Текст книги "В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г."

Автор книги: Сергей Снегов

Соавторы: Ольга Ларионова,Вячеслав Рыбаков,Александр Шалимов,Лев Куклин,Виктор Жилин,Игорь Смирнов,Александр Хлебников,Феликс Дымов,Галина Усова,Наталия Никитайская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

Глава третья

Замысловатым ключом я открыл дверь и присвистнул.

Квартира была разгромлена, причем громили ее долго и тщательно. Мебель не просто сокрушали, а предварительно разбирали на части и каждую часть ломали отдельно. Пружины дивана были выдраны и разбросаны. От люстры осталось белое растоптанное пятно. Книги, вероятно, сначала разрывали по корешку, а потом рассеивали страницы. Обои висели печальными языками, открывая ноздреватую штукатурку. Кухонный агрегат был превращен в груду мятого металла.

Такая работа требовала громадного времени и сил.

Она вызывала уважение.

В одной из комнат точно посредине стояла совершенно нетронутая низкая лакированная тумбочка. На ней лежал лист бумаги – странно аккуратный среди разгрома. От руки, печатными буквами, крупно было написано одно слово: «Убирайся». Вместо подписи стоял значок – полукруг с поперечными черточками.

Я сел на тумбочку. У меня было несколько версий.

Первая – здесь всем представляют квартиры в таком виде. Эта версия была удобна тем, что разом все объясняла.

Версия вторая – хулиганство. Версия третья – маньяк. Версия четвертая… Версия пятая… Версия сто сорок шестая – звездные пришельцы. Изучали земную жизнь.

В комнате тяжело вздохнули. Это вздохнул я. Я знал, что мне сейчас предстоит, и заранее не радовался.

Но делать было нечего. Я разделся, повесил одежду на сохранившийся гвоздь и принялся за работу.

Обыск занял ровно три часа. Я перемазался в известке, в машинном масле, разодрал себе локоть. Сильно мешало стекло под голыми коленями. Но в итоге через три часа я положил все на ту же тумбочку два серых тонких кружочка с острием для втыкания – наподобие кнопки.

И, глядя на эти два высокого класса, сверхчувствительных дистанционных микрофона, я вдруг понял, что ни одна из версий не подходит.

Разве что первая и сто сорок шестая.

Я оделся и поехал в Дом.

Дом стоял на тихой зеленой улице. Вход в него украшали шесть колонн, по которым, ослепительно вспыхивая, бежали вверх хохочущие и плачущие лица, встающие на дыбы кони и написанные разноцветными буквами короткие и загадочные слова.

Я не сразу понял, что это афиши.

Навстречу мне вывалилась стайка молодежи – все в радужных куртках, в рубашках, рисунок которых менялся в зависимости от освещения. Шли, будто плясали, высоко подпрыгивая. У девушек при солнце светилась на губах золотая помада. Одна из девушек, оступившись, упала на колонну – та лопнула с печальным звоном, обнажился блестящий решетчатый круг в асфальте. Все захохотали. Упавшая вскочила – визжа, повисла на высоком парне. Над кругом задымился голубой туман – колонна восстанавливалась.

С некоторым сомнением я потрогал свой галстук, но потом подумал, что для инспектора строгий и чуть старомодный вид даже обязателен.

На этаже, где помещалась администрация, народу оказалось неожиданно много. Сновала та же молодежь.

Все – танцуя. Меня обтекали, как столб. Друг друга они тоже не замечали. На гудящих воздушных карах проплыла пустая рама для мнемофильмов. Ее поддерживали двое мужчин в синих халатах. Бородатые ребята – по пояс голые, лоснящиеся – делали лепку на стенах. Пена из декорационных фломастеров застывала, образуя причудливые узоры.

У двери с надписью «Дирекция» невероятно тощий, изнуренный человек размахивал, как ветряк, руками.

Одет он был наподобие новогодней елки – цветные тряпочки, бляшки, зеркальца; просвечивали желтые ребра.

Его собеседник пятился на коротких ногах.

– Нет, нет, нет! – фальцетом кричал тощий. – Я не позволю! Никаких драконов – ни трехглавых, ни огнедышащих! Сугубый реализм. Учтите это! Я так вижу.

