Текст книги "Своё никому не отдам (СИ)"

Автор книги: Сергей Калашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Сергей Александрович Калашников
Своё никому не отдам

Глава 1. Старая рапира

«Ох и отделаю я этого Федотку!», – Гриц немного накручивал себя перед схваткой, но старался при этом не распалиться, а сосредоточиться и настроиться на победу. И старая рапира, которую он выбрал для предстоящей дуэли, своей тяжестью вливала в него уверенность. Утренний туман ещё не выпал росой на высокую траву, отчего деревья, между которыми он пробирался, выглядели слегка размытыми, неясными и чуточку таинственными. Впрочем, двенадцать лет – это уже достаточный возраст, чтобы не испытывать страха по пустякам. Тревожил его не окружающий пейзаж, а предстоящая схватка.

Федотка, конечно, смерд. То есть ему, Григорию – отпрыску благородного семейства – не пристало драться с парнем подлого происхождения. Но и спустить обиду, нанесённую подруге, невозможно. А набрасываться на этого верзилу с кулаками было никак нельзя – Федотка крепче и не кажется увальнем. Можно было просто огрести от него от всей его крестьянской души и умыться кровавой юшкой. И Наташка потом его бы жалела, утешала и облепляла листьями подорожника, а это – совсем не то, что требовалось. Поэтому подошёл к обидчику, отвёл в сторонку, да и назначил место и время встречи.

Схватка с оружием в руках – другое дело. Его – сына благородного человека – сызмальства учили искусству боя. Поэтому, отделает он юного пейзанина так, что тот долго будет чесаться и помнить, как не следует отзываться о девушке, которая его ничем не удручила. Нет – убивать противника или даже увечить, такого намерения Гриц не имеет. Не будет он никуда тыкать этой железной палкой. Просто упругий стальной прут гарантированно не сломается, с чем бы ни пришел противник: с вилами или топором. Или с оглоблей. Право выбора оружия оставлено за каждым участником предстоящей встречи.

* * *

Федотка ждал его на полянке между старых вётел такой же босой, в портах и рубахе из домотканого полотна, какие были и на Грице. И оружие в его руке – точно такая же рапира – ставила соперников в равное положение. А после того, как мальчишки, отсалютовав друг другу, встали в фехтовальные позиции, стало ясно, что оба они – ряженые. Выпады, отводы, уходы – обе стороны действовали продумано и расчетливо. Ни один из них ни разу не «провалился», не раскрылся и не нанёс другому ни малейшей царапины. Сталь звенела сдержанно, поскольку клинки соприкасались преимущественно вскользь.

Продолжалось это довольно долго и равно безуспешно – класс бойцов оказался приблизительно одинаковым, а рисковать не хотел ни один. Рука, держащая в вытянутом положении тяжелый штырь, устала, и Гриц озадачился. Он попросту мог уже не успеть отвести очередной укол из-за того, что мышцы утомились и сделались вялыми. Более массивный и крепкий противник его переигрывал за счёт выносливости, и наметившееся преимущество вот-вот должно было сделаться подавляющим. Необходимо было выигрывать за счёт решительных действий.

Нет, убивать Федотку Гриц по-прежнему не хотел. Нужно было хлестнуть того по руке, чтобы выбить рапиру. Атака!

Что за чертовщина! Они, начали выпады одновременно, видимо, пытаясь провести один и тот же приём. Последнее, что запомнил, это, как пытался отвести конец своего клинка влево, чтобы не пронзить соперника, а потом в груди, тоже справа, возникла острая боль, от которой потемнело в глазах. Рука выпустила рапиру, и через мгновение возникло чувство, что весь бок кто-то просто вырвал из туловища.

Нет, сознания он не потерял, но само оно заполнилось ужасом и страданием, предчувствием гибели и ожиданием муки. Всего этого оказалось так много, что ничего больше в мире не осталось. Но на ногах Гриц устоял и через какое-то время как бы прозрел.

Замутнённые страданием глаза Федотки было первое, что он увидел. А потом кровавую рану на груди своего противника. Значит, не успел отвести удар. Выходит, они оба накололи друг друга и, похоже, уже не жильцы.

