Текст книги "Чужая корона"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Как можно, ваша милость! Да как бы только я его жизни лишил, так сразу б весь наш Край под воду и ушел! Опять здесь море было бы!

Вот что он, подлый хам, мне сказал! Ну хоть бы усом дернул бы, хоть бы прищурился. Ну ладно! И я говорю:

– Так, Ярома! Понятно! Тогда будем так. Вот я сейчас еду с князем Мартыном… Ну, до еще одного князя мы едем. А потом мы возвращаемся. И я нарочно до тебя заеду, и ты меня на старые вырубки сводишь и дашь мне жердь. И я того Цмока потыкаю. Ладно?

– Ладно, паночек, еще как ладно! – отвечает этот наглый хлоп, а после еще добавляет: – И я свое слово сдержу. А ты вернешься ли?

Ух, я, наверное, тогда весь почернел от гнева! Но после с собой совладал, говорю:

– Да, вернусь. А куда мне еще?

– Вот и добро.

– Добро, да не все. Что ты за стол вчера устроил, хам? Ты что, вот этого давно не пробовал? Или за усы тебя подвесить? Или что?

И что вы думаете? Га! Стал тот Ярома шелковый. И Яромиха забегала, и Яромята, откуда взялись, тоже шустрят по хозяйству. И вот уже накрыли стол. Смотрю – вот и дичина стала пожирней, и кувшины попузатей. Вот любота! Ну хоть ты и не уезжай!

Но дело есть дело. Быстро поели мы и быстро собрались, быстро поехали. Да, в шапках уже ехали. А что! Цмок, все слыхали, крепко спит. А нам нужно было в тот день очень много проехать. Вот мы и погоняли коней, погоняли, погоняли…

Но в пуще не очень-то разгонишься. Дорога узкая, мостки шаткие. А с мостков чуть соступил – и все, и засосет тебя вместе с конем, и не ищи тебя. И хоть и день, и снег кругом, а сумрачно, вверху ветки да ветки, и столько их там, что хоть они и голые, без листьев, а солнца через них все равно почти не видно.

А князь все торопит, торопит! Вот и перекусываем мы на ходу, к фляжкам да баклажкам тоже только на ходу прикладываемся. Князь говорит, надо спешить, сегодня ночью срок, нам сегодня ворота откроют, и это нам большая помощь. А так у них там семьдесят сабель, нам с ними днем не совладать. А тут ворота нынче ночью открывают, это значит, что вот какая удача сама нам в руки просится! А добычи сколько там, Панове!

О, добыча! Панам о добыче приятно послушать. Да и о потехе тоже. Едут паны, только о ней и говорят. А я молчу. О Цмоке думаю. Я говорил уже: не верю я в него. Я знаю, никакой это не Цмок, а это динозаврус, такой древний зверь. В былые годы их здесь было много. Раньше на них охотились, били их, били и почти всех перебили. Говорят, что и у нас под Купинками тоже был свой динозаврус, тоже людей, скотину жрал. Потом исчез куда-то. Должно быть, сдох от старости.

А Анелька в динозаврусов не верит. Она верит в Цмока. Только в совсем другого Цмока. Она говорит, что это никакой не лютый зверь, а такой высокий, стройный хлопец, ходит он в белой вышитой кашуле и играет на дудке-сопелке. Ходит по самой дрыгве. Если, говорит она, заблудишься и уже не знаешь, куда и податься, кругом топь да прорва, тогда нужно успокоиться, остановиться и прислушаться. Если у тебя чистая душа, то ты обязательно его, Цмокову, сопелку услышишь. И вот тогда смело иди на сопелку, на Цмока, иди, не бойся ничего, и очень скоро выйдешь цел и невредим. А особенно большая радость, если ты его на летний солнцеворот, на Русалочье Купалье услышишь. Тогда он, этот Цмок, клады показывает. И вот услышишь ты его, пойдешь за ним, и он тебя к кладу и выведет, и будешь ты тогда богат на всю жизнь. Но он не всем так помогает, а только добрым людям. А злых людей, наоборот, в дрыгву заводит, человек там вязнет и тонет, а он, тот Цмок, стоит над ним и на сопелке играет, играет, играет очень жалобно, словно прощается. Он же не злой, а это человек тот попался ему злой и жадный.

