Текст книги "Том 5. Проза"

Автор книги: Сергей Есенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

С. 78. Имелася у одного попа собака ~ Вот тебе еще сто рублей». – Сюжет новеллистической сказки «Поповскую (барскую) собаку учат говорить» зафиксирован в Тамбовской и Воронежской областях, на Урале и Украине (см.: Восточнославянская сказка. № 1750А).

С. 78. …скажу про него, гривана… – Есенин использовал в лексическом строе антипоповской бытовой сказки известное ему с детства насмешливое отношение односельчан к священнику церкви Явления Казанской чудотворной иконы Божьей Матери в с. Константиново отцу Ивану (И. Я. Смирнову) по поводу его опозданий к церковным службам: «…собравшийся народ недвусмысленно выражал свое недовольство: „Э, черт, Гриван, чего черт дрыхнет… “» (Панфилов, 2, 118). Оценочная характеристика – «гриван» и синоним «дьявол долгогривый» – даны константиновцами священнику за типичную для священника прическу; ср. начало юношеского стихотворения Есенина «Белогривый поп Гаврила…» 1910–1911 гг. (т. 4 наст. изд.).

С. 82. За белой березой живет тарарай. – Вариант загадки, приведенной В. И. Далем: «За белыми березами тарара живет (язык)» (Даль В. И. Толковый словарь… Т. 4, стб. 391). По свидетельству друга детства поэта – Н. А. Сардановского («Из моих воспоминаний о Сергее Есенине» – 1926) – в селе Константиново мальчики и юноши «уже в постелях выслушивали сказки или загадывали загадки. Особенно много загадок знал Сергей…» (ИМЛИ).

Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я. – Завершающие строки народного варианта песни «Лучина» литературного происхождения, распространенной по всей России, в том числе и в с. Константиново (см.: Панфилов, 1, 226). Источником вариантов послужило стихотворение 1840-х годов «То не ветер ветку клонит…» С. И. Стромилова (см.: Песни и романсы русских поэтов / Сост. В. Е. Гусев. М.; Л., 1965. № 418).

С. 84. На сколько душ косите-то ~ Белоборку наша выть купила. – Есенин ориентируется на систему землепользования в родном селе: «Все пахотные земли в Константинове в соответствии с трехпольной системой севооборота были поделены на три полосы или клина. ‹…› Каждая полоса делилась на десять вытей и не в одном месте. ‹…› Выть в свою очередь была поделена на 58 ревизских душ. ‹…›Хозяйства имели в среднем 2–3 души, у некоторых их было 4–5. ‹…› Одной душе соответствовал определенный участок пашни и луга. По подсчетам стариков, он составлял примерно 1–1, 5 десятины пашни и десятину луга» (Панфилов, 1, 85–86). По воспоминаниям сестры Есенина, «участки отводились по жребию» и имели свои названия – Белоборка, Журавка, Долгое, Первая пожень (последний расположен ближе других к селу и потому с него начинается сенокос, затем вся выть перебирается на более дальний участок); «для уборки сена крестьяне объединяются по два-три двора. Лошадные принимают в пай безлошадных», потому что «ни у одного хозяина с одного участка не наберется сена столько, чтобы можно было сметать стог», «вся выть мечет стога в одном месте и сообща огораживает их жердями от скота, который после сенокоса будет пастись здесь» (Есенина А. А., 15; см. также: Восп., 1, 64 и Словарик). Годом раньше, в 1914 г., Есенин написал стихотворение «Черная, потом пропахшая выть!»

С. 85. Вдруг от реки пронзительно гаркнул захлебывающийся голос: „Помогите!“ ~… каб не палка-то, и живому не быть! – В основе эпизода спасения тонувших на перевозке мужика и пытавшегося его выручить Филиппа запечатлены два происшествия, случившиеся лично с Есениным и известные по воспоминаниям его сестры Екатерины.

