Текст книги "Ведьмино отродье"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

А ты не шелохнулся!

Тогда он закричал:

– Сын! Сын!

А ты вскочил и отступил! Но и Вожак вскочил, взревел:

– Не смей!

И ты вернулся, сел возле Хвата, замер. Он продолжал дрожать – сильней, сильней, и вот он уже корчился, и вот…

Уже кричал, что было сил:

– Сынок! Не покидай меня! Сынок, да неужели ты не сможешь?!

– Смогу! – ты закивал ему. – Смогу…

Но ты так и не смог! Тогда Вожак, хвала ему, помог – вцепился Хвату в горло, прокусил… И отскочил. Кровь хлынула. Ты ткнулся носом в кровь, ты задыхался, пил, Хват дергался, сучил ногами, подвывал – все тише, тише, тише…

И наконец совсем затих. А вы сидели рядом с ним, не уходили. Хват остывал… И вот уже совсем окостенел, и нет его…

Нет, есть! Ведь его кровь теперь в тебе, теперь Хват – твой настоящий отец, он чистокровный рык, и, значит, что и ты теперь рык – настоящий…

Вот только снова плачешь! Вожак зло сплюнул и сказал:

– Р-ра! Не к добру это! Когда-нибудь…

Но дальше продолжать не стал, только велел:

– Пошли. Пора уже.

И вы вдвоем взвалили Хвата на спины и встали во весь рост и так, только на нижних, на стопах, и пошли, и понесли его на Гору Воронья, куда относят всех, где ждет их Память Племени…

Которую ты предал. Р-ра! Р-ра! И Рыжий подскочил и заметался взад-вперед по яме. Ведь предал же! Бежал и снова пре…

Нет! Рыжий сел. Нет! И еще раз нет, подумалось, чужой предать не может, а предают только свои. А ты им, лесным дикарям, был чужой. Ведь даже Хват, и тот так и не стал тебе родным, а так и оставался отчимом, пусть и любимым отчимом, но не отцом. Ты лгал ему и еще больше лгал себе, когда ты называл его отцом, но разве кровь обманешь? Ведь истинная кровь – не та, которую ты пьешь, пусть даже по священному обычаю, а та, которая течет в тебе с рождения, и, значит, только Зоркий – твой отец, а Хват…

Р-ра! Подлый, дикий Лес! И Рыжий вновь вскочил, встал во весь рост, вцепился лапами в решетку. Р-ра! Р-ра! Ужасный, отвратительный обычай пить кровь. А убивать, чтоб твой отец не умирал от старости, а словно погибал в бою? Еще ужасней, р-ра! Нет, сто и тысячу раз нет, ты туда никогда, ни за что не вернешься, ведь ты не рык – южак, и ты всегда был южаком, просто не знал того… но вот ты, наконец, среди своих, Лягаш тебя привел сюда, на родину отца. Дымск – вот твоя судьба! Здесь твоя жизнь, р-ра, успокойся, Рыжий! Казарма, Бобка и Овчар, Брудастый, князь, надменная княжна…

И Лягаш – старинный друг отца и твой не меньший друг и, главное, наставник. Хотя… И Рыжий усмехнулся. Ибо давно уже прошли те времена, когда Лягаш мог говорить: «Пасти тебя не буду, не проси!», и ты сразу робел. Р-ра! С этим давно кончено! Теперь ты сам, без его помощи, бьешь, рвешь – и вон сколько урвал! Теперь Лягаш тобой гордится, говорит: «Ну, как вам мой племяш?» И все молчат, а он смеется, р-ра! И он, надменный первый воевода, к которому никто не смеет даже подойти, с тобой совсем другой. Вот… Да! И Рыжий сел и облизнулся. С тобой Лягаш совсем другой, чем с ними. Вот как в последний раз, жаль, что не часто вам выпадает встречаться. Зато уж если встретитесь, вот хоть как в прошлый раз… А, кстати, где это было? А, да! В костярне «При заборе». Бобка, Овчар и Рвач метали кубик и ругались, а ты подсел к хозяйской дочери и начал ей нашептывать, что, мол…

И вдруг…

– Кость в пасть! – раздалось из дверей.