Вот какой Цмок у Анельки. И это понятно. Хлопам всегда хочется верить в то, будто есть у них всесильный и добрый защитник, вот они себе такого Цмока и выдумали. Я Анельке так всегда и говорил. Она тогда: а что паны? А паны, я ей так объяснял, паны, наоборот, верят в то, что есть у них на свете сильный, хитрый враг, не то что хлопы, и вот они с таким сильным врагом, Цмоком, и норовят силой помериться. Она тогда: а правда где? А правда, я ей говорил, в том, что Цмок – это редкое научное явление, иначе динозаврус. Ей такой ответ всегда не нравился, она на это говорила так: а если Цмока не было, кто же тогда нашу землю со дна моря поднял? Я говорил: Бог поднял, а кто же еще?! А она: не похоже на это, потому что, кабы нашу землю поднял Бог, так мы жили бы намного лучше, не хуже других. А я: и другие не лучше живут, я у других, ты же знаешь, бывал, и не остался же я там, а вот вернулся же! А Цмок – это не змей и никакой не хлопец, а динозаврус, такой зверь. Она тогда: а если это зверь, так почему ты тогда на него не охотишься? Боишься, что земля провалится? Я: ничего я не боюсь, и динозавруса тоже. Просто никто меня к нему не звал, а в чужих угодьях я без спросу не охотник. Вот я его и не трогаю.

Вот что я тогда Анельке говорил. А вот теперь Ярома мне пообещал, что отведет меня к его берлоге. А что! И пусть ведет! Интересно будет посмотреть!

Но это будет после. А поначалу, думал я тогда, нужно нам наехать на Сымонье и порубить там князя Федора и всех его панов. Вот то будет славное дело!

Однако еще прежде этого, ох, чуял я тогда, мне сперва та нищая старуха встретится. Да и пора бы уже было ей повстречаться! Вон уже как быстро темнеет! А ее все нет и нет, нет и нет. Вот уже и деревья все реже и реже пошли, значит, скоро будет опушка, а сразу за опушкой озеро, а на озере остров, а на том острове князь Федор со своими панами.

А где старуха, а?!

Вот что думал я тогда. И вот пока я все это думал, передумывал, уже совсем стемнело, а мы все никак не доедем. Пан князь Мартын шипит как змей, но в голос шуметь не решается. И то! Мы же ему не хлопы! И мы за ним не на добычу пошли, а единственно по своей панской ласке да по любви до потехи. Вот и гоним мы своих коней так, как мы того считаем нужным, по той пуще до того Сымонья. Ночь темная, луны еще не видно, на черном небе одни только звезды. Пора бы, говорим, быть маёнтку, сабли из ножен, говорим, уже сами собой так и лезут, так и лезут. Князь, где маёнток?!

А вот и он! Ш-шах! – пуща разом кончилась и расступилась, и выезжаем мы в поле, на берег. А дальше вниз, на озере, столбы из-подо льда торчат, это здесь раньше был мост. А теперь один только лед, белым снегом присыпанный. А дальше черная копна – это остров, Сымонов маёнток. Ни огонька на той копне. Значит, спит князь Федор со всем своим панством. Или же затаился. И то может быть, и другое. Ну да на то она и потеха, что кто-то обязательно сейчас потешится, а кто-то будет после лазать по кустам да там свою голову искать. Ат! Сразу и не угадаешь, что тебя ждет!

Но князь Мартын не сомневается. Подзывает он пана Богдана, пан Богдан выезжает вперед, достает из– под распахнутой полы уже запаленный фонарь и начинает им сигналить. Смотрим…

О! Дело доброе! С маёнтка отвечают, от ворот. И отвечают, что надо спешить. А то мы как будто будем медлить!

– Панове! – говорит нам князь Мартын. – Где ваши сабли?!

Ш-шах-шах-шах-шах! – повынимали сабли. Тогда Мартын уже кричит:

– Разом, Панове!

– Разом! Разом! – кричим.

И они разом с берега на лед, а там галопом разом к острову! Гик, топот, свист!..

А я чего? А вот того! Я только в стременах вставать, как вдруг…

Цоп! Чья-то рука мне повод перехватывает! И крепко так! И тянет на себя! Я глянул вниз…

Старуха! Та же самая! А сколько теперь силы в ней! Держит коня так, что тот даже не трепыхнется. Стоит как вкопанный, уши прижал. Да и мне тогда, честно скажу, ух страшно стало! Но все равно я важно, строго говорю:

– Чего тебе еще?

