355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Серена Витале » Пуговица Пушкина » Текст книги (страница 17)
Пуговица Пушкина
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 16:29

Текст книги "Пуговица Пушкина"


Автор книги: Серена Витале



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Обратился ли он к чужестранцу потому, что больше не доверял друзьям и знакомым? Выбирал ли иностранца, чтобы уберечь русского от ответственности перед российскими законами, и к тому же дипломата, чтобы обеспечить максимальные последствия для его оскорбителей? Или просто Медженис оказался первым человеком, с которым он встретился? В любом случае «больной попугай» – как называли англичанина из-за его бледности и длинного носа – сказал, что он должен поговорить с секундантом Дантеса перед тем, как дать ответ. Покинув Меджениса, Пушкин обменялся несколькими словами с д’Аршиаком. Кто-то заметил и сказал об этом Вяземскому, и тот немедленно оказался рядом с ними. Пушкин поспешно откланялся и расстался с французом, проведя несколько минут в разговоре с другом, упрашивая его написать князю Козловскому и напомнить ему об очерке, который тот обещал написать для «Современника». Вскоре он оставил бал. В два часа утра Пушкин получил срочную записку от Меджениса: узнав, что нет ни малейшей возможности примирения сторон, он вынужден отклонить несомненно почетную для него миссию, предложенную ему Пушкиным.

27 января 1837 года. «Встал весело в восемь часов», – позже записал Жуковский. В этой русской фразе есть ритмическое напряжение и благозвучие аллитерации, которые придают ей торжественную законченность белого стиха, как будто в записках Жуковского отразился человек в отчаянном поиске правды, теперь наполненном новым миром и гармонией – тем самым миром и гармонией, что воцарились в душе Пушкина, как только он стал уверен, что будет драться с Дантесом.

Итак, Пушкин пробудился в прекрасном настроении утром 27 января. После чаю он написал Данзасу, прося его прийти по делу величайшей важности. Вскоре после девяти он получил записку от виконта д’Аршиака: «Необходимо, чтобы я встретился с секундантом, которого вы выбрали, как можно скорее. Я буду ждать у себя в квартире до полудня; до этого часа я надеюсь принять того человека, которого вам угодно будет ко мне послать». Пушкин все еще не знал, есть ли уже у него секундант и когда он будет, но он нашел способ использовать даже это щекотливое обстоятельство для того, чтобы выразить свое презрение Дантесу:

Пушкин д’Аршиаку, 27 января 1837 года [между 9.30 и 10.00 утра]: «Виконт, я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу своего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его выездной лакей. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно. Прошу вас поверить, виконт, что это мое последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дома лишь для того, чтобы ехать на место».

В одиннадцать он завтракал вместе с Натали, Александриной и детьми. Он поднялся из-за стола раньше других и стал расхаживать взад и вперед, «необычайно веселый» и энергичный, время от времени выглядывая из окон на Мойку. Там, снаружи, искрился на солнце снег. Наконец он увидел, как у ворот остановились сани: Данзас, с левой рукой на перевязи, бросающейся в глаза как тревожное напоминание о ранах на полях битвы. Пушкин вышел к дверям, поприветствовал своего друга с радостью и облегчением, затем прошел с ним в кабинет. Он объяснил, что должен драться с Дантесом именно сегодня, днем, буквально через несколько часов, – просто не может быть другого выхода, – а у него все еще нет секунданта. Не согласится ли Данзас? Данзас колебался; показывая поврежденную руку, просил его обратиться к другим. Одолжение, о котором просил Пушкин, было слишком грустным. Но он в его распоряжении для любой практической помощи. Поэт попросил купить пистолеты, которые бы тот выбрал в оружейной лавке Куракина, и дал ему денег на эти нужды. Они договорились встретиться снова через час. Когда Данзас ушел, Пушкин позвал Никиту Козлова, бывшего крепостного из Болдинского имения, который заботился о нем в детстве и юношестве и опять стал его слугой несколько лет назад. Он велел Козлову приготовить ванну, потребовал чистое белье, вымылся и оделся. Ответ виконта д’Аршиака принесли незадолго до часу: Пушкин должен уважать правила, и любая дальнейшая задержка будет рассматриваться как отказ в требуемом удовлетворении. Поэт велел Козлову подать старую, с оторванной пуговицей, бекешу и вышел, сказав старому слуге, что он не возвратится до вечера.

