Текст книги "Собачьи радости"

Автор книги: Семен Альтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Семейка

Супруги Карпухины дружно зевали у телевизора, поглаживая белую пуделиху по кличке Шалава, которая, нагулявшись, наевшись, разлеглась на диване, дурея от прикосновения любящих рук.

Пальцы супругов повстречались в кудряшках шерсти, но, задумавшись о своем, они не сразу сообразили, что гладят не пуделиху, а пальцы друг друга. Карпухины разом вздрогнули, очнулись и уставились друг на друга. Вадим наклонился к жене и, стиснув зубы, сделал громкий чмок в шею. Лида взъерошила редкие волосы на голове мужа, положила руку ему на колено. Оба тоскливо посмотрели в сторону спальни.

«Придется заняться любовью, – подумал Вадим. – Пишут, без этого у женщин характер портится, баба стервенеет».

«Бедняга! – вздохнула Лида. – Месяц без женщины. Говорят, мужики на стену лезут от воздержания. А мой пока по полу ходит.»

– Пошли, дорогой, в кроватку! – Лида, вздохнув, направилась в ванную.

Вадим на кухне почистил зубы, лег в постель и зевнул так, что скрипнула челюсть: «Завтра день сумасшедший! Выспаться бы! Ну ничего, зато потом месяц свободен!» Он высморкался:

– Иди ко мне, королева! Я весь дрожу!

Лида медленно скинула халатик и, обнаженная, легла в постель.

«Фигурка у нее до сих пор ничего. Обидно, такая баба и уже десять лет как моя!»

Вадим привычно просунул левую руку под Лидину шею, правой начал искать крошечную грудь. Лида шаловливо прикусила зубами ухо супруга. Где-то она прочла, что «это их возбуждает». Из уха торчали жесткие волоски. «Раньше у него волос в ухе не было. А теперь их тут больше, чем на голове. Растут как на дрожжах. Значит, чего-то в ухе такое есть, чего нет в голове…»

Вадим наконец нашарил грудь жены: «Надо же так побелить потолки! Месяц прошел, уже сыпется!»

Лида губами прижалась к губам мужа и они слились в поцелуе. «Боже! думала Лида. – Где взять денег на новые сапоги, этот идиот приносит копейки!» Она в сердцах прикусила губу мужа, он застонал.

«Черт! Как завтра быть с Милюковым? Платить за него в ресторане или пополам? Не заплатить – обидится, заплатить – оскорбится. Как бы так оскорбить, чтобы он не обиделся… сволочь такая.» Вадим сжал супругу, что-то в ней хрустнуло.

– Сумасшедший! – шепнула Лида. – Не торопись.

Тут вошла пуделиха и прыгнула на кровать.

– А ну кыш отсюда! – рявкнул Вадим, мгновенно переключившись с жены на собаку.

– Что у нее во рту? – Лида села на кровати. – Шалава, ко мне!

Вадим выхватил тряпку из пасти:

– Лифчик твой! Собака тащит то, что плохо лежит!

– Дай сюда! – жена взяла лифчик. – Бессовестная собака! Накажу!

– Накажи ее, накажи! Всыпь ей, Лидушка, сейчас же! – бормотал Вадим, кутаясь в одеяло. – Вечно эта собака припрется не вовремя. Такое настроение сбила, правда, Лид? – Вадим сладко, с хрустом, зевнул, будто раскусил кусок сахару.

– А чей это лифчик? – спросила жена.

– Честное слово, не мой, – засыпая, буркнул Вадим.

– Проснись! Чей это лифчик, я тебя спрашиваю?! – Лида пнула мужа ногой.

– Психопатка! Отстань от меня со своими лифчиками! – Вадим сел на кровати.

– Это не мой! – отчеканила Лида.

– А чей? – заводясь, заорал Вадим. – Я хожу без лифчика! Грудь пока сама держится!

– На твоем месте я бы язык прикусила! Посмотри на размер! – Лида прикрыла миниатюрные прелести простыней.

Вадим понял: сон отменяется. Он с ненавистью переводил взгляд с лифчика на лицо супруги и обратно, как бы сопоставляя размер бюстгалтера и размером физиономии жены:

– Да, это не твой! Тебе до него расти и расти! Это шестой размер, если не двадцать шестой! – глаза Вадима вспыхнули.