А она мне:

– Паночек! Подай старой бабе на лусточку хлеба!

Ат! Как это не вовремя! Наши уже пол-озера отмахали. Я тырц туда, тырц сюда, нашел и опять даю ей битый серебром. Между прочим, не такие и плохие деньги. А она не берет! Говорит:

– Паночек! А другой! А дай мне золотой! Тот, который у тебя в поясе спрятан.

Ат, думаю, ведьмарка распроклятая! Да у меня с собой и есть всего-то один золотой! Так что, его, что ли, отдать?!

А наши, вижу, уже к самым воротам подъезжают. А вот и луна показалась. А вот им и ворота открывают. Ат, думаю, гори оно все гаром! Лезу к поясу и рву его, где надо, достаю тот свой последний золотой, подаю его ей, говорю:

– Бери, бери, бабуля! Тут тебе будет и хлеб, и сало, и еще на много чего другого хватит. Ты только отпусти меня скорей!

А она не отпускает! Одной рукой так в повод и вцепилась. А второй берет тот золотой и начинает его пробовать на зуб.

А наше панство уже въехало в ворота! Сразу крик на маёнтке, топот, гогот! А вот уже и огонь побежал!..

А это что?! Ох, слышу, грохот несусветный! А вот еще громче гремит! А вот и треск, и скрежет! А вот уже на озере лед вздыбился! А вот из-подо льда, из черной ледяной воды, выскакивают вот такие вот три зверских головы! На длинных-длинных шеях. И они к острову! И это… Или этот… Или эти звери?.. Темно было, ага, ночь все-таки, да и перепугался я тогда!..

А это чудище огромное ш-шах! – и на остров прыгает! Брюхом прямо на княжий палац! А лапами за стены цоп! И начинает все это душить, мять и давить! И ох еще немо ревет! Остров трещит под ним, хрустит и ходит ходором! А после кр-рак! – переломился, развалился и вместе с тем страхоподобным чудищем пошел на дно! И сразу тишина. Нет ничего на озере! Только одна черная вода. А глянул в сторону – старухи тоже нет. Конь подо мной копытами перебирает, ушами стрижет. Да и мне тогда, честно скажу, ох как было не по себе! Но я с коня сошел и сбежал с берега на лед, подошел еще ближе, смотрю. Да, все точно, мне не привиделось – дальше только одна черная вода, а острова как будто никогда и не было. А тогда уже хорошо было видно, луна светила, небо было чистое. Я шапку снял, постоял, постоял. Потом вернулся, сел на коня и поехал обратно.

Ехал всю ночь, и еще утром ехал. Приехал к Яроме. Тот вышел меня встретить, придержал коня, я спешился. Он говорит:

– А ты, пан, быстро обернулся. Ну и как ваше панское дело? Славно сладилось?

– Да, славно, – отвечаю я ему, – уже куда еще славнее! Долго еще будут вспоминать. А вот теперь я,

как ты мне обещал, приехал на Цмокову берлогу посмотреть да самого его жердью потыкать. Веди меня на старые вырубки!

И он меня повел. Но, конечно, он меня сперва накормил, а потом я еще немного обогрелся, а потом мы уже сели на коней и поехали.

Ехали долго. Доехали до вырубок и там свернули налево, поехали к верхней дрыгве. Туда, где старая ольха, под которой, как все говорили, пан Михал лежит. Или под которой, как болтал Ярома, Цмок устроил себе логово. Едем, значит. Место там просторное, лысое, ничего там не растет, там далеко вокруг видно. И земля там крепко морозом схвачена, кони идут хорошо. Вдруг Ярома:

– Ой, пан! – говорит. – Смотри, ольха совсем криво стоит.

И точно. Та самая старая ольха, вижу, так сильно наклонилась, что как будто кто-то ее с корнем рвал, рвал, но так до конца и не вырвал. А так все как обычно там, Ярома так сказал. Да я и сам вижу, что тихо, пусто там. Вот только наши кони стали взбрыкивать, похрапывать, головами крутить. Но мы их крепко держим, едем дальше. Вот подъезжаем…

Нет, еще и не подъехали. Это мы еще за сотню шагов усмотрели: возле той самой покосившейся старой ольхи – огромная-преогромная яма! Саженей в двадцать шириной. То есть вокруг снег, снег, белым-бело, а там черная-черная яма! И тишина. И никаких следов вокруг. Ярома говорит:

– Я дальше не поеду!

