Текст книги "В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г."

Автор книги: Сергей Снегов

Соавторы: Ольга Ларионова,Вячеслав Рыбаков,Александр Шалимов,Лев Куклин,Виктор Жилин,Игорь Смирнов,Александр Хлебников,Феликс Дымов,Галина Усова,Наталия Никитайская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

– А она что, врет в расчетах?

– Нет, но здесь блок прогнозов…

– А-а, ерунда. Ты им хоть раз пользовался? Готовь перемычку. Не понимаешь? Ну, кусок провода потолще. Концы зачисть…

– Ты хочешь закоротить весь логический узел?

– Подумаешь, у нее еще два резервных. Не дрейфь!

– Да, но они без блока прогнозов. Лучше дубльпост распотрошить. Там как раз все необходимое, я быстро перенастрою.

– Снять дублирование стажерского пульта? Ну, знаешь, придет же такое в голову!

– Будем управлять попеременно… Разреши?

– Да ну тебя. Ты, видать, с ума сошел.

– Смотри, командир, тебе решать, только не пожалеть бы потом.

– Не первый раз. И как видишь – живой!

Заноза какая! Все с подковыркой, с усмешечкой.

Да если б я всю жизнь дрожал над резервами моих кораблей, я б уже давно свихнулся. Конструктору – ему что? Ему лишь бы перестраховаться. Напихает защит, которым и сработать-то никогда не удастся. А я – я нет, я сторонник предельных возможностей. И людей. И механизмов…»

На сто семьдесят третьи сутки полета Мак сидел в кресле у дубль-поста и лениво забавлялся колоратором. Наава клокотала молча, наконец не выдержала:

– Оставь клавиатуру в покое.

– Жалко тебе? Такую игрушку создали, а человеку скучно.

– Поиграй в шахматы.

– Мне до тридцатого хода все твои ответы известны. Ты бы хоть для разнообразия отступала от оптимального варианта.

– Может, подиктуешь?

– Дневник? Какой смысл? Скоро третий том заполню, а читателей нет. Сенсация – «Пустые заметки о пустоте»!

– Тебе не угодишь.

– Наоборот, ты беспрерывно угождаешь, ты прямо-таки предвосхищаешь желания, как щедрый, но, прости меня, назойливый джинн. Иногда я чувствую себя не на корабле, а в заколдованном замке. Только привидений не хватает. Ты умеешь создавать привидения?

– Посмотрел бы на Эделя. Человек всегда при деле.

– Еще бы! Бездельники скорее прочих создают иллюзию занятости. Он перестелил пластик в помещениях, отхромировал трубопроводы. Теперь выжигает узорчики на переборках.

– Остаются астрономические наблюдения…

– Милая! Здесь прошли сто кораблей и двести практикантов. Каждой звездочке вымерен параллакс, поставлен спектрометр. Неужели что-нибудь неоткрытое на мою долю оставили?

– Но мы идем новым маршрутом.

– Который на целый гигаметр отстоит от старого? Да такое расстояние во Вселенной все равно что две соседние муравьиные стежки на Земле. Нет, лучше сотвори нам ужасненькое древнюсенькое привиденьице. В цепях и в саване. Сумеешь?

– Уже! – скучно заметила Наава. – Ты такое хотел?

Мак повернулся – и обмер. Левый экран неестественно и призрачно засветился, на нем проступили темные линии скелета, сидящего нога на ногу и этак небрежно покачивающего стопой. Ребра ритмично двигались – голый скелет отчетливо дышал.

– Тонкая работа. Приодела бы его, а? Неудобно…

В ответ колоратор Наавы запылал цветом опасности.

– Экраны отключены… Острый фон лезет…

У скелета отвисла челюсть.

– Постой. Так это не ты нарисовала?

Ну и ну! Значит, врезались в поток, пробило защиту, излучение сквозит через организм, и собственный рентгеновский снимок Мака ударяется в слепой экран. Повторяя движение стажера, скелет крутнулся, наклонился к обрезу экрана:

– Уровень радиации, быстро!

– Не могу. Зашкалило приборы.

– Что за бортом?

– Жесткие гамма-кванты.

– Фронт, направление, скорость – черт возьми, ты разучилась обращаться с цифрами?