– Витольд, – пытался говорить собеседник, – ну совсем маленький дракончик. Вроде ящерицы. Пусть себе летает…

Тощий его не слушал:

– Ни драконов, ни ящериц, ни морских змеев. Запомните! – И потряс пальцем перед носом толстяка. Тот воззвал:

– Бенедикт, хоть ты скажи…

Третий участник разговора – высокий, громоздкий, сонно прикрывая веки, думал о своем.

Тощий застыл с пальцем у носа.

– Ни одной запятой не дам переставить. Все. Я сказал! – высокомерно уронил он и пошел по коридору, вихляя всем телом.

– Могу я работать в таких условиях, Бенедикт? – возмутился толстяк.

– М-да… – подумав, изрек высокий. Заметил мой взгляд: – Вы ко мне?

Я предъявил удостоверение.

– Вот, очень кстати, – сказал высокий. – Инспектор из Столицы. По вопросам культуры.

– От сенатора Голха? – растерянно спросил толстяк.

– Не только. Возникла необходимость общей инспекции, – туманно ответил я.

– Боже мой, это же нелепо! – Толстяк всплеснул руками. – Какой инспектор? Зачем нам инспектор? Я вчера говорил… Он ни словом не обмолвился об инспекторе.

– Герберт, – предостерегающе сказал высокий. – Инспектор разберется сам. – Повернулся ко мне: – Разрешите представиться, директор Дома, Бенедикт. Вежливой улыбкой поднял верхнюю губу, показал крепкие зубы. – Наш финансовый бог-советник Фольцев.

– Очень, очень приятно, – сказал советник. По лицу его было видно, что он испытывает совсем другие чувства.

– Как здоровье сенатора? – заботливо спросил директор.

– Неплохо, – отрезал я.

– Как же так… – растерянно начал советник.

Директор его перебил:

– Прошу вас. – Указал на дверь, распорядился: – Герберт, пришли Элгу.

В кабинете он усадил меня за обширный стол-календарь, испещренный множеством пометок.

– Итак, господин Павел?

– Может быть, без господина? – предложил я.

– Отлично, – сказал директор. – Я для вас просто Бенедикт.

– Меня интересует ваш Дом, – сказал я. – Хочется познакомиться поближе. Гремите.

– Да. Дом у нас замечательный, – сказал директор. – Уникальный Дом. К нам приезжают специально из других стран, чтобы принять участие в Спектакле. Знаете, в Италии есть фонтан Грез: если бросишь туда монетку, то обязательно вернешься. Так к у нас. Кто хоть один раз участвовал в Спектакле, тот обязательно приезжает еще.

Директор все время улыбался, а глаза его оставались холодными. Мне это не нравилось. Он вполне мог оказаться фантомом. Впрочем, торопиться не следовало.

Фантомом мог оказаться кто угодно. Даже я сам.

– Разумеется, это далось не сразу, – сказал директор. – Кропотливая работа. Пристальное изучение вкусов молодежи. Ее духовного мира. Вы знаете, у молодежи есть свой духовный мир! Что бы там ни писали каши социологи!

Мне очень хотелось прочитать записи на столе. Такие торопливые пометки – для себя – могут сказать многое. Но директор как бы невзначай нажал кнопку, и поверхность очистилась.

– Чрезвычайно интересно, – сказал я.

– Мы ведь не просто копируем историю, – еще доброжелательней сказал директор. – Мы воссоздаем ее заново. Разумеется, в чем-то отступая от действительности, но в рамках. Иного я бы и не допустил. – Он поднял широкие ладони. – Какой смысл рассказывать! Сегодня у нас сдача нового Спектакля. Надеюсь, вечер у вас свободен?

– В какой-то мере, – сказал я, не желая себя связывать.

– Обязательно приходите! – с энтузиазмом воскликнул директор. – Мы делаем восемнадцатый век. Морское пиратство. Я распоряжусь, чтобы вам оставили марку.

В это время в кабинет вошла светловолосая женщина, очень симпатичная.

Директор обрадовался:

– Элга! Наконец-то! Познакомьтесь. Павел – Элга. Она как раз занимается этой… культурой.

Элга обещающе улыбнулась. Ее короткая юбка едва доходила до середины бедер, декольте на блузке располагалось не сверху, а снизу, открывая живот и нижнюю часть груди.