А я:

– Нет, хлоп, поедешь! Ну!

Поехали мы дальше. Но шагов за двадцать до той ямы наши кони встали намертво. Ладно! Мы спешились. Я говорю:

– Ярома, готовь жердь!

А сам дальше пошел. Подхожу, смотрю в ту яму. Да, вижу, глубокая яма. Саженей в десять будет. И пустая. Только на самом дне как будто какое-то гнездо: коряги, ветки сложены и всякое такое прочее. Гнездо этак на двух – на трех быков, не меньше. А где сами быки? Где Цмок? Слышу, подходит Ярома. Вижу, он без жерди. Встал со мной рядом, смотрит вниз. Долго смотрит, потом говорит:

– А вон там, видишь, под корчами лаз? Это он туда ушел.

– Как ушел? – говорю.

– Ну, уполз, – Ярома говорит. – Он же, твоя милость, может ползать под землей, как крот. Сегодня здесь зароется, а завтра где-нибудь под самым Глебском вылезет.

– Э! – говорю. – Куда ты маханул! Глебск, это же вон где!

А Ярома:

– Ну и что? Это же его земля. Он в ней как хозяин. Земля это понимает и сама перед ним расступается.

Постояли мы, помолчали, потом я говорю:

– А чего это он вдруг посреди зимы взял да и проснулся?

– Да кто его поймет! – Ярома говорит. – Может, ему чего приснилось. А может, кто и разбудил. Ох, чую, будет этой зимой горя!

– Ат! – говорю.

Он замолчал. Потом мы еще немного постояли, уже молча, потом пошли к коням и так же молча поехали обратно. У Яромы я не задерживался. В тот же день дальше поехал, домой. И только уже там, дома, и то только одной Анельке, все как было рассказал. Ничему она не удивилась, только говорит:

– Так вот откуда эти деньги!

– Какие? – спрашиваю.

– А вот эти!

И достает три монеты: медный пятигрош, битый серебром и золотой чистый талер.

– Я их, – говорит, – вчера прямо здесь на столе нашла. Это старуха тебе твои деньги вернула.

– Зачем?

– Потом узнаем, – говорит Анелька.

И как она сказала, так оно потом и было.

Глава четвертая. БАСНОСЛОВНЫЕ ВРЕМЕНА

Меня зовут Сцяпан Слепой. Но это совсем не означает того, что я ничего не вижу. Будь я действительно лишенным зрения, как бы я тогда мог исполнять свои служебные обязанности? А я ведь, с Божьей ласки, состою главным смотрителем нашего университетского книгохранилища. Пускай себе чужеземные библиофилы сколько угодно твердят о том, будто бы наш Глебский университет мало чем отличается от их сельских приходских училищ, я все равно буду молчать в ответ, ибо мне никогда не придет в голову доказывать, что белое это белое, а не черное, как они пытаются уверить. Спорить с глупцами, разве я рожден для этого? Нет и еще раз нет. Моя стезя совсем иная. И это отнюдь не голословное утверждение. В его защиту я мог бы привести великое множество самых различных примеров, которые, в свою очередь, были бы подтверждены под присягой самыми уважаемыми моими соотечественниками, начиная с самого Великого князя. А что на это смогли бы возразить мне вышеупомянутые чужеземные библиофилы? Да ничего конкретного! А это означает…

Однако вернемся к началу. Итак, меня зовут Слепым. Но на остроту зрения я нисколько не жалуюсь. Если в окно светит полная луна, то я могу читать любую книгу, набранную самым мелким из ныне доступных

нам шрифтов. Злые языки утверждают, что это удается мне потому, что я будто бы помню наизусть все книги, имеющиеся в нашем университетском книгохранилище. Что ж, они близки к истине, я действительно достаточно хорошо осведомлен о содержании всех подотчетных мне книг. Но зато как они, эти мои недоброжелатели, были посрамлены, когда в прошлом году, на именинах великого крайского маршалка, я оказался первым в метании ножа в цель! Уж тут-то, смею вас уверить, мой книжный опыт никак не мог мне пригодиться!