Закатав подол рубахи, перетянул образовавшейся полосой ткани рану. Супротивник, глядя на это, повторил действия.

– Айда к Наталке, она перевяжет.

Федотка кивнул, но не головой, а, вроде как, только наполненными мукой глазами. И, придерживая левыми руками петли ткани, образованные подолами, мальчики побрели к дому, где проживал предмет их спора, послуживший причиной этой трагической дуэли. Боль в боку не утихомирилась, просто сделалась тупой и тянущей. Притерпелся.

Спутник тоже держался достойно. Молчал и не стонал. Может, выживет? Он ведь и вправду не намеревался его убивать. Проучить только хотел. Проучил, тут уж ничего не скажешь.

* * *

Натальи дома не было – погнала корову в стадо, зато её матушка оказалась на месте – цедила недавно надоенное молоко. Когда через калитку, ведущую с огорода на неширокое подворье её скромного дома, проникли два окровавленных мальчугана, она всплеснула руками и принялась за них умело и напористо. Посадила на лавку, взглянула на то, что было прикрыто закатанными подолами рубах, и уложила обоих на левый бок, велев не шевелиться.

Вернувшуюся с выгона Наталью тоже запрягла. Кипятили воду и нитки, омывали раны, присыпали их чем-то и даже немного зашивали.

– Как это вы умудрились одинаково пораниться? Причём оба – словно на вилы навозные наскочили, да ещё и так, что как нанизались, так тут же и дёрнулись в сторону, разорвав кожу над рёбрами? – Милена частенько врачует окрестных жителей и умело заговаривает зубы страждущим. Так что парням пришлось, вместо того, чтобы стонать и вскрикивать, придумывать, как бы не сказать правды. Они вообще-то терпели, побелев от боли, время от времени выпуская из глаза скупую слезу. Или не скупую. Когда тебя шьют, это очень сильно чувствуется. Федотка изредка шмыгал носом, да и Гриц страдал не на шутку.

Раны оказались неопасными, но болезненными. Оба клинка прошли поверх рёбер, образовав продолжительное отверстие, а потом, когда дуэлянты отпустили рукоятки рапир, те, падая вниз, прорвали кожу по всей длине раневого канала. Тяжелые всё-таки «инструменты» выбрали оба «бойца».

Парнишки пытались сочинять про острый сук, торчащий из травы, или из кустов, или из листвы дерева неожиданно выставившийся, а они в тумане не заметили. Потом, когда раны были перевязаны, а Наталка побежала на речку отстирывать рубахи, её матушка от всей души отстегала ореховым прутом сначала Федотку, а потом и Гришутку.

– Врать нехорошо, – твердила женщина. – А уж тыкать друг в друга острыми железками – совсем плохо.

Гриц с тревогой поглядывал на товарища по несчастью. Ведь явно дворянский отпрыск – ну не владеют дети черни искусством боя на рапирах. А принимать побои от крестьянки благородному человеку невместно. Но парень и не думал, ни протестовать, ни угрожать расправой. Странный он. Или умный? Понимает, что порка – пустяки по сравнению с родительским гневом, и ради сохранения в тайне утреннего поступка готов терпеть побои, чувствительные, кстати.

Потом сохли рубахи, мать управлялась по хозяйству, а дочь готовила обед. Раненые на лавке молча страдали от боли – сидеть после порки оказалось почти не больно. Наконец прорехи заштопаны ловкими руками Наташки, и, учтиво поклонившись и хозяйке и её помощнице, мальчишки отправились к месту сражения. Отмыли от крови рапиры, смерили друг друга недовольными взглядами, и разошлись. Им решительно нечего было друг другу сказать. И обоим предстояло возвращение домой пред очи родительские или челяди, что тоже чревато разоблачением. Повязки, конечно, скрыты под рубахами, но… ох, что-то будет.

