Текст книги "Время истинной ночи"

Автор книги: Селия Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

– Меня зовут Мерри. Я отправилась в протектораты и нашла оставленного младенца. Я знала, что там, в лесу, прячутся воины, но никто из них не заметил меня, и я забрала ребенка. Я хочу поблагодарить тебя за защиту, а также за то, что ты помог мне найти этого младенца. Это девочка, и она пока не может поблагодарить тебя сама, поэтому я сделаю это за нас обеих.

Подавшись вперед, она прикоснулась к статуе, изящные пальцы распластались по ледяной обсидиановой плоти. Дэмьену показалось, что, прикоснувшись к статуе, девочка задрожала, однако он бы не смог определить этого наверняка. Да и был он сейчас слишком занят распутыванием узлов, чтобы сосредоточиваться на таких второстепенных деталях.

Вслед за этим выступили еще четверо детей. И у них тоже нашлось, что рассказать статуе, хотя их истории прозвучали далеко не столь победоносно. Двое из них обнаружили выставленных в качестве приманки детей слишком поздно, чтобы их можно было спасти. Один собрался было освободить девочку, прикованную Святошами, но охранников оказалось слишком много, чтобы справиться с ними, даже застигнув врасплох, так что ему пришлось отступить. Одна отважная девочка добралась аж до северных городов, но когда кончился лес и потянулись крестьянские поля, у нее сдали нервы и ей пришлось вернуться обратно. И все они благодарили Калесту за то, что он спас их от всех врагов. И все поочередно прикасались к черной статуе. Дэмьен теперь уже не сомневался в том, что каждому из них становилось при этом страшно. Но чего же Они боятся? Что может случиться от простого прикосновения?

«Религиозные жертвоприношения, – подумал Дэмьен. – Посвященных приносят в жертву. Ничего удивительного в том, что здесь собралась такая мощь. И ничего удивительного в том, что она носит такой хаотический характер». Племя отверженных детей, посвятивших себя спасению таких же, как они сами, детей из чудовищных лап Восточного сообщества. В каком-то смысле это вполне понятно. Но общая картина все равно почему-то не складывалась. И почему эти дети ведут себя так… ну хорошо, так странно, когда они приближаются к основанию высокой статуи? И почему самому Дэмьену никак не удается как следует присмотреться хотя бы к одному из них?

Священнику удалось практически освободить одну руку, и он, сделав паузу, отдышался. Теперь окончательное избавление от пут стало исключительно вопросом времени. Мысль об освобождении манила его настолько, что он, казалось, уже чувствовал на губах вкус воли.

Дети меж тем тронулись с места. Все они, за одним-единственным исключением, начали описывать круги вокруг статуи, отчаянно топоча при этом. Кое-кто, захваченный общим ритмом, кружился, закрыв глаза. Некоторые запели – но не какую-то общую песню, – и голоса то поднимались, то опускались в такт сплошному топоту.

Один мальчик повернулся к статуе. Подняв обе руки, в одной из которых был примитивный каменный топор, он обратился к черному изваянию.

– Ты даровал нам безопасность, – провозгласил он. И хотя говорил он громко, расслышать его в гаме и топоте было довольно трудно. – Мы отблагодарим тебя жертвоприношением. Поведай нам, чего тебе хочется. Поведай, как нам быть.

После этого и он присоединился к описывающей все новые круги толпе. Дети двигались все быстрее и быстрее, постепенно доводя себя до неистовства. Пение превратилось в дикий ор, в воздух вздымались ножи и копья.

И тут какой-то малыш вырвался из круга и бросился к статуе. Он был настолько мал, что ему пришлось вскарабкаться на пирамиду подношений, чтобы дотянуться до основания статуи. Золото и драгоценные камни градом посыпались наземь, когда он положил обе руки на стопы истукану.

– Меня зовут Кевин! – объявил он. Он продержал руки на ногах статуи целую минуту, затем убрал их и соскользнул с пирамиды наземь. – Кевин! – отчаянно заорал он снизу.