Первое – это спасение потерпевшего аварию во время грозовой бури парома, на котором по счастливой случайности не оказались Есенин с Л. И. Кашиной, совершавшие прогулку по местам действия будущей повести: «Однажды за завтраком он сказал матери: „Я еду сегодня на яр с барыней, вернусь поздно… “ После обеда поползли тучи, и к вечеру поднялась страшная гроза. Буря ломала деревья, в избе стало совсем темно. Дождь широкой струей хлестал по стеклам. Мать сделалась строгой. „Господи! – вырвалось у нее, – спаси его, батюшка Николай-угодник“. И как нарочно в этот момент послышалось в окнах: „Тонут! помогите, тонут!“ Мать бросилась из избы… ‹…› Оказалось, оборвался канат и паром бурей понесло к шлюзам, где он мог разбиться о щиты. Паром спасли, Сергея на нем не было» (ГЛМ. Знаки препинания уточнены комментатором).

Второе происшествие было при проводах призывников в армию, когда Есенин отравился вином, и его мать приводила в чувство и лечила старым народным средством: «…стала бить бутылкой по пятке, потом стала бить обе пятки и била до тех пор, пока изо рта Сергея не полилось что-то черное, но он все еще не шевелился. Железной ложкой ей удалось раскрыть стиснутые зубы, и она влила в рот молоко. Ни единого звука не сорвалось с ее уст, пока Сергей лежал без движения, и только когда у Сергея началась рвота, она перекрестилась и заплакала» (Там же). Такой способ возврата к жизни потерявшего сознание человека уже в начале XX века был малоизвестным – это явственно ощущается как по сообщению Е. А. Есениной, возведшей необычное лечение в особо запомнившееся событие, так и по недоумению «какой-то бабы» в повести, причислившей его к бессмысленному уродованию человека.

В описании внешнего вида утопленника лежат детские воспоминания Есенина, когда будущему писателю исполнилось примерно 10–11 лет. По свидетельству И. Г. Атюнина, «в церкви он ‹Есенин› был лишь тогда, когда там был покойник. Однажды принесли для погребения утопленника, труп был распухший и синий, на Сергея он произвел тяжелое впечатление, и после того Есенин говорил: „Нет, утопленники не хороши“» (ГЛМ).

С. 105–106. Вечером на сходе об опахиванье ~ все понемногу угомонились. – Есенин точно и подробно (за исключением отсутствующих у него слов заговора и песни или молитвы) описывает обряд, который ему мог быть известен не только по воспоминаниям старожилов, но и по рассказам участниц обряда, совершаемого при жизни писателя. Из письма В. С. Чернявского, посланного Есенину из Аннополя-Волынского 26 мая 1915 г., следует, что в этом месяце в с. Константиново как раз свирепствовала страшная болезнь, с которой боролись старинным магическим способом: «Твою открытку, пропитанную сибирской язвой и описывающую неслыханные обычаи, Костя Ляндау слишком предусмотрительно сжег, не дав даже нам прочесть!» (Письма, 199). Конечно, как представитель мужского пола сам Есенин принимать участие в обряде не мог. Жительница с. Константиново Мария Николаевна Вавилова, 1908 г. рожд., смутно вспоминает об исчезающем на ее веку обряде: «Уж очень дохли коровы: то у того, то у того. Круг села опахивали: вели лошадь с сохой – опахивали. Хозяин вел лошадь. Народ стоял, глядели. ‹…› Я еще не совсем большая была. Днем опахивали» (запись комментатора в 1993 г.). Возможно, речь идет именно об опахивании 1915 г., о котором Есенин с большим интересом сообщил другу. Сведения М. Н. Вавиловой отрывочны и не совсем точны – в них допущена путаница с бытовым распахиванием узкой полоски земли при пожаре, чтобы огонь не перекинулся на соседние дворы и поля. Однако и такие искаженные сведения очень важны как подтверждение факта опахивания в с. Константиново, причем неоднократного. Большее понимание смысла производившегося обряда отражено в его восприятии человеком со стороны, занимающим позицию наблюдателя и наделенным в силу полученного образования аналитическим складом ума: Лидия Ивановна Власова-младшая поделилась собственными воспоминаниями, просеянными сквозь критическую оценку своего отца – местного интеллигента: «Однажды меня будит отец и говорит: „Пойдем, посмотрим, какая у нас в селе еще темнота есть“. И вот приходим мы с ним на старое кладбище, за церковь. Вижу – за рекой горят костры, а вокруг этих костров женщины в длинных белых рубахах, с распущенными волосами бегают, руками машут. ‹…› Болезнь, говорят, у коров объявилась, чума. Так вот женщины эти, как их далекие-предалекие предки, поступают. Решили, что злые духи в коров вошли, и вот теперь этих духов хотят устрашить и прогнать…» (Панфилов, 2, 212). Наибольшей достоверностью и чистотой фиксирования (без трактовок собирателя) отличаются записи обряда в соседнем с. Кузьминском, сделанные около 1896–1897 гг. и опубликованные в журнале «Этнографическое обозрение». Приведем в качестве примера запись 1897 г.: «Опахивание совершают вдовы и девицы… Волосы участниц распущены, одежда белая. В соху впрягают 4-х вдов; за ней несут икону и петуха; остальные лица следуют за ними, вооруженные метлами, ухватами, кочергами и др. За сохою след заметают метлами. Движение начинается в полночь. Огни в селе тушатся – иначе бьют стекла. ‹…› Встречных спрашивают: чей человек? – Божий! – пропускают; нет ответа – бьют и иногда до смерти. Стараются провести сохою сомкнутую черту вокруг села или скотных дворов, если скотина помещается изолированно в лугах, полагая, что нечистый дух уйдет за черту и перешагнуть за круг не посмеет» (Городцов В. А. Обычаи при погребении во время эпидемии. – «Этнографическое обозрение». 1897, № 34/35 (№ 3–4), с. 186).

Запись 1896 г. указывает расположение вдов относительно сохи – впрягаются «одна в оглобли, две по бокам и одна сзади», а также манеру пения и текст – «поют странным, раздирающим душу напевом молитву «Святый Боже» (Ушаков Д. Н. Материалы по народным верованиям великороссов. – «Этнографическое обозрение», 1896, № 29/30 (№ 2–3), с. 175–176).

По разным вариантам обряда опахивания становится понятно, что текст молитвы заменял собою специальную обрядовую песню языческого происхождения. Очевидно, именно ее Есенин в «Яре» именует «пением и заговором», подразделяя единое произведение редкой жанровой разновидности на две составные части – мелодию и словесный текст.

С. 117. …у нас положение водится… четверть водки поставь. – В с. Константиново этот ритуал известен как рекрутский, а не как свадебный. В «Воспоминаниях» Е. А. Есениной, прочитанных на совместном заседании Гослитмузея и ИМЛИ им. Горького в 1945 г., сказано: «По нашему деревенскому обычаю все городские призывники должны были купить вина, называлось это – „положение“, и к Сергею явились за „положением“. Отказаться нельзя, где хочешь бери, а вино ставь, иначе покалечить могут» (ГЛМ).

С. 119. «Не шуми, мати зеленая дубравушка, дай подумать, погадать». – Начало народной разбойничьей песни, широко распространенной на Руси. Есенин мог познакомиться с другими ее вариантами по произведениям А. С. Пушкина «Дубровский» и «Капитанская дочка» и по учебным хрестоматиям, например таким, как «Народная поэзия. Былины. Песни. Духовные стихи. С введением и объяснительным словарем» / Сост. А. А. Аксенов. Изд. 3-е. СПб.: Типолит. М. П. Фроловой, 1901 (Приходская б-ка, ред. В. И. Шемякина), с. 392–393.