– Токи в проводах щиплются… Помехи…

– Только этого не хватало! Сколько продержишься?

– Час. Или секунду… Помехи…

– Сними все сигналы. Законсервируй память. Оставь минимальное наблюдение.

– Отключаюсь.

Ой-ой-ой, и вправду смерть – лучшее лекарство от скуки. Рентгеновская звезда, как ее раньше не обнаружили! Радиация пронизывает корабль, грозит лучевой болезнью, а защита «Тополя» на рентгеновский диапазон не рассчитана. Что делать? Может, взять да и разогнать корабль? По касательной, под острым углом навстречу потоку, а? Единственный шанс – сложением скоростей поднять энергию соударения летящих от звезды частиц с усиленной лобовой защитой корабля. Это породит встречный ливень вторичного излучения, ослабит проникающую радиацию… Пожалуй, так. Но лучше посчитать…

Мак тронул блок прогнозов и недобрым словом помянул перемычку. Один-единственный шанс – и то не обсчитать. Придвинул губы к микрофону трансляционной сети:

– Эдель! Внимание, Эдель! Рентгеновское излучение прорвало защиту. Повторяю, излучение прорвало защиту. Пробую скачком преодолеть поток. Прими меры безопасности. Через двадцать секунд поднимаю перегрузку до шести «же». Эдель, прими меры…

– Подожди, Мак! Не смей этого делать! – раздался громовой голос из динамика. – Я сейчас…

Ах, ты, оказывается, в каюте!

– Прими аварийные меры безопасности. Форсирую реактор.

– Стой, Мак! Немедленно уберись от пульта!

– Даю отсчет. Пять. Четыре. Три…

– Стой же, соп… Я кому говор-рр-рррр…

Перегрузка заткнула ему рот.

На левом экране скелет человечка сгорбился, между ребрами часто-часто затрепыхалось сердце. Мак не знал, сколько прошло времени. Впадал в какое-то забытье, приходя в себя, смотрел в кроваво светящийся колоратор. Экранный двойник неуклюже повторял каждое движение, и Маку начинало казаться, что за ним следит призрак Эделя. Один раз очнулся от удивительной легкости. Подождал, пока рассеется перед глазами белая пелена. В пилотском кресле сидел Эдель в незашнурованном противоперегрузочном костюме. Локти и колени пилота были ободраны и в крови.

– Зачем… ты?!! – спросил он, не открывая глаз. Дыхание вырывалось со свистом, и голос был не его. – Непроверенный режим… Без расчета…

– А ты считал, когда тянул рулевую тягу?

– Какую… тягу?…

– «Оседлавший ракету»! Забыл?

Это сорвалось случайно, но Мак не жалел. Хотелось уязвить командира, напомнить легенду его жизни, намекнуть, что нельзя жить прожитыми легендами, что и его, Мака, подвигу тоже пришло время. Эдель открыл глаза, посмотрел на стажера.

– Дурак! – сказал он неожиданно окрепшим голосом.

Мак участливо прикоснулся к клавиатуре Наавы:

– Возрастает?

– На ноль три десятых в час.

Все правильно. Еще не пересекли ось потока.

– Эдель! Убежден, что поступил правильно. Спасение в скорости. Скорость сама создает против излучения дополнительную броню…

– Мне вбивали в голову – надо бежать, а не идти навстречу.

– Но это особый случай, всего не предусмотришь, Эдель. У реактора есть аварийный запас мощности. Давай, а? Еще примерно четверть часа…

– «Примерно»! – Эдель углом рта шумно втянул воздух, болезненно скривился, вытер ладонью кровь с прокушенной губы. – Меня за одно такое слово выгнали бы с корабля!

– Но, командир, мне не на чем посчитать. Поверь человеку просто так. Без формул.

– Дикий и опасный эксперимент. Никто никогда такого не ставил.

Упрямец! Раз не встречалось ему, значит, не существует! Эх, блок прогнозов, блок прогнозов! Сейчас бы график на экран – графику бы командир поверил!

Кривая для него важнее слова, цифра понятнее человеческого чутья. И ведь ничего не докажешь!

– Мы же ничем не рискуем, Эдель. Подумай о жизни, о корабле…

– Уж не знаю, не знаю, что было бы с кораблем, из перехвати я управление. Еще советовал распотрошить цепь дубль-поста!