* * *

В заднюю пристройку к конюшне проник беспрепятственно. Дырка в заборе действует надёжно. А вот переодеться без посторонней помощи – это нынче больно. Хотя и с помощью тоже больно, просто значительно удобней. Вместо плебейских портов и рубахи – тоже рубаха и шаровары, но уже из драгоценного чайского шёлка. Он скользкий, поэтому всё легко наделось. Только, пока попал рукой в рукав, чуть не взвыл от боли. Сапожки тоже налезли хорошо, хотя, управиться с портянками было непросто. Ну а кафтан – это уже легко. Уфф.

Дядька Прокоп дождался его в закутке рядом с людской – у них давно договорено, что пока ни царевича, ни его наставника никто не видит, то все думают, будто они где-то гуляют вместе. Стало быть, и беспокоиться не о чем. Так что старый пестун прикрывает отлучки своего подопечного, коротая время за починкой сапог да чувяков, а уж потом они вместе объявляются, сговорившись, где были и что видели. До сих пор эта нехитрая уловка удавалась, удалась и в этот раз. Гриню знобило, боль в растревоженной переодеванием ране тоже отдавала в бок, поэтому он распорядился принести в беседку книги, устроился в тенистом уголке сада, да и подрёмывал в креслице до самого ужина.

Вечером же потребовал в свои покои сбитню и калач, после чего выдворил всех. Показывать кому бы то ни было повязку было категорически нельзя, а к тому, что умеет капризничать он челядь приучил давно. Главное, ни матушки, ни батюшки, которые могли бы не посчитаться с его распоряжениями, нынче во дворце нет, так что все эти стремянные да окольничие, да девки сеннные и прочая дворня – они ему не указ. Если не испугать их, конечно, показав, что поранился. Хоть и младший сын, но царский. Перечить ему опасаются.

* * *

Утром, в аккурат после завтрака, доложили, что пришла девица Наталья – соученица царевича, и смиренно просит принять её для разговора о правилах извлечения корня. Велел просить. Наташка сразу потащила его в спальню и дверь заложила засовом. Пришла пора менять повязку, для чего всё необходимое принесено с собой в корзинке. Опять разбередила рану, сказала, что процесс идёт правильно, и намазала другой мазью, не той, что вчера.

– А Федотку ты уже перевязала? – вспомнился вчерашний товарищ по несчастью.

– Да. Он, едва рассвело, примчался. Весь из себя учтивый, да предупредительный. Вы не из-за меня ли, часом повздорили? А, Гриня? Говори, не темни.

– Может, и из-за тебя. Только не так, как ты подумала.

– Интересно, а как я подумала?

Гриня понял, что выразился смешно. Ну как парни из-за девок ссорятся?! Понятно, что делят, кому достанется. А вот чтобы вступился, если другой обидел словом, да ещё и за глаза – такого он среди деревенских не примечал. Как-то они в этом на слово несдержанны обычно. И, если не кривить душой, могут неладное о бабе сказать, или о девке. Хотя, брат за сестру всегда в драку полезет, услышь про неё что нехорошее из чужих уст. Так нет у Наташки братьев. А Федотка её плебейкой обозвал. Поэтому пришлось отвести негодяя в сторонку и назначить с ним схватку с оружием по его выбору. Только, как объяснить это деревенской девчонке? Не поймёт ведь. Да и тушуется он рядом с ней в последнее время. Тревожит она его… не так, как в детстве.

– Ну, это не на счёт того, кому тебя сватать…

– И не на счёт того, с кем на Ивана Купалу под ракитами тискаться, – продолжила девушка его незаконченную мысль.

И опять Грише стало нехорошо. Он ведь уже не маленький, знает кое-что. Про то, откуда берутся дети и всё такое прочее. Прохор объяснил. Наталка его годом старше, а в тринадцать девок нередко уже и замуж выдают. А он для этого… ну не вырос пока, что ли. Или боится?

А с Наталкой они давно дружат. Хорошо и искренне. Только в последнее время слышит он в себе, вернее, в том, как относится к подруге, что-то иное. Незнакомое, неведомое и тревожное. Ну, и жениться на ней ему никак нельзя – не благословят родители брак между крестьянкой и царевичем.