– Как ты мог! И, главное, с кем! Где ты нашел эту корову-рекордистку?

– Погоди ты! – Вадим протер глаза. – По-моему, за десять лет я кроме верности ни в чем не был замечен. Так что напрасно ты машешь этим гамаком! Я с ним и рядом не лежал!

Лида носилась по комнате:

– Спасибо собаке, глаза мне открыла!

«Ничего не понимаю, – думал Вадим. – Ведь каждый раз проверяю все, до волоса на подушке! Уксусом пол поливаю, только бы духи не унюхала, а тут такая улика! Уличища! Не иначе Наташка подсунула. Решила отомстить! Неужели у нее такой бюст! Во скрытная баба!»

Лида продолжала маршировать, выкрикивая лозунги про свою чистоту и про мужнину грязь.

– Прекрати мелькать! – крикнул Вадим. – Сядь! Что ты мелешь! При чем тут я? Вспомни, может, кто из подруг забыл?

– Из чьих подруг? Из твоих?

– Погоди! Ты вчера белье гладила? Вот свой лифчик и разгладила!

– Я гладила утюгом, а не танком!

– А может, ты купила на вырост?

– Дурак! Никогда у меня такого не будет, не надейся! Я ей глаза выцарапаю!

– Какая связь между лифчиком и глазами? – Вадим нервно закурил. «Может, Света? В темноте размер не зафиксируешь. Нет, но такое я бы запомнил навеки! Черт бы их всех подрал! Голову теряют – не помнят, в чем пришли! Шалавы!»

– Я спрашиваю, кто у тебя здесь был?

– Погоди! Водопроводчик! Вчера был водопроводчик!

– Не идиотничай! Он был в кепке, без лифчика!

– Откуда ты знаешь, ты его раздевала?

– Я никогда никого не раздевала, в отличие от других! И, главное, спутался бы с тонкой, изысканной женщиной – нет! Отбил жену бегемота! Это твой вкус! Теперь понятно, почему вместо филармонии тебя тянет в цирк! Между нами ничего общего!

Лида, упав лицом в подушку, зарыдала.

– Лидочка, ну это же глупость! Шалава откуда-то приволокла этот чудовищный лифчик, может, с улицы? Женщин с таким бюстом не существует в природе. Ну что ты из пальца скандал высасываешь? Ты же умница, – он покрыл поцелуями шею и плечи жены.

Лида, всхлипывая, прижалась к мужу:

– Ладно, мир. Но что бы подумал ты, если бы Шалава притащила чужие кальсоны?

Оба засмеялись, радуясь, что скандал позади.

Тут снова вошла Шалава, держа в зубах тряпку…

– А вот и кальсоны… – еле выговорила Лида и зашлась смехом.

Вадим, задыхаясь от хохота, нагнулся и вырвал из пасти материю.

– Носок! У-у, воришка! Допрыгаешься.

– Выбрось его! – Лида прильнула к мужу всем телом.

Вадим оттолкнул жену.

– Погоди! Чей это носок?!

– Ну не мой же!

– Посмотри на размер! – Вадим приложил носок к своей ступне. Носок был раза в два больше. Теперь уже Вадим забегал по комнате, принюхиваясь к носку, словно пытался найти владельца по запаху.

– Кто у тебя был в этом носке?

– Вчера был водопроводчик! – прошептала Лида и покраснела.

– Это мы уже слышали! Интересно, что ж это за засор в ванной был, если человек раздевается догола и ныряет!

– Какая чушь! – Лида прижала ладони ко лбу. – Какая чушь!

«Неужели Сергей? – думала она. – Нет! Интеллигентный мужчина, переводчик, всегда уходит по-английски, в носках. Михаил? Бывший разведчик. Пароли до сих пор помнит. Никаких улик не оставит. Для маскировки, скорее, чужое возьмет. Привычка с войны…»

Вадим сел на корточки перед пуделихой:

– Это надо же нас так опозорить!

Шалава кивнула.

Вадим кое-как оделся и выскочил на лестницу, комкая в кармане бюстгалтер. «Всех обойду, кому подойдет лифчик, ту и убью!»