– Элга вам все покажет, – сказал директор. – Тем более что она специалист. А меня извините, Павел, Спектакль. Ни одной свободной минуты.

– Буду рад, – ответил я, поднимаясь.

– Пойдемте, – сказала Элга и посмотрела на меня многозначительно.

Я поймал взгляд директора – тоже многозначительный, мужской. Очевидно, предполагалось, что теперь новый инспектор поражен в самое сердце. Они не знали, что я год работал в Скандинавии среди «вольных фермеров» и видел не такое.

В коридоре топтался мрачный парень в синем халате. Увидев директора, он произнес инфракрасным голосом:

– Бенедикт…

– Я уже все сказал, – недовольно ответил директор.

Парень посмотрел на Элгу, потом с откровенной ненавистью на меня и высказал свою точку зрения:

– Ладно. Монтировать камеру – Краб. Записывать фон – Краб. Ладно. Вы Краба не знаете. Ладно. Вы Краба узнаете.

– Я занят, – сдерживаясь, сказал директор.

Парень напирал грудью.

Я хотел послушать этот захватывающий диалог, но Элга увлекла меня вперед. Мы прошли мимо бородатых ребят, занимающихся лепкой. Один из них коротко свистнул и сказал довольно явственно:

– Элга опять повела барана.

Бараном был, конечно, я. Я спросил:

– Кто это?

– А… художники. Хулиганят – непризнанные гении. – Элга фыркнула. У нее это получилось на редкость привлекательно.

– Нет, этот парень с лицом гориллы.

– И верно, похож. – Она легко рассмеялась. – Это Краб, мнемотехник. Странный какой-то парень. Все время что-то требует. Бенедикт устал с ним.

Я оглянулся. Мрачный парень весьма агрессивно втолковывал что-то директору. Тот, морщась, кивал.

Вид у него был затравленный. Бенедикт действительно устал.

– Что бы вы хотели осмотреть? – спросила Элга.

– Элга… а дальше?

– Просто Элга.

– Просто Павел. Я бы хотел осмотреть как можно больше.

– Благодарю. – Она прямо-таки обдала меня синевой. Я подумал, что радужка глаз у нее подкрашенная. – Все-это очень много, Павел. Может быть, мы сначала посидим где-нибудь, Павел?

Мое имя таяло у нее во рту.

– Сначала, может быть, все-таки посмотрим? – сказал я.

Элга пожала плечами:

– Вот, например, режиссерская. Там готовят сегодняшний Спектакль.

Режиссерская представляла собой громадную комнату без окон. Под светящимся потолком были развешаны десятки волновых софитов для стереоокраски, а в центре на беспорядочных стульях сидели пять или шесть человек. Режиссер, похожий на елку, жестикулировал. Сбоку от него я увидел Кузнецова. Гера задумчиво курил. Он то ли не обратил внимания на открытую дверь, то ли сразу сориентировался и «не узнал» меня.

По легенде мы были незнакомы.

Больше я ничего заметить не успел. Режиссер повернул к нам изъеденное до костей лицо, закричал, срываясь.

– В чем дело?! – И, не слушая объяснений: – Я занят, занят, занят! Сколько говорить – я занят!

Элга закрыла дверь, словно обожглась.

– Сдача Спектакля, – смущенно пояснила она. – Витольд всегда так нервничает…

Я промолчал. Я думал: как хорошо, что в паре со мной работает Кузнецов. Спокойный и рассудительный Гера Кузнецов, на которого можно положиться при любых обстоятельствах.

Элга провела меня в техотдел. Я не разбираюсь в голографии и тем более в волновой технике, но, по-моему, оборудование они имели первоклассное, выполненное в основном по специальным заказам. Несколько агрегатов устрашающего вида были, как пояснила Элга, сделаны своими силами в собственных мастерских.

Потом мы ознакомились с секцией танца. Ею руководила энергичная женщина средних лет, двигавшаяся с пластикой, которая дается годами упорных тренировок. Она толково ответила на мои не слишком вразумительные вопросы. Элгу не замечала – принципиально.