Но все равно, даже после этого знаменательного случая я по-прежнему остался для них Слепым. Да, когда надо, я слеп! Я закрываю глаза на их глупость и невежество, на их дичайшие обычаи, бессовестную ложь, алчность, неумеренность в питье, непостоянство в убеждениях, на кровожадность, наконец. Но тогда я скорее Немой, нежели Слепой. Ведь я обо всем этом молчу! Да я вообще никогда первым ни с кем из них не заговариваю. И это идет вовсе не от гордыни, а просто я всякий раз сомневаюсь, а смогут ли они понять меня, вот я и молчу.

Иное дело, когда они сами обращаются ко мне. Тогда я сразу и охотно отвечаю им, невзирая на то, кто передо мной – простой поветовый подскарбий или же сам Великий князь, а чаще всего великий крайский маршалок. Этот последний особенно часто обращается ко мне в конце зимы, перед очередным приездом панов на Высокий Сойм. Дело в том, что великий крайский маршалок, как это вам, надеюсь, хорошо известно, в силу своих должностных обязанностей должен готовить проекты указов, которые Великий князь намеревается вынести на обсуждение Сойма. Вот тут-то, при подготовке указов, великий крайский маршалок и обращается ко мне за советами, а я всегда охотно помогаю ему: вспоминаю, какие подобные указы принимались у нас или в чужих землях сто или двести лет тому назад, или даже, если это надо, то и в куда более давние времена. Попутно я объясняю пану маршалку преимущества или же, напротив – если он того захочет, – слабые стороны вышеупомянутых указов. Бывают ко мне и вопросы касательно геральдики и этикета. Также нередко многие паны интересуются…

Но все-таки вернемся к самому началу, то есть к тому времени, когда, как говорят наши простые люди, Цмок поднял наш Край со дна моря. В последнее время среди той части нашего общества, которая считает себя образованной, все сильнее и сильнее укрепляется мнение, что всякие разговоры о том, что будто бы здесь когда-то было море, это сущий вздор. Однако не все так просто, как это им представляется. Наука располагает целым рядом фактов, которые упрямо наводят нас на мысль, что это якобы мифическое море не так давно действительно существовало. Под понятием «не так давно» я имею в виду времена примерно полуторадвухтысячелетней давности. Дело в том, что древние географы, проживавшие в ту баснословную для нас эпоху, в своих сообщениях о северных для них странах один за другим указывают на то, что на месте нашей державы тогда простиралось довольно обширное море.

Древним, конечно, можно не верить. В их географических трудах (а некоторые из них хранятся и у нас в университете) немало таких измышлений, которые не могут не вызвать улыбку у нынешнего даже мало-мальски образованного человека. Так, например, там нередко рассказывается о таких землях, в которых живут люди, питающиеся запахом яблок, или же о людях с собачьими головами, или же о муравьях размером с годовалую свинью, или о свирепом звере под названием «слонус», у которого вместо носа длинная и ловкая рука, а клыки размером с добрую посполитую саблю. Подобные примеры можно множить и множить. Но не будем смеяться над древними. Пройдет не так и много времени, каких-нибудь пять-шесть веков, и, я в этом нисколько не сомневаюсь, мы тоже станем удобной мишенью для тогдашних умников. Так что, дабы избежать насмешек потомков, не будем смеяться над предками. Лучше задумаемся над тем, что они нам сообщили.

Они сообщили нам о примерном местонахождении древнего моря. Других свидетелей, подтверждающих либо отвергающих данную точку зрения, у нас нет. Дело в том, что ни у нас самих, ни у кого из наших ближайших соседей никаких документальных свидетельств о той эпохе не сохранилось, ибо все мы тогда были – если уже были! – совершенно дикими, не имеющими письменности племенами. Так что от тех доисторических для нас времен у нас сохранились только совершенно баснословные простонародные сказания о Цмоке и о нашем первом князе Глебе. Этих сказаний несколько, однако они не слишком разнятся между собой, и поэтому мне будет совсем несложно свести их воедино и кратко, единственно для ознакомления, изложить их для вас. Итак, еще раз, с вашего позволения, вернемся к самому началу.

