Текст книги "Собачьи радости"

Автор книги: Семен Альтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Хорошее воспитание

В жаркий полдень бегемот набрел на маленькое озерцо в лесу и с ходу плюхнулся. Вода, естественно, вышла из берегов. Рыбы закричали:

– Сумасшедший! Всю воду выплеснул! Мы погибнем!

Бегемот застыдился и стал вылезать из озера назад. Оставшаяся вода, естественно, едва прикрывала дно.

– Убийца! – завопили рыбы, хлопая жабрами. – Фашист! Без воды нам верная смерть! Назад, свинья!

Бегемот смутился и полез обратно в озеро. Вода поднялась. Рыбы успокоились и давай шнырять между бегемотовых ног, выискивая пищу.

Бегемот так и стоит до сих пор по уши в воде. Что значит воспитанное животное! Оно всегда в чем-нибудь по самые уши!

Шедевр

Никак понять не можете! Никакого хулиганства не было! Женская честь не затронута была ничем. Но я не мог поступить иначе. Я за всех нас плавки снял. И за вас тоже, товарищ милиционер. Да, можно снять с низкой целью, но я-то снял их с высокой!

Что значит, как могло прийти в голову? Все зависит от строения головы. Тут один загорающий хвастался, как довелось в Венгрии лежать на пляже и пятками в нос загорала парочка то ли итальянцев, то ли французов, во всяком случае, магнитофончик японский. Под музыку целовались, гладились, потом встали, он плавки снял, шорты надел и пошли!.. Не понимаете, в чем криминал? При всем честном народе плавки снял. А уж потом шорты надел. А в промежутке криминал все и увидели! Но главное, как товарищ сказал, загорающая общественность на эту деталь ноль внимания! Будто человек не плавки снял, а очки!

И тут я ляпнул: «Подумаешь! Да у нас любой снимет, если припрет, не хуже вашего итальянца! А может, и лучше получится!» Ну выпорхнуло изо рта. Язык чертов с незапамятных времен борется за независимость от мозгов. Тот тип обрадовался: «Что ты из себя итальянца строишь? На сто тысяч спорим, ни в жизнь не снимешь! Мы еще до этого не доросли!» Понимаете, какие внутривенные струны задел? Как говорится, честь государства затронулась. Тут бы и вы сняли, товарищ милиционер!

Короче, со словами: «Это я не сниму?!» – вскакиваю посреди пляжа. Воздуха в грудь. Руки на пояс. Вниз!.. И стоп! Не идет рука дальше тазобедренного сустава! Будто государственная граница пролегла! Этот тип слюнями побрызгал и говорит: «Ну,«итальянец», разбежался! Надо бы с тебя в лирах взять, но, как договорились, – сотню пришли!» Отдал. Но не столько денег жалко, сколько за державу обидно. Итальянец смог, а я нет?

Пришел в гостиницу, разделся, лег и думаю: «Почему забуксовал? Да, кое в чем они нас во всем обошли, бог с ним. Наш уровень жизни – их уровень смерти. Но тут экономика ни причем вроде бы. Так почему не снял? Неужели нечего им противопоставить? Подошел к зеркалу – есть что противопоставить! Неудобно? Кому? Людям? Я же не с них плавки стягивать собираюсь? Может, нельзя? Где написано «Плавки снимать воспрещается!» А все, что не запрещено, – разрешено! Я ж не за красными буями снимать собираюсъ! Что за сила нас в плавках удерживает?»

Утром вышел на пляж, морально хорошо подготовленный, исходную позицию занял, зажмурился, мысленно прокрутил комбинацию. Как штангист, руки натер канифолью, чтоб не соскальзывали, и на счет «три» жму плавки вниз. Ура! Руки аж до ступней дотянулись! Глаза открываю: руки внизу, плавки на месте! Проскочил! Попытка не засчитывается! Пять дней выходил на пляж, как на помост, – безрезультатно! А народ уже в курсе. Относятся с пониманием. Один мужик предлагал снять с меня плавки, а то у него нету сил смотреть, как я мучаюсь. Другой пытался напоить, чтоб сам снял. Третий шептал, что есть надежные ребята, ночью в подворотне снимут все и недорого. Но я объяснил, что должен совершить акт сам на трезвую голову, элегантно, при стечении народа, но не привлекая внимания. Надо доказать, что кое в чем мы не хуже итальянцев!

И всему пляжу стыдно стало, что такую ерунду себе позволить не можем. Но никто добровольцем не вызвался. Стесняются. Говорят, каждый должен начать с себя. И на мои плавки смотрят пристально.

Вернулся в гостиницу и сказал себе: «Если не ты, то кто?» Тренировался до утра. Семь потов согнал. Не знаю, сколько килограммов сбросил, но плавки сами сваливаются. Причем, опять-таки в номере отлично получается! Надо опробовать в боевых условиях при народе. Вызвал по телефону коридорную, мол, плохо мне, умираю. Через полчаса старушенция приползла. «В чем дело, почему ночью будите?» – «Сейчас, – говорю, – бабуля, увидишь, потерпи!» Как я тренировочные штаны снял, бабка в крик: «Помогите!» Я ей шепчу: «Цыц! Будь патриоткой!» А она заходится: «Теперь это у вас патриоткой называется!» На ее вой вторая прискакала, тоже из конницы Буденного, и обе хором завели на два голоса. Только тут до меня дошло, что они про свою девичью честь вспомнили. Хоть и старые женщины, а все одно на уме, узко мыслят! Ну почему у нас так: если на машине, – значит, ворюга! Не пьет, – предатель! Брюки снял, – ухажер!

Я их успокаиваю: «Бабоньки, угомонитесь! Плевал я на вашу честь, тут речь о чести страны». Но бабули из номера дунули как молодые.

Лег в постель и увидел я сон: будто забросила меня судьба в тыл врага с важным заданием – снять плавки, показать, где у нас раки зимуют. Операция удалась. Снял плавки в Париже, водрузил на Эйфелеву башню. И французы увидели, что мы такие же люди, как все!

Тут я проснулся и сказал себе: «Саня, сегодня или никогда!»

Пришел на пляж, и чувство такое, будто за мной вся страна стоит и на мои плавки смотрит.

– Граждане! – крикнул я – Соотечественники! Сейчас у вас на глазах, как бы невзначай, я сниму плавки, надену шорты. Попрошу всех мужественно не обращать на это никакого внимания. Вы же видели в музеях шедевры мирового искусства без ничего! Смотрите на меня, как на обыкновенный шедевр. Приготовились! Внимание!..

И тут народ пополз от меня в разные стороны, будто я сейчас гранату метну.

Как потом докажу, что произошло снятие? Пока свидетели не расползлись, содрал, наконец, проклятые плавки вместе с кожей! Чуть руку не вывихнул!

– Ура! – кричу. – Полюбуйтесь, граждане!

А народ в песок зарылся полностью, как ящерки в «Мире животных». Я чье-то ухо откопал, кричу: «Дружок! Высунь глазок!»

А из-под песка голос: «Не мешайте людям загорать! Уйдите с солнца!»

Слава богу, один человек не побоялся взглянуть правде в глаза! Это вы, товарищ милиционер! Как я вас опознал на пляже без формы? Так по кобуре же на плавках!

В отделение? С удовольствием! Вот она, гарантия свободы личности: я без плавок, рядом вы с кобурой! Нет, шорты надевать не буду принципиально! За что же я мучился? Пусть все видят, что мы не хуже итальянцев! А может, кое в чем их и превзошли!

Феличита

Хватились Терехина только в пятницу, когда Валентина Павловна клянчила по тридцать копеек, в этот раз на ДОСААФ. Деньги отдали все, даже Купцов, который принципиально давал только на похороны.

Подсчитали все, что собрали, вычли из того, сколько обязаны были сдать, – тридцати копеек не хватало! Недостача была в размере одного человека-взноса. Кого именно? Батюшки, Терехина нету!

– Погодите, а сегодня он был на работе? А вчера?

– Вроде бы нет…

– Что значит «вроде бы»?! Вы же с ним рядом семь лет! А кто его видел последний раз?

Никто Терехина последний раз не видел.

Ничего себе номера! Позвонили домой.

Жена удивилась:

– За ним в понедельник заехали ночью, сказали: «Ничего с собой не берите, срочно в командировку!» И увели в пижаме. Что-то случилось?!

– Во женушки пошли! Мужа уводят ночью в пижаме, а она: «Что-то случилось?»

– Выходит, пропал человек?!

Обзвонили больницы и морги. «Не поступало тело гражданина Терехина? Такое светловолосое, в пижаме?» Увы, в пижаме никаких тел не поступало.

В милиции сказали:

– У нас и так забот по горло! Пропали перчатки жены начальника отделения. Объявлен всесоюзный розыск. Так что ищите своими силами. И постарайтесь найти тело не в нашем районе.

В конце дня позвонила супруга Терехина и нарыдала полную трубку:

– Пропал Коленька мой! А в среду получка! Кто же получит деньги за мужа! Как жить без него, без доверенности, не представляю!

Как могли, ее успокоили. Сказали: «Куда бы человек ни пропал, к получке вернется. Тем более премия!»

Забросив работу, все дружно вспоминали, какой это был человек, Терехин! Такой порядочный, такой скромный, такой незаметный, что толком его никто не мог вспомнить! Да, замечательный был человек!

И вдруг обнаружили письмо на имя директора:

«Мы, нижеподписавшиеся, похитили сотрудника вашего Терехина Н. И. Для возврата товарища придется скинуться на выкуп в размере тысячи долларов в любой валюте и положить деньги под сосну у беседки на 46-м километре Выборгского шоссе. Если таких денег не будет, пеняйте на себя и положите под ту же сосну триста рублей, две палки твердокопченой колбасы, три бутылки коньяка, соль и сигареты кончаются.

С уважением. Ваши похитители».

Во, ребята дают! Сперли человека, семья без кормильца, страна без труженика, ДОСААФ без взноса, – и после этого еще колбасу им отдавай! Совсем мафия обнаглела! Ну правда, просят за Терехина не жалкий червонец, а тысячу долларов! Как за миллионера какого-то! Ценят людей, подонки, не то что наша бухгалтерия!

А Валентина Павловна сказала:

– Мы с него тридцать копеек, а они за него тысячу долларов! Интересно, какой подоходный налог с такой суммы?

– Да с такой суммы я бы любой подоходный отдал! – крикнул Митьков.

Все сотрудники высыпали в коридор, и гвалт поднялся, будто стая ворон налетела на хлебную корку. На доске объявлений уже висела фотография Терехина в черненькой рамочке, а ниже аккуратные буковки соболезнования. Опять постарался художник Миша Хорьков. Его оперативность наводила на мысль, что он загодя приготовил некрологи на всех сотрудников.

Сразу вызвались добровольцы, готовые немедленно отправиться на поиски Терехина хоть к черту на рога, с сохранением оклада, естественно.

Человек пять предложили тут же содрать с себя кожу для пересадки Терехину, всего за два дополнительных дня к отпуску.

Предложенная кем-то резолюция: «Надо что-то решать, товарищи!» – была принята единогласно.

Первым естественным желанием было собрать мигом деньги, продукты и выкупить товарища по работе. Вторым естественным желанием было собрать деньги и колбасу с сотрудников отдела Терехина, которые сроднились с ним за годы совместной работы. Те возмутились до глубины души:

– А разве Терехин не был одинаково близок и дорог всему коллективу?! К тому же раньше работал он в пятом отделе! Кто дал вам право лишать их возможности спасти человека?!

Кто-то крикнул:

– Вы забыли о вдове, вернее, о супруге Терехина! Разве не она самый близкий ему человек?! Вот кто последнее отдаст, лишь бы снова увидеть дорогие черты, прижать их к груди!

Председатель кассы взаимопомощи Свербляев, встав на чью-то ногу, заорал:

– Товарищи! Друзья! Сукины дети! Вы с ума посходили?! Речь идет о человеческой жизни! Пока вы базарите, Кольку, может, расчленять начали! Предлагаю немедленно собрать деньги в любой валюте, у кого что есть, а потом вычтем с колбасой и коньяком из зарплаты Терехина, чтоб он сгорел! В наше время надо быть порядочными людьми! Сегодня похитили его, завтра – тебя!..

Кто-то в углу истошно вопил, что в зарплате инженера не предусмотрена сумма на выкупление товарищей! Накинут – тогда ради бога! А то из ломбарда не можешь алюминиевую вилочку выкупить, не то что целого Терехина!

Пирогов предлагал желающим тут же набить им морду «за друга Колю» и непрерывно снимал и надевал пиджак.

Необычный митинг грозил перейти в обычную драку, но тут появился директор. Он сказал:

– Прекратите торговлю в рабочее время! Если наш друг, товарищ и брат на мировом рынке стоит сегодня триста рублей, кусок паршивой колбасы, три бутылки коньяка с солью, – наш святой долг: платить без разговоров!

– А завтра пол-института похитят! Всех будем выкупать? – выкрикнули из толпы.

Директор подумал: «Да кто ж вас похитит, кретины!» – и сказал твердо:

– Выкупим всех, не волнуйтесь, товарищи! – При этом посмотрел на главного бухгалтера, который кивал головой, разводя руками.

– Даю из директорского фонда рубль! Остальное прошу вас! Кто сколько может! – Директор первым швырнул металлический рубль в ведро у пожарного поста, и зазвенело ведро серебром, оторванным от чистого сердца.

В итоге собрали приличную сумму, почти полведра, и вручили ведро Кривошееву, который навещал больных на дому по линии заботы о людях.

На следующее утро Кривошеев отчитался по поездке. Дыша в сторону, предъявил два железнодорожных билета по тридцать копеек и сказал, что поручение выполнено на все сто! Только вместо трех бутылок коньяку взял шесть водки, как чувствовал: одна разобьется, что она, зараза, и сделала! Колбасы не было, взял сыру и вместе с деньгами и сигаретами положил все в условленном месте, кажется, на 46-м километре, вроде бы под сосну…

Пять дней новостей не было. Сотрудники как могли утешали супругу Терехина, вдалбливая ей, что, судя по детективам, похитители редко убивают жертву, поизмываются и все! А уж измываться над нами можно сколько угодно! И надо еще поглядеть, кто кого!

Наконец, на шестой день секретарша вскрыла письмо, где корявыми пьяными буквами вывели:

«Спасибо за мелочь, портвейн, сыр плавленый и англо-русский словарь. В связи с дополнительными расходами, связанными с содержанием товарища Терехина в неволе, просим положить по тому же адресу под сосну сто рублей, вина, спиннинг, топор и женский купальник сорок восьмого размера, лучше голубенький. В противном случае Терехина аннулируем».

Эта бандитская выходка вызвала бурю. Мало того, что одних похищают, а другие тут вкалывают в поте лица, так еще на содержание баб сорок восьмого размера раскошеливайся! Когда жену содержать не на что, ей верен до гроба, потому что на пять рублей с кем же ты можешь ей изменить?!

– С этой мафией надо бороться! – выступил пропагандист Бутырин. Нельзя идти на поводу! А то обнаглеют: сегодня купальник, завтра дубленка! Надо взять их измором! Ни купальников, ни вина, ни хрена, ни копейки! Они у нас попляшут, тут им не Сицилия! Увидите, к зиме добровольно сдадутся!

– Вот что они у нас получат! – подытожила секретарша Валечка, сложив пальчики в очаровательный кукиш.

Дельное предложение внесла Ира Мамонова:

– В субботу вылазка в лес за грибами в район Выборгского шоссе, прочешем лес. Может, найдем бандитское гнездо, где томится товарищ наш Коля Терехин!

В субботу автобус не смог вместить всех желающих. Остальные добирались в лес на попутках. В районе сорок шестого километра народ кинулся в лес, воровато озираясь, не отвечая на редкие «ау». Можно было подумать, что никто не хочет выдавать потайные грибные места.

Как договаривались, водитель начал гудеть в восемь вечера. А кончил гудеть пол-одиннадцатого, когда окончательно стемнело. Сотрудники выходили из лесу по одному с пустыми корзинами, изодранные до крови, как будто в этом году бандитов в лесу было куда больше, чем грибов.

На следующий день все были тихи и печальны. Вздыхали, нюхали, затягиваясь, еловые шишки из лесу, кто-то произносил:

– Что-то сейчас с Терехиным делается, хотелось бы знать…

И все подключались:

– Наверно, гаденыш, рыбку ловит…

– Грибков белых на зиму тонну, небось, насолил, алкоголик!..

Секретарша Валюша Синицына раскачивалась, как при зубной боли:

– До чего страна бестолковая! Неужели в таком большом коллективе нельзя было похитить более достойного человека! Хотя бы на суточки!

…Пошла третья неделя со дня похищения. Бандиты слали отчаянные письма, угрожая при отсутствии выкупа отравить Терехина, утопить, расчленить…

– Расчленить! – мечтательно повторяла Синицына, читая послание. – Ну почему одним все, а другим ничего?!

В институте поговаривали, что кой-кого видели вечерами прогуливающимися по Выборгскому шоссе в районе сорок шестого километра. Но никто похишен не был. Хотя сотрудницы смело бросались под колеса машин, а когда водители спрашивали: «Вам куда?», игриво отвечали: «Куда скажете! Вам виднее!»

Валюша Синицына по вечерам распахивала окно на пятом этаже, спускала до земли связанную из простыней веревку, ставила пластинку «Лучшие итальянские песни», ту же «Феличиту», и в прелестной ночной рубашке ложилась на диван, держа в руках чемоданчик с вешами. И хоть бы одна сволочь воспользовалась случаем! Лишь однажды в окне показалась лохматая голова и спросила: «Слышь, подруга, водочка есть?»

И в других домах было тревожно. Жены цедили сквозь зубы:

– Терехина почему-то похитили! Настоящие мужики нарасхват. А ты никому не нужное барахло!

На что мужья, свирепея, отвечали с достоинством:

– Дура! Да я последнее отдам тому идиоту, который спьяну тебя умыкнет хоть на пару деньков!.. Я бы показал тут, какое я барахло!..

Короче, трудно сказать, каково приходилось Терехину, но остальным после его похищения не стало житья, это точно!

Поэтому, когда в очередном письме похитители взмолились: «Заберите Терехина назад вместе с пятью штуками сушеного леща и шестью килограммами сушеных грибов, исключительно белых», – общее собрание постановило: «Пусть возвращается, прохиндей! Мы ему такую встречу устроим, мафии не снилось! А грибы и леща разыграем! Плюс тысячу долларов за моральный ущерб!»

Согласно договоренности, в 15.00 к беседке на сорок шестом километре подъехала директорская «Волга». Из нее вышли Уздекин, Свербляев и Валя Синицына. На расстоянии двадцати метров притормозил красный лимузин. Двое здоровенных мужчин в черных масках выволокли из машины человека, отдаленно напоминавшего Терехина. Обросший, загоревший, ставший шире в плечах. Лишь отсутствие маски отличало его от тех двух бандитов. Увидев своих, Терехин рванулся вперед.

– Назад! – Уздекин поднял руку. – Товарищи! Где остальное? Где лещ, где грибы, где доллары?

Пока один бандит висел на Терехине, второй вытащил из багажника деньги, лещей, грибы и швырнул все Уздекину. Тот пересчитал лещей, доллары, взвесил на безмене грибы.

– Все сошлось! – торжественно сказал он разбойникам. – Проваливайте, товарищи!