Лида отревелась, оделась, накрасилась.

«Поеду к Семену. Не могу оставаться в этом дурдоме, – она сунула носок в сумочку. – Он работает в уголовном розыске, по носку найдет всего мужика. Хотелось бы взглянуть…»

Расстроенная Лида ушла, забыв запереть дверь.

Шалава выбежала на балкон, нежно тявкнула. Сидевший напротив дома барбос восторженно гавкнул и метнулся в парадную. Взлетев на третий этаж, проскользнул в приоткрытую дверь. Шалава лежала на кровати Карпухиных, кокетливо свесив язык. Пес взвизгнул от радости, прыгнул в постель и прижался к Шалаве. Она лизнула его морду, барбоса забила сладкая дрожь.

В это время наверху затопали, закричали: «Где мои носки?! Сколько раз говорил, не вешай на балкон, ветром сносит! Единственные носки! Еще и лифчик? Поздравляю! Мало того, что есть нечего, так теперь еще и не в чем!» Потолок задрожал.

Барбос, испугавшись, залез под кровать. Там долго ворчал и, наконец, вылез серый от пыли, держа в зубах что-то рыжее. Глаза его налились кровью. Нос злобно сморщился, пес зарычал негромко, но страшно. Шалава зажмурилась: «Черт! Вчера заходил Рекс! Идиот старый линяет. Но он брюнет, а этот рыжий… Кто же тут был и у кого?»

Ну и семейка!

Пруха

В кошельке ни копейки. Десять долларов. Ни то, ни се. А напротив казино «Фортуна». Дай, думаю, поставлю! По теории вероятности каждому раз в жизни обязано повезти. Тем более все сходится: с детства не везло ни в карты, ни в любви, ни в работе, даже во сне не везло! Неудачи поднакопились, чтоб выйти в ноль Фортуна даст шанс. Эйнштейн изобрел теорию, должен кто-то подтвердить, что старик не ошибся в своей вероятности.

Вхожу. Огляделся. И поставил на пять. Сколько раз собака кусала. Бац! Пятьдесят долларов компенсация! Я эти пятьдесят на восемь. Сколько раз обещали зарплату повысить. Бац! Сто пятьдесят снял! Ставлю на семь! Девять раз жене изменял, но два раза не до конца! Триста!

Народ магнитом ко мне потянуло. Лица сосредоточенные, как у пенсионера на унитазе, хотят разгадать, по какой системе я ставлю. И промахиваются. Как у Эйнштейна, у меня своя теория. Ставь не просто так, а со смыслом. Ставлю на красное! Почему? Потому что у меня майка красная! Пожалуйста! Восемьсот долларов! Чем не теория.

Пошла пруха! На что ни поставлю – мое! Под стол пять долларов уронил, поднял – десять. За полчаса набрал пять тысяч долларов!

– Всего доброго! – говорю. – Спасибо за доставленное удовольствие.

И к выходу.

А там два молодых человека короткошерстных, чтобы лоб подчеркнуть. Берут меня под руки, чуть не плачут:

– На кого ж вы нас покидаете. Поиграйте еще!

– Дела, – говорю, – обещал еще в два казино зайти!

– Сделайте одолжение, – говорят. – Выиграйте у нас пару тысяч!

Ну, не обижать ребят, тем более у них пальцы как клещи!

Вернулся к столу.

Ребята говорят: «Поставьте на циферку «три» все что есть – не пожалеете!»

Я говорю: «На «три» не могу, по моей теории с этой цифрой ничего не связано. Из уважение к вам могу поставить на цифру «четыре». У меня в холодильнике осталось четыре яйца.»

Фишки на «четыре» ставлю, они двигают на «три» и руки мне за спину, да так стол качнули при этом, – стрелочка обломилась, на «три» рухнула, как ребята советовали. Они так на крупье глянули – он в обморок. И уже другой молодой человек отсчитал дрожащими губами десять тысяч долларов.

Народ ликует, будто я за всех отомстил.

Деньги в полиэтиленовый мешок и к дверям. Молодые люди за мной: «Никто от нас с такими деньгами еще не уходил!»

Я говорю: «Значит, я буду первым.»