Ты подскочил и оглянулся…

Р-ра! Это Лягаш пришел! Ты кинулся к нему, вы обнялись и покатились по полу, кусались, рявкали, смеялись. Потом, немного успокоившись, сели к столу. Ты вытащил из-под ремня монету – две лунных четверти служил ради нее, – швырнул хозяину и закричал:

– Вина! Для всех!

– Которого?

– Шипучего!

Лягаш смеялся. Пил. И слушал тебя, слушал, слушал. А ты взахлеб рассказывал, хвалился. Лягаш кивал. Потом, когда уже стемнело, он вдруг сказал:

– Ну, вот и все. Прости, мне нужно уходить.

– Как так?! – воскликнул ты. – Куда?

– Да вот… – он помрачнел. – Приказано. Князь говорит…

– Р-ра! – рявкнул ты. – Да что нам князь?! Успеется! Ты б про себя хоть слово бы! А то все я да я…

– Но я, – настойчиво сказал Лягаш, – поверь, сейчас действительно очень спешу. Ты проводишь меня?

– Ну о чем разговор!

И, выйдя из костярни, вы двинулись по улице. Было темно и холодно. Зима тогда еще не наступила, и снега пока не было, но лед уже похрустывал на лужах. Лягаш молчал; ты, глядя на него, гадал – о чем это он думает? Так вы прошли почти что до самой Подгорной Заставы… Как вдруг Лягаш остановился и спросил:

– Чей это дом? – и указал на старую, обшарпанную хижину.

– Не знаю, – сказал ты. – Да и зачем это мне знать?

– Затем, – нахмурился Лягаш. – Это не просто дом. Здесь когда-то жила твоя бабушка, Старая Гры.

Ты снова посмотрел на хижину. Ну, хижина как хижина. В окне горел огонь, за занавеской виднелась чья-то нечеткая тень… Тень тебя очень напугала – ты вздрогнул, неуверенно спросил:

– Зайдем, что ли?

– Нет, незачем, – сказал Лягаш. – Там сейчас живут какие-то совершенно посторонние. Ничего там от Гры не осталось. Но все-таки ты должен знать, что это за дом такой. И еще было бы неплохо, если бы ты хоть иногда вспоминал, чей ты сын и чей внук. А брагу пить да когти рвать, для этого ума много не… А! – и лапой махнул, замолчал, потом отрывисто сказал: Ну, все, прощай!

Вы обнялись. Потом Лягаш – теперь уже один – прошел еще немного во весь рост, а после пал на все четыре – и не спеша, размеренной рысцой пустился по дороге, и вскоре пропал во темноте…

И с той поры нет-нет да словно невзначай ты подходил к тому чужому дому. Сейчас в нем, говорят, живет семья плетенщика; они корзины делают, лукошки. А твоя бабка, та была… так они говорят… была ведьмой. И ты, они в этом уверены, пошел в ее породу. И потому – конечно только за глаза они именуют тебя «Ведьмино отродье». Можно, конечно, гневаться. И можно хватать болтунов за загривки, и рвать их, рвать!.. А можно и смолчать, подумать и решить, что, может быть, они и правы. Ведь если это так, если они действительно правы, то тогда сразу становится понятным, почему это именно ты, а не кто-нибудь другой, смог отыскать в Лесу Убежище Луны, а здесь, уже в Дымске, ты, глядя на Солнце, вдруг совершенно ясно понял, что…

Нет, хва! Еще раз хва! Об этом еще слишком рано не только говорить, но даже думать. Да и уж слишком они, эти Луна и Солнце, далеки от тебя – они там где-то, в бесконечном небе. А вот зато прямо здесь, на земле… Вот ты сейчас лежишь здесь, в этой яме, и им всем кажется, что ты строго наказан, заперт. Но разве наверху, во дворе, или даже в казарме, или даже во всем Дымске, ты разве был свободен? А они? Р-ра! Нет, конечно же! Там кругом те же самые ямы, ну разве что только пошире, и все. Вот, скажем, яма первая поселок. Там так: Вожак, охота, войны с Корноухими… А больше ничего; стена, со всех сторон стена, высоченная! А вот уже вторая яма – Дымск. Тут уже так: казарма, служба, когти рвать… И снова стена! Так что же тогда получается? Мир – это ямы, много ям. Попал в одну; карабкаешься, лезешь по стене, цепляешься, когти ломаешь… А после, только выбрался, шаг, два ступил – и снова провалился, только теперь уже в другую яму, которой ты раньше не только не видел – ты о ней даже понятия не имел! А она еще глубже тех, прежних. Вот если бы…

И вдруг…

Глава десятая – НЕ ПУТАЙ!