– Что-то неучтивое про меня этот Федотка сказал? – Наталка въедлива и обязательно своего добьется. Клещами из него вытянет признание. – Признавайся, а то в другой раз не стану осторожничать, когда повязку буду снимать.

– Мы в лапту играли, а ты мимо шла, он и выразился, что плебейка, а несёт себя, словно княгиня. Ну, я и предложил ему встретиться с утра пораньше. Решил, что тогда он и узнает, как следует отзываться о девушках.

– Ага. Поняла. Это с твоей стороны был такой педагогический приём, – Наташка пять лет просидела с ним за одной партой, так что образование получила царское, и за словом в карман не полезет. Потрепала Гришу по вихрастой макушке, велела полежать в кровати, чтобы не тревожить повязок и дать ране затянуться. Хитро улыбнулась, и была такова.

* * *

Знакомы они лет пять или шесть. Его, тогда совсем ещё малого, начал обучать выписанный из столицы гувернёр. Тип строгий и занудливый. Гриц сбегал от него и носился и по дворцу, и по подворью. И однажды наткнулся на девчонку, что принесла лукошко зелени на поварню. С виду – одного с собою росту, да и опрятную такую, хотя и небогато одетую. Его как раз обложили со всех сторон и вот-вот должны были схватить, чтобы препроводить к преподавателю. А она ему помогла спрятаться – накрыла пустым мешком, и погоня проскочила мимо.

А потом – он уже собирался дальше мчаться – велела присесть и отдышаться. Потому что сюда долго никто не заглянет – будут в саду разыскивать чадо малолетнее. Спросила, от чего убегает, и долго смеялась, узнав, что от знаний. Он сильно тогда разозлился и повелел, чтобы её вместо него обучали всем наукам и премудростям. Как раз тогда тоже ни маменьки, ни папеньки не было в усадьбе, так что воспротивится его воле никто не посмел.

За Наташкой каждое утро ездила карета и доставляла её к гувернёру, а Гришка подглядывал и подслушивал. А однажды подсказал правильный ответ, который оказался неправильным и тогда эта крестьянка над ним смеялась. Обидно.

Как-то само так вышло, что с того случая они занимались вместе, наперегонки утомляя бедного учителя вопросами, требуя уточнений или пояснений. Через год был приглашен отдельный арифметикус, потом географикус, учителя франского, бриттского, джаппского. Поэтому Григорий и Наталья проводили вместе много времени. А вот её жизнь во внеучебные часы заинтересовала его только года через полтора. Тогда он и придумал, как сбегать так, чтобы это никого не тревожило. Наталья подучила, да и пестун его, назначенный из старых солдат, оказался ребятишкам союзником – они с Грицем давно ладили.

Поначалу они с дядькой Прокопом выезжали верхом на прогулку, ну а потом в лесу Гриц переодевался и появлялся в деревне в далеко не благородном виде. С мальчишками свёл знакомство, с мамой своей подруги. Сказал, что сын портомойки при царской усадьбе, а сюда убегает, чтобы его не заставляли шлепать вальком порты – он ведь не баба. Это объяснение не вызвало подозрений.

У крестьян жизнь не такая, как в теремах и палатах – много свободнее. А главное – у них куча интересных дел. Рыбная ловля и петли на зайцев. Починка забора или заготовка лозы. Как драть лыко и вырезать ложки. Огород пропалывать утомительно, но он ведь не слабак, чтобы ныть. Опять же если и не говорит никому о своём благородном происхождении, то уступать первенства в любом занятии царевичу не к лицу. То есть – сдаваться без борьбы.

Родители в загородную резиденцию наведывались редко, а сына в столицу призывали и того реже, поэтому причин для того, чтобы отказать себе в доступных удовольствиях было немного. Живой ум, подвижность и весёлый взгляд сына радовали царственную чету каждый раз, когда они сюда наведывались, за что и дядьке и челяди и учителям выражалось удовольствие… и всё продолжалось по-прежнему.

И вот что-то с Наташкой стало не так. В смысле – у Гришки появились к ней какие-то новые чувства. Иной интерес.