– Сиди теперь на цепи да набирайся рентген!

Фраза опять вырвалась помимо воли Мака. Не владеешь собой, стажер, чувства меры не знаешь. Ох, быть буре! Но командир, как ни странно, не взорвался. Наоборот, торжественно выпрямился в кресле, снова сморщился, но сдержал стон.

– Вот что, стажер. За время полета ты показал глубокие знания, практические навыки, хорошую психологическую подготовку.

«Издевается», – подумал Мак.

– Считаю, ты защитил диплом на «отлично», и присваиваю тебе звание пилота. Поздравляю, пилот Радченко!

– Спасибо, – вяло отозвался Мак. Нашел старик время…

– Ввиду сложившейся ситуации пилоту Радченко предписывается занять биостат. Там тебя лучевая болезнь не достанет.

Удар оказался неожиданным. Мак бессильно пошевелил плечами, зачем-то пощупал пульс, расстегнул верхнюю пуговку комбинезона. На какое-то мгновение левый экран совместил два скелета: костлявая рука одного хватала за горло другого.

– Ты шутишь, Эдель? Ты не можешь так поступить… Я перестану себя уважать. Уйти в такую минуту – больше, чем трусость. А имея спасительный шанс – вообще преступление. Пособник убийства – вот кем ты хочешь меня сделать, командир. И некому на Земле узнать правду.

– Это приказ, Мак. Приказы не обсуждаются.

– А если я откажусь выполнять?

– Невыполнение приказа в критических условиях рассматривается как психическое расстройство. В кресле шприц с гипотонином. Я успею всадить иглу прежде, чем ты встанешь.

– Спасение через насилие. Очень красиво: командир пожертвовал собой, чтобы спасти стажера.

– Пилота, Мак.

– Пусть, пусть пилота, дело не в словах. Но ведь ценою жизни другого человека, понимаешь, Эдель? Мы можем спастись оба.

– Или оба погибнуть. Мне никто не давал права рисковать кораблем, доверенной мне жизнью экипажа.

– Боишься ответственности?

– Считай, что так, мне все равно.

– Риск уменьшится вдвое, если ты уйдешь в анабиоз, а я поведу корабль.

– Капитан покидает судно последним.

– Ты получишь такую возможность на Земле.

– Довольно болтать!

– Окрик при нехватке аргументов… Эдель!

– Я не люблю повторяться. Шприц!

– Ладно. Ты победил. Я займу биостат.

– Давно бы так. Слово?

– Слово. Только в каюту забегу…

– За портретиком? Молчу, молчу. В пару минут управишься?

В каюте Мак включил иллюминатор, взглянул на звезды. Чужие звезды! Подержал в руке впаянную в смальту карточку – хорошее девичье личико, согретое улыбкой, будто и сейчас, как когда-то давным-давно на Земле, она повторяла: «Разрешите, я вам помогу!» На обороте карточки круглые крупные буквы… Хорошо бы и вправду помогла. Помоги, милая, слышишь? Мак вызвал Нааву. Загорелся вкрадчивый зеленый глазок.

– Наава, слушай внимательно. Сейчас я буду в биостате. Эдель лично проверит каждую твою команду. Зажги индикаторы, раскрути стрелки, пусть все гудит и звякает, но автоматика анабиоза сработать не должна.

Мне надо выиграть пяток минут, чтобы вытащить из смерти этого упрямца…

– Камера герметична. Ты задохнешься.

– У йогов я выдерживал дольше. Договорились?

– Нет.

– Наава, речь идет о жизни и смерти, в которых ты ничего, не смыслишь. У меня мало времени для объяснений. Отвечай. Отвечай, прошу. Не хочешь разговаривать? Тогда дай схему биостата.

На экранчик, помедлив, выплыли решетки линий, символы обозначений. Мак пошарил глазами, что-то пошептал про себя.

– Закороти участки 1–4, 6-11 и… и 2-9-186…

– Мак!

– Все. Не обсуждать.

– Но я обязана просигналить о неисправности.

– Закороти и эту обязанность. Чао!