Они за пиджак: «Публика просит!» – и волокут к столу. Чудные ребята, я же их разорю. Пруха пошла, бесполезно бороться! Я говорю: «Только учтите, в этот раз на «три» ставить не буду!»

Они сквозь зубы: «Ставьте хоть на «четыре», раз уж у вас в холодильнике четыре яйца!»

– Верно! Но по теории вероятности дважды на одну и ту же цифру нельзя! Ставлю на двадцать одно!

– Не иначе у вас столько пельменей осталось!

– А откуда вы знаете?

– По глазам видно.

И тут пять мужиков вцепились в стол. Стрелка вертится, а мужики трясутся со столом типа эпилептиков. Я хотел сказать: «Так нечестно», – но, смотрю, качнули в разные стороны, стрелка дернулась и встала на 21. Они стол на попа! Стрелка ни с места – заклинило. Ребята в сердцах стол перевернули, погас свет. Но публика в темноте завопила: «Было двадцать одно!»

Короче, напихал мешок долларов. На улицу вывели: «С такой суммой вы домой не дойдете!» И с этими словами вломили за милую душу. Очнулся. Долларов нет, нос во рту, левым глазом в упор вижу ухо, но друг друга не узнаем.

Что вам сказать? Никогда я не выигрывал столько денег! И никогда меня так крепко не били! По теории Эйнштейна все сходится. Повезло не тогда, когда выиграл, а если с выигрышем еще и ноги удалось унести. А я замешкался, в теорию вероятности не вписался. Жаль Эйнштейна не было рядом, взял бы в долю, когда лупили. А может, старик прав? Денег нет, зато не убили! Выходит, пруха моя продолжается.

Подмышка

А все Константин! В бане мылись, он мою спину трет и вдруг слышу: «Едешь в отпуск на Кипр, там люди со всего света голышом съедутся. Надо соответствовать международным стандартам.»

– А чем это я не соответствую? Вроде сзади и спереди как у людей.

Константин спину трет, зубами скрипит от напряжения:

– У тебя под мышками заросли. А на Западе мужики бреют подмышки под ноль. Тогда она элегантно смотрится и запросто можешь знакомиться с дамами прямо на пляже.

Ну я побрился наголо. Руку поднял, смотрю в зеркало… Мама родная! Срамота! Как вам объяснить… Я уже не мальчик, мужчина в возрасте, кожа под мышкой складками. За волосами-то было не видно, а сбрил, оказалась там… почти женская нагота. Один к одному, правда, под мышкой. Как на картине художника Пикассо.

Ну, думаю, раз во всем мире так принято, пусть любуются.

Прилетели на остров ласковый Кипр. Позавтракали и на пляж. Народу тьма и как хотят, так и загорают. Многие девицы без лифчика вовсе, титечки туда-сюда мечутся и что любопытно: пока они в лифчике, интригует, что ж там внутри! А когда душа нараспашку, интерес гаснет, смотришь на грудь тупо, как на коленку, никакого воодушевления.

Почти у всех подмышки выбриты. Но почему-то на меня озираются. Я сам чувствую: неприлично! Руку задрал, подмышка обнажается, будто трусы с тебя сдернули, а там ты женщина. Двуполым себя ощущаю. Мало того! С бабами говорю нормально, басом, а с мужиками тянет тенором! Ну беда!

Руку стараюсь не подымать, прижал плотно. Но не будешь весь отпуск строевым шагом ходить! Ни зевнуть, ни потянуться.

Забинтовал оба плеча – жарко. В рубашке по пляжу – глупо. Ждать, пока волосы отрастут – состаришься!

Пошел в магазин, купил парик женский, мужских не было. Причем стоит как пять кружек пива! В гостинице пару кудряшек срезал, прокипятил от холеры и клеем из тюбика присовокупил. Хорошенькая подмышечка вышла!

Иду по пляжу, как король. Знаю, все что надо, прикрыто! Правда, после купания волосы локонами пошли да цвет изменился: я блондин, а под мышкой шатенка болтается. Но, главное, срамоту прикрыл! Хоть и с женскими волосами под мышкой, но чувствую себя стопроцентным мужчиной.

Ныряю, плаваю, даже в волейбол поиграл, а там как вы знаете, подмышка у всех на виду. Резаки такие гасил – публика ахала.