Решетка, поднимаясь, заскрипела. Рыжий поспешно глянул вверх…

Р-ра! Р-ра! Да это же Лягаш пришел! Рыжий, прыгай к нему! Обнимай! Визжи от радости, кричи!..

Но Рыжий не кричал, не прыгал. Просто, задравши голову, смотрел на Лягаша и молчал. И чувствовал, как будто кто-то невидимый душит его все сильней и сильней. И скоро и вовсе задушит!

– А! – подмигнул ему сверху Лягаш. – Я вижу, ты совсем зазнался. Ну что ж, и такое бывает.

И спрыгнул в яму, сел напротив Рыжего, и снова подмигнул ему. А Рыжий хоть бы шелохнулся! Рыжий по-прежнему сидел, смотрел на Лягаша, молчал. Лягаш, немного подождав, спросил:

– Ты что, не рад?

– Нет, рад, – тихо ответил Рыжий. – Просто… не знаю, что тебе сказать.

– Ну так скажи, что думаешь.

– А я… не думаю.

– Ар-р! Ар-р! – засмеялся Лягаш. – Да это вообще прекрасно! Кто думает, тот не живет. Жить некогда; все думаешь да думаешь…

И помрачнел. Спросил:

– А вот если серьезно, как тебе здесь?

Рыжий задумался, глянул туда-сюда по сторонам, потом опять на Лягаша… И медленно, словно с трудом подбирая слова, сказал так:

– Да как будто в Лесу. Снег. Логово.

Лягаш еще сильнее помрачнел и настороженно спросил:

– И… часто вспоминаешь Лес?

– Не очень, – равнодушно сказал Рыжий. – Да и зачем это теперь?

И хмыкнул, замолчал. Долго смотрел на Лягаша, потом также долго на Солнце, на крупный, медленно падающий снег… И вдруг сказал:

– Расскажи мне о бабушке Гры.

– Гры? – поразился Лягаш.

– Да. А что?

– Так, ничего.

Лягаш задумчиво прищурился, пристально посмотрел на Рыжего, долго смотрел, внимательно… а после засмеялся и сказал:

– А! Все понятно. Тебе небось сказали, что ты ведьмино отродье. Так ты не верь!

– Чему?

– Всему! – сказал Лягаш и, для пущей убедительности, резко махнул лапой. – Не верь ты им, и все. Хотя, конечно, – тут Лягаш насупился, конечно, слухи на пустом месте не растут. Да, это надо признать, твоя бабка действительно умела делать много такого, о чем другие и мечтать не смеют. Но зла она не делала! А ведьма – это прежде всего зло. Так что какая она ведьма? Она лечила от болезней, от всяческих ран, она разгадывала сны, она снимала сглаз – то есть если какая-нибудь другая, настоящая ведьма, наводила на кого-то порчу, то есть лихую болезнь, то твоя бабушка, Старая Гры, эту болезнь, эту порчу снимала. И вообще… К ней приводили сосунков, она давала им выпить какого-то душистого отвара, потом заглядывала им в глаза и говорила, что, скажем, вот этот вырастет воином, а этот купцом, а этот, вы уж извините, вообще ни на что путное не годен, так что лучше сразу отдайте его в свинари, не мучайте понапрасну бедное дитя, потому что тут уже ничего не изменишь. И никогда, скажу тебе, она в этом деле не ошибалась; вот так-то вот!

– И это все?

– Ну да! – уверенно сказал Лягаш. Потом, глянув на Рыжего, смутился и сказал: – Почти все.

– А что тогда еще?