Там же, в зале, в толстом прозрачном кресле, возведя черные глаза к потолку, полулежал парень в шикарном тренировочном костюме – затягивался тонкой, как спица, сигаретой, выпуская зеленый дым. Парень даже не глянул на нас, но сигарета замерла в воздухе, и я понял, что он слушает разговор самым внимательным образом. Выходя, я равнодушно обернулся и поймал его мгновенный, пронзительный, сразу погасший взгляд. Мы словно сфотографировали друг друга.

Вообще Элга оказалась неплохим гидом, особенно когда забывала о своей задаче – прельстить инспектора из Столицы. Я искренне интересовался ею, а когда интересуешься искренне, то рассказывают много и охотно. В результате я узнал, что ей двадцать семь лет, что она не замужем – все попадались какие-то хухрики, что она хотела бы иметь самостоятельную работу, а ее держат ассистентом, что она давно бы ушла, если бы не Спектакли, что все в Доме держится на Витольде, что директор и Витольд ненавидят друг друга, но почему-то работают вместе, хотя давно могли бы разойтись, что Элге приходится выполнять некоторые особые поручения – какие, она не уточнила, – и в результате многие относятся к ней плохо.

Все это в какой-то мере дополняло картину, но ничего существенного не проясняло. Элга была очень мила, и мне приходилось ежесекундно напоминать себе, что фантом, пока не включена программа, ничем не отличается от обычного человека.

Кроме того, у меня не выходил из головы погром в моей квартире. Погром означал одно – я засветился.

Сомнений не было. Но каким образом это могло произойти, если я приехал в город только вчера и о моем прибытии знали три, от силы четыре человека? И потом.

Если ставить микрофоны, то зачем громить квартиру, а если громить квартиру, тогда и микрофоны ни к чему.

Получалась какая-то ерунда.

Из-за двери слева донесся сдавленный хрип. Так хрипят загнанные лошади. Я посмотрел на Элгу. Она пожала плечами. В маленькой, похожей на кладовку комнате, где стояли рулоны бумаги и высокие бутылки коричневого стекла, угрюмый Краб, оскалясь, стиснув квадратные зубы, душил зажатого в углу советника Фольцева. Тот уже посинел, вывалил язык. Слабыми, пухлыми руками рвал кисть, сдавившую горло.

– Отпустите, – сказал я.

Краб повернул заросшее лицо:

– Чего?

– Вполне достаточно.

– А ну исчезни! – рявкнул Краб.

– Я ведь могу вызвать полицию, – сказал я. – Есть двое свидетелей.

Отпущенный советник кашлял, давился слюной, сгибался, насколько позволял круглый живот. Лицо у него из синего стало багровым. Вдруг замахал руками:

– Оставьте нас! Пожалуйста! Я вас прошу!

И опять согнулся, выворачивая легкие в кашле.

Мы пошли дальше. Я деликатно молчал. У Элги был такой вид, словно ее осенило.

Я спросил:

– Может быть, я вас задерживаю?

– Нет, нет…

Мы спустились в библиотеку.

Библиотека располагалась в подвале. Светился матовый потолок. Уходили вдаль деревянные стеллажи.

Было очень тихо, за барьером у раскрытой книги сидела девушка с таким печальным лицом, словно всю жизнь провела в этом подвале.

Элга меня представила.

– Анна, – сказала девушка. Она была в сером платье с белым кружевным воротничком – как в старом фильме.

– У вас, наверное, много читателей? – спросил я.

И мне вдруг стало стыдно за свой бодрый тон.

– Нет, – сказала она, – почему же… Сейчас мало читают, больше – видео. А с тех пор как начались Спектакли – тем более.

Я перевел взгляд на раскрытую книгу.

– А я привыкла, – сказала она. – С детства читаю.

Это отец меня приучил.

Элга фыркнула. Теперь мне это не показалось привлекательным. Я смотрел на Анну. Она смотрела на меня. Я спросил о чем-то. Она что-то ответила. Элга начала нетерпеливо пританцовывать.

Послышались шаркающие шаги.

– А вот и папа, – сказала Анна.

Из-за стеллажей появился старик в вельветовой куртке, поправил старинные роговые очки.

Мы немного поговорили. Я сильно спотыкался, вдруг забыв, какие вопросы должен задавать инспектор. Кажется, этого никто не заметил.