С. 133–134. «Я умру на тюремной постели, похоронят меня кое-как…» и «А, судьба ль ты моя роковая, до чего ж ты меня довела…» – В повести представлены в обратном порядке строки из разных куплетов народной песни литературного происхождения, широко распространенной на Рязанщине и по всей России. Источником вариантов послужило стихотворение «Голова ль ты моя удалая…» И. К-ева, опубликованное в песеннике Н. И. Красовского «Бродяга» в 1907 г. (см.: Русское народное поэтическое творчество. Хрестоматия: Учеб. пособие для пед. ин-тов. Под ред. А. М. Новиковой. 3-е изд., испр. и доп. М., 1987, с. 364; Гилярова Н. Н. Музыкальный фольклор Рязанской области / Рязанский этнограф. вестник, 1994, с. 40, № 35). Цитированием первых двух комментируемых стихов Есенин закончил стихотворение «Туча кружево в роще связала…» (1915 г.).

С. 138. Голоса на дороге про темную ноченьку поют. – Темная ноченька – очень распространенный образ народных необрядовых песен; в с. Константиново их известно несколько: «Эх, ты, ночка моя, // Ночка темная» – фольклорный вариант стихотворения Н. Г. Цыганова «Ах ты, ночка моя, ноченька…»; «Прощай, жизнь, прощай, радость моя…» – со словами «Темна ноченька – не спится» и др. (см. коммент. к с. 49; Панфилов, 2, 25; 1, 168–169; Песни и романсы… № 319). По «Докладу Правлению Всероссийского союза писателей о поездке в село Есенино для принятия шефства» В. Л. Львова-Рогачевского в 1926 г. известно воспоминание деда поэта Ф. А. Титова: «…и Серега у меня блаженствовал. Все, бывало, просил: „Сыграй мне песню „Ночка темная“ или „Прощай, жизнь, прощай, радость… “» (ИМЛИ).

С. 143–144. Склонившись на колени, закрылся руками и заголосил по-бабьему, ~ не теряла бы ты девичью честь. – Редкостный обрядовый момент – исполнение плача мужчиной – продиктован в первую очередь болью утраты последнего родного человека, а также отсутствием женщин в суровом краю шумящего яра, сочувствующих воплениц – обычных в подобных печальных обстоятельствах соседок и прочих односельчанок, выражающих свое соболезнование таким способом и магически воздействующих на миры живых и мертвых. Содержание плача полностью выдержано в духе фольклорной поэтики – с традиционностью клише и импровизацией соответственно конкретным обстоятельствам и причинам гибели, с применением символики согласно социально-возрастному статусу оплакиваемой.

В жизни Есенина известен момент, когда он сам причитал по-бабьи: «…поздно ночью из Макаровой чайной, где гуляли рекрута, в открытые окна неслось чье-то причитание. Несмотря на поздний час, бабы прибежали послушать, кто кричит? Это Сергей причитал по-бабьи над своим другом детства, который призывался с ним вместе. Бабы плакали под окнами, и рекрута затихли в чайной под его причитание» (ГЛМ). Есенин был готов к причитыванию и раньше. В детстве он был свидетелем или мог знать об этом по рассказам о том, как его другую бабушку Аграфену Панкратьевну Есенину мужики просили покричать слова об истерзанной и заблудшей своей душе, чтобы поплакать над допущенными ошибками и просчетами: «Рассказывали, как пьяные мужики приходили к бабушке и платили ей деньги за то, чтобы она „покричала“ о них. „Эх, тетка Груня! Покричи обо мне, несчастном“» (ГЛМ). Так в начале XX века модернизировалась древняя традиция оплакивания, наполненная прежде обрядовым содержанием и потому присущая в первую очередь похоронам и поминкам и перенесенная оттуда далее на довенчальную часть свадьбы и проводы рекрутов. Сестра Е. А. Есенина уточняет термин: «Причитание по покойникам и вообще всякое причитание в нашем краю называется „кричать“, „крик“» (ГЛМ).