Бандиты толкнули Терехина вперед, а сами рванулись к машине. Синицына и Свербляев отчаянными прыжками помчались в погоню. Свербляев по пояс ворвался в машину, но Синицына девичьим локтем так двинула в бок, что Свербляев, согнувшись, рухнул на землю. Синицына ласточкой влетела в рванувшийся автомобиль, захлопнула дверцу, и лимузин красной каплей скатился за горизонт.

Терехин заботливо поднял Свербляева на руки и отнес в директорскую «Волгу». Усадил на заднее сиденье и сел рядом с ним. Свербляев припал к широкой терехинской груди, жадно внюхиваясь в лесные запахи, которыми полна была куртка, и зарыдал, как ребенок:

– Коля!.. Коля!.. Ну почему так всегда?! А?! Скажи, Коль, почему никому, даже мафии, я не нужен?!

Терехин не выдержал и заплакал:

– Сережка! Родной ты мой!.. Если бы ты только знал, как я без вас!.. по вам… боже ты мой!

Уздекин сказал:

– Николай, нам вас так не хватало! Представьте: все взносы сдали, а тридцати ваших копеек нет!

Машина набрала скорость. Уздекин, посасывая спинку леща, включил приемник, и, как по заявке, итальянцы запели «Феличиту».

Это бесшабашное слово у итальянцев означает «счастье». Терехин и Свербляев сидели, обнявшись, и плакали каждый о своем.

Укусы

Не так боюсь холеры, как одиночества. Потому что с холерой давно покончили, а с одиночеством нет. На стенку лезешь, ухо к полу прикладываешь: не идет ли кто! Иногда полжизни дурацкой отдал бы за голос человеческий. Чтоб разговаривали со мной, смотрели в глаза мне; как дикторша на экране всем в душу заглядывает одновременно, чтоб вот так мне одному! Надежда только на телефон красненький. Но друзья звонят, только когда им что-то от меня надо. А когда мне надо, ни один сукин сын не наберет!

Самому что ли позвонить? Ноль восемь…

«Двадцать три часа две минуты…»

Во женщина неприступная! Но все равно есть номера, по которым можно людей на дом вызвать!

Раньше горели самостоятельно. Без посторонней помощи. А теперь поджег, набрал ноль один – и лезут в окна несгораемые ребята с топорами и в касках. Поливают живой водой из брандспойта – и, хочешь не хочешь, живешь дальше.

Опять заскучал – заманиваешь в квартиру вора. Пока он ищет драгоценности, ты заветные ноль два набираешь. И люди мужественной профессии взламывают дверь, всех арестовывают, сажают за стол: до утра разговариваете, пьете кофе, даете показания.

Сердечко прихватило – не горюй! До аппарата доползи, ресничками наскреби ноль три – и «скорая помощь» найдет тебя живого или мертвого. Кольнут в белу рученьку – глаза откроешь, а над тобой люди склонились, значит, снова ты не один!

С телефоном не соскучишься, это не телевизор. Газ включил, а спичку не зажег – вот и запахло противненьким. Немедленно звони женшине по ноль четыре. «У меня газом пахнет, чувствуете?» И трубку к плите подносишь. Не успеешь газом надышаться – приезжает аварийная как миленькая. Бесплатно делают искусственное дыхание, молоком отпаивают, переживают: умер ты или нет?! А что еще человеку надо, кроме искусственного дыхания и заботы?

Ну почему все спят, когда я не сплю! Телефонов-то в справочнике, телефонов!.. Вот! При укусе животного знаете куда звонить? Ни вы, ни животное не в курсе. А здесь написано: 240-41-40. Даже при укусе паршивого животного есть куда жаловаться! А кому звонить, если блоха не укусит, просто тоска гложет. Позвонить, что ли, противостолбнячным товарищам? Приедут с гитарой, шприцами звеня. Посидим, потреплемся, а чтоб у них на работе неприятностей не было, поймаем животное, заставим укусить…

«Двадцать три часа тридцать пять минут…»

А если нет денег, вызываешь уголовный розыск на дом вместе с овчарками, даешь им понюхать рубль, собачка берет след и находит тридцать рублей!