* * *

К визиту батюшки и матушки рана на боку Гришу уже не беспокоила. Затянулась и почёсывалась, однако носить повязку больше не требовалось. Да и рука действовала почти без ограничений. Наталья перестала к нему заглядывать, зато он продолжил наведываться в деревню и помаленьку принимал участие в ребячьих затеях или делах, к которым привлекали подростков. Ночное – выгон лошадей на пастбище после наступления темноты – это оказалось интересно. И купание голышом в тёмной, как смола воде, и посиделки у костра со страшными историями, и варево в котелке, куда кто только чего не положил.

Царевич черпал впечатления полной ложкой, получал подзатыльники, когда плоховал, давал сдачи, если полагал обиду незаслуженной. С Федоткой не разговаривал ни разу. Спросил у Кольки рябого, откуда этот паренёк взялся. Тот и поведал, что с Берестовской усадьбы заглядывает. Туда, мол, батюшку его перевели по службе в начале этого лета, вот он и повадился в их деревеньку, а чего повадился – кто знает? Если его не трогать – то не дерётся, а если дерётся, то больно. Так что пускай ходит.

Гриня тоже не против. Пускай ходит. Его больше тревожит, успеют ли родители уехать отсюда до Ивана Купалы. Очень уж хочется ему посмотреть на хороводы в лесу, прыгнуть через костёр, а потом взять за руку Наташку и поговорить с ней под ракитой. Не про геометрию поговорить, а о вещах действительно сложных. О будущей жизни и прошлой дружбе. Они ведь не дети уже.

Глава 2. Иван Купала

Обычай гулять в лесу в самую короткую ночь года сохранился с древних времён и блюдётся неукоснительно. Этот праздник в деревнях отмечают охотно, наверное, потому, что за ним начинается покос – время страдное, за которым вскоре следует жатва, а потом подходит срок уборки огородов. Дальше крестьянский быт наполнен трудом до самого снега, после выпадения которого жизнь замирает до весеннего сева, что раньше масленицы не начнется.

На полянах жгут костры, водят хороводы. Расстилают поверх травы скатерти, уставляя их обильным угощением. Для детей – пряники, для отцов семейств – меды стоялые, сладкая бражка девкам и бабам. Но само таинство праздника происходит в сторонке от мест, где шумит застолье. Парни и девушки, что на выданье, отходят парами в сторонку, чтобы потом испросить родительского благословения. Нет, не каждое лето такое случается, но уж если случилось молодым людям познать друг друга в эту ночь, то считается дело это благословенным и для всех добрым знаком.

Бывает, что и не случится в эту ночь воссоединения между молодыми, или случится, но не станут они от этого близкими людьми. Или не случиться, но пообещают парень и девушка друг другу, что будет это позднее, а пока они просто станут дожидаться нужного времени. Как бы ни было, но нет в этой ночи ничего грешного или запретного – дозволено всё, кроме драк между парнями. Да и чего уж греха таить – между девками. Кто бы кого ни позвал под ракиты, полагается пойти, а уж там в спокойном уважительном разговоре решить всё миром.

В прошлом году Гриша с Наташей уходили от света костров и долго сидели на поваленном дереве, разговаривая о своих мечтах и думах. Географикус, что рассказывал о далёких землях, увлёк их своими уроками и оба хотели попутешествовать, побывать в новых странах, посмотреть мир и познакомиться с разными людьми. Об этом и толковали. Иногда на испском, иногда на чайском – языкам их учили крепко.

А вот в этом году, как-то сложится беседа?! Тревожно царевичу.

* * *

Батюшка с матушкой запоздали против того срока, о котором упредили, так что уйти ночью на праздник оказалось несложно. Царёво подворье дремало, как обычно, и против конной прогулки драгоценного чада в сопровождении пестуна-дядьки никто и не подумал возражать. А что на ночь глядя – так нет в этих местах лихих людей, не о чем беспокоиться.

