Текст книги "Уотт"

Автор книги: Сэмюел Баркли Беккет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Семнадцать, сказал Луит. Действительно, мистер де Бейкер, сказал мистер Фицвейн. Сколько раз вам нужно говорить? сказал мистер О’Мелдон. Думайте о нежных семнадцати, сказал мистер Магершон. Ха-ха, забавно, сказал мистер де Бейкер. Мистер Магершон сказал: Возможно, имея на – э – руках такие необычайно большие числа, будет лучше попросить нашего казначея вести сегодня записи? Я ничуть не хочу недооценивать нашего секретаря, который, как мы все знаем, превосходный секретарь, но, возможно, если такие беспрецедентно огромные и сложные числа только сегодня вечером… Нет-нет, так не пойдет, сказал мистер Фицвейн. Мистер Макстерн сказал: Возможно, если наш секретарь изволит записывать числа не цифрами, а словами… Да-да, как вам такой вариант? сказал мистер Фицвейн. А какая разница? сказал мистер О’Мелдон. Мистер Макстерн ответил: Да потому что тогда он просто будет записывать слова, которые слышит, а не их численные эквиваленты, для которых требуется длительная практика, особенно в случае с числами, состоящими из пяти и шести букв, прошу прощения, я имел в виду – цифр. В конечном счете это, возможно, прекрасная мысль, сказал мистер Магершон. Не будете ли вы добры так и поступать, мистер де Бейкер, а? сказал мистер Фицвейн. Но это и так моя неизменная привычка, сказал мистер де Бейкер. Нет-нет, я вам верю, сказал мистер Фицвейн. Тогда я не знаю, что еще можно сделать, сказал мистер Магершон. И на старуху бывает проруха, сказал Луит. Благодарю вас, мистер Луит, сказал мистер де Бейкер. Умоляю вас, не стоит, мистер де Бейкер, сказал Луит. Чудесно, просто чудесно, воскликнул мистер О’Мелдон. Что чудесно, просто чудесно? сказал мистер Макстерн. Эти две цифры связаны, сказал мистер О’Мелдон, как кор со своим клубнем. Кор со своим чем? сказал мистер Фицвейн. Он имеет в виду куб со своим корнем, сказал мистер Макстерн. Что я говорю? сказал мистер О’Мелдон. Кор со своим клубнем, ха-ха, сказал мистер де Бейкер. Что это значит – куб со своим корнем? сказал мистер Фицвейн. Это ничего не значит, сказал мистер Макстерн. Что вы имеете в виду – ничего не значит? сказал мистер О’Мелдон. Мистер Макстерн ответил: С каким из своих корней? У куба может быть любое количество корней. Как у длинного турецкого огурца, сказал мистер Фицвейн. Не у всех кубов, сказал мистер О’Мелдон. Кто говорит обо всех кубах? сказал мистер Макстерн. Не у этого куба, сказал мистер О’Мелдон. Об этом я ничего не знаю, сказал мистер Макстерн. Я в совершеннейшем неведении, сказал мистер Фицвейн. Я тоже, сказал мистер Магершон. Что чудесно, просто чудесно? сказал мистер Фицвейн. Мистер О’Мелдон ответил: Что мистер Балинак… Мистер Накибал, сказал Луит. Мистер О’Мелдон сказал: Что мистер Накибал за какие-то тридцать пять или сорок секунд извлек в уме кубический корень из шестизначного числа. Мистер Макстерн сказал: Сорок секунд! Да прошло по меньшей мере пять минут с тех пор, как число впервые было упомянуто. Что в этом чудесного? сказал мистер Фицвейн. Возможно, наш председатель забыл, сказал мистер Макстерн. Два это кубический корень восьми, сказал мистер О’Мелдон. Действительно, сказал мистер Фицвейн. Да, дважды два – четыре, а четырежды два – восемь, сказал мистер О’Мелдон. Так два это кубический корень восьми, сказал мистер Фицвейн. Да, а восемь это куб двух, сказал мистер О’Мелдон. Восемь это куб двух, сказал мистер Фицвейн. Да, сказал мистер О’Мелдон. И что в этом чудесного? сказал мистер Фицвейн. Мистер О’Мелдон ответил: Что два должно быть кубическим корнем восьми, а восемь – кубом двух, давно никому не удивительно. Удивительно то, что мистер Налибак за столь короткое время извлек в уме кубический корень из шестизначного числа. О, сказал мистер Фицвейн. А это так трудно? сказал мистер Магершон. Невозможно, сказал мистер Макстерн. Ну-ну, сказал мистер Фицвейн. Номер, никогда доселе не исполнявшийся человеком, и только единожды – лошадью, сказал мистер О’Мелдон. Лошадью! воскликнул мистер Фицвейн. Случай в Культуркампфе, сказал мистер О’Мелдон. А, понимаю, сказал мистер Фицвейн. Луит не скрывал своего удовлетворения. Мистер Накибал лежал на боку и, по всей видимости, спал. Но мистер Накинак не лошадь, сказал мистер Фицвейн. Далек от этого, сказал мистер О’Мелдон. Вы уверены в том, о чем говорите? сказал мистер Магершон. Нет, сказал мистер О’Мелдон. Что-то это уткой попахивает, сказал мистер Макстерн. Не лошадью – уткой, ха-ха, забавно, сказал мистер де Бейкер. Протестую, сказал Луит. Против чего? сказал мистер Фицвейн. Против слова «утка», сказал Луит. Запишите это, мистер де Бейкер, сказал мистер Фицвейн. Луит извлек из кармана листок бумаги и протянул его мистеру О’Мелдону. Что это, мистер Луит? сказал мистер О’Мелдон. Список точных кубов, сказал Луит, шестизначных и ниже чисел, всего девяносто девять штук, а также их соответствующих кубических корней. И что вы хотите, чтобы я с этим сделал, мистер Луит? сказал мистер О’Мелдон. Проэкзаменуйте моего друга, сказал Луит. А, сказал мистер Фицвейн. В моем отсутствии, поскольку вы подвергаете сомнению наши добрые отношения, сказал Луит. Полноте, мистер Луит, сказал мистер Магершон. Разденьте его догола, завяжите ему глаза, отошлите меня прочь, сказал Луит. Вы забываете телепатию, или передачу мысли, сказал мистер Макстерн. Луит сказал: Закрывайте кубы, когда спрашиваете кубы корней, закрывайте корни, когда спрашиваете корни кубов. А какая разница? сказал мистер О’Мелдон. Вы не будете знать ответов прежде него, сказал Луит. Мистер Фицвейн со своими помощниками вышел из комнаты. Луит разбудил мистера Накибала и помог ему подняться. Вернулся мистер О’Мелдон с листком Луита в руке. Я оставлю это себе, мистер Луит? сказал он. Разумеется, сказал Луит. Благодарю вас, мистер Луит, сказал мистер О’Мелдон. Не за что, мистер О’Мелдон, сказал Луит. Доброго вечера вам обоим, сказал мистер О’Мелдон. Луит сказал:

Доброго вечера, мистер О’Мелдон. Пожелай доброго вечера мистеру О’Мелдону, Том, скажи: Доброго вечера, мистер О’Мелдон. Чера, сказал мистер Накибал. Очаровательно, очаровательно, сказал мистер О’Мелдон. Мистер О’Мелдон покинул комнату. Вскоре Луит и мистер Накибал рука об руку последовали за ним. Вскоре комната, теперь пустая, наполнилась серыми вечерними тенями. Пришел привратник, включил свет, расставил стулья, убедился, что все в порядке, и удалился. Затем просторная комната погрузилась в темноту, поскольку опять наступила ночь. А на следующий день, мистер Грейвз, верьте или нет, в тот же час, в том же месте, в необъятном и величественном зале, затопленном теперь светом, собрались те же люди, и мистер Накибал был должным образом проэкзаменован в возведении в куб и извлечении корней по таблице, предоставленной Луитом. Меры предосторожности, предложенные Луитом, были соблюдены, за исключением того, что Луита не стали отсылать из комнаты, но поставили лицом к открытому окну, а мистеру Накибалу позволили оставить на себе большую часть белья. Из этого сурового испытания мистер Накибал вышел с блеском, сделав при возведении к куб всего лишь двадцать пять маленьких ошибок из сорока шести требовавшихся кубов, а при извлечении корней из пятидесяти трех предложенных допустил только четыре легких недочета. Интервалы между вопросом и ответом, порой короткие, порой длившиеся целую минуту, в среднем составляли, по подсчетам мистера О’Мелдона, явившегося с секундомером, что-то между тридцатью четырьмя и тридцатью пятью секундами. Однажды мистер Накибал вовсе не ответил. Это вызвало известную напряженность. Глядя на листок, мистер О’Мелдон возвестил: Пятьсот девятнадцать тысяч триста тринадцать. Прошла минута, минута с четвертью, минута с половиной, минута с тремя четвертями, две минуты, две минуты с четвертью, две минуты с половиной, две минуты с тремя четвертями, три минуты, три минуты с четвертью, три минуты с половиной, три минуты с тремя четвертями, а мистер Накибал все не отвечал! Ну же, сэр, сказал мистер О’Мелдон резко, пятьсот девятнадцать тысяч триста тринадцать. А мистер Накибал все не отвечал! Он либо знает, либо нет, сказал мистер Магершон. Тут мистер де Бейкер начал хохотать, пока слезы не покатились у него по щекам. Мистер Фицвейн сказал: Если вы не слышите, скажите, что не слышите. Если вы не знаете, скажите, что не знаете. Не заставляйте нас торчать здесь всю ночь. Луит обернулся и сказал: Это число есть в списке? Молчание, мистер Луит, сказал мистер Фицвейн. Это число есть в списке? прогремел Луит, сделав шаг вперед, при этом зеленоватое его лицо побледнело от негодования. Я обвиняю казначея, сказал он, ткнув пальцем в этого господина, словно в комнате был не один, а двое, или трое, или четверо, или пятеро, или даже шестеро казначеев, в том, что он назвал число, которого нет в списке и у которого не больше кубических корней, чем у моей задницы. Мистер Луит! вскричал мистер Фицвейн. Чего-чего? сказал мистер О’Мелдон. Его задницы, сказал мистер Магершон. Я обвиняю его, сказал Луит, в предумышленной и злонамеренной попытке унизить и смутить старика, старающегося изо всех сил, из дружбы ко мне, сделать… сделать… старающегося изо всех сил. Раздосадованный этим неловким заключением, Луит добавил: Это я называю …,…,…,…,…,…,…,…,…,…, и тут последовал поток языка столь могучий, что человек с характером не столь мягким, как у мистера О’Мелдона, наверняка был бы оскорблен, столь могуч и бурлив тот был. Но характер мистера О’Мелдона был столь мягок, что, когда мистер Фицвейн поднялся и начал негодующе закрывать заседание, мистер О’Мелдон поднялся и успокоил мистера Фицвейна, объяснив, что виноват один лишь он, принявший ноль за единицу, а не – как должен бы был – за ноль. Но вы ведь сделали это не с-с – специально, не злоумышленно? сказал мистер Фицвейн. За этим последовало молчание, пока мистер О’Мелдон, опустив голову, медленно покачав ею из стороны в сторону и переместив свой вес с одной ноги на другую, не ответил: О, нет-нет-нет-нет-нет, небо тому свидетель, вовсе нет. В таком случае я должен попросить мистера Лингарда принести вам свои извинения, сказал мистер Фицвейн. О, нет – нет-нет-нет-нет, никаких извинений, воскликнул мистер О’Мелдон. Мистера Лингарда? сказал