Старик любовно гладил корешки:

– Книги – это моя давняя страсть. У меня и дома неплохая библиотека. Старая классика. Есть издания прошлого века. Конечно, сейчас принято держать звукозаписи – знаете, группа артистов читает «Войну и мир». Не спорю, есть удачные трактовки, но я привык сам. Чтобы не навязывалась чужая интонация. А мода – бог с ней, с модой!

Я все время смотрел на Анну. И она тоже смотрела – без смущения. Элга перестала улыбаться.

Когда тянуть дальше стало неудобно, я спросил старика:

– Сегодня у вас новый Спектакль?

Он вздохнул:

– Не любитель я этих Спектаклей. Но директор требует, чтобы присутствовали все. Так сказать, на месте изучали дух молодежи.

– А вы там будете? – спросила Анна.

– Обязательно, – заверил я.

– Я приду, – сказала она.

Мы вышли. Элга обиженно молчала. У нее исчезло все оживление. Мы поднялись на второй этаж, и она сказала грустно:

– Вот так всегда. Разные хухрики липнут, а стоит познакомиться с серьезным человеком, так он смотрит только на нее.

– Я не серьезный. Я веселый и легкомысленный, сказал я.

– И ничего в ней нет, – сказала Элга. – Подумаешь – книги. Чихала я на эти книги!

Мы расстались. Я не назначил Элге свидания, и она ушла разочарованная.

Глава четвертая

Днем было проведено короткое радиосовещание. Я доложил о квартире. У Августа мое сообщение восторга не вызвало.

– Случайность? – буркнул он. – Ладно. Разберемся. Подключим полицию. Пусть обеспечат твою безопасность.

Я выразительно промолчал. Конечно, полиция могла бы кое-что выяснить, но, с другой стороны, тут же начались бы вопросы: кто, зачем, почему?

– Ладно, – сказал Август, догадываясь, о чем я думаю. – Посмотрим. Это я беру на себя. Как ты считаешь, имеет смысл менять квартиру?

– Нет, – сказал я. – Я засветился еще до входа в операцию. Утечка информации где-то на самом верху.

– Ладно. Что еще?

Я рассказал о своих впечатлениях от Дома, сделав акцент на директоре и черноглазом парне, которого видел в танцевальном зале.

– Значит, ничего нового, – подытожил Август. Покашлял. – Работа по раскрытой группе тоже ничего не дала.

– Вы же одного взяли! – напомнил я.

– Включенные фантомы в случае провала кончают самоубийством, – сказал Август. – Ты это должен был понять из документов. У них это в программе.

– Но ваш жив.

– Пока жив. Попытка выброситься из окна, попытка разбить голову о стену. Сейчас его держат в специальном помещении под непрерывным контролем. Кормят насильно. И конечно, он молчит. Это тоже в программе. И будет молчать. У МКК пять живых фантомов – они молчат уже полгода. – Он опять покашлял и сказал жестко: – Плохо работаем. Прежде всего нем нужен старший группы. Не фантом. Не блокированный. Старший, который знает код включения программы.

– Или слово власти, – сказал я.

– Нам нужен старший, – повторил Август.

Потом мы немного поговорили с Кузнецовым. Он был настроен гораздо оптимистичнее, хотя и не объяснил почему. Мне казалось, что он чего-то не договаривает, и я прямо сказал ему об этом.

– Имей терпение, Паша, – засмеялся Кузнецов. – Мне самому многое неясно. Не хочу тебя сбивать – смотри свежими глазами.

Я слегка подумал и решил, что ничего он не знает.

Просто морочит мне голову.

Вечером я поехал на Спектакль.

Говоря о популярности Дома, директор не преувеличивал. Уже за несколько кварталов до него движение было закрыто. Улицы заполняла разноцветная толпа. Я плечом раздвигал покорные спины. Стояли удивительно тихо. Как вода. В глазах у всех была тоска.

При входе дежурила полиция: расставленные ноги, дубинки, из-под надвинутых касок торчат неподвижные квадратные челюсти. Между оцеплением и толпой было метров десять свободного пространства. Чувствуя, как на мне концентрируются взгляды, я пересек его, назвал свою фамилию. Мне открыли турникет, и в это время из толпы выскочил длинный парень в комбинезоне с сотнями молний. Лицо у него было раскрашено флюорофорами: правая щека мерцала красным, левая – желтым. Он пронзительно закричал: «И меня! И меня!» растопырив ладони, кинулся в проход. Его перехватили. Он забился, разбрасывая синие волосы. Толпа смотрела безучастно. Полицейские переговаривались.