Начало было такое. Когда Цмок поднял нашу землю со дна моря, на ней ничего не было, кроме морской травы, которая очень быстро высохла, пожухла, и тогда весь наш Край стал представлять собой огромную, непроходимую, черную-пречерную дрыгву. Тогда не только люди, но даже звери и птицы не решались там селиться. Однако время шло, никто там ничего не сеял, там все само собой сеялось, от ветра, и понемногу, год за годом, а может, и век за веком, дрыгва заросла густой дремучей пущей, в которой развелось великое множество всякой летучей, ходячей и ползучей живности. Но люди еще не решались там селиться. Слишком топкая да ненадежная была там, то есть здесь, земля!

Да Цмок людей к себе и не приманивал. Ему вдосталь хватало дичи. Цмок жил себе припеваючи и очень радовался своей выдумке поднять дно морское и перетворить его в сушу.

А вот зато людям вокруг пуши с каждым годом жилось все голоднее и голоднее. А что! Все звери из окрестных пущ, они там называются «леса», перебегали в нашу, Цмокову, пущу, потому что здесь на них никто, кроме Цмока, не охотился. И птицы перелетали к нам, и гады переползали. Цмоку много было не надо, и потому в его заповедной пуще вскоре стало так много всякой, самой разной дичи, что окольные люди понемногу осмелели и стали нет-нет да и заглядывать сюда, и охотиться здесь на Цмокову дичь, а то и просто собирать Цмоковы грибы, орехи и ягоды или даже рубить Цмоковы деревья, рвать Цмоковы целебные травы. Цмоку это очень не нравилось, и он стал безжалостно охотиться на всякого зашедшего к нему человека, будь то хоть взрослый, хоть старый, хоть малый.

Но люди все равно ходили в пущу. А Цмок их жрал, и жрал, и жрал.

Правда, жрал он их только летом. А зимой он всегда крепко спал. Люди вскоре заметили это и стали еще с зимы готовиться к лету: они прорубали в пуще просеки, гатили гати, наводили мосты. Цмоку это очень сильно не нравилось! Как только наступала весна и Цмок просыпался, он первым делом топил все гати, рушил все мосты, а потом начинал охотиться на людей.

И люди тоже стали на него охотиться. Однако чем больше выходило на него охотников, тем больше он их жрал. Цмок любил жрать людей. Но особенно по вкусу Цмоку пришлись не люди, а кони. Потом они ему так сильно полюбились, что люди, приходя в пущу, специально приводили с собой коней – старых или охромевших – и отдавали их Цмоку на съедение, а он за это тех людей не трогал. Если, конечно, они не рубили его деревья и не вычерпывали его дрыгву. А вот охотиться на дичь Цмок разрешал. Он, видимо, совершенно справедливо считал, что живность у него в пуще плодится так быстро, что людям ее ни за что не извести, а вот зато саму пущу, дай им только волю, они могут очень быстро всю вырубить и высушить.

И вот так, с лагодной ласки, Цмок и окольные люди жили довольно долго. Цмок тогда был всем доволен: пуща его оставалась нетронутой и даже разрасталась все шире и гуще, и у него было много коней для еды, он жирел и маслился.

А вот людям такое не нравилось! Им уже хотелось пробраться в самую-самую середину Цмоковой пущи. Они были почему-то уверены, что там, в самой глуши, должен стоять большой золотой палац под серебряной крышей, а в том палаце якобы живет молодая и красивая чужинская королевна, которую Цмок околдовал и держит у себя в полоне. Если ту королевну, так говорили окольные люди, расколдовать, так сразу сдохнет Цмок, высохнет дрыгва, пуща станет проходимой и, главное, она вместе с королевной достанется тому, кто сможет все это сделать.

Сказать по совести, люди не очень-то верили в ту королевну. Еще меньше они верили в золотой палац с серебряной крышей. И тем не менее каждый год немало всякого народу уходило в пущу на поиски своего счастья и больше оттуда уже никогда не возвращалось.

И вот однажды пришел черед и нашему первому князю Глебу отправиться в пущу за той королевной.

Откуда он, этот Глеб, взялся, народное предание ничего не сообщает. И это понятно. Народу всегда все равно, откуда его пан родом. В сказании только говорится, что был пан Глеб молод, крепок и красив. Был у него добрый конь, была у него острая сабля, а больше ничего мы о нем не знаем.