– Ну, что… – Лягаш опять было замялся, засмущался, а после все-таки сказал: – Ну, вот разве что еще такое: вот мы, лучшие, бывало, собираемся в поход, так она тогда придет к казарме и попросит: «Лягаш, мне нужно это и вот это. Это сорвешь в ночь полнолуния, положишь себе под ремень, так потом и носи. А это нужно взять возле реки, и чтоб оно росло в тени. А это…» И все, как она мне скажет, так я потом в Лесу и сделаю. Наберу всего, что она скажет, потом вернусь, ей отдам. И после она… Ну, да! Твоя бабушка, Старая Гры, была очень мудрая лекарка, и в травах она разбиралась, как никто! Вот так. И это все, что я могу тебе о ней сказать. Да теперь тебе, надеюсь, и так совершенно понятно, что никакой ведьмой она не была, все это болтовня. Пустая болтовня!

– Возможно, – мрачно сказал Рыжий. – Но почему это именно о ней, а ни ком другом, так говорят? Отчего это так?

– От глупости, друг мой, от глупости! – с жаром вскричал Лягаш. Потом вздохнул, добавил: – Ну, и она, конечно, тоже была кое в чем виновата. Хотела, чтобы ей больше верили, и поэтому частенько говорила, будто она запросто понимает язык диких зверей и птиц.

– Как? – поразился Рыжий. – Да разве звери могут разговаривать?

– Да! – закивал Лягаш. – Вот в том-то все и дело, что звери и птицы это твари бессловесные, безмозглые, и это каждому известно. А вот твоя бабушка, она говорила, что нет, что, мол, что это не так, что они, все эти звери и птицы, они такие же, как мы, ничуть не хуже нас и ничуть не глупее. А тем, кому – да всем почти, ведь почти все ей не верили, – она… Она тогда делала так. Вот, скажем, птица прилетит, сядет на крышу и начинает чирикать. А твоя бабка послушает ее, послушает, а после говорит: «Вы слышите, о чем она кричит? Она кричит: завтра придет гроза». И точно, завтра получай грозу! Или еще поймают рыбу, принесут, ну а рыба, сам понимаешь, вообще молчит, но Гры, та все равно посмотрит на нее, посмотрит, и даже ухо навострит, как будто даже слушает, а после скажет… Ну, к примеру, так скажет: через три дня там-то и там-то ждите пожара. При чем эта рыба к этому пожару? А пожар обязательно будет. Не знаю, как это ей удавалось. Наверно, она просто хорошо знала приметы, а звери были тут совсем не при чем.

– А если при чем?

– Ты! – тут Лягаш даже привстал. – Опомнись! Нам и только одним нам на всем этом свете дарован разум!

– Кем?

– Ну… ты это брось! Не путай.

– И все же: кем?

Лягаш задумался, потом сказал:

– Ну, скажем, Солнцем.

– А Солнце кем даровано?

– Ар-р! – засмеялся Лягаш. – Ну, ты молодец! С тобой, я вижу, не соскучишься. – Но тут же стал очень серьезным и сказал: – И все-таки, прошу тебя, не путай меня. Да ты сам подумай: ну кто мы такие? Так, мелкие, тщедушные существа. Что нам дано, то и дано. И то дано не всем! Вот даже взять тот же разум. Вот, говорят они: «Мы все разумные!» А это ведь не так, ох, далеко не так!

И Лягаш, покачав головой, замолчал. Потом даже глаза закрыл, не шевелился. Казалось, что он спит… Но нет, конечно же не спит, а просто не хочет продолжать такую, мягко скажем, не совсем обычную беседу. Ведь если так пойдет и дальше, то скоро нужно будет говорить, что и в казарме разумом даже и не пахнет. Х-ха, тоже мне назвались: лучшие! И Рыжий зло оскалился. Да насмотрелись мы на них, на этих лучших! В три горла жрать и пьянствовать, и когти рвать, и… Р-ра, мрачно подумалось, не то, совсем не то; да пусть они себе пьют, сколько в них влезет, пусть себе когти рвут, и пусть по пять, а хоть бы и по десять лет сидят в казарме, если это им так нравится. А ты и он…

И Рыжий посмотрел на Лягаша…

А он, Лягаш, по-прежнему сидел, закрыв глаза, и словно спал. Он друг отца и твой ближайший друг. И вообще, умнее, рассудительнее, прозорливее его ты еще никого не встречал. И потому уж если кто и сможет тебя понять и поддержать, так это только он, Лягаш. А если даже и он этого не сможет, тогда… Р-ра! Все равно тогда! Надоело молчать! Сил больше нет терпеть! И Рыжий наконец решился и сказал:

– Я долго думал. Может, я не прав. Но ты послушай, вот… О Солнце и Луне.