Я поднялся в зал.

Зала не было. В три несуществующие стены его било море. Тяжелые, зеленоватые изнутри волны обрушивались на песок. Дул порывистый, пахнущий йодом ветер. Соленые брызги летели в лицо. Море простиралось до горизонта и сливалось там с синим южным небом. Вместо четвертой стены тянулась широкая песчаная отмель. Ее окружали буйные джунгли – сплошное переплетение узловатых стволов, корней и глянцевитых листьев. Скрипуче кричали невидимые птицы. Доносился неторопливый перекатывающийся рык тигра.

По отмели прогуливались зрители, поглядывали на часы. Некоторые забредали в воду и долго смотрели на горизонт.

Сбоку от вдающейся в море песчаной косы стояло приземистое старинное судно с двумя мачтами. Борта его, украшенные причудливой резьбой, побелели от воды, медная обшивка позеленела, из квадратных амбразур выглядывали дула пушек. Деревянная женщина на носу с распущенными волосами подалась вперед, открыв рот в беззвучном крике.

Судно тяжело покачивалось, скрипело, на передней мачте его хлопал черный флаг с черепом и костями.

Меня окликнули. Особняком стояла группа людей во главе с директором.

– Как вам нравится? – спросил он.

– Чудесно, – ответил я.

На директоре был черный плащ до пят и черная шляпа с большими полями. Такой же костюм был и на советнике, который напоминал в нем скорее не пирата, а толстого, всем довольного средневекового лавочника.

– Маскарад необязателен, – сказал директор. – Это для лучшего вживания в роль, вполне можно обойтись и без него.

– Ну что они тянут? – спросила Элга. Она морщила губы. На ней было красное бархатное платье, расшитое жемчугом.

– Я не знаком со сценарием, – сказал я.

– И не нужно! – сказал директор. – Это же не стереофильм с привлечением зрителей. Там – да, требуется знать сценарий, выучить реплики. А здесь вся прелесть в том, что сценарий неизвестен. Даже я его знаю только в общих чертах. У нас зритель – активное лицо сюжета. Он сам создает его.

– Что я должен делать?

– Что хотите, – сказал директор. – Абсолютная свобода! И к тому же учтите: при любой, самой острой ситуации вам гарантируется полная безопасность. Поэтому – что угодно. Что взбредет в голову, то и делайте. Вот Герберт, например, – он обнял советника, – Герберт в прошлый раз женился на африканской принцессе и был объявлен королем Сесе Секо Омуа Первым.

Ему вставили в нос кольцо и воткнули перья в разные части тела. У него родилось шестеро детей.

Директор захохотал, показав гортань. Советник сердито высвободился из объятий.

– Вечно ты, Бенедикт, выдумываешь. Какая женитьба в мои-то годы! – И расправил плащ на толстых, покатых плечах.

– Он у нас любит изображать огнедышащих драконов, – как бы по секрету сказал мне директор. – Просто страсть какая-то! Хлебом не корми, дай дохнуть огнем. Правда, Геб?

Советник буркнул что-то и отвернулся.

– Могу дать совет, – сказал директор. – Если вам не понравится тот сюжетный ход, в который вы попали, можете легко перейти в другой. Просто сделайте шагов десять – пятнадцать в любую сторону. На стены, море и прочий антураж внимания не обращайте.

– Ну когда они начнут? – простонала Элга и взяла меня под руку. Чувствовались ногти.

Сильная волна докатилась до наших ног и ушла, оставив шипящую пену. Я с удивлением обнаружил, что брызги на лице настоящие.

С нашего места хорошо просматривалась вся отмель.

Я быстро нашел черноглазого парня. Он стоял в кольце хохочущих золотоволосых девушек. Недалеко от них Кузнецов озабоченно разговаривал со стариком библиотекарем, хмурился. Я скользнул по ним равнодушным взглядом.

Тут же находилась Анна – в коротком белом платье, совсем одна.

– Если хотите пройти сюжет еще с кем-нибудь, многозначительно сказал директор, – то держитесь ближе к партнеру: будет большая суматоха.