Но это и неважно. Важно то, что вот мы наконец вернулись к самому началу. Так вот, было это в самую макушку лета, на солнцеворот, когда ночи самые короткие. Раным-рано утром сел пан Глеб на коня и поехал в пущу. Ехал весь день, с коня ни разу не слезал. Зверя не бил, птиц не ловил, хоть которые из них ему прямо на плечо садились. Он их тогда рукой сгонял. А гады под копытами шипели, но конь их тоже не давил, переступал. Грязь под копытами плыла, топь чавкала, дрыгва студнем ходила. Но не пожирала! А наступила ночь, Глеб и тогда с коня не слез, а взял захваченный из дому смоляк, зажег его, дальше поехал. Так и ехал он всю ночь, смоляком себе дорогу освещал. Топь его не проглотила, Цмок на него не кинулся. Ночь кончилась, и развиднелось. Глеб придержал коня, достал из переметной сумы сала, хлеба. Сала саблей отрезал, хлеба так, рукой отломил. Перекусил. После вином из баклажки запил, поехал дальше.

Так он еще день ехал, ночь, день, ночь. Зверя не бил, воды из тамошних криниц не пил, а ел свое и пил свое, домашнее, ночью палил смоляк, ехал все время напрямик и напрямик, по дрыгве. И не брала его дрыгва! Ехал, ехал – и выехал он! После третьей ночи на четвертый день, на самое раннее утро, только туман развеялся, сразу места пошли повыше да посуше, а вот уже и пуща расступается, и вот выезжает пан Глеб на поляну и видит…

Стоит там большой панский палац, правда, никакой не золотой, даже не каменный, а просто деревянный. И крыша тоже не из серебра, а тоже просто деревянная, дранкой крытая. Но зато на высоком тесовом крыльце сидит молоденькая панночка в несусветно дорогих и красивых одеждах и молча смотрит на него. Пан Глеб к крыльцу подъехал, спешился и говорит:

– День добрый в хату.

– Добрый день и тебе, – панночка ему отвечает.

Тогда он говорит, что зовут его пан Глеб, он такой-то и такой-то, он оттуда и оттуда, а уже только после спрашивает:

– А ты, панночка, тебя как звать?

– Янина, – она отвечает.

– А кого ты здесь сидишь ждешь?

– Отца родного жду. Он сейчас придет, я ему на стол накрою.

– А меня к себе за стол позовете?

– Не знаю. Это как отец решит.

– А кто он, твой отец?

– Богатый человек.

– Да, вижу, что не бедный, – пан Глеб соглашается. – Вон какая у него дочь-красавица!

– А я разве красавица? – панночка спрашивает.

– О, да еще какая! – пан Глеб говорит. – А если не веришь, так вот посмотри, – и достает из пояса и подает ей зеркальце.

Зеркала в ту пору были большой редкостью, а в пуще и вообще их никто еще не видел. Схватила панночка то зеркальце, стала в него смотреться. А пан Глеб дальше говорит:

– Это зеркальце теперь твое. Я тебе его дарю. Зачем мне оно?! А ты будешь в него собою любоваться. Краше тебя нет никого на всем белом свете. А твой отец, он кто такой?

– А мой отец, – говорит та панночка Янина, а сама от зеркальца глаз не отрывает, – а мой отец, он здесь главнее всех, он господарь всей пущи.

О, думает пан Глеб, вот оно что! Вдруг слышит – позади него шаги. Он оборачивается…

И видит – подходит к нему человек. Одет он очень просто, но все равно сразу понятно, что это никакой не хлоп, хоть он и без сабли. А так что еще о нем сказать? Да ничего такого особенного. Не высокий он, но и не низкий, не толстый, не худой. Гладко выбрит, усы небольшие, подковкой. Виски с сединой. Вот разве что глаза у него какие-то почти что желтые, и веки снизу вверх…

Но про эти веки странные пан Глеб только после узнал. А пока что просто видит – это просто человек. И этот человек у него строго спрашивает:

– Ты кто такой? Ты что здесь делаешь?

Пан Глеб еще раз говорит, что он пан Глеб, что он заехал в пущу, ехал, ехал и приехал вот прямо сюда.

– Зачем?