Жуковский писал: «Он велел подать бекешь; вышел на лестницу. – Возвратился, – велел подать в кабинет большую шубу и пошел пешком до извозчика». Другими словами, Пушкин пошел по своим следам – на сей раз буквально – и совершенно неожиданно. Есть русская примета, что любого возвратившегося и вновь вышедшего из дома ожидает неприятность, а Пушкин, видит Бог, был суеверен. Иногда, когда он собирался выходить по важному делу, он велел, бывало, распрягать лошадей из ожидающей его кареты просто потому, что слуга или член семейства должен был сбегать домой и принести что-нибудь для него – носовой платок ли, часы или рукопись, забытую в спешке. И это вовсе не легенда – история его несостоявшейся поездки в декабре 1825 года в Петербург из Михайловского, где он отбывал ссылку. Получив известие о кончине императора Александра I и о волнениях из-за престолонаследия, зная, что в них замешаны многие его приятели, Пушкин решил ехать в столицу. Он рассчитывал прибыть поздно вечером 13 декабря и попал бы прямо на совещание к Рылееву, а наутро был бы вместе с друзьями на Сенатской площади. Но неблагоприятные приметы заставили его отказаться от поездки. И если уж быть до конца честным, то сказанное Николаю I «…стал бы в ряды мятежников» Пушкин должен был дополнить: «да только заяц перебежал мне дорогу и повстречался поп».

И теперь, в день своей дуэли, Пушкин возвращается домой, чтобы сменить бекешу на шубу. Было ли это то, чем он накликал на себя несчастье или ускорил ход роковых обстоятельств собственноручно? Нисколько. Он шел, чтобы убить Дантеса, а с ним и запятнанную, израненную часть себя, чтобы можно было наконец начинать жить снова, покончив с этим смертным грузом. Но вдруг он вспомнил слова гадалки фрау Кирхгоф. Он был совсем юным, когда пошел к ней больше для забавы, и немка-предсказательница предрекла ему, что скоро он получит неожиданные деньги и предложение работы. В будущем, сказала она, его ждет великая слава, два изгнания и долгая жизнь, если он не погибнет в тридцать семь лет из-за белой лошади, белой головы или белого человека. Сбывалось все, что она читала по картам, и даже перед своим тридцатисемилетием Пушкин был всегда настороже, если перед ним возникали «weißes Roß, weißer Kopf, weißer Mensch». Отъезжая из дома 27 января 1837 года, он вдруг осознал, что он на пути к поединку с белокурым человеком, который любил погарцевать в белом мундире кавалергарда на белом коне. Так что имело смысл быть особенно осторожным. Солнце, которое он видел из окна, было обманчивым: на самом деле был жестокий мороз с сильным западным ветром. Лучше на всякий случай одеться потеплее, в самую теплую шубу. Иначе невольная дрожь может помешать ему – и он промахнется.

Он нанял карету на Невском проспекте и подъехал сам к братьям Россет. Он помнил обещание Клементия: «Если станет жарко, я – в вашем распоряжении». Но братьев Россет не было дома. Он поехал к Данзасу – это было чуть дальше – и попросил его съездить с ним во французское посольство. А там он уже все объяснит, и тогда его друг может решать. В присутствии Оливье д’Аршиака он прочитал копию своего письма к Геккерену, которую принес с собой, и с холодной краткостью пояснил факты, которые побудили его это написать. «Есть два вида рогоносцев, – добавил он. – Настоящие знают, что им следует делать; другие, получившие такой статус посредством общественного суждения, оказываются в более уязвимом положении. Таков и мой случай». Он закончил свою речь такими словами: «Теперь я могу сказать вам только одно: если дело это не закончится сегодня же, то при первой же встрече с Геккереном – отцом или сыном – я плюну им в физиономию». Только в этот момент он кивает на Данзаса: «А это – мой секундант». И только тогда обернулся к нему и спросил: «Вы согласны?» Данзас сказал «да»; после чего они с д’Аршиаком обсуждали условия поединка.