С. 144. Эх, да как на этой на веревочке // Жисть покончит молодец… – народная песня литературного происхождения «Веревочка» («Чернобровый парень бравый / летом…») известна в с. Константиново и до сих пор бытует на Рязанщине (см.: Панфилов, 1, 272–273; записи автора комментария в с. Шостье Касимовского р-на в 1990 г., а также в д. Мелекшино Старожиловского р-на в 1994 г. совместно с М. В. Скороходовым – исполняется на мотив «Коробочки» Н. А. Некрасова).

Сестрой поэта А. А. Есениной был составлен для «Яра» словарик местных слов и выражений с. Константиново и окрестностей и впервые опубликован в Собрании сочинений в 5 т. Т. 4. М.: Гослитиздат, 1962, с. 304–310. В наст. издании он перепечатывается с дополнениями: под одним астериском (*) помещены новые слова с пояснениями относительно их значений, под двумя астерисками (**) для включенных ранее слов даны их расширительные и уточненные толкования.

*Аптешник – ромашка аптечная.

**Артус (правильно: артос – греч.) – хлеб квасной, освященный в первый день Пасхи и хранящийся на аналое перед иконостасом в храме всю светлую седмицу, в пасхальную субботу раздробляется и раздается верующим как напоминание о воскресшем Спасителе.

Бластиться – казаться, мерещиться.

Болезновать – страдать, сочувствовать.

Бочаг – яма на дне реки, омут.

Брус – крайний ряд кирпичей у чела печи.

Брусница – деревянный футляр для точильного бруса. Во время работы привязывается ремнем за спину косца.

Брыкнуться – упасть.

Бурыга – ухаб, рытвина.

Бучень – птица выпь.

Варначить – делать кое-как, халтурить, болтать пустяки.

Веретье – большой брезент, на котором сушат на солнце зерно, им же в непогоду накрывают возы с мешками хлеба.

Воронок – медовая брага с хмелем.

Выбень – выбитое место.

Выть – часть села. Все село делилось на выти. В каждую выть входило 50–60 дворов. Все луговые и полевые земли делились на выти, а затем по душам.

Вяхирь – сетчатый кошель для сена.

Гайтан – шнурок, на котором носили нательный крест.

Гасница – коптилка, самодельная лампа без стекла.

Голица – кожаная рукавица без меха, не обшитая материей.

Гребать – брезговать.

Грядки – две продольные жерди, образующие края кузова повозки.

Гужем – вереницей, гуськом или толпой.

Давеча – не так давно; незадолго, но сегодня же.

* Дерюга – самый толстый, грубый холст из охлопьев.

* Девятичиновая (девятичная, девятичиновная) просфора – третья из пяти приносимых на проскомидию просфор, из которой, в подражание девяти ангельским чинам, вынимается девять частиц в честь святых: 1) Иоанна Крестителя, 2) пророков, 3) апостолов, 4) святителей, 5) мучеников, 6) преподобных, 7) бессребренников, 8) праведных Богоотец Иоакима и Анны, 9) того святителя, имени которого совершается литургия, – Иоанна Златоуста или Василия Великого.

Донце – дощечка со специальной рамкой, на которую садится пряха, вставляя в нее гребень или кудель.

Драчена – запеканка, приготовленная из молочной пшенной каши с яйцами, выпеченная на сковородке.

Дышло – часть оглобли, входящая в ось повозки.

Еланка (елань) – прогалина, луговая равнина.

Ерник – беспутный человек, гуляка.

Жарница – глиняная миска для запеканок.

Жерлика (жерлица) – рыболовная снасть для ловли щук.

* «Жулик» – ср. жулькать – издавать мокрый звук, чавкать, чмокать.

Забуркал – глухо, невнятно заворчал, забормотал.

* Завалинка – земляная насыпь вокруг избяных стен.

* Завьялый – занесенный снегом или чем-нибудь иным.