Потом присоединился к толпе, без умолку повторяя собственное имя. Оно, казалось, стало для него священной мантрой. Дэмьену показалось, будто в глазах у малыша он увидел радость и, может быть, что-то еще. Облегчение?

Скосив глаза, он посмотрел на Йенсени. Но она отвернулась, она не смотрела на разворачивающееся на лужайке представление. Дэмьен заметил, что ее трясет.

А он распутал еще один узелок. Путы на руках становились все слабее, одна рука была уже почти свободна. Правда, только почти…

Один за другим дети следовали примеру Кевина. Кто-то из них подходил к статуе тихо и трепетно, другие – смеялись, кричали и плясали на всем пути к ее основанию; пирамида подношений постепенно разрушалась под их ногами. Сейчас весь внутренний круг уже был усеян едой и другими сокровищами; казалось, здесь раскалился сам воздух, а крики звучали все громче и громче, а дети плясали, кружась все быстрее и быстрее.

И тут, как раз когда Дэмьену удалось высвободить обе руки, дети остановились. Произошло это не сразу, но как бы некоей волной, как будто они передавали друг другу незримую эстафету. Через какую-то минуту недавно шумный круг замер, все взгляды были обращены на ребенка, оставшегося посередине, возле статуи.

Это была девочка. Она плакала. Должно быть, она только что возложила руки на статую, потому что и сейчас они цеплялись за край основания.

– Нет! – кричала она. – Не меня! Не меня! – Все ее тело пронизывали какие-то странные судороги; Дэмьен скорее чувствовал это, чем видел, потому что ее образ стал каким-то расплывчатым, на нем трудно было сфокусироваться. – Не меня! – в последний раз выкрикнула она, упав на кучу вещей, образовавшуюся на месте недавней пирамиды подношении. – Прошу тебя, нет!

Она начала претерпевать страшные превращения. Трудно было определить детали, пока жертва, охваченная ужасом, перекатывалась с боку на бок, но Дэмьену показалось, что ее тело удлиняется. И изгибается. Позвоночник сгорбился в верхней части и выгнулся в нижней, так что бедра широко разъехались в разные стороны. Ее руки и ноги становились все длиннее, а затем все тоньше и тоньше, плоть туго напряглась на них; это продолжалось до тех пор, пока она не начала походить на живой скелет. Ее глаза провалились куда-то в глубь черепа, по-прежнему кричащий рот превратился в грубую трещину через все лицо, ставшее теперь цвета грязного пергамента, белую кожу усеяли бурые пятна размером от веснушки до чудовищно крупной родинки. Одно крупное пятно возникло под скулой, другое – чуть ниже – едва появившись, лопнуло, и из него полился гной.

Замершие было дети вновь пришли в движение. Крича и визжа, они с оружием в руках набросились на несчастную. Дэмьен не мог больше выносить ее крики, не мог больше видеть ее, но он представлял себе, какую боль она, должно быть, испытывает под градом ударов. Боль и страх. На мгновение он оцепенел: невыразимый ужас происходящего обрушился на него подобно безжалостному удару в лицо, а вслед за этим, еще отчаянней прежнего, он рванул на себе веревки. Удары копий, один за другим, обрушивались на изуродованное колдовством тело девочки, пока Дэмьен избавлялся от своего ошейника. Он старался не думать об этом, однако не мог не думать. Но что же сотворил с нею Калеста? Состарил ее за несколько мгновений? Ничего не понимая, он бросился к Хессет и высвободил и ее голову из петли. Слишком много ужаса. Слишком много вопросов. Необходимо освободиться самому и освободить Хессет, пока дети не вспомнят о них. Ему случалось становиться свидетелем убийств и ранее, он понимал, какую опасность представляет собой обезумевшая толпа. Даже толпа детей, подумал он, развязывая Хессет руки. Нет, особенно толпа детей.

И вот они оба освободились – и как раз вовремя. Самый рослый из мальчиков отделился от толпы и, оглядывая поляну, увидел освободившихся пленников. Его крик переполошил и кое-кого из других детей, хотя большинство было слишком увлечено зверской бойней, чтобы обращать внимание на что-нибудь вне кровавого круга. Серый туман плыл в воздухе; лица Терата, одно за другим, поворачивались в сторону Дэмьена и Хессет. Копья уже брали на изготовку, ножи уже нацеливали для удара… На долю секунды Дэмьен заколебался: принять ли бой или обратиться в бегство, а ведь ничего третьего им не оставалось… но у него не хватило времени на то, чтобы принять решение. Когда дети уже пошли на недавних пленников стеной, всю эту стену обдал холодный ветер. Казалось, сам туман внезапно почернел у них над головами, превратившись в кромешную тучу, готовую залить гибельным дождем всю землю. Кровожадные дети посмотрели вверх, их маленькие глазки расширились от ужаса, на лицах у них плясали брызги крови.

И тут оно явилось. Вовсе не порождение Фэа, как это могло показаться с первого взгляда. Широкие белые крылья рассекли туман, разогнав его надо всей лужайкой. Алмазные когти прикоснулись к обсидиановому плечу статуи, потом вцепились в него, и обсидиан раскрошился, превратившись в пепел от этого прикосновения. Крылатое существо было исполинских размеров, и, хотя очертания у него были птичьи, это наверняка была не простая птица. Белые крылья задымились, когда птица села на статую, кончики перьев почернели и обуглились, разгоняя туман. Время от времени Дэмьену казалось, будто он видит вспышки золотого пламени.

И может быть, именно это и помогло ему осмыслить происходящее. Может быть, именно образ горения, так глубоко впечатавшийся ему в память, помог ему понять, кем и чем была эта гигантская птица.

– Таррант, – выдохнул он.

И с благоговением уставился на своего спасителя. Трудно было даже представить себе, какая отвага потребовалась Охотнику, чтобы покинуть свое убежище сейчас, когда солнце еще стояло высоко в небе. Понятно, туман помогал Тарранту, но крайне ненадежно, – всего несколько порывов ветра, и Владетель окажется совершенно беззащитен.

И словно в ответ на эти мысли, исполинская птица повела себя еще бесстрашней: она вновь впилась когтями в статую Калесты, кроша и круша ее. По черной поверхности принялось метаться холодное пламя, ледяные искры шипели на обсидиановых плечах горючими слезами. Дети попятились, и только тут Дэмьен смог разглядеть на земле их жертву. Она превратилась в бесформенный комок мяса, из которого торчали древками вверх с полдюжины копий. Холодное пламя добралось до трупа и, зашипев, слизало его с земли. Дети попятились еще дальше. Один из них бросился наутек. Да и сам Дэмьен отступил на шаг и краем глаза увидел, что Хессет сделала то же самое. Какую бы энергию ни использовал сейчас Таррант, не следовало оказываться у нее на пути.

И тут серебряно-синий сгусток энергии, выщелкнув подобно языку пламени, лизнул лицо одной из Терата. Наверное, девочке захотелось закричать, но крик замер у нее в горле, и она, повалившись наземь, умерла в призрачной тишине. То же неземное пламя лизнуло еще одного из Терата, потом другого, третьего – и по всей поляне начали падать мертвые тела. Некоторые из оставшихся в живых закричали. Другие обратились в бегство. Дэмьену захотелось отвернуться, чтобы не видеть происходящего, но совесть не позволила ему. «Это ты привел сюда этого человека, – резко напомнил он себе. И сосредоточился на наблюдении. – И никогда не забывай о том, кто он такой. Никогда не забывай, что он может и хочет делать». Вокруг него с Хессет дети кричали, падали, спотыкались о трупы, пытались удержаться на ногах, хотели спастись бегством, а серебряно-синее пламя пожирало их, убивая на месте и сразу первым же прикосновением. Вся лужайка уже была усеяна мертвыми детьми, их губы были синими и холодными, глаза – остановившимися и пустыми.