Пушкин вернулся в тихий пустой дом: Натали с детьми поехала к Екатерине Мещерской; Александрина была в своей комнате; Никита Козлов, усвоив, что хозяин не вернется до обеда, ушел на половину слуг. Пушкин закрылся у себя в кабинете. Он написал Александре Осиповне Ишимовой: «Милостивая государыня Александра Осиповна, крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение. Покамест честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall Сегодня я нечаянно открыл Вашу „Историю в рассказах“ и поневоле зачитался. Вот как надобно писать! С глубочайшим почтением…»

Он взял книгу «Poetical Works of Milman, Bowles, Wilson and Cornwall» (и на последней странице, где стоял список названий, поставил пять крестиков на пьесах Корнуолла «Драматические сцены», которые Ишимова должна была перевести для «Современника»), обернул это вместе с письмом толстой серой бумагой и вручил швейцару, велев ему отнести пакет на Фурштадтскую улицу. После этого вышел. Чуть позже трех тридцати он вошел в кондитерскую Вольфа и Беранже на третьем этаже здания на углу Мойки и Невского проспекта, где у него было назначено свидание с Данзасом. Вскоре появился его друг с листом бумаги. Д’Аршиак, объяснил он, настоял, чтобы условия поединка были изложены письменно.

1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.

3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.

5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.

6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.

Все, что Пушкин хотел знать, – это время и место: пять часов, Черная речка, возле Комендантской дачи. Что касается условий, то он согласился с ними, даже не соизволив прочесть или поглядеть в документ, составленный секундантами. Он выпил лимонада. Сказал Данзасу, что копия его письма к Геккерену в кармане его сюртука, и уполномочил его на использование этого документа по своему усмотрению, если все кончится неблагополучно. Было примерно без десяти четыре, когда Пушкин и Данзас сели в сани, ожидавшие их на улице.

Застольная беседа

Павел Исаакович Ганнибал был добродушным человеком… Пушкин, в то время едва закончивший лицей, обожал его, что, однако, не помешало ему вызвать Павла Исааковича на дуэль только за то, что в одном из котильонов тот увел от него юную Лошакову. Тогда Пушкин был безумно в нее влюблен, хотя она была некрасива и имела вставные зубы. Ссора между дядей и племянником окончилась примирением через десять минут, и последовали новые развлечения и новые танцы, а за ужином, под воздействием Бахуса, Павел Исаакович произнес тост такого содержания:

 
Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-Богу, Ганнибал
Ссорой не подгадит бал!
 

Пушкин любил Кюхельбекера, своего друга и однокашника по лицею, но нередко подшучивал над ним. Как многие молодые поэты того времени, Кюхельбекер частенько бывал у Жуковского, донимая его просьбами прочитать его поэмы. Однажды Жуковский был приглашен на прием, но так и не появился в этом доме. Когда его спросили, почему он не пришел, последовало следующее объяснение: «Во-первых, у меня болел живот накануне; во-вторых, пришел Кюхельбекер, поэтому я остался дома». Пушкин нашел это забавным и наградил несчастного поэта такими стихами:

 
За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно!
 

Кюхельбекер воспылал гневом и потребовал дуэли. Никто не мог отговорить его. Они стрелялись зимой. Кюхельбекер выстрелил первым и промахнулся. Пушкин бросил свой пистолет на землю и пошел обнять друга, но Кюхельбекер в ярости кричал: «Стреляй! Стреляй!» Пушкин насилу его убедил, что невозможно стрелять, потому что дуло пистолета забито снегом. Дуэль отложили, а позже соперники помирились.

Пушкин и Корф жили в одном доме. Слуга Пушкина, будучи пьян, ворвался к Корфу в прихожую, чтобы побить его слугу… Модест Андреевич тут же, как обычно, выскочил из своей комнаты узнать, в чем дело, и «прописал» виновнику безобразий argumentum baculinum. Побитый слуга пожаловался Пушкину. Александр Сергеевич, в свою очередь, вознамерился защитить своего слугу и вызвал Корфа на дуэль. Модест Андреевич на вызов ответил письмом: «Не принимаю вашего вызова из-за такой безделицы, но не потому, что вы Пушкин, а потому что я не Кюхельбекер».