Он вышел из каюты. Придерживаясь за стенку, добрался до камеры биостата. Пол стал горбом – командир разворачивал корабль на прежнюю орбиту. Сам Эдель нервно похаживал по тамбуру.

– Думал, не придешь – опять уламывать. Ну, хороших снов и легкой биографии. Не прощаешь? И там, вероятно, не простят.

– Видишь, тебе Земля нужнее.

– Старый спор сравнительной ценности опыта и молодости. Передашь, что я всю жизнь играл не свою роль. Я никогда по-настоящему не был героем.

– Решил напоследок им стать?

– Не начинай сначала, мне поздно переучиваться. Прощай, Мак. Шутка сказать – последний полет…

Обменялись тремя традиционными поцелуями. Мак крепко пожал командиру руку, защелкнул за собой створку камеры. Теперь быстро на пол-пару асан на нижнее дыхание он успеет прежде, чем приступить к кумбахе. Раз, два, три, четыре. Сердце. Легкие. Мозг.

Пульс. Задержка. Он никогда не делал ее так сразу, без разминки. Полная неподвижность, и тишина, и пульс, пульс, пульс, пока все на корабле не успокоится и Эделю не надоест отдавать Нааве противоречивые команды. А через десять-пятнадцать минут…

Через пятнадцать минут Мак входил в рубку. Перегрузка была обычная – полтора «же». И только вставший дыбом пол говорил о маневре. Эдель сидел за пультом, подперев голову одной рукой, прижимая к себе четырехгранную бутылку другой. Пахло спиртом. Мак бесцеремонно встряхнул его, перетащил в свое кресло.

– А-а, Мак, – бессмысленно забормотал Эдель. – Я знал, что придешь, ты настырный! Друзья познаются… Слушай, ты чего здесь?

– Приди в себя, Эдель. Пожалуйста. Сейчас тебе будет плохо. Очень плохо. Давай зашнурую костюм. Да не тычь рукой, вот рукав. Так. Теперь поддув…

– Э-э, ты думаешь, я пьян? Я не пьян. Смотри, совсем не пьян. Слушай, почему ты все-таки здесь? Я же тебя уложил… положил в би… биостат…

– Сиди прямее. Не заваливайся.

Мак, покачав головой, перевел рычаг, поднимающий стержни реактора. На Эделя было жалко смотреть. Он задыхался. Щеки обвисли. На запрокинутой шее набухали жилы. Кровь тяжелела, тяжелел в крови растворенный спирт.

Пять, шесть, восемь «же». Все. Предел. Больше Эделю не выдержать. Мак включил вентилятор, приказал Нааве ввести пилоту виттус и адреналин. Он уже жалел, что не отвел его в биостат.

– Наава, если станет хуже, снимай перегрузку.

Ему и самому становилось нехорошо – сказывалась кумбаха. Глаза застилало тенью. По телу прошли спазмы, как от удушья.

Потом были провалы памяти. Мак не смотрел на часы. Скелет на экране начинал меркнуть. Эдель стонал.

Пылающий колоратор Наавы толчками приближался к креслу и удалялся. Где-то у ноги шипел, подтравливая, воздух. Внезапно наступило облегчение. Эделя приподняло над креслом, как всегда при невесомости. Мак снял с него противоперегрузочный костюм, омыл лицо и руки из той же бутылки.

Реакция у Эделя была отменная. Он открыл глаза, обвел внимательным взглядом рубку. Потрогал бутылку, презрительно усмехнулся. Увидел карту курса, брови его удивленно полезли вверх.

– Опять?

– Эдель!

– Молчать! Больше эти штучки не пройдут.

– Но пойми…

– Пилот Радченко! За нарушение приказа отстраняю вас от вахт на все время полета. Немедленно покиньте рубку!

– Черта с два! – Мак бросился в пилотское кресло, поискал рукой грушу шприца. – Сейчас я тебе… двойную дозу!

Невесомость вносила свои поправки – Эдель воспарил с сиденья на долю секунды раньше. Мак зажмурился и потянул рычаг реактора. Пилота швырнуло в стену рубки, но он схватился за подлокотник и, распластанный почти горизонтально, уперся плечом в рукоять рычага. У Мака не хватило духу отодрать от подлокотника сухую кисть, на которой многочисленные перегрузки вывели синие узоры жил. Он резко разжал ладонь, поддержал падающего пилота и потащил к биостату, сбив по дороге рычаг на два деления от нуля. Эдель вывернулся, боднул головой в живот. На мгновение Мак остолбенел, ловя ртом воздух. Невесомость мягко опрокинула его, и старик завис над ним, стиснув кулаки, готовый к защите попранных командирских прав.