Но вот, когда последним из оставшихся в живых удалось спастись бегством, все в кругу замерло окончательно. Широко взмахнув крыльями, исполинская птица опустилась наземь. И стояло ей опуститься, как все холодное пламя прихлынуло к ней и охватило ее, но эту энергию никак нельзя было назвать чистой; пристально вглядевшись, Дэмьен разглядел золотые искры – истинного огня – на серебряно-синем фоне. «Черт побери. Ему должно быть больно». Когда Охотник вновь принял человеческий образ, он тут же закрыл голову и лицо полой плаща, – но не раньше, чем Дэмьен успел увидеть, как обошелся с ним все же просочившийся и в эту долину солнечный свет.

– Вам известно, где лошади? – спросил их на ходу Таррант. Приближаясь к Дэмьену и Хессет, он одновременно осматривал лужайку. И приглядывался к мертвецам.

Ответила Хессет:

– Нет, мы этого не знаем.

На мгновение он задумался, затем указал куда-то вбок. Палец, высунувшийся из-под плаща, был огненно-красным, кожа на нем шелушилась; Дэмьену даже показалось, что он стал выглядеть еще более жалко за те доли секунды, на протяжении которых оставался на виду.

– В той стороне. Заберите их и отведите на самый край острова. Там и встретимся.

И вдруг, судя по тому, как он резко развернулся, стало ясно, что его взгляд упал на что-то прятавшееся за спиной у Дэмьена и Хессет. Дэмьен, крутнувшись на месте, обнаружил, что девочка из темницы по-прежнему оставалась у дерева. Слишком сильным страхом охваченная, чтобы хотя бы пошевелиться, она неловко пряталась за стволом, ее темные глаза были широко раскрыты. И не прибегая к Творению, Дэмьен понял, что ее сознание проваливается в бездну, чересчур глубокую для такого ребенка, каким она в сущности оставалась.

Хессет рванулась с места первой, оказавшись в аккурат между девочкой и еще не успевшим что бы то ни было предпринять Таррантом.

– Нет! – закричала она. Притянув девочку к себе, она прикрыла ее собственным телом. – Она не такая! Она не из этих!

На мгновение Дэмьену почудилось, будто Таррант все равно нанесет удар – и если ему придется убить Хессет, то он убьет ее. Но в конце концов Охотник удержался от этого. Повернувшись к Дэмьену, он хрипло прошептал:

– У меня нет силы спорить. Забирайте лошадей. И встретимся, где сказано. Я буду там, едва управлюсь с удравшими.

Он собрался было уйти. Дэмьен сквозь плащ схватил его за руку.

– Все кончено. Пусть уходят. Они ведь еще дети, Охотник. И они не будут…

– Дети? – рявкнул Таррант. – Так вот оно, по-вашему, как? Идиот злосчастный. – Его рука выскользнула из-под защитной ткани плаща и сомкнулась на затылке у Дэмьена. Рука Охотника показалась священнику выкованной из раскаленного железа. – А теперь посмотрите на ваших драгоценных деток. Я передал вам часть своего Видения. Глядите же!

Огненная энергия пронзила все тело Дэмьена с головы до пят, на мгновение у него перехватило дух. Он не видел сейчас ничего, кроме раскаленного солнца, кроме ослепительного солнца, убийственный свет которого, проникая сквозь туман, отражался на каждой гладкой поверхности. И лишь потом, постепенно, он начал воспринимать детали свершившегося побоища. Детские тела, пораженные холодным пламенем. Только…

Только это были не дети.

Священник неуверенным шагом подошел к ближайшей груде тел, не сомневаясь в том, что Таррант следует за ним. Стоило ему выйти на освещенный солнцем участок земли, как тело его сразу же почувствовало невыносимый жар, а голова словно запылала. Он опустился на колени возле одного из тел и уставился на него с ужасом и недоумением. То, что до сих пор казалось ему телом ребенка, теперь, благодаря Видению Тарранта, превратилось в нечто жалкое, в нечто гротескное, превратилось в существо, измученное долгими годами пыток, хотя оно само, должно быть, считало себя по-настоящему юным и полным сил. Руки и ноги тощие, как у скелета, туловище – такое худое, что можно было пересчитать все ребра. Суставы были покрыты известняковыми наростами, которые наверняка превращали каждое движение в сущую пытку, одна из рук уже была в золотушных пятнах старости.