Гриц, как обычно у них с Прохором было заведено, переоделся в лесочке крестьянином, однако, по-праздничному. Во всё новое и чистое, да ноги в лапотки обул – так здесь летом принято по тожественным случаям. Рубаху перехватил витым шнурком с кисточками, потому что неподпоясанным можно работать или если ещё дитятей считаешься, а уж с отрочества начиная, изволь пристойно выглядеть. Это и мужиков касается и баб. Те, так даже поверх сарафана поясок накручивают, а иначе неприлично на люди показываться.

На скатерть у которой сидела Наталья с матерью выложил пряников, а саму девушку проводил до хоровода – танец девицы одни начинают, а уж потом парни начинают к ним пристраиваться да по одной уводить для бесед честных. Старшие неподалеку сидят и за порядком присматривают, чтобы всё шло заведённым с незапамятных времён порядком. Здесь на острове Ендрик в самом сердце Рысского царства свято блюдут старинные обычаи, с которыми даже святые отцы вынуждены считаться. Ни ересью не называют, ни язычеством, ни иным словом, и сами к этим гуляниям не суются. И службы в храмах не ведут в эти дни. Незачем. Прихожане всё равно не соберутся. И вообще, не жалуют чернорясников у лесных костров, могут и накостылять, если помешают чем или смутят кого.

Выждав, сколько пристоило, и вежливо хлебнув мёду – тоже ритуал, которым юноша оповещает присутствующих о том, что полагает себя человеком ответственным за свои поступки, отправился искать хоровод. Цепочка нарядных девчат, поворачивая всегда только по часовой стрелке и петляя между деревьев, уже не раз обошла и костры, и расстеленные скатерти. Девушки двигались не молча – прославили и Солнышко, и Луну – его подружку. И дочек их – Зорьку Утреннюю светлого Дня жену, да Закат Вечерний, что Ноченьке супруг. Дальше этих же персонажей полагалось хвалить, да благодарить, но это уже допускалось не полным составом, и парни принялись то и дело выкрадывать лапушек, разрывая цепь.

Отказываться считалось невежливо. Сначала следовало поговорить наедине, а уж дальше можно или возвращаться обратно к подружкам, чтобы снова в хороводе ждать когда другой парень тебя позовёт, или идти к костру – начиная с этого момента девушка свободна в выборе поведения.

Гриша выцепил Наталью сразу, как только это позволил «протокол», и повел её на тот же поваленный ствол, где они сидели прошлым летом. Долго колебался, не попытаться ли поцеловать подругу. Сердце бухало, было страшно и ещё одно его удерживало от этого шага: Как-то нечестно получалось. Вот не сможет он послать к ней сватов. Или, даже без сватов бухнуться в ноги к родительнице – и то нельзя. Никак ему на ней не получится жениться, а задумай они бежать вдвоём и спрятаться – так ведь у гнева родительского длинные руки и много зорких очей. А укрываться в странах заморских – так это уже смахивает на предательство, а не просто на противление родительской воле.

– Хочешь, чтобы я стала твоей, – это прозвучало даже не как вопрос. Девушка придвинулась к нему вплотную и чуть повернулась, но не лицом, а пропустив своё плечо чуть впереди его предплечья. Удобно оказалось притиснуть её к себе.

– Хочу, – а чего юлить? – Только не быть нам венчанными, – вздохнул протяжно.

– Это давно понятно. Ещё с тех пор, как карета стала меня по утрам забирать да на уроки возить, молва людская меня тебе предназначила. Не женой, конечно. Полюбовницей. Я по малолетству ещё и не думала ни о чём подобном, а уже считалась твоей утешительницей.

– Так ты полагаешь, про то, что я царевич, в деревне знают?

– Догадались прошлым летом. Не дурные, чай. Ну, сам посуди, как бы это сын портомойки из купальского хоровода увёл девку, которая вместе с самим царевичем науки всякие изучает?!

– Вот незадача! А я и не подумал, так разухарился тогда. Смешно было, наверное?

– Другим, кто сообразил, смешно не было. Вспоминали, кто тебя сколько раз крапивой вразумил и почёсывались. И мне не смешно.