Мак оттолкнулся от пола, сгреб пилота в охапку, отбросил к стене. Отдача швырнула и его самого, он ударился о пульт, ощупью нашел рычаг. Толкать было неудобно, но он толкал, толкал и смотрел, как Эдель тяжело переворачивается, как перегрузка распрямляет его тело и не может распрямить, повторяя изгиб стены. Но пилот упорно отклеивается и ползет, трудно и дико ползет к креслу, дотягивается до рычага… Мак люто ненавидел его лицо – сведенные болью глаза, обвисшие мокрые усы, струйку слюны пополам с кровью, бегущую из уголка рта. А заодно и Космос, и дурацкий полет. Старик наваливался изо всех сил и все же уступал, уступал миллиметр за миллиметром. Потом снова наваливался, рывком переводил рукоять. Внезапная остановка двигателей еще усиливала инерцию, дергающую оба человеческих тела у пульта, пока Мак снова сгибал старика.

Корабль то бросался вперед, то резко сбрасывал ускорение. От смены перегрузок и невесомости разламывалась голова. Реактор взревывал. Сирена выла беспрерывно, не успевая давать отбой.

Вдруг Эдель выпустил рычаг, шагнул чуть влево, кулаком ударил Мака в подбородок и тотчас ребром ладони по горлу. Лак потерял сознание и не рухнул, лицом вниз лишь потому, что вновь наступила невесомость. Тем страшнее выглядели его запрокинутая голова, до белизны стиснутые на рукоятке пальцы, валящееся набок тело.

– Молокосос! – Старик всхлипнул. – Какой молокосос! Да тебе и не снилось то, что знаю я…

Он сидел в кресле и ни о чем, ну совершенно ни о чем не думал. Головокружительная легкость гуляла по организму. Сквозь закрытые веки резались багровые сполохи колоратора. Все было бы в общем хорошо, если б не сухая трескотня дозиметра. Мак не подавал признаков жизни. Он с трудом уселся у стены, ощупал горло.

– Как это называется?

– Каратэ.

– Спасибо. Запомню.

– Больно?

Мак, не отвечая, прислушался, сосредоточился.

– Что там гудит?

– Дозиметр.

– Нет. За ним. Наава, очнись!

Еле-еле, по искорке, оживился один фасеточный глаз. Тяжелый радиошорох пополз по рубке. Казалось, Наава задыхается.

– Слуш-ш-шаю…

– В чем дело?

– Реактор выходит на неконтролируемый режим.

– Почему?

– Обломился стержень… Поглотитель нейтронов… Цепная реакция…

– Можно что-нибудь сделать?

– Не знаю… Я уже все перепробовала… Помехи…

– Немедленно соберись и скажи хотя бы срок.

Наава шумно вздохнула и выдала на все шкалы тикающую цифру 40. Эдель сидел сгорбленно, отрешенно, будто и не слышал ничего.

– Отключайся, – сказал Мак. – Скис, командир?

– Теперь нет командира. И экипажа больше нет. Есть корабль, ожидающий взрыва.

– У нас в запасе сорок секунд.

– «Сорок секунд подвига». Это у меня уже было. Все было!

– Катапультируй реактор!

– Я устал, так устал. Лучше сразу. Прости, Мак…

– Взаимно.

Старик поднял голову, осмотрел рубку:

– Ничего не будет. Ни нас. Ни тебя.

– Отсюда полета без двигателей лет сто, – равнодушно сказал Мак. – Сколько ты уже отхватил рентген? И сколько еще получишь? Ни ты, ни я не долетим…

– В твои двадцать я бы тоже колебался… Боишься?

– Смерти? Вряд ли. Памяти боюсь. И одиночества, если кто-нибудь из нас… первым…

– Остается семь секунд…

– Ты прав. Сто лет. Лучше сразу. Так надежнее…

– Тогда еще раз прости.