Лягаш открыл глаза, насторожился. Рыжий тоже. Наверное, подумал он, он слишком резко, неправильно начал. Или вообще не нужно было начинать – по крайней мере здесь, прямо в яме, а нужно было сперва… А, что теперь! И Рыжий, упрямо мотнув головой, продолжал:

– Так вот, о них. Я думаю, что тут мы все не правы – и южаки, и рыки, ибо ни Солнце, ни Луна не есть верховные создания, – и замолчал.

Лягаш тоже молчал. Смотрел на Рыжего и медленно моргал. Ждал. Ждал…

И Рыжий вновь заговорил:

– Когда я жил в Лесу, я верил, что Луна сильнее Солнца. Нам объясняли это так: Солнце не может показаться ночью, ибо оно имеет силу только днем. А вот Луна может светить не только ночью, но и днем. Мало того, днем правда, очень редко, и это называется затмением – Луна сжирает Солнце… но Солнце, к сожалению, каждый раз вырывается. Хотя когда-нибудь – в Лесу все в это верят – когда-нибудь случится так, что Солнце не сумеет вырваться, и вот тогда…

И Рыжий снова замолчал.

– Что «и тогда»?! – спросил, не утерпев, Лягаш.

– А ничего, – задумчиво ответил Рыжий. – Я же не о том хотел сказать, а совсем о другом: я хочу знать, откуда взялись Солнце и Луна. А откуда Земля? А сами мы откуда? Кто создал все это? То есть тебя и меня, и вообще всех южаков и всех рыков, птиц, зверей, рыб, комаров, Лес и Равнину, реки, всю Землю, Солнце, звезды, Луну, небо? Ведь кто-то же все это создал, правда? Ведь не само же собой все это появилось? Сама собой только смерть появляется… Нет, даже и смерть не сама по себе – смерть рождается в жизни… Но я опять не о том! Я же о Солнце и Луне, о небе. И вот, я думаю…

Но тут Лягаш насмешливо присвистнул – и Рыжий сразу, резко замолчал. А Лягаш как ни в чем не бывало сказал:

– Ну, продолжай.

– Зачем? – с обидой спросил Рыжий. – Ты же смеешься.

– Я? И не думаю! Я не смеюсь, я просто удивляюсь.

– Чему?

– Да все тому, как удивительно находчив и как изворотлив наш разум. Чем меньше мы можем разобраться в том, что творится у нас под самым носом, тем больше нас тянет в заоблачные выси.

– Ты это обо мне?

– Конечно! – с жаром подтвердил Лягаш. – Конечно! Ибо прежде чем браться рассуждать о чем-то непонятном и далеком, нужно сначала решить дела простые, насущные. Вот, например, скажи: за что ты чуть было не убил того стражника? Да-да, того самого, который толкнул тебя на базаре.

– Но он обозвал меня дикарем!

– И вот за это ты решил его прикончить. Иначе говоря, убить. За то, что он, вполне возможно, сделал совершенно случайно – толкнул. Р-ра! Х-ха! «Толкнуть» и «убить» – разве это равноценные поступки? Разве это не дикость?

– А что я, по-твоему, должен был делать?!

– Я тоже спрашиваю, что?

Рыжий молчал. Тогда Лягаш продолжил:

– А вот еще вопрос: а может, этот злополучный стражник был здесь совсем ни при чем, а просто подвернулся тебе под горячую лапу? Может быть, ты просто срывал на нем накопившееся в тебе зло? А вот такой поступок как раз и есть самая настоящая дикость, и, значит, стражник был совершенно прав, называя тебя дикарем. Ведь насколько я могу судить о случившемся, а я, признаюсь, давно уже очень внимательно слежу за тобой и знаю кое-что такое…

– Р-ра! Не будем об этом!

– Не будем, – закивал Лягаш, – согласен. Потому что истинная причина всей этой истории тоже не очень-то желает огласки.

– Не будем!

– Не будем, – вновь кивнул Лягаш, – не будем. Но тогда мы заодно не будем вспоминать и Солнце, и Луну, они уж слишком от нас далеко, точнее, высоко, нам их все равно не достать, так что лучше спустимся на землю, к делам простым, обыденным. И поэтому я опять повторяю: так как же тебе здесь?

– Но я же говорил уже…

– Я не о яме – вообще. Как тебе здесь, в казарме, в Дымске?

Рыжий молчал. Тогда Лягаш, немного подождав, сказал:

– Ну, если ты сам не хочешь об этом говорить, тогда скажу я. Так вот: ничего страшного не произошло, просто тебе уже тесно в казарме, ты перерос ее. А если так, тогда тебе пора поскорее из нее выбираться. Но сперва нам надо выбраться из этой ямы. Вставай, пойдем!

– Куда?

– На Верх, ко мне. Ты ведь еще ни разу не был у меня на Верху, так что пора уже и посмотреть, как я там живу, как устроился. Между прочим, очень даже неплохо. Да и потом… Наша беседа, я надеюсь, еще далеко не закончена, но мне не хотелось бы продолжать ее здесь, в этой яме. То, о чем я собираюсь тебе сказать, весьма серьезно… Вставай же, ну!

Но Рыжий не вставал. Лягаш стоял над ним, ждал. Ждал…

И наконец Рыжий сказал:

– Нет, я не пойду. Я ведь наказан. И мне еще три дня нужно сидеть, и…

– А! – усмехнулся Лягаш. – Все понятно. Опять, значит, как в Выселках. Помнишь небось? Я звал тебя, ты отказался. А после было что? Ведь же пошел!

– Нет, не пошел! – зло выкрикнул Рыжий. – А ты меня увез. Украл!

– Украл? И что, ты об этом жалеешь?

– Да!

– Вот даже как!

– Да, даже так!

– И не пойдешь со мной?

– И не подумаю! Довольно! Тогда ушел с тобой – и что я здесь нашел? Х-ха! «Вверх, вверх, вверх!» – ты говоришь. Да только нету Верха! Есть только низ да ямы! И грязь! И ложь! И Солнца нет, и нет Луны, и…

Рыжий поперхнулся и замолчал, застыл. Так и сидел – молчал, не шевелился. Тогда Лягаш…

– Ар-р! – закричал. – Ну и сиди! Вот уж действительно, ты – ведьм…

– Что?!

– Ничего! – Лягаш вскочил, полез наверх.

Вылез, брякнул решеткой, пошел…

Нет, не пошел – вернулся. Стоял над ямой и смотрел на Рыжего, молчал. И Рыжий на него смотрел – задравши голову, оскалившись. Потом сказал:

– Да, это так. Я – ведьмино отродье. И в другой раз прошу тебя все договаривать!

Лягаш сверкнул глазами… Но смолчал. Зло сплюнул в сторону, ушел.

И снова наступила тишина. Спокойно стало, хорошо. Сверху падает снег. Снег – это, конечно, красиво, но много снега – это уже плохо; по рыхлому снегу бежать тяжело. И если бы один бежал, так ни за что бы не загнал, а так мы время от времени меняемся: то Косматый ведет, то Заика, то я, потом опять Косматый и так далее. По совести. А последним, когда мы уже настигаем, вперед всегда выбегает Вожак, он тогда первым и бросается, а мы уже за ним… А тут, у этих чужаков, всегда бежишь один. Мало того: бежишь, бежишь – а потом обязательно в яму! И в эту яму падаешь и падаешь и падаешь, все летишь и летишь, кувыркаешься, а эти лучшие стоят там, наверху, и улюлюкают тебе вслед, свистят да и еще кричат: «Отродье! Ведьмино отро…»

А снег все падает и падает; это, должно быть, наступает оттепель. А вот если бы после оттепели все это сразу прихватил настоящий, хороший мороз – вот было бы тогда хорошо! Потому что тогда все сугробы покрылись бы настом. А по крепкому насту бежится легко, по насту ты бы и один легко управился с добычей. А так, пока еще та оттепель, пока тот мороз…

Снег падает и падет. Тихо кругом. Смеркается…

А вот уже и ночь пришла, и ты опять всю ночь сидел, смотрел на небо, думал: не надо путать, мир – это не ямы, мир – это ночь, пустота и темнота, глаза должны привыкнуть к темноте, и это, собственно, все, что нам нужно в этой жизни.