Загнетка – углубление на шестке русской печи.

Задвашить – задушить.

* Зазуленька (зозуля) – кукушка.

* Зарукавник – короткая широкая кофточка с рукавами, которую надевали во время жатвы.

„Заря-зоряница…“ – заговор от бессонницы. Есенин слышал его от матери.

Засемать – засуетиться, зачастить ногами.

Засычка (наровить в засычку) – задираться, ввязываться в драку, скандал.

* Затирка – ср. затирать косу – заровнять треньем (напилком).

* Затонакать – бренчать; напевать про себя.

Захряслый – затверделый.

* Зацветающие губы – покрывающиеся сыпью.

Зубок – подарок новорожденному.

* Измусолить – извалять в грязи, испачкать (слюною).

Калпушка – детский чепчик.

Катник – накат от полозьев саней на дороге.

* Клубоватый – похожий на клубок, шаровидный.

Конурка – круглая прорубь во льду, из которой берут воду.

* Коняшка – жеребенок (обычно не моложе одного года, не кобылка), а также молодой конь, которого еще не запрягают.

Коротайка – женская одежда на вате, не доходящая до колен, со сборками, идущими от талии, без воротника.

* Корюзлый – сухой, вялый, дряблый, заскорузлый.

Косник – лента в косе.

Кочатыг – тупое, широкое, плоское шило для плетения лаптей и кошелей.

Куга – болотное круглостебельное, безлистное растение семейства осоковых, идущее на разного рода плетушки и оплет стульев (осока, рогоз, губчатый тростник, болотница болотная и др. – Elaeocharis palustris, Scirpus, Tupha, etc.)

Кудель – вычесанный и перевязанный пучок льна или шерсти, приготовленный для пряжи, и рогулька, к которой привязывается шерсть или лен.

Куколь – сорная трава или ее семя.

Кулага – заварное жидкое тесто из ржаной муки с солодом.

**Кулижка – часть улицы перед домом, часть какой-нибудь площади, большая лужайка в селе.

**Купырь – луговая трава с резким пряным запахом, с лапчатыми, идущими от корня листьями и центральным опушенным стволом-дудкой, мясистой и вкусной ранней весной, с белыми цветками, семейства зонтичных (дягиль, дудник, морковник, сныть и др. – Angelica silvestrum, Aegopodium podagraria, etc.).

**Лещуга – грубая луговая трава, растущая в низинах, применяется в качестве корма для скота (манник, касатик, аир и др. – Gluceria aquatica, Iris pseudacorum, Acorum calamus, etc.).

*Ливенка – однорядная гармоника, созданная в г. Ливны, первоначально имела 8 мелодических и 6 басовых клавишей, потом их количество увеличилось соответственно до 12 и 9.

Лоск – лог, лощина или низкое место в поле.

Лушник – ситный хлеб, испеченный с луком, пережаренным в масле.

Любовина – постная часть соленого свиного мяса.

Махотка – небольшой глиняный горшок для молока с высоким узким горлом.

*Михрютка – домосед, нелюдим; неловкий, неуклюжий человек.

Мера – корзина для измерения количества зерна. В мере 16–18 кг.

Метчик – человек, мечущий стог.

Мотальник – приспособление в прялке для сматывания пряжи.

Мотня – мешок посередине невода.

**Мускорно – трудно, кропотливо, однообразно, надоедливо.

Мухортая – захудалая.

Навильник – захваченная вилами охапка сена, которую подают на стог или воз.

Наянно – навязчиво.

Нехолявый – неопрятный, неряшливый.

Ободнять – рассветать.

Оборки (оборы) – веревочные завязки у лаптей.

Оброть – недоуздок, конская узда без удил, с одним поводом для привязи.

*Оглоед – нахал, наглец, живущий за чужой счет, дармоед, мироед.

Окадычиться – умереть.

Околица – городьба вокруг селения.

Окорёнок – деревянная кадочка с ручками.