мистер Магершон. Я сказал «мистер Лингард»? сказал мистер Фицвейн. Определенно, сказал мистер Магершон. О чем я думал? сказал мистер Фицвейн. Моей матерью была некая мисс Лингард, сказал мистер Макстерн. А, ну конечно, я помню, очаровательная женщина, сказал мистер Фицвейн. Она умерла, рожая меня, сказал мистер Макстерн. Охотно в это верю, сказал мистер де Бейкер. Очаровательная, очаровательная женщина, сказал мистер Фицвейн. Когда демонстрация завершилась, прйшло время задавать вопросы. Через западные окна просторного зала светило низкое красное зимнее солнце, колебля воздух, заключенный в комнате воздух, своим сердитым прощальным сиянием, тогда как через противоположные, или восточные, проемы, или просветы, просачивался умиротворяющий шорох мириадов тихих горнов ночи. Пришло время задавать вопросы. Мистер Фицвейн сказал: А возводить в квадрат и извлекать квадратные корни он тоже умеет? Мистер О’Мелдон сказал: Если он умеет возводить в куб, то умеет и в квадрат, если умеет извлекать кубические корни, умеет и квадратные. Мой вопрос предназначался мистеру Луиту, сказал мистер Фицвейн. Дело не в возведении в куб и квадрат, сказал Луит. Это как? сказал мистер Фицвейн. Луит ответил: Визионер может возводить в куб и квадрат в уме, созерцая появление и исчезновение чисел. Вы упираете на искоренение корня? сказал мистер Фицвейн. Кубического корня, сказал Луит. Не квадратного? сказал мистер Фицвейн. Нет, сказал Луит. Это как? сказал мистер Фицвейн. Визионер может извлекать квадратный корень в уме, сказал Луит, как с листком бумаги и огрызком карандаша. Но не кубический? сказал мистер Фицвейн. Луит ничего не сказал, поскольку что ему было сказать? А корень четвертой степени? сказал мистер О’Мелдон. Квадратный корень квадратного корня, сказал Луит. А корень пятой степени? сказал мистер Фицвейн. Воскрес ли он на второй день? сказал Луит. А корень шестой степени? сказал мистер де Бейкер. Квадратный корень кубического корня, или кубический корень квадратного корня, сказал Луит. А корень седьмой степени? сказал мистер Макстерн. Танцевал ли по водам? сказал Луит. А корень восьмой степени? сказал мистер О’Мелдон. Квадратный корень квадратного корня квадратного корня, сказал Луит. Пришло время задавать вопросы. Свет и мрак, прощания и приветствия мешались, сталкивались, таяли, победа, победа, таяли в просторной безразличной комнате. А корень девятой степени? сказал мистер Фицвейн. Кубический корень кубического корня, сказал Луит. А корень десятой степени? сказал мистер де Бейкер. Требует извлечения корня пятой степени, сказал Луит. А корень одиннадцатой степени? сказал мистер Макстерн. Претворял ли в виски? сказал Луит. А корень двенадцатой степени? сказал мистер О’Мелдон. Квадратный корень квадратною корня кубического корня, или кубический корень квадратного корня квадратного корня, или квадратный корень кубического корня квадратного корня, сказал Луит. А корень тринадцатой степени? сказал мистер Фицвейн. Хватит! крикнул мистер Магершон. Простите? сказал мистер Фицвейн. Хватит, сказал мистер Магершон. Кому это вы говорите «хватит»? сказал мистер Фицвейн. Господа, господа, сказал мистер Макстерн. Мистер Луит, сказал мистер О’Мелдон. Сэр, сказал Луит. В двух колонках чисел, которые я вижу перед собой сегодня вечером, сказал мистер О’Мелдон, в одной, или колонке корней, нет более чем двухзначных чисел, а в другой, или колонке кубов, – более чем шестизначных. Колонка кубов! воскликнул мистер Макстерн. В чем теперь дело? сказал мистер Фицвейн. Как прекрасно, сказал мистер Макстерн. Ведь это так, мистер Луит, я прав? сказал мистер О’Мелдон. У меня нет музыкального слуха, сказал Луит. Я имею в виду не это, сказал мистер О’Мелдон. А что вы имеете в виду? сказал мистер Фицвейн. Я имею в виду, сказал мистер О’Мелдон, с одной стороны, отсутствие в одной колонке, или колонке корней, более чем двухзначных чисел, а с другой, отсутствие в другой колонке, или колонке кубов, более чем шестизначных чисел. Ведь это так, мистер Луит, я прав? Список перед вами, сказал Луит. Думаю, колонка корней тоже хороша, сказал мистер де Бейкер. Да, но не столь хороша, как колонка кубов, сказал мистер Макстерн. Что ж, может, и не столь, но почти, сказал мистер де Бейкер. Мистер де Бейкер пропел:

Колонка кубов сказала колонке корней: Мадам, что закажете пить? Колонка кубов сказала колонке корней: Мадам, что закажете пить? Колонка кубов сказала колонке корней: Мадам, что закажете пить? Будьте, сказала колонка корней, Добры чернил мне стаканчик налить.

Ха-ха-ха-ха, ха-ха, ха, гм, сказал мистер де Бейкер. Еще какие-нибудь вопросы, пока я не отправился домой спать? сказал мистер Фицвейн. Я как раз собирался задать один, сказал мистер О’Мелдон, когда меня перебили. Может, он продолжит с того места, где закончил? сказал мистер Магершон. Вопрос, который я собирался задать, сказал мистер О’Мелдон, когда меня перебили, такой, что из двух колонок чисел, которые я вижу перед собой сегодня вечером, первая, или… Он уже дважды это говорил, сказал мистер Макстерн. А то и трижды, сказал мистер де Бейкер. Продолжайте с того места, где закончили, сказал мистер Магершон, не с того, где начали. Или вы вроде дарвиновской гусеницы? Кого-кого? сказал мистер де Бейкер. Дарвиновской гусеницы, сказал мистер Магершон. А в чем там было дело? сказал мистер Макстерн. А в том, сказал мистер Магершон, что, когда его прервали в процессе подвешивания гамака… Мы здесь для того, чтобы обсуждать гусениц? сказал мистер О’Мелдон. Бога ради, задайте свой вопрос, сказал мистер Фицвейн, и отпустите меня домой к жене. Он добавил: И детям. Вопрос, который я собирался задать, сказал мистер О’Мелдон, когда меня столь бесцеремонно перебили, такой, что если бы в левой колонке, или колонке корней, вместо двух – стояли бы трех – и даже четырехзначные числа, если не заходить дальше, то в правой колонке, или колонке кубов, вместо шести – стояли бы семи-, восьми-, девяти-, десяти-, одиннадцати – и даже двенадцатизначные числа. За этими словами последовало молчание. Так ведь, мистер Луит? сказал мистер О’Мелдон. Похоже на то, сказал Луит. Тогда почему, сказал мистер О’Мелдон, наклонившись вперед и грохнув кулаком по столу, почему их там нет? Чего нет? сказал мистер Фицвейн. Того, о чем я только что сказал, сказал мистер О’Мелдон. А что это было? сказал мистер Фицвейн. Мистер О’Мелдон ответил: С одной стороны, в одной колонке… Или колонке корней, сказал мистер де Бейкер. Мистер О’Мелдон продолжил: Трех – и даже четырехзначных чисел… Если не заходить дальше, сказал мистер Макстерн. Мистер О’Мелдон продолжил: А с другой стороны, в другой… Или колонке кубов, сказал мистер Магершон. Мистер О’Мелдон продолжил: Семи-… Восьми-, сказал мистер де Бейкер. Девяти-, сказал мистер Макстерн. Десяти-, сказал мистер Магершон. Одиннадцати-, сказал мистер де Бейкер. И даже двенадцатизначных, сказал мистер Макстерн. Чисел, сказал мистер Магершон. А с чего бы им там быть? сказал мистер Фицвейн. С миру по нитке, сказал Луит. Могу ли я тогда предположить, мистер Луит, сказал мистер О’Мелдон, что если бы я попросил этого типа извлечь кубический корень из, скажем – он склонился над листком – скажем, из девятисот семидесяти трех миллионов двухсот пятидесяти двух тысяч двухсот семидесяти одного, то он бы этого не осилил? Не сегодня вечером, сказал Луит. Или, сказал мистер О’Мелдон, снова заглянув в листок, девятисот девяносто восьми биллионов семисот миллионов ста двадцати девяти тысяч девятисот девяносто девяти, например? Не сейчас, как-нибудь в другой раз, сказал Луит. Ха, сказал мистер О’Мелдон. Теперь вы задали свой вопрос, мистер О’Мелдон? сказал мистер Фицвейн. Да, сказал мистер О’Мелдон. Рад это слышать, сказал мистер Фицвейн. Расскажете нам об этом потом, сказал мистер Магершон. Где же я видел прежде это лицо? сказал мистер Фицвейн. И еще кое – что, сказал мистер Макстерн. Солнце только что село на западе, сказал мистер де Бейкер, повернув голову и простирая руку в этом направлении. Тогда и остальные тоже повернулись и долго смотрели туда, где всего лишь мгновением раньше было солнце. Но тут мистер де Бейкер оборотился и указал в противоположном направлении, сказав: А на востоке быстро опускается ночь. Тогда и остальные обернулись к этим мерцающим окнам, к небу темно-серому внизу и светло-серому вверху. Поскольку ночь, казалось, не столько опускалась, сколько поднималась снизу, подобно еще одному дню. Но в конце концов как от закапываемой могилы или уносящего возлюбленную экипажа, запомните хорошенько мои слова, мистер Грейвз, уносящего возлюбленную экипажа их вздыхающие тела медленно отвернулись, а мистер Фицвейн начал торопливо собирать свои бумаги, поскольку в этом меркнущем свете он узрел место, древнее место, где он видел прежде это лицо, а посему встал и спешно покинул зал (как будто он мог спешно покинуть зал не поднявшись), а за ним более расслабленно последовали его помощники в следующем порядке: сначала мистер О’Мелдон, затем мистер Макстерн, затем мистер де Бейкер, а затем мистер Магершон – так уж распорядился случай или какая-то иная сила. Затем мистера О’Мелдона, прервавшего свое шествие, чтобы пожать руку Луиту и похлопать по голове мистера Накибала, что он сделал весьма проворно, после чего тайком вытер ладонь о штаны, обогнали и оставили позади сначала мистер Макстерн, затем мистер де Бейкер, а затем мистер Магершон. Затем мистера Макстерна, остановившегося, чтобы сформулировать это свое «кое-что», обогнали и оставили позади сначала мистер де Бейкер, а затем мистер Магершон. Затем мистера де Бейкера, преклонившего колени, чтобы завязать развязавшийся, как это часто бывает, шнурок, обогнал мистер Магершон, который медленно и одиноко, словно герой По, устремился к двери, и добрался бы и вышел через нее, не прерви его шаг внезапная мысль, заставившая его застыть, расставив ноги на два фута, левая на ступне, правая на носке, неуверенно балансируя в вертикальном оцепенении. Так что изменившийся порядок, в котором, следуя за мистером Фицвейном, уже ехавшим в одиннадцатом трамвае, они начали свой путь, где первый стал последним, последний – первым, второй – третьим, а третий – вторым, бывший в порядке следования таким: мистер О’Мелдон, мистер Макстерн, мистер де Бейкер и мистер Магершон, стал теперь таким: задумавшийся, коленопреклоненный, задумавшийся, прощающийся, мистер Магершон, мистер де Бейкер, мистер Макстерн и мистер О’Мелдон. Но едва мистер О’Мелдон, закончив прощаться, двинулся к мистеру Макстерну, как мистер Макстерн, закончив думать, двинулся в компании мистера О’Мелдона к мистеру де Бейкеру. Но едва мистер О’Мелдон и мистер Макстерн, закончив, первым – мистер О’Мелдон, вторым – мистер Макстерн, первый – прощаться, второй – думать, вместе двинулись к мистеру де Бейкеру, как мистер де Бейкер, закончив преклонять колени, двинулся в компании мистера О’Мелдона и мистера Макстерна к мистеру Магершону. Но едва мистер О’Мелдон, мистер Макстерн и мистер де Бейкер, закончив, первым – мистер О’Мелдон, вторым – мистер Макстерн, третьим – мистер де Бейкер, первый – прощаться, второй – думать, третий – преклонять колени, вместе двинулись к мистеру Магершону, как мистер Магершон, закончив думать, двинулся в компании мистера О’Мелдона, мистера Макстерна и мистера де Бейкера к двери. И через дверь, после обычной сутолоки, отступаний назад, сдержанных тычков, отходов в сторонку, подталкиваний вперед, по маленькой площадке и величественной лестнице во двор, погрузившийся в ночь, они вышли один за другим: мистер Макстерн, мистер О’Мелдон, мистер Магершон и мистер де Бейкер, именно в таком порядке – так уж распорядился случай или какая-то иная сила. Так что бывший сначала первым, а потом последним, стал теперь вторым, бывший сначала вторым, а потом третьим, стал теперь первым, бывший сначала третьим, а потом вторым, стал теперь последним, а бывший сначала последним, а потом первым, стал теперь третьим. Вскоре после этого надел свою верхнюю одежду и ушел мистер Накибал. Вскоре после этого ушел Луит. Когда Луит спускался вниз по лестнице, ему повстречался поднимавшийся вверх крепкий Портер, привратник. При встрече привратник приподнял свою кепку, а Луит улыбнулся. И правильно сделали. Поскольку, не улыбнись Луит, Портер не приподнял бы кепку, а не приподними Портер кепку, Луит не улыбнулся бы, они прошли бы каждый в свою сторону, Луит – вниз, Портер – вверх, один – неулыбающийся, другой – с покрытой головой. На следующий же день…

Но тут Артур, казалось, устал от своей истории, поскольку он покинул мистера Грейвза и вернулся в дом. Уотт был благодарен ему за это, поскольку он тоже устал от истории Артура, которую слушал с величайшим вниманием. И он с уверенностью мог сказать, как он и сделал впоследствии, что из всего виденного или слышанного за время своего пребывания во владениях мистера Нотта он никого не слышал так хорошо, никого не видел так ясно, как Артура и мистера Грейвза этим солнечным вечером на лужайке, и Луита, и мистера Накибала, и мистера О’Мелдона, и мистера Магершона, и мистера Фицвейна, и мистера де Бейкера, и мистера Макстерна, и все, что они делали, и то, что они говорили. Понял он все тоже прекрасно, хоть и не ручался за точность цифр, которые не удосужился проверить, не имея к ним склонности. И если это были не те же в точности слова, которые использовали Артур, Луит, мистер Накибал и остальные, то они были почти теми же. Происшествие это в ту пору ему тоже понравилось больше, чем понравилось что-либо за долгое время, чем понравится что-либо за изрядное время. Но в конце концов оно его утомило, и он был рад, когда Артур прервался и ушел. Тогда Уотт слез с пригорка, раздумывая о том, как славно было бы вернуться в прохладный сумрак дома и выпить стакан молока. Однако он не осмелился оставить мистера Нотта совсем одного в саду, хотя никакой причины не делать этого не было. Затем он увидел, что ветви дерева пришли в движение, поскольку по ним карабкался мистер Нотт, перебираясь, казалось, прямо с ветки на ветку, все ниже и ниже, пока не достиг земли. Тогда мистер Нотт повернул в сторону дома, а весьма довольный проведенным на пригорке вечером Уотт последовал за ним, мечтая о славном стакане холодного молока, который он вот-вот выпьет в прохладе, в сумраке. А опершийся на вилы мистер Грейвз остался один, совсем один, пока тени становились все длиннее.