Он отшатнулся от этого трупа к другому, потом – к третьему. Не все были столь же дряхлы, как первый, но от всех смердело старостью и старческой мерзостью. Незакрытые и незажившие раны пестрели на телах – и одно из них все целиком казалось одной сплошной раной.

Растерянный священник бродил от тела к телу. Что за Творение создало подобную иллюзию?

Видение ушло, и на земле вновь появились детские тела. Он склонил голову, пораженный ужасной силой иллюзии.

– Не больно-то хочется, чтобы кто-то из них пустился за нами в погоню, а? – прошептал Охотник. В его голосе эхом отдалась боль; как же он еще держится? – Заберите лошадей и все припасы, что найдете. А я позабочусь, чтобы никто не пустился за нами в погоню.

– Вы собираетесь убить их, – выдохнул Дэмьен.

Охотник промолчал.

– Но часть из них это же и впрямь дети. И никто из них не понимает того, что здесь происходит.

– Они все принадлежат ему, – резко сказал Охотник. И махнул в сторону статуи. – Вы же не хотите, чтобы они погнались за нами? Вы же не хотите, чтобы они снова схватили вас, стоит мне отвернуться? – И он шагнул в сторону стены нерасчищенного тумана. Тот, казалось, раздался в обе стороны при его приближении. – На этот раз, священник, нет места для спора. Бывает и так, что следует проявлять милосердие. Но здесь не тот случай.

Дэмьен ответил тихо, но твердо:

– Только не настоящих детей, Джеральд.

На мгновение Охотник молча уставился на него. Затем, чертыхнувшись, шагнул в туман. Серая стена тут же сомкнулась за ним, скрыв его из виду.

С трудом Дэмьен поднялся на ноги. Все тело болело так, словно ночь напролет он рубился на мечах. Он посмотрел на Хессет, на маленькую девочку, прильнувшую к ее груди, и подумал: «Что ж, хотя бы ее мы спасли». Как же ее зовут? Ах да, Йенсени. И конечно же она – настоящий ребенок, иначе Таррант непременно убил бы ее.

Столько смертей. Столько разрушения. Что за сила несет ответственность за все это? Подумав о статуе Калесты, он невольно задрожал. Что движет этим чудовищем?

– Пошли, – пробормотал он. Пытаясь ни о чем не думать. Пытаясь ничего не чувствовать. – Пошли разыщем этих чертовых лошадей.

Лошади были усталы, встревожены и вообще не в лучшей форме, но они могли идти, а ничего другого от них сейчас и не требовалось. Йенсени с изумлением смотрела на эти громадные существа, пока Хессет со священником собирали то немногое из своих припасов, что еще уцелело. К еде «дети», впрочем, не прикоснулись, равно как и к пледам для ночлега, а вот множество мелочей куда-то подевались. Что ж, по крайней мере оружие цело, подумал Дэмьен. И то слава Богу.

Они вывели лошадей на край острова, где их уже дожидался Таррант. Молча он провел их по каменистому склону, а затем и в воду. Хотя Дэмьен теперь понимал, что кажущееся рекой было на самом деле мостом, ему пришлось повозиться с лошадьми, не желающими ступать во мнимую влагу, и в конце концов он завязал им глаза, а потом провел под уздцы.

Когда они переправились на берег, Таррант вернулся к невидимому мосту. Его движения, подметил Дэмьен, были скованными; священник заподозрил, что Охотник испытывает чудовищные страдания. Хотя до сих пор в воздухе держался густой туман, но стоит ему хотя бы на мгновение рассеяться… Дэмьена бросило в дрожь при одной мысли об этом.

И тут Охотник сделал какой-то жест – и вода взорвалась. Обломки дерева и куски льда разлетелись во все стороны, рассыпались во прах и деревья, только что высившиеся возле моста. Град из щепок обрушился на головы путникам.