– Так захотел, – пан Глеб отвечает.

Ох, этому такое не понравилось! Он еще строже говорит:

– А знаешь ли ты, кто перед тобой?!

Пан Глеб:

– Да, знаю. Здешний господарь.

А тот:

– А звал ли я тебя сюда?

Пан Глеб:

– Если не звал, так я дальше поеду. Я же ехал не к тебе, а к Цмоку, – и с этими словами он кладет руку на седло и собирается садиться на коня.

– Га! – говорит тот человек. – Нет, подожди! Так не годится! – К Янине повернулся, говорит: – А ну иди живо собирай на стол! Не видишь, что ли, человек с дороги?! – А после пану Глебу говорит: – Сперва тебе нужно поесть, сил для дороги набраться. А Цмок, он никуда не денется. Пойдем! Гостем будешь.

Делать нечего, пан Глеб согласился. Вот заходят они в тот палац, садятся за широкий стол, Янина ставит им по миске жирной каши, по кубку хорошей наливки. Они едят. Господарь ест быстро, жадно, а пан Глеб не спешит, да еще то и дело на Янину поглядывает. А та все с зеркальцем играет, смотрится. Господарю это скоро не понравилось. Он ложку отложил и злобно говорит:

– Тоже нашла диковину! И в воду можно посмотреться.

А Янина в ответ:

– А где ты видел такую прозрачную, чистую воду? Разве у нас в пуще такая бывает?

А господарь ей:

– Ат!

Она и замолчала. А господарь тогда уже до пана Глеба:

– Так, говоришь, ты к Цмоку едешь, да?

Пан Глеб тоже ложку отложил и кивает согласно – да, к Цмоку. А господарь:

– А зачем тебе Цмок? Да и как ты его в пуще найдешь? Только, смотри, правду говори! Я лживое слово за три версты чую!

Вот пан Глеб ему и говорит, как есть: Цмока найти очень просто, у Цмока палац златостенный с серебряной крышей…

– Э, нет! – смеется господарь. – Это не так. Цмок живет в деревянном палаце. Я это точно знаю. Ну да ладно, это ложь не твоя, рассказывай дальше.

Пан Глеб и рассказывает: а в том палаце, в Цмоковом полоне, томится заколдованная чужинская королевна.

– Ат! – гневно восклицает господарь. – И опять ты не то говоришь. Та королевна уже пять лет как померла. Но от нее осталась дочь, тоже красавица.

Так он сказал и на Янину посмотрел. Пан Глеб тоже посмотрел. Та Янина сидит и не дышит, вот до чего ей тогда стало страшно. А господарь в усы недобро усмехнулся и говорит:

– Вижу я, ничего ты не знаешь. Наболтали тебе всякого, а ты во все это поверил. Ну а кто такой Цмок, ты хоть это знаешь? Какой он из себя?

Пан Глеб говорит:

– Цмок – это такой толстенный трехголовый змей на четырех крепких ногах. Разве не так?

– Ну, это когда как, – говорит господарь. – Цмок бывает таким. Но бывает и совсем другим.

– Каким?

– А ты посмотри мне в глаза!

Пан Глеб посмотрел. Глаза у господаря желтые-прежелтые, холодные-прехолодные, смотрят они пристально-пристально, веки змеиные его то поднимаются, то опускаются, то поднимаются, то опускаются, так и зовут к себе, так и зовут, так и сожрут сейчас, так…

Нет, не сожрал его Цмок – Янина тогда закричала:

– Нет! Нет!

И враз пропало колдовство. Пан Глеб головой встряхнул, дух перевел, пот со лба вытер и спрашивает:

– Так ты и есть Цмок?

– Да, – отвечает он. – Я Цмок. А это моя дочь. От той чужинской королевны.

Пан Глеб молчит. А что тут скажешь! И Янина молчит, глаза опустила. А Цмок (а это Цмок и был) говорит:

– Вот как оно все обернулось! Много сюда разных панов да хлопов приходило, но никто обратно не ушел, всех я сожрал. А тебя вот не смог. Такая, значит, у тебя судьба. Ну что ж, тогда пусть будет по-твоему. Отдаю я тебе пущу и Янину тебе отдаю, владей. Только смотри у меня! Ты мой порядок в пуще знаешь! Ну что, берешь?