Потом на все эти деньги закажу разговор с Парижем. Запросто. Чтоб позвонили мне, – все оплачено. Наверно, я ничего не пойму, кроме «жэ тэм» и «Нотрдам», но дело не в этом! Не понять француженку – кто откажется?

«Двадцать три часа сорок семь минут…»

Да, это не француженка! Хотя по голосу лет тридцать, не больше. Раз Париж не дают, значит… Париж занят. Ну, занята моя парижанка парижанином, у них это, как у нас мороженого поесть! И черт с ней! Зато таких белых ночей, как в Ленинграде, ни в одном Париже не увидишь!

Кому бы позвонить, а?..

«Двадцать три часа…» Вот зануда!

«Ноль часов три минуты…»

Конечно, можно поговорить с сыном. У каждого должен быть в первом часу ночи сын. Или дочь. Чтобы позвонить. У меня должен быть сын! Сидит у телефона в маечке, ждет, когда же я позвоню. Сколько лет ждет. Неужели у меня нет ни одного сына? Набрать по справочнику, допустим… ноль сорок два… «разговор с сыном». Но как с ним говорить, я понятия не имею! Дам-ка лучше ему телеграмму! «Моему сыну от папы. Тчк.»

«Ноль часов пятнадцать минут…»

И должны быть в телефонной книге на букву «Н» телефоны всех негодяев. Чтобы звонить им ночью и говорить в лицо все, что думаешь. Пусть потом гадают, кто это такой смелый нашелся!

Поставив негодяев на место, позвонить и срочно вызвать женщину, которая придет, уберет квартиру, постирает, сготовит и уйдет молча.

Потом вызвать другую, которая останется до утра и уйдет без слов, без слез. Молча.

Тогда срочно вызвать третью, с которой можно говорить обо всем, излить душу и чтоб слушала молча. И наконец, почувствовать ко всему этому отвращение. Найти в телефонной книге на букву «Л» номер любимой женщины, с ней одной можно делать все то, что с теми в отдельности, – вот почему жить с ней невозможно. Зато молчать с ней по телефону можно часами, слушая, как она прекрасно дышит! И не надо, кажется, в жизни другого, лишь бы она там дышала и касаться ее губ через телефонную трубку.

«Ноль часов тридцать пять минут…» Да слышу я, слышу! Отстань!

Дали бы всем мой телефон, честное слово, я бы говорил время лучше нее! У меня бы никто никогда не опаздывал! И погоду на завтра буду обещать только хорошую! Не позволю себе никакой облачности, а о ветре всегда можно договориться. И при укусе животного не пугайтесь, звоните мне, я скажу: «Смажьте место укуса йодом…» Я буду утешать, веселить, делать гадости – все, что пожелаете! Лишь бы быть кому-нибудь нужным!

«Ноль часов сорок пять минут…»

Тьфу! Да кто ж так говорит?! «Ноль часами сорок пять минут!» Чувствуешь разницу, дура! А теперь давай припев на два голоса:

«Ноль часов пятьдесят мину-у-ут…»

Как медленно летит время.

Позвоните мне, пожалуйста! А то подожгу, вызову пожарных, чтобы со мной кто-то был! Или животное укушу!

…Алло! Алло! Да, я слушаю! Петя?! Нет, вы не туда попали! Кто скотина? Да я же не Петя! Тем более? Как вы меня назвали? Ух ты!.. Погоди, дорогой! Не бросай трубку! Отведи душу. Поругайся еще. И тебе того же, сукин сын!.. Фу! Поговорили.

Отлегло. Так, сколько у нас времени, дорогая?

«Ноль часов пятьдесят пять минут…»

Разве так важно знать, сколько времени прошло? Лучше бы ты говорила каждому, сколько ему осталось. Тогда не хандрили бы. Поняли: на это просто нет времени.

«Ноль часов пятьдесят семь минут…»