И тут настроение сбили. Подходят двое, судя по плавкам – соотечественники и говорят: «Слышь, друг, извини, у тебя сзади на плавках дырка!»

Откуда?! Зашел в раздевалку, снял. Дырочка крохотная. Но когда надеваешь, материя тянется и дырка получается будь здоров! Вот на что люди глазели!

Фу! Гора с плеч! Я-то переживал, что подмышка женская! А попа, слава богу, нормальная, как у мужиков во всем цивилизованном мире.

Возвращение шавки

Кривоногая шавка толком не ела два дня. Опустевшие кишки громыхали при каждом движении.

«До чего народ пошел жадный!» – думала шавка. – Помойки, и те пусты! А где же пособие бездомным по безработице? Никакого тебе гуманизму, ни косточки! Пару дней подожду и сдохну, пожалуй!»

Шавка наткнулась на высоченный забор. Не забор, а сплошная стена китайская!

«Ничего себе! Что же там лопать должны, коли так всерьез отгорожено?! Не иначе кости в сметане!» – шавку затопило внутри желудочным соком.

– Не может такого быть, чтоб забор без конца и без края! – шавка трусила вдоль досок. – Без дырочки не бывает!

И, действительно, увидела лаз. Крохотный. То ли крот прорыл, то ли уж скользил. Но чем сильней голод, тем в меньшую дырку пролезешь. Шавка выдавила себя на ту сторону. Огляделась и забыла про все посреди неземной красоты.

«Сукой буду, Париж!»

Как и многие, она не бывала в Париже, но больше сравнить было не с чем.

Каждый кустик подстрижен как в парикмахерской. Пахло чем-то ни разу не нюханным. Ни окурка тебе, ни осколка! До того красота, лапа по нужде ну просто не поднимается!

Шавка притаилась в кустах. Люди явно не местные! Бесподобно одеты, пахучие, мытые! И совсем непонятная речь! Абсолютно без мата. Что говорят – не поймешь! Да никак иностранцы?! Не иначе в посольство прорвалась. А вдруг за границу протиснулась… Охренеть можно!

С господами гуляли собаки. Тоже, не какие-нибудь! Выходит, если за псиной следить, кормить, стричь, расчесывать, породу толком не определишь! Меня разок накормить до отвала, расчесать, блох выкусать, тоже какой-нибудь булькерман-пинчер получится!

И у хозяев и у собак шаг был легкий, в глазах вместо злобы одно баловство. Шавка зажмурилась, заскулила: «Живут, собаки! То, что забором отгородились, умно. Такое увидишь, вернешься на родину, на первой березе повесишься!»

Шавка вздохнула, и в ноздри вошел дивный запах. Запах вел влево. Шавка за ним сквозь кусты по-пластунски. На поляне стоял сказочный стол. Графины, бутылки, в сверкающих мисках навалом еды. Причем, что подозрительно: еда была и никого рядом не было! Ясно дело: отрава! Но как приготовлено!

Капли слюны застучали об гравий. «Живем один раз! Наемся от пуза, умру, зато будет что вспомнить! Ну, с Богом!»

Сердце ушло к себе в пятки, что, как известно, повышает прыгучесть.

Разбег! Толчок! Хрясь!

Шавка приземлилась в салате с креветками, оттуда в лосося. В момент было выжрано все, что накрыли на двенадцать персон. Жаль, не успела понять, что ж она ела! Остался паштет из куриной печенки, который лез уже из ушей. Но уйти, не доев, тем более когда тебя не приглашали?! У нас так не принято! Шавка нырнула в печенку, но тут поднялась тошнота,

– Вырвать такое?! Не дождутся! – шавка стиснула зубы, как на допросе, и отключилась. Пища сдавила мозг.

Очнулась на круглой лужайке. По краям три скульптуры из мрамора – выбирай любую! Шавка пристроилась к серьезному мужику, который сидел, подперев рукой подбородок. «Что значит, культура!» – шавочка прослезилась, – помочиться – у них специальная статуя! Все продумано! Все!»

Закончив дела, шавка ощутила, что счастлива! Счастье – это когда желудок полный, а мочевой пузырь пустой!

Мимо прошла дама в меховом полушубке, в бриллиантах, в сверкающих туфельках на крошечных ножках. Рядом на поводке вертелась белая пуделиха, похожая на хозяйку.

Пуделиха была острижена ровно по пояс. Спереди полушубочек, попа голая, на хвосте пушистый помпон. А на морде челка убрана с глаз долой и заколота брошью с дорогими каменьями. Черные, как паскуды, глаза горели блудливым огнем. На лапах, рехнуться! На лапах коготки перламутровым крашены лаком!

Шавка задохнулась от зависти:

– Проститутка! А кто еще такую роскошь позволит?! Одних камушков в брошке на кастрюлю сосисок, не меньше! Небось трахает не какой-нибудь хмырь, а все разные! И расписана лет на пять вперед! Потому что порода! А тебе на всю жизнь приговором безногий Полкан…

Кто-то бросил в урну окурок, но промахнулся. Шавка втянула пахучий дымок. «Да, это не «Беломор»! Шавка пригасила охнарик и сунула за ухо. Вдруг рявкнули странное слово «Апорт!» (не «аборт», а почему-то «апорт»). Промчались собаки и тут же вернулись, держа в зубах по обструганной палочке. Шавка благодушно мотнула башкой: «Не забыть бы, как они говорят «апорт», в смысле вроде нашего «дай». Придумают же! Мне, пожалуйста, «апорт шашлычка»! Умора!»

Вдруг взвыл женский голос: «Кто поднял ногу на статую Мыслителя?!» С другой стороны заорал злой мужик: «Кто стол изгадил? Убью!»

Шавочка сжалась: «Кранты! Банкет кончился – принесли счет! Выходит, счастье – это заминка между несчастьями.» Она заметалась, припоминая, где в заборе дыра.

Слева крикнули: «Фас!»

«Первый раз в жизни наелась, но, чую, переварить не дадут!» Сзади рычали, хрипели, будто нагонял изголодавшийся паровоз. Шавка не думала, что может так быстро бежать. Оказывается, скорость зависит от того, кто бежит следом! Чьи-то зубы сдернули шерсть со спины, чудом не отхватили пол-уха.

Шавка нырнула в кусты, лбом в забор и, о счастье, попала в дырку, в десятку!

К вечеру полуживая шавочка добралась до своей подворотни. Родной запах кислой капусты, бензина и курева окончательно привел ее в чувство.

«Там за забором все есть, но чужое, здесь ни хрена, зато все вокруг твое!» – шавка смахнула слезу.

Дворовые собаки валялись в пыли. Увидев шавку, дворняги привстали.

– Что с тобой? – испугалась Хромая. – Глаз заплыл! Весь зад ободрали!

– Заплати, чтоб тебе его так ободрали! – огрызнулась шавка. – В Европе сейчас самый писк – зад стриженый наголо! Сексопыльно! Я тут была в одном месте. Проездом. Доложу вам, вот собаки живут! Из хрусталя жрут паштеты в сметане! Кости сплевывают! Лапы наманикюрены до колен! Все с голой попой! Иначе на улицу не выходи – засмеют! А ты говоришь – зад ободрали! Тайга подзаборная! О чем с вами говорить! – шавка достала из уха окурок. – Полкан, огоньку!

Полкан чиркнул спичкой, табачок разгорался, обдало иностранным дымком.

– Надо же, чего только курют! – вздохнула Хромая.

– Слышь, дай потянуть! – вякнул Полкан.

Шавка подпрыгнула:

– Что за слова! «Дай потянуть!» Охренел, что ли? В Европе вместо «дай» говорят «слышь ты, апорт», понятно?! Апорт!

– Ну ты, дай… – начал Полкан, но поправился. – Пожалуйста, апортье мне потянуть!

– Другой разговор! – шавка кинула остаток окурка.

Полкан затянулся, глаза блаженно полезли на лоб.

– М-да! Это вам не Париж! – шавка тоскливо обвела оставшимся зрячим глазом свой двор, сплюнула выбитый зуб и отвернулась.

– Подумаешь, – вякнул Полкан, – у нас еще все впереди.

И вместе со всеми уставился на ободранный по последнему слову зад шавки с восхищением, словно перед ним было окно в Европу.