Однажды утром, ровно в 7.45, я вошел в соседнюю комнату, где жил майор. Едва я ступил, три незнакомца вошли в комнату из прихожей. Один из них – молодой, стройный, невысокий, с курчавыми волосами и африканским профилем – был одет во фрак. Два офицера следовали за ним. «Что вам угодно?» – довольно резко спросил Денисевич человека в цивильном платье. «Вы сами должны знать, – ответил тот, – вы назначили мне быть у вас в восемь часов… Остается еще четверть часа. Есть время выбрать оружие и назначить место». Мой Денисевич покраснел как рак и, запинаясь, отвечал: «Я не за тем просил вас прийти… Я не могу драться с вами, вы молодой человек, неизвестный, а я штабс-офицер…» Молодой человек в штатском настаивал: «Мои товарищи подтвердят, что я русский дворянин Пушкин, поэтому иметь дело со мною не будет бесчестьем». Накануне вечером Пушкин был в театре, где волею судьбы сидел рядом с Денисевичем. Пьеса была скучной, и Пушкин постоянно то зевал, то шикал, громко восклицал: «Это несносно!» Но его сосед явно наслаждался представлением. В конце концов Денисевич взял Пушкина за пуговицу в проходе. «Молодой человек, – сказал он, – вы мешали мне смотреть пьесу. Это неприлично и невежливо с вашей стороны». На что Пушкин отвечал: «Это правда, я не старик, но, господин штаб-офицер, еще более невежливо здесь и с таким апломбом говорить мне это. Где вы живете?» Денисевич сказал ему свой адрес и назначил приехать к нему в восемь. И вот он здесь, с секундантами. В конце разговора Денисевич извинился и протянул Пушкину руку, которую тот не пожал. «Вы прощены», – бросил он, уходя вместе со своими спутниками.

Поздним октябрем 1820 года брат генерала М. Ф. Орлова, уланский полковник Федор Федорович, приехал в Кишинев на несколько дней. Мы решили сходить в бильярдную Гольды… Орлов и Алексеев играли в бильярд на деньги и после третьей партии заказали кувшин пунша, который вскоре поднесли… Второй кувшин произвел более сильный эффект, особенно на Пушкина… Он развеселился, начал подходить к бортам бильярда и мешать игре. Орлов назвал его школьником, а Алексеев добавил, что школьникам следует преподать урок. Пушкин рванулся от меня и, перепутав шары, велел им убираться. Он бросил обоим вызов и просил меня быть его секундантом. Предстояло встретиться у меня в десять утра. Было около полуночи. Я уговаривал Пушкина ночевать у меня… «Скверно, гадко, – сказал он, когда мы уже почти пришли, – да как дело кончить?» – «Очень просто, – ответил я, – вы первым начали, вы их вызвали. Если они предложат помириться, то ваша честь не пострадает». Он долго молчал и наконец сказал по-французски: «Глупости, они никогда не согласятся; может быть, Алексеев, он семейный человек, но Федор – никогда, он мечтает о смерти в бою, и умереть от руки Пушкина или убить его – для него лучше, чем играть жизнью с кем-нибудь другим». Я пришел к Орлову к восьми. Его не было дома, и я пошел к Алексееву. В ту же минуту, как они увидели меня, они воскликнули, что уже направлялись ко мне за советом, как бы разрешить глупый инцидент вчерашнего вечера. «Приходите ко мне в десять, как договорились, – сказал я. – Пушкин будет там, и вы сможете сказать ему прямо, что следует забыть вчерашний пунш». Пушкин, казалось, утихомирился. Единственное, о чем он действительно сожалел, так это о том, что ссора произошла на бильярдном столе под парами пунша. «Иначе какая бы была драка! Бог мой, какая могла бы выйти дуэль!»

Пушкин с Людмилой прогуливались по саду в окрестностях Кишинева. Мальчик, который обычно караулил эти свидания, подал им сигнал, что появился Инглези. Он уже давно подозревал Людмилу и не оставлял попыток застать их вместе. Испугавшись – не за себя, а за даму, – Пушкин припустил по дорожке вместе с нею в обратном направлении, намереваясь сбить ищеек со следа и спрятать Людмилу. Но эта уловка не удалась – на следующий день Инглези запер Людмилу и вызвал Пушкина на дуэль. Тот принял вызов… Поединок назначили на следующее утро, но кто-то предупредил генерала Инзова. И он посадил Пушкина на десять дней на гауптвахту, а Инглези послал билет с разрешением уехать за границу вместе с женой на год. Инглези с Людмилой покинули Кишинев на следующий день.