На бриге ударил колокол – медным голосом. Все зашевелились. Элга сильно сжала мою руку. На верхней палубе появился человек в черном камзоле, махнул кружевной манжетой.

– Пошли, – сказал директор. – Удачи вам, Павел.

Я кивнул на прощание, и его тут же заслонили чьи-то спины. Элга потащила меня к бригу. Толкались. Было очень тесно. Я оглянулся: лицо Анны мелькнуло и пропало в толпе.

– Скорей! – сказала Элга и дернула меня совсем невежливо.

По липкому, смоленому трапу мы вскарабкались на борт. Остро пахло морем. Палуба оказалась неожиданно маленькой – я не представлял, где мы тут все разместимся, зрители лезли один за другим. Второй раз ударил колокол. Кто-то восторженно закричал. Крик подхватили. Колокол торжественно ударил в третий раз.

Корабль закачался сильнее, застонало дерево, выгнулись паруса, берег начал отодвигаться.

Я неоднократно участвовал в голографических фильмах и прекрасно знал, что вижу имитацию: мы никуда не плывем, бриг стоит на месте, да и самого брига нет – на какой-то примитивный каркас наложено объемное изображение. Но здесь что-то случилось – странное ощущение легкости и веселья вошло в меня. Я как бы забыл обо всем, что знал раньше.

Мы находились в открытом море. Кругом, сколько хватало глаз, была вода. Ветер крепчал, срывал пенные гребни, волны перехлестывали через палубу, корабль заваливался с боку на бок, я схватился за ванты, на губах была горькая соль, Элга повернула ко мне мокрое счастливое лицо, говорила неслышно за шумом волн. Я поцеловал ее. Она откинулась. «Веселый Роджер» плескался над нами.

– Па-арус! – закричали сверху.

На капитанском мостике стоял человек. Плащ и длинный шарф его развевались на ветру. За поясом были пистолеты. Мне показалось, что это директор. Вытянутой рукой он показывал в море. Там, за волнами, ныряли белоснежные паруса.

Элга завизжала, забарабанила по моей спине.

– К орудиям! – скомандовал капитан.

Полуголые, повязанные цветными платками пираты побежали по скобленой палубе, ловко откинули замки пушек. Я не видел ни одного знакомого лица. Более того, я не видел ни одного зрителя из тех, что стояли на отмели.

– Ого-онь!

Дула дружно выбросили пламя и плотные клубы белого дыма. Запахло гарью. Элга не выдержала – кинулась к свободной пушке. Я ей помогал. Ядро было тяжелое. Мы забили заряд. Она, зажмурив синий глаз, наводила. Пушка дернулась, пахнула в лицо раскаленным дымом. На паруснике впереди вспучился разрыв, забегали темные фигурки. Элга все время кричала. Теперь она была не в красном бальном платье, а в разорванной тельняшке, брезентовых брюках и сапогах с широкими отворотами. Я не понимал, когда она успела переодеться. Мы заряжали, прицеливались и стреляли, сладко ожидая очередного разрыва. С парусника бегло отвечали. Ядро ворвалось на нашу палубу, оглушительно лопнуло – пират рядом с нами схватился за горло, хрипя, осел к мачте, между пальцев потекла кровь.

Корабли быстро сближались. Из трюмов нашего брига высыпалась абордажная команда – небритые, смуглые, свирепые, – горланили, перегибаясь через борт. Одноглазый верзила с рассеченным лбом взял в зубы кортик и ощерился – темная струйка потекла из порезанного рта.

Капитан выхватил короткую саблю:

– На аборда-аж! – Побежал вниз, на палубу.

Корабли сошлись с катастрофическим треском. На паруснике повалилась мачта, накрыв команду белыми крыльями. Наш борт оказался выше, пираты спрыгивали.

Элга уже билась внизу с офицером в серебряном мундире, ловко уклонялась, вспыхнув клинком, снесла ему эполет. Офицер схватился за плечо, и тут одноглазый пират, рыча, вращая желтым зрачком, погрузил кортик ему в грудь.

Я не помню, как тоже оказался на паруснике, – рубил, кричал. Вокруг хрипели яростные лица, плясала сталь, но ни один удар не задевал меня. Мы теснили.

Команда парусника отступала к рубке – падал то один, то другой. Их капитан палил с мостика из двух пистолетов, метко брошенный кинжал, блеснув рыбкой, воткнулся ему в горло, и он повис руками на поручнях.

Палуба очищалась. Наш капитан, потеряв плащ и шляпу, выкрикивал короткие команды. Элга восторженно вопила, глаза у нее были бессмысленные, она наскакивала на щуплого матросика, который, забившись за бухту каната, с ужасом на лице сжимался под ее ударами. Я обхватил Элгу за пояс. Она яростно прижалась ко мне. Матрос перевалил птичье тело за борт.

Элга оторвалась – бледная, сияющая, – высоко подняла саблю.

Из кают послышались крики. Выбежали несколько женщин и заметались по палубе. За ними гнались пираты. Одноглазый сгреб в охапку одну из них, она била ногами, взметывая пышную юбку, – вырвалась, прижалась к борту, озиралась, растрепанная, испуганная.

Одноглазый подошел неторопливо, сильным движением разорвал на ней платье – от горла. Женщина прижала руки к голой груди… Пираты захохотали.

Я увидел Анну. Она стояла у другого борта – тонкая и презрительная.

– Боже мой, какая скука… – сказала она. – И вы тоже! И вы – как все.

Я посмотрел на свою окровавленную саблю: кого я убил?

Ощущение веселья пропало. Я бросил саблю. Была грязная, затоптанная, залитая кровью палуба, небритые рожи пиратов, рваные мундиры… Длинными шагами, расталкивая команду, прошел капитан, остановился возле женщины в разорванном платье, широкой пятерней взял ее за волосы. Женщина запрокинула голову, заблестели сахарные зубы.

Анна вздрогнула.

– Уйдем отсюда, – сказал я.

Она пошла, отворачиваясь. Я не знал, куда идти.

Директор говорил: десять-пятнадцать шагов в любую сторону. Я помнил, что море не настоящее, но прыгнуть за борт не мог. Из кают доносились пьяные крики. Вывалился матрос с черпаком, пил, обливая себя красным вином. Я считал шаги: девять, десять, одиннадцать…

На двенадцатом шаге словно лопнула струна. Свет на секунду померк. Мы оказались в полутемной комнате. Было душно. Трещали трехрогие свечи на стенах.

За длинным неоструганным столом сидело человек десять – в завитых париках, в темных камзолах с крахмальными отворотами. На столе лежала большая лохматая карта, прямо на ней стояли кубки с вином и высокая серебряная фляга, изображающая льва, поднявшегося на задние лапы.

Мы сели, и Анна уронила голову на руки. На нас никто не обращал внимания. Холеный человек без парика вел ногтем по карте. На смуглом равнодушном лице его поблескивали светлые глаза.

– До Картахены двести миль, – негромко и властно говорил он. – При благоприятном ветре мы придем туда утром. Войдем в залив и высадимся на холмах, против города. Вот здесь самое удобное место.

Грузные люди в париках вглядывались в карту, сопели. Среди них я увидел черноглазого парня. Он вдруг хитро подмигнул мне и, сделав озабоченное лицо, склонился над картой.

– Город со стороны залива не защищен, – продолжал главный. – Нам придется иметь дело только с гарнизоном. Пушки покрывают это расстояние – нас поддержат корабли.

– Капитан Клайд забыл, что при входе в залив сооружены два форта по двадцать пушек в каждом, – сказал толстый человек, очень похожий на советника.

– Мы их подавим, – небрежно ответил капитан Клайд. – Два фрегата, восемьдесят орудий, час хорошей бомбардировки.

– Перед фортом мели, близко не подойти, – не сдавался толстый.

– Гром и молния! – прорычал его сосед с фиолетовым шрамом от лба до подбородка. – Наплевать! Высадим десант на шлюпках. Мои ребята пойдут первыми…

Черта с два их кто-нибудь остановит! – Он стащил парик, тряхнул рыжими волосами.

Толстый что-то зашипел в ответ. Я не слушал: у меня на груди, под рубашкой, слегка закололо – вызывала «блоха». Я незаметно сжал ее – вызов принят. Парики, склонившись над столом, рычали друг на друга.

Рыжий стучал кулаком, текло вино. Капитан Клайд, откинувшись на спинку, надменно поднимал бровь.