Олахарь – обалдуй, непутевый.

Орясник – жердинник (кустарник, пригодный для заготовки жердей).

Отава – трава, растущая после первого укоса.

Падина – настил из хвороста под стог сена.

*Пегасый – пегий, с пятнами.

Пестун – годовалый или двухгодовалый медвежонок, остающийся при матери.

Поветь – соломенная крыша, крытое нежилое место.

*Подожок – палочка для ходьбы, трость подручная.

Пожня – сенокос, луг.

*Полукрупка – мелкая махорка.

Помело – мочальная метла, которой заметают золу с пода печи перед выпечкой хлеба.

Попки – связанные пучки ржаной соломы, кладущиеся на верх соломенной крыши.

Посевка – деревянная лопаточка с длинной ручкой для размешивания теста.

Поставня – круглая корзиночка, плетенная из соломы, перевитой мелким лозняком. В ней держат муку и в нее кладут, как в форму, хлебное тесто для подхода.

Постельник – хворостяная плетеная подстилка по дну саней, телеги.

Посупить глаза – нахмуриться, опустить глаза.

*Потращать – стращать, пугать.

Почомкаться – чокнуться.

Поязать – обещать.

*Прощалыга – пройдоха, проныра, выжега, продувной плут.

*Промежки – простор, расстояние, промежутки между предметами.

Путо – веревка или цепь, которой связывают передние ноги лошади, чтобы не ушла далеко.

Путро – месиво с мучными высевками для скота.

**Пьяника – лесная ягода (голубика – Vaccinium uliginosum).

Пятерик – бревно, из которого можно напилить пять поленьев.

Разёпа – разиня.

*Родимец – падучая младенцев, воспаление мозга с корчами; пострел, паралич.

Саламата – кушанье, приготовленное из поджаренной муки с маслом.

Свивальник – длинная, узкая полоса из материи, которой обвивают младенца поверх пеленок.

* Свитка – верхняя широкая долгая одежда с клиньями по талии. Упомянута в стихотворении Есенина «Белая свитка и алый кушак…», 1915 г.

Сиверга (сиверка) – холодная мокрая погода при северном ветре.

*Сиволапый – неуклюжий, грубый мужчина.

Скрябка – железная лопата.

Скуфья – головной убор церковнослужителей.

**Суровика – лесная ягода; смола хвойного дерева.

Сушило – настил из жердей под крышей двора, где хранится корм для скота, сеновал.

Тудылича – в том месте, в той стороне; или – не теперь, не сейчас.

Тужильная косынка – белая косынка, которой женщины покрывают головы в особо горестные дни – дни похорон и поминания близких людей.

Тяж – ремень или веревка, идущая от переднего конца оглобли к передней оси.

**Ушук – шорох.

Хамлет – хам.

Хрестец (крестец) – убранный хлеб подсчитывается копнами и крестцами. В копне пятьдесят два снопа, в крестце – тринадцать. В полях хлеб укладывается по двенадцать снопов крест-накрест и накрывается сверху тринадцатым. Отсюда и название крестец.

Хруп – жесткий, крупный помол муки.

*Хруптеть – ср. хрупаться и хрупнуть, хрептеть – издавать хруст, хрустеть, хрястнуть, треснуть.

Хрындучить – ерепениться, куражиться.

Цыбицы – чибисы.

**Чапыга (чапыжник) – частый кустарник, непроходимая чаща; куст Caragana frutikosa.

Чередом – по порядку или добром.

Чимерика (чемерица) – луговая трава с толстым стеблем и широкими листьями.

Чичер – резкий холодный ветер.

Чухонец – петербургское название пригородных финнов.

Шалыган – шалун, бездельник.

Шкворень – болт, на котором ходит передок телеги.

Шомонить – лезть, заглядывать, шуметь, наговаривать.

** Шушпан – летняя женская верхняя одежда.

Щипульник – шиповник.

Ярка – молодая неягнившаяся овца.