Однажды Пушкин беседовал с кем-то из греков, и тот сослался на некий литературный труд. Пушкин просил одолжить ему эту книгу. «Как, вы, поэт, и не знаете об этой книге?» – очень удивился грек. Пушкин нашел подобный ответ оскорбительным и хотел вызвать грека на дуэль. Дело разрешилось следующим образом: когда ему прислали книгу, он тут же ее вернул с запиской, что читал ее раньше и т. д.

Обычно мы играли в stoss, écarte и, в особенности, в banque. Как-то раз Пушкину случилось играть с одним из братьев Зубовых, штабным офицером. Пушкин заметил, что Зубов смошенничал, и проиграл; а когда игра была закончена, Пушкин со смехом невзначай заметил остальным игрокам, что игорные долги такого рода не платят. Зубов услышал это, потребовал объяснений и вызвал Пушкина на дуэль… Далее, по свидетельству многих очевидцев… Пушкин появился на месте поединка с пригоршней черешен и весело забавлялся ими, пока его соперник целился… Зубов стрелял первым и промахнулся. «Вы удовлетворены?» – спросил Пушкин, когда наступила его очередь стрелять. Вместо требования выстрелить Зубов поспешил обнять своего противника. «Это лишнее», – сказал Пушкин и ушел.

Однажды на вечере в кишиневском казино… молодой офицер егерского полка заказал оркестру сыграть русскую кадриль, но Пушкин в компании с Полторацким уже договорились о мазурке и начали хлопать в ладоши, призывая музыкантов играть именно ее. Новенький повторил свой приказ, но оркестр послушался Пушкина. Полковник Старое, командир полка, наблюдая за развитием инцидента, подозвал молодого офицера и посоветовал ему, по крайней мере, потребовать от Пушкина извинений. Робкий юноша неохотно возразил, что не знаком с Пушкиным. «Ну, так я за вас поговорю», – ответил полковник… Дуэль должна была состояться в девять утра в нескольких верстах от Кишинева. Н. С. Алексеев был секундантом Пушкина. Но сильная метель и ветер расстроили поединок: дважды стреляли и промахнулись. Решено было отложить… Алексеев устроил так, что соперники встретились в ресторане Николети. «Я всегда уважал вас, полковник, – сказал Пушкин, – и потому принял ваш вызов». – «Я должен сказать по правде, Александр Сергеевич, что вы так же хорошо стоите под пулями, как хорошо пишете».

Были слухи, что его высекли в Тайной канцелярии, но это вздор. Он дрался из-за этого на дуэли в Петербурге. А этой зимой он хочет поехать в Москву, чтобы драться с графом Толстым-Американцем, человеком, который, главным образом, и распускает эти сплетни. Поскольку у него не было в Москве друзей, я предложил ему, что буду его секундантом.

Однажды в Молдавии он дрался с немцем – трусом, которого долго и трудно уговаривали согласиться на дуэль. Подстегиваемый страхом, немец, разумеется, выстрелил первым; Пушкин подошел к барьеру и, простите за выражение, оправился. Тем дуэль и кончилась.

Я не припомню подробностей другой дуэли – в Одессе, если не ошибаюсь; все, что я помню, – это то, что его противник не вынес, что Пушкин отпустил его с миром, но это было тоже сделано в его манере: он сунул все еще заряженный пистолет под мышку, отступил назад, повернулся и…

У Пушкина была привычка носить с собой на прогулки тяжелую трость. «Почему вы таскаете такую тяжелую вещь?» – однажды спросил его мой дядя. «Чтобы укрепить руку, – отвечал тот, – она не будет дрожать, если мне придется стрелять».

Старый друг поэта… пришел к Василию Львовичу и застал Пушкина за обедом. И Пушкин, будучи еще в дорожном платье, велел ему передать вызов графу Толстому, знаменитому Американцу, назначив дуэль на следующее утро. К счастью, этого не случилось: графа не было в Москве, а позже противники помирились.

 
Вот пять шагов еще ступили.
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целитьно как раз
Онегин выстрелил… Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет молча пистолет.
 
 
На грудь кладет тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю