сейчас. А вот еще раз! А…

– Юю! – окликнули княжну.

Он оглянулся – волокуша; вся в разноцветных лентах и висюльках. И две старухи стоят на запятках. Жуют губами, морщатся.

– Юю! – вновь позвала одна из них.

Княжна капризно свела брови, хотела что-то им ответить – небось недоброе… Но, к сожаленью, промолчала, едва заметно усмехнулась, пошла к ним и взошла на волокушу, села… И вдруг, когда он этого уже и не чаял, она оглянулась! И кивнула – ему! Потом вздохнула и сказала:

– Порс! – и волокуша рванула в галоп.

… Юю давно уже уехала, а Рыжий все стоял, смотрел ей вслед и думал…

– Да! – зло сказал Овчар, опять стоявший рядом с ним. – Что наша жизнь? Ремень!

– Ремень! Ремень! – мрачно поддакнул Бобка.

Вот это настоящие друзья! Они не скалились, не ухмылялись, они ведь понимали, что это непросто. Даже обидно. Нет, даже…

– Нет! – рявкнул Рыжий. – Нет! Пилль! След!

– Зачем?

– Пилль! Там увидите!

Они спорить не стали. Он побежал – и они побежали за ним. А что! Друзья они и есть друзья! И так они бежали, бежали, бежали, держали след, а кое-где даже, Овчар подсказывал, срезали по оврагам, сокращали…

И вот добежали. Дворец княжны стоял довольно далеко от города, на правом берегу Пчелиного Ручья. Вокруг дворца густой стеной стояли какие-то кусты – такие густые, что даже и сейчас, зимой, без листьев, они очень сильно мешали обзору.

– Сирень, – сказал Овчар. – Ну, это такие цветы. Так, блажь!

Рыжий, не слушая его, полез в кусты. Друзья полезли следом. В кустах, чтоб не шуметь, они ползли на брюхе. Долго ползли, вжимались в снег как на охоте. Когда кусты закончились, они укрылись за большим сугробом.

– Уж слишком все легко, – тихо сказал Овчар. – А стража где? Не нравится мне это.

Бобка смолчал. И Рыжий тоже не ответил, а поднял голову и принялся рассматривать дворец. Дворец был двухэтажный, синий с красной крышей. Крыльцо высокое, дверь нараспашку. В двери никого. И в окнах тоже никого.

И вдруг…

В окне второго этажа появилась она! Стоит, слегка склонивши голову, чему-то улыбается. А вот…

Ну да! Это она тебя заметила – и сразу улыбнулась! А вот она тебе кивнула! И лапой указала на крыльцо! Ох-р-ра! Рыжий вскочил и бросился вперед. Мах, мах через сугроб – и вот он уже на ступеньках! А вот…

– Ар-ра-ра-р! Ар-р! Ар-р!

Это цепные сторожа со всех сторон метнулись на него! Вцепились! Ар-р! И – в клочья его! В кровь! Р-ра! Вот где зверье! Вот где поганое! Да если б он, Рыжий, хотел, так разметал бы их, словно щенков!..

Только зачем это? Пусть себе тешатся! И эта тоже пусть потешится. И она тешилась, ох, тешилась – заливисто, громко, бесстыже смеялась и все кричала сторожам:

– Так ему! Так ему! Рвите! Давите! Ха-ха-ха!

…Обратно убегали молча, без оглядки. И только уже возле самой казармы, когда они остановились отдышаться, Овчар зло сплюнул и сказал:

– Р-ремень!

– Ремень! Ремень! – поддакнул Бобка.

А Рыжий, тот вообще промолчал. Да и действительно, ну что тут скажешь, а?!

Глава девятая – В ЯМЕ

Прошла неделя. Две. Казалось бы, давно пора уже забыть про это. Или хотя бы смириться, привыкнуть. И в самом деле, ну что тут такого случилось? Ну, покусали, ну, облаяли. А все из-за чего? Из-за того, что ты что-нибудь сделал не так, сказал не так, не так подумал? Нет, все из-за того, что эта, как ее, княжна, глупа до невозможности, надменна, избалована. Зачем тебе такая, а? Вот то-то же. Так, может, это даже хорошо, что все это так быстро, шумно кончилось? Да, хорошо. Ну и что из того? Да только то, что Рыжий с той поры стал плохо спать и есть почти не ел. Ему казалось, что все знают о случившемся и тайно над ним потешаются. Правда, Овчар и Бобка поклялись, что никому ни-ни… Но мало ли! И он стал сторониться лучших. Теперь – всегда только один – Рыжий бродил по городу. Бродил так просто безо всякой цели. А то и вовсе сядет у базара и так и просидит там весь день до самой темноты. Вокруг сновали южаки. Все были чем-то заняты и озабочены, у всех свои дела, а он… Когда он никого не задирал, то и его никто не замечал. Он, первый клык, стал никому не нужен!

Ну а в казарме что? Душно, темно. И тишина – Скрипач уже не донимал его скрипением зубов; Скрипач женился и уехал сотником в Мерзляк-На-Пне. Глушь, говорят, невероятная, змеиные, голодные места. И вот теперь лежи в этой гнетущей тишине, ворочайся и думай… Хотя да что тут думать, р-ра, когда и так все ясно! Признайся – Дымск не для тебя, княжна – это всего только начало, ты – не южак, ты здесь чужой! И там, в Лесу, ты был чужой, ну а теперь и здесь уже чужой; вот как оно, добегался! И Рыжий, прежде добродушный, стал подозрительно поглядывать по сторонам и ждать подвоха, и… И когда в городе, в толпе, его толкнули стражники, и кто-то из них выкрикнул «Дикарь!»… он так отделал наглецов, что после одного из них чуть откачали. Узнав об этом, князь рассвирепел и приказал, чтоб Рыжий повинился. Но тот в ответ лишь рассмеялся и сказал:

– И не подумаю!

Тогда…

– Немедля! В яму! – рявкнул князь.

И Рыжего – с расстегнутым ремнем и под конвоем – опять свели на задний двор, только теперь не к цепи, а уже к дровяному сараю. Там, за углом, располагалась так называемая дерзкая яма. Рыжий глянул в нее, усмехнулся эта яма, довольно глубокая летом, теперь была наполовину засыпана снегом.

– Порс! – приказал Брудастый.

– Р-ра! – злобно отозвался Рыжий…

И спрыгнул в яму, лег и растянулся прямо на снегу. Яму тотчас накрыли железной решеткой. Там, на решетке, был замок. Овчар, для виду повозившись с ним, сказал Брудастому:

– Готово!

Брудастый проверять не стал, а снова приказал:

– Ар-р! Порс!

И лучшие ушли. Рыжий еще немного полежал, а после встал и дотянулся до решетки, уперся лапами в прутья… И решетка легко подалась. Значит, они нарочно не закрыли замок, значит, все это так, только для виду, как и тогда, когда он сел на цепь. Ну и ладно. И Рыжий снова лег, зажмурился. Шел редкий снег, вверху выл ветер. Мороз крепчал и понемногу добирался до костей… так, словно он опять в Лесу, в четвертом с краю логове. Сейчас раздастся Клич, и все сойдутся к дубу; там Шип, которого еще вчера послали на разведку, расскажет, что на Ягодном Ручье он видел свежие следы сохатого. Тогда Вожак…

Р-ра! Рыжий встрепенулся и оскалился. Лес – это прошлое, обман, там нет Убежища, и там погиб отец. И там…

Он снова лег, задумался. А Дымск? А лучшие? Что, разве здесь он стал своим? А разве нет?! Да Дымск в сто раз, нет, в тысячу…

Нет! Все не так, запутался. И, значит, нужно отлежаться, затаиться, и, может быть, тогда он что-то и поймет, что-то в себе откроет или закроет. Но все это будет потом, а пока нужно ждать. Ждать, слушать себя, ждать. Молчать, надеяться…

И потому когда день кончился и в наступившей непроглядной тьме к нему явились лучшие, он отказался выходить из ямы, взял только мясо, а от браги отказался. Да и еще сказал, что хочет спать, чтоб ему не мешали. Приятели, обидевшись, ушли. А он сидел, смотрел на небо, на падающий снег, на тусклую Луну… и чувствовал – он что-то должен вспомнить! Но что? Что – он не знал. И так и просидел всю ночь. А на рассвете выкопал в сугробе нору, залез в нее и так проспал весь день. А ночью он опять смотрел на небо, пытался вспомнить – и не вспомнил.

Так миновало шесть ночей. Бобка носил ему еду и спрашивал, не нужно ли чего.

– Нет! – рявкал Рыжий. – Всем доволен!

И Бобка уходил, а Рыжий вновь смотрел на небо. И на седьмую ночь…

Он вспомнил! Да! Вот, Рыжий, как оно тогда все было! Тогда, как и сейчас, была зима. А ты, Рыжий, тогда совсем еще щенок, лежал у себя в логове и ждал – день, ночь и снова день. Скулил. Тебе очень хотелось есть. А мать все никак не возвращалась и не возвращалась. Вдруг послышались шаги. Ты подскочил, позвал:

– М-ма! М-ма!

Но вместо матери к тебе вошел Вожак. Строго сказал:

– Пойдем… Пойдем, кому я говорю!?

Пошли. Уже темнело. Племя сидело возле дуба. Смотрели пристально, молчали. Ты задрожал, испуганно затявкал.

– В круг! – приказал Вожак и подтолкнул тебя вперед.

Ты вышел в круг и сел на снег. Сородичи зашевелились. Вожак спросил:

– Ну, что с ним будем делать?

– Р-ра! – рявкнул Зуб. – Дохляк. Не выживет.

– Р-ра! – подхватил Горлан. – Чего возиться!

– Р-ра! Р-ра! – послышалось вокруг.

Все встали и оскалились. Ты в ужасе зажмурился. И вдруг…

– Пр-рочь! Прочь, я говорю!

И кто-то прыгнул на тебя, и навалился брюхом, и прижал, вдавил тебя в сугроб… и продолжал:

– Он мой! Не дам! Р-ра! Р-ра!

Все замерли. А тот, кто спас тебя, встал, шумно отряхнулся и сказал:

– Ну, вот и все. Не бойся, р-ра! – и шлепнул тебя лапой по загривку.

Ты живо подскочил и осмотрелся. Сородичи стояли в ожидании; никто из них не сел, не отступил – они еще надеялись! Но над тобой…

Хват, старый одиночка, склонившись над тобой, прикрыв тебя от них, стоял и пристально смотрел на Вожака, а горло у него дрожало, клокотало. И тут ты сразу же узнал – да, это мама точно так же рычала, когда кто-нибудь чужой заглядывал к вам в логово! Так, значит, Хват…

– Р-ра! Я готов! – хрипло воскликнул Хват. – Кто первый? Р-ра!

Только никто из них не шелохнулся.

– Р-ра! Р-ра! Ну что же вы?! – не унимался Хват. – Кого вы испугались? Я стар! Прыжок уже не тот! И хватка… Р-ра! – и он разинул пасть и снова осмотрел их всех…

Опять никто не выступил. А кое-кто и вовсе лег на снег и отвернулся…

– Р-ра! – засмеялся Хват. – Р-ра! Р-ра!..

Как вдруг Вожак резко шагнул к нему! И Хват тотчас шагнул ему навстречу! И даже ты хотел было шагнуть… Но Хват, не глядя, сбил тебя в сугроб, рявкнул:

– Сидеть!

Ты замер. Хват и Вожак стояли, изготовившись, стояли… Казалось, никогда это не кончится; Л-луна, владычица Луна, спаси! Ведь я… Ведь он…

Вожак вдруг сел и примирительно оскалился. Сказал:

– И ты садись.

Хват сел. Тогда Вожак сказал:

– Старик, не забывайся. И ты, и я – мы одна кровь. Зачем это тогда?

– И я о том: зачем?!

– Но это ты и я – свои, сородичи. А он кто?

– Р-ра! – рявкнул Хват. – И он такой же, как и мы!

– Но ты ведь знаешь…

– Да, не меньше твоего! И что с того? Он, посмотри, совсем еще никто! И я беру его к себе. И выращу. Здесь выращу, в Лесу. И обещаю – вы не пожалеете!

Вожак, нахмурившись, долго молчал, а после, осмотрев собравшихся, спросил у них:

– А вы что скажете? Кончать?

Никто не отвечал. Тогда Вожак спросил:

– Так что, оставить?

Снова промолчали. И все они смотрели на тебя, но ты не видел в их глазах ни зла и ни добра, ни любопытства – ничего! Один только Вожак смотрел насмешливо… И он же и сказал:

– Тогда ты сам это решишь, глупый тощий щенок. Р-ра! Встань! Ко мне!

И ты… смело вскочил! А что?! С тобою рядом стоял Хват – такой большой, решительный и сильный; и он еще и подтолкнул тебя! И ты…

– Р-ра! – закричал. – Р-ра! Р-ра! – и кинулся, как мог, на Вожака, и впился бы…

Но он, конечно, ловко отскочил и сбил тебя – играючи. А ты сразу вскочил – и вновь к нему! Упал – и вновь!

– Р-ра! Р-ра! – насмешливо кричал Вожак. – Спасите! Убивают! – и бил тебя, и бил. Вожак не сильно бил, но точно, прямо по ноздрям, и слезы брызгами летели во все стороны, и боль была невыносимая, и падал ты…

И вновь, и вновь вставал! Кидался! Рвал его! Вся пасть твоя уже была в его оторванной шерсти, но вот до его горла ты никак не мог добраться!

А он – бац тебя, бац! В нос! По глазам! В нос! В нос!..

И ты упал. Лежал, в глазах было темно, ты чуть дышал…

А он, Вожак, встал над тобой и, ко всем обращаясь, сказал:

– А что?! А ведь неплохо! Так?

Хват засмеялся – так! А остальные снова промолчали. Тогда Вожак гневно сказал:

– Так! Так, я говорю! Видали, он каков? Вот то-то же! Никто б из вас на это не решился, а только он, этот жалкий щенок! Вот он каков! А посему его… Вставай! Чего лежишь?! – и тут он больно пнул тебя под ребра.

Ты поднатужился и встал. Тебя сильно шатало. Ты был весь в крови. Кровь очень сильно пахла. Вожак склонился над тобой и начал ее слизывать. Слизал, шумно сглотнул, потом неспешно повернулся к ним, всем остальным, и сказал:

– Вот этот вот нахальный сосунок – он теперь наш, только наш! Вы поняли меня? А то, что было раньше, то… Ну, в общем так: кто будет зря болтать, тот после очень пожалеет! А ты… Эй, Рыжий, слышишь? Ты – наш сородич, рык. Хват – твой отец! Понятно?

Ты кивнул… И вдруг спросил:

– А мама? А где моя мама?

– Р-ра! – заревел Вожак. – Я все сказал. Иди!

И Хват сказал:

– Пойдем, сынок, не спорь.

И ты пошел за Хватом.

Хват жил один в последнем справа логове. Вот он привел тебя туда, лег и прижал тебя к себе. Немного подождав, тихо спросил:

– Тепло?

Было тепло. Но страшно. Ты снова заскулил, стал спрашивать, где мама.

– Придет, – ответил Хват. – Когда-нибудь. Да ты не плачь! Ведь я с тобой. Я – твой отец, – и тут он принялся вылизывать тебя. И напевать. И обещать, что скоро потеплеет, сойдет снег, ты вырастешь и станешь сильным, смелым…

Пришла весна. Ты немного подрос. Хват водил тебя по Лесу, учил брать след, лежать в засаде, петь гимны, обходиться без еды, лечиться травами, спасаться от огня… А после как-то раз он вдруг спросил:

– Кто я?

– Как кто? – не понял ты.

– Ну… кто я для тебя?

– Отец, – ответил ты. – А кто же еще?

Хват усмехнулся, помолчал, потом тихо – и явно с опаской – спросил:

– Но ты ведь слышал, что они болтают?

– Да, слышал, – сказал ты и весь похолодел, – но я им не верю. Ты мой отец. Мать не пришла с Тропы. Она была красивая и добрая… – и замолчал; ты очень волновался.

А он тогда опять, теперь уже настойчиво, спросил:

– А больше ничего не помнишь? Ну, отвечай! Чего же ты?

И ты… сказал:

– Мать говорила, что отца убили. Но ты ведь жив!

– Да, – тихо сказал Хват, – да, жив. Но я – это второй твой отец. А был еще и первый…

Вверху шел дождь. Дождь – это хорошо, дождь поит Лес, дождь помогает… Р-ра! А ты, уже едва ли не в слезах, подумал: так неужели правда то, когда они болтают, что ты здесь, в Выселках, чужак, что полукровка, что…

– Нет, – сказал Хват, будто почуял твои мысли, – ты не бойся. Тот, первый твой отец, был чистокровный рык. Но преступил Закон… После оправдался кровью. Его потом с почетом унесли. А мать действительно погибла на охоте. Вот я и взял тебя к себе. Теперь ты мне как сын. Нет, просто сын!

И так оно и было. Вы вместе с ним охотились и вместе голодали, и на Совете выступали заодин. И потому когда через два года пришел тот страшный день, когда Хват лег и приказал, чтоб все сошлись, и все сошлись и, помолчав, и посмотрев, как оно есть, стали уже говорить, что надо бы это кончать… Ты не сдержался и заплакал. Все засмеялись и заулюлюкали, и обступили вас, и начали выкрикивать позорные слова и костерить тебя, а ты, не в силах отвечать, молчал…

Вожак вдруг закричал:

– Прочь! Р-ра! Глупцы!

И все они ушли. А вы – ты и Вожак – остались с Хватом. Вожак сидел. И ты сидел. А Хват лежал, смотрел то на тебя, то на него, на Вожака, то снова на тебя.

– Больно? – спросил ты у него.

– Нет, – сказал Хват. – Ничуть. Вот только что… Ты не уйдешь?

– Нет, не уйду.

– А сделаешь?

– Да, сделаю.

Хват улыбнулся и закрыл глаза. Долго лежал не шевелясь. Потом вдруг стал дрожать… и попросил:

– Ну, сын!