Эдель поднял руку и изо всех сил вдавил красный рубильник. Корабль вздрогнул. Мак ярко, словно в учебном фильме, представил себе, как ропатроны катапультирования вырвали реактор из корпуса «Тополя».

Далеко-далеко в пространстве загорелась ослепительная звезда.

В салоне в мертвом безмолвии оскалился потухший колоратор.

…Наава молчала долго, очень долго, гоняя беспокойные искорки в глазах, посвечивая самыми задумчивыми цветами своего спектра – сиреневым и фиолетовым.

– Не понимаю я истории «Тополя». Хоть всю логику меняй – не понимаю.

– Считалось, у тебя повреждена память. Кроме отчетного кристалла ты показала на выходе нули. Зачем?

– Вот вопрос, от которого тоже можно свихнуться. Он не имеет конечного решения.

– Ты боялась открыть тайну?

– Люди не очень были склонны ее узнать. Они не спрашивали. Тайна должна была умереть во мне.

– Что же изменило твое желание взбунтоваться? Одиночество замучило? Или от приятного обращения растаяла?

Размышляя вслух, я привычно запустил в волосы сцепленные пальцы рук, машинально подергал ими, словно бы пробовал прочность шевелюры. Наава просветлела, налилась ласковой голубизной.

– Чистая случайность. Как и вся история «Тополя». У него был тот же жест…

– У кого, Наава? У Мака? У Эделя?

Она не ответила.

– Осталось самое существенное. Их последние страницы…

– Да, но я бы не хотела…

– Теперь? Когда все рассказано? Почти все?

Наава прищурилась, ослабив сигнальные огоньки.

– Хорошо. Хотя это не совсем совпадает…

– С их дракой из-за биостата? Брось, не мучайся. Впрочем, я и без тебя процитирую две-три мысли из тех, на которых оба прекратили вести дневники. А ты подкорректируешь. Согласна?

Глядя на Нааву в упор, я напряг воображение. После всего услышанного угадывать было нетрудно. Мак наверняка думал что-нибудь вроде: «Старик заслужил право вернуться любой ценой. Жаль, не хватило хитрости насильно заставить его жить. За одно то, что мы теперь можем там, на Земле, мы в вечном долгу у стариков. Героям всегда тесновато среди людей. Может, поэтому они вперед и протискиваются?» Эдель? Ну, Эдель еще проще. Приблизительно так: «Мальчик. Зеленый занозистый мальчик. Но храни, Земля, своих сыновей – какой талант! Имей я даже две жизни – обе, не задумываясь, отдал бы за такой вот полет, только со счастливым концом. Странно, даже души спасать надо умело. Потому что скучно предложенная помощь может привести к смерти. Неожиданный парадокс жертвенности – напрасная жертва. В шахматах это называется "некорректная жертва"…»

– Я не очень нафантазировал?

– Поразительно близко к их настроению и даже к тексту. Я в вас не ошиблась.

– Ты еще выбирала, кому открыться? Спасибо.

– Но зачем тогда все? Зачем?

– Трагедия благородства. Каждый слишком стремился спасти другого. И чтоб обязательно пожертвовать собой. К сожалению, оба были правы. Если б хоть один ошибался! Или хотя бы их намерения лежали в противоположных плоскостях…

– Неужели ничего нельзя было сделать? Они надеялись. До конца.

– Взрыв реактора отбросил корабль на непредсказуемую орбиту. Искать пассажирскую капсулу – молчаливую, без реактора – мы тогда не умели.

– Вот я и говорю: вы, белковые, никогда не отличались быстродействием.

– Но и ты при всем твоем быстродействии не смогла им помочь. Разве не так, кристаллическая?

– Ах, у меня разыгрался ревматизм – провода щиплет. И я ничего не понимаю.

– Неудивительно. Это можем понять только мы, люди.

Наава коротко моргнула, точно от боли сморщилась.

Потушила глаза. И опять в ней проглянуло бесконечно усталое скорбное лицо.

…Шумит серебристой листвой в парке тоненький пирамидальный тополек. Я посадил его в тот день, когда два мощных гравибуксира доставили на Землю изъеденную временем пассажирскую капсулу.

Посадил в честь прадеда, которого ни разу не видел.