Потом Уотт узнал от Артура, что повествование этой истории, пока оно длилось, пока Артур не устал, унесло Артура далеко от помещений мистера Нотта, которые, загадки которых, неизменность которых, были порой больше, чем Артур мог вынести.

Артур был славный открытый малый, не чета Эрскину.

В другом месте, сказал он, с другого места, он рассказал бы эту историю до конца, рассказал бы об истинной личности мистера Накибала (настоящее его имя было Тислер, а жил он в комнате у канала), рассказал бы о его методе извлечения в уме кубических корней (он просто знал наизусть кубы чисел от одного до девяти, но необходимо было даже не это, а то, что один дает один, два – восемь, три – семь, четыре – четыре, пять – пять, шесть – шесть, семь – три, восемь – два, девять – девять, а ноль, естественно, – ноль), рассказал бы о прегрешениях Луита, его падении и последующем взлете на почве торговлей бандо.

Но в помещениях мистера Нотта, из-за помещений мистера Нотта, это было для Артура невозможно.

Поскольку остановила Артура и заставила его умолкнуть в разгаре своей истории вовсе не усталость от своей истории, поскольку он вовсе не устал, а желание вернуться, оставить Луита и вернуться в дом мистера Нотта, к его загадкам, к его неизменности. Поскольку он пробыл вдали от них дольше, чем мог вынести.

Но возможно, в другом месте, с другого места, Артур никогда бы не начал рассказывать эту историю.

Поскольку не было никакого другого места, а одно лишь это, где был мистер Нотт, загадки которого, неизменность которого, неизменность загадочности которого гнали прочь с таким гнетом.

Но если бы он начал в каком-нибудь другом месте, с какого-нибудь другого места, рассказывать свою историю, он, вполне вероятно, рассказал бы ее до конца.

Поскольку не было никакого места, а одно лишь это, где был мистер Нотт, занятные свойства которого, поначалу гнавшие прочь с таким гнетом, вскоре начинали зазывно призывать обратно.

Уотту нравилась эта неуверенность. Разве не был и сам он поначалу подвержен таким же сменам настроения?

Было ли покончено с ними теперь? Ну, почти.

Неизменность – не то слово, которое бы он употребил.

Уотт мало что мог сказать по поводу второго, или завершающего, этапа своего пребывания в доме мистера Нотта.

За время второго, или завершающего, этапа пребывания Уотта в доме мистера Нотта знание, накопленное Уоттом по этому поводу, было ничтожным.

О природе самого мистера Нотта Уотт остался в совершеннейшем неведении.

Из многих замечательных тому причин две казались Уотту заслуживающими упоминания: с одной стороны, скудость материала, предлагавшегося его органам чувств, а с другой, прихождение оных в упадок. То немногое, что можно было увидеть, услышать, понюхать, попробовать и потрогать, он видел, слышал, нюхал, пробовал и трогал подобно человеку, погрузившемуся в ступор.

В пустой тишине, в безвоздушном сумраке обитал мистер Нотт, в большой комнате, предназначенной для своего удовольствия, и в комнате своего слуги. Эта атмосфера сопровождала его повсюду и, когда он двигался по дому и саду, перемещалась вместе с ним, затуманивая, обесцвечивая, утихомиривая, оглушая все, мимо чего он проходил.

Одеяния, которые мистер Нотт носил в своей комнате, дома, в саду, были весьма разнообразны, весьма и весьма разнообразны. То теплые, то легкие; то аккуратные, то неряшливые; то спокойные, то кричащие; то скромные, то смелые (например, купальный костюм без юбочки). Зачастую, сидя у камина или слоняясь по комнатам, лестницам и коридорам своего дома, он надевал шляпу, или кепку, или, пряча под нее свои редкие буйные волосы, сетку. Столь же часто его голова оставалась непокрытой.

Что до ног, то порой он носил на каждой носок, или на одной носок, а на другой чулок, или ботинок, или туфлю, или тапочек, или носок и ботинок, или носок и туфлю, или носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой чулок, или на одной чулок, а на другой ботинок, или туфлю, или тапочек, или носок и ботинок, или носок и туфлю, или носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой ботинок, или на одной ботинок, а на другой туфлю, или тапочек, или носок и ботинок, или носок и туфлю, или носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой туфлю, или на одной туфлю, а на другой тапочек, или носок и ботинок, или носок и туфлю, или носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой тапочек, или на одной тапочек, а на другой носок и ботинок, или носок и туфлю, или носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой носок и ботинок, или на одной носок и ботинок, а на другой носок и туфлю, или носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой носок и туфлю, или на одной носок и туфлю, а на другой носок и тапочек, или чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой носок и тапочек, или на одной носок и тапочек, а на другой чулок и ботинок, или чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой чулок и ботинок, или на одной чулок и ботинок, а на другой чулок и туфлю, или чулок и тапочек, или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой чулок и туфлю, или на одной чулок и туфлю, а на другой чулок и тапочек или вовсе ничего. Порой же он носил на каждой чулок и тапочек, или на одной чулок и тапочек, а на другой вовсе ничего. Порой же он ходил босиком.

Подумать только, что, когда ты уже не молод, когда ты еще не стар, ты уже не молод, ты еще не стар, это, возможно, нечто. Прерваться под конец трехчасового дня и задуматься: утехи отдаляются, горести приближаются; удовольствие – удовольствие, поскольку оно было, боль – боль, поскольку она будет; радость стала гордыней, гордыня становится упрямством; дрожь при мысли о бытии минувшем, бытии грядущем; и истинное уже не истинно, а ложное еще не истинно. А под конец решить не улыбаться, сидеть в теньке, слушать цикад, поджидая ночь, поджидая утро, говоря: Нет, это не сердце, нет, это не печень, нет, это не простата, нет, это не яичники, нет, это мышечное, это нервное. Затем скрежет зубовный прекращается или продолжается, и ты оказываешься в канаве, в ложбине, пропало желание желания, страх страха, и ты оказываешься в ложбине, наконец у подножья всех холмов, путей вниз, путей вверх, и ты свободен, наконец свободен, наконец на мгновение свободен, наконец ничего.