– То есть, ты хорошо ко мне относишься?

Наташка фыркнула:

– Ты подрасти, Гришенька. Маменька сказала, что деток нам с тобой пока заводить рановато, да и просто может не получиться – молоды мы ещё. Я тоже подрасту и подожду тебя. Так что не говори мне пока слов нежных и не ластись, а подумай, как сделать так, чтобы родители твои не отправили тебя в дальние края. Без меня. Не хочу с тобой разлучаться.

– Так ты согласна стать моей даже без венца?

– А что делать, если с венцом не получится?! Живут бабы незамужними, деток растят. И вдовы солдатские, а есть и совсем непросватанные, – Наталья вздохнула и ещё тесней придвинулась. Вот и не ластись к такой.

Повернулся, прихватил губами ушко, и тут же отпустил. От осязания верхней кромки раковины и запаха волос так вдруг стало томно, что не понадеялся на свою сдержанность. Определённо, что-то с ним в последнее время происходит.

* * *

Праздник шел своей чередой, а Гриша с Наташей строили планы на будущее. По всему выходило, что в ближайшее время в жизни царевича произойдут изменения. Детство закончилось, и батюшка обязательно потребует от сына чего-то иного, чем просто жизнь в уединённой усадьбе, спрятанной от бурных событий огромного мира среди лесных просторов. Гадали, какая судьба ждёт юношу, и какое место в ней можно уготовить девушке «подлого сословия».

Судя по тому, какую жизнь обычно вели дети монарха, начиная с какого-то возраста, их окружала свита, составленная по их выбору, и найти в ней пристойное место для женщины не так-то просто. Обычно молодому дворянину служили камердинеры, слуги и были ещё товарищи для затей молодецких. Проказ или свершений – это уж позднее станет понятно. Важно, что место для Натальи в такого рода компании следует подобрать заранее. Конечно, лекарем её Гриц взял бы не задумываясь, однако на эту работу приглашают обычно дипломированного врача, прошедшего курс ученичества у известного медикуса. Знахарки или повитухи в среде людей знатных не слишком ценятся.

Кухаркой? Так тоже в порядке вещей чтобы поваром был мужчина. Вот никак не придумывается официальный статус для молодой девушки в окружении царевича. Белошвейка? Не то. На роль старой кормилицы тоже не годится. Откуда ни поверни, а отовсюду вылезает, что девицу при молодом мужчине держат для утех. И этот вариант Григорию не по душе. Ведь и приличия надо соблюсти, и не хочется ему пересудов за спиной у любимой.

Любимой. Попробовал произнести это слово вслух – Наталья ещё теснее прижалась. Значит – правильное слово. А вот способа, как остаться вместе, если случится Григорию уехать, не придумали. Отправились к кострам и накрытым скатертям, отведать пирогов да послушать пересуды.

* * *

Федотка тоже здесь объявился одетый наряднее, чем обычно, но богатством одежды не выделялся. Девицу из хоровода умыкнул, но после этого к людям не вышел. А Любава – его избранница – вернулась. Одна. И больше в танце участия не принимала. Присела за тот же стол, где и Григорий с Натальей сидели, а потом всё больше молчала, да поглядывала задумчиво. А там вскоре и рассвет пожаловал, и все разошлись. В этот раз никто не испросил родительского благословения.

Гриша добрался до своих покоев, как обычно, без приключений, и к завтраку не вышел. До обеда сладко посапывал и ни о чём не кручинился. Потом под руководством кузнеца отбил косу, опробовал её на садовых полянках, но не усердствовал – рана давала о себе знать. Челядь, привыкшая к выходкам великовозрастного чада, воспринимала его действия, как всегда, смиренно и никто не пытался растолковать «неразумному дитятке», что ему пристало деять, а что нет.

Вздохнул. Предчувствие близких перемен то и дело поднималось изнутри и сосало под ложечкой. Однако помочь с покосом Милене – Наташкиной матери – он бы очень хотел. Главное – есть уже силушка и маленько сноровки. Пусть и не за большого мужика способен сработать, но содеять может немало. Как-то нынче дела повернутся?!

* * *

– Ну ка, покажись нам с матушкой, каков ты стал нынче? – батюшка всё так же крепок и смотрит по-доброму. – Учителя тебя хвалили, и вырос ты, телом окреп.

– Да что ты, Иван Данилович! – матушка всегда зовёт отца по имени отчеству. – Мал он ещё, неразумен. Пускай поживёт пока здесь, наберётся дородства телесного, книг духовных почитает.

Родители, как всегда, спорят о том, насколько их четвёртый ребёнок готов к самостоятельной жизни. До этого маменькино слово всегда оказывалось крепче, хотя Гриша принимал сторону папеньки. Теперь же сразу видно, что решение государь уже принял и слушает жену только из вежливости.

– Ладный какой у нас сынок, не правда ли, Оленька, – это, конечно, попытка примирить мать с тем, что младшенький её уже вышел из детского возраста и пора ему начинать взрослую жизнь. Царица только вздохнула в ответ. Видимо они ещё в пути всё обговорили, а теперь просто по старой привычке продолжают спорить, впрочем, уже без горячности.

Гришкино сердце снова тревожно ёкнуло, но не от страха, а от предчувствия грядущих перемен в жизни. Приметили ли что-то по его поведению – не понял, но вид принял, выражающий внимание и покорность воле родительской.

– Покои Ваши готовы, а ужин подадут, как только прикажете, – молвил он слово учтивое, заодно показывая себя заботливым распорядителем и хлебосольным хозяином. Да что уж кривить душой – с Наталкой они в аккурат на Купалу, когда размышляли, как им суметь не расстаться, такой ход и спланировали, Так что, узнав о приближении царского кортежа, Гриша суетился и распоряжался, стараясь, тем не менее, под ногами не путаться и никому не мешать. Дворецкий, как ни крути, дело своё знает и такая малость, как суетящийся отпрыск августейших хозяев, не в состоянии помешать приготовлению к прибытию давно ожидаемых высоких гостей. Зато этот отпрыск сейчас в курсе всего и отлично делает вид, будто бы это его заботами да хлопотами…

Однако, сюрпризы начались сразу:

– А вот прими-ка, сынок, ещё князя Берестовского и сестрицу его. Прибыл он на службу проситься, так вот и потолкуй с ним, познакомься, да и подумай, для каких дел такой человек в этих землях надобен.

Ещё один намёк на предстоящее изменение в жизни. Отлично. И где же князь?

Со стороны входа сквозь расступившихся свитских в залу вступил Федотка и девочка рядом с ним. Хорошенькая. Одеты оба пристойно княжескому званию, хотя серебряного шитья на кафтане у парня и на платье его спутницы не слишком много, да и сверкает оно не особенно ярко. Небогатые гости.

Григорий пересёк свободное пространство в центре помещения:

– Здравствуй, князь! Представь меня своей спутнице, окажи милость, – спокойный, узнающий взгляд юноши на последней произнесённой «хозяином» фразе, вдруг сделался испуганным.

«Кажется, ляпнул что-то неладное», – подумалось. – «Наверное, про милость помянул не к месту».

– Здравствуйте, Ваше Высочество! – на иноземный манер ответил недавний противник. – Сестру мою зовут Татьяной, – девочка сделала книксен, тоже на иноземный манер. – Готов служить, коли удостоите меня своим доверием.

– О службе и доверии мы обязательно поговорим, а пока будьте с княжной желанными гостями. Никифор покажет вам ваши апартаменты, – кивок дворецкому и галантный поклон спутнице собеседника. Как-то напряг Гришу этот короткий разговор. Наверное, не привык он оказываться в центре внимания такого количества людей в перекрестии многих десятков взглядов.

* * *

Ужин прошел невыразительно. Присутствующие отдали должное стараниям кухарей, а вот на напитки не особенно налегали. Государь не любит, когда хмель берёт верх над людьми, и приближённым это известно. Так что царевичу наливали сбитень, да и Федоту тоже, насколько можно было судить по форме сосуда, на который он указывал служке.