– Этого хватит, – бросил Таррант и тут же вернулся к спутникам, чтобы возглавить процессию в глубь леса.

Дэмьен испытал радость и облегчение. Если Владетель не пожалел времени и сил на то, чтобы разрушить мост, это означало, что он не перебил на острове всех до последнего. Настоящие дети остались живы.

Позже, отведя Тарранта в сторонку, Дэмьен шепнул ему:

– Спасибо.

Охотник не ответил. Но Дэмьен не сомневался в том, что тот услышал и понял.

Они ввели лошадей в лес. После суток с лишним, проведенных в темнице, и Дэмьену, и Хессет требовалось поразмяться. Что же до девочки, то она отчаянно пыталась поспеть за взрослыми, но в конце концов силы оставили ее. Дэмьен сказал Тарранту, что нужно остановиться, и вдвоем с Хессет посадил обмякшую девочку на кобылу. Спиной Дэмьен чувствовал яростный взгляд Тарранта, взбешенного внезапной задержкой. «Пока тебе везет, – думал он, покрепче привязывая Йенсени к седлу. – Вот и держись за свою удачу». Но когда они вновь тронулись в путь, он на всякий случай нашел время объяснить Тарранту, что девочка, возможно, имеет важную для них информацию. Это, конечно, объясняло ее участие в экспедиции лишь наполовину, но именно эту половину и надо было услышать Тарранту. Вне всякого сомнения, пощадив малолетних Терата, он исчерпал тем самым собственный запас милосердия.

Когда они углубились в самую чащу, где переплетенные наверху ветви наряду с туманом обеспечивали полную защиту от солнечных лучей, Таррант, судя по всему, несколько расслабился. А вскоре после этого, когда к тому же уже начало темнеть, он сбросил с головы импровизированный капюшон. Кожа на лице у него обгорела и частично запеклась – и Йенсени, до того видевшая его лишь мельком, напряглась в седле и судорожно вздохнула. Но реакция Дэмьена и Хессет (а вернее, отсутствие какой бы то ни было реакции с их стороны) вроде бы успокоила ее – и она тут же обмякла в седле, вновь погрузившись в дремоту.

– С вами все в порядке? – спросил Дэмьен у Тарранта, впрочем, не сомневаясь в том, что за ответ услышит.

Охотник кивнул, при этом с виска у него упал лоскут обожженной кожи.

– Завтра на полчаса настанет истинная ночь. Если к тому времени я не сумею полностью восстановиться, то она меня вылечит.

Он остановился, обернулся, посмотрел на Йенсени. Измученная девочка спала вполне здоровым сном.

– А у нее и впрямь есть информация? – несколько насмешливо осведомился он. – Которая действительно может нам понадобиться?

Дэмьен замешкался с ответом.

– Не исключено. И она, кажется, обладает Видением того или иного типа. – «Она ведь сразу поняла, что я священник. Кто знает, что еще она сумела Увидеть?» – А в чем дело? – резко спросил он у Тарранта. – Или вы полагаете, что я сказал это только затем, чтобы спасти ее?

Губы Тарранта напряглись, при этом он потерял еще немного обожженной кожи. Трудно было сказать, улыбается он или же хищно ухмыляется.

– В этом я вас бы не заподозрил, – заявил он.

Они разбили лагерь уже глубокой ночью. Дэмьен не мог бы сосчитать, сколько миль они проехали и сколько часов длился путь. Он вспомнил, как они проходили через бурелом, причем Хессет прижимала девочку к себе, тогда как он сам раздвигал ветви дымом по методу, который подсмотрел у Терата. Его усилия оказались далеко не столь эффективными, потому что у него отсутствовал нужный навык. Вороной Тарранта сильно поцарапался. Но прибегнуть к Исцелению оказалось только приятным, ведь это было связано с Очищением, и Дэмьен проследил за тем, чтобы в ранах не осталось яда, и только после этого сшил их земной Фэа.

На протяжении всего этого времени девочка наблюдала за ними. Она по-прежнему настороженно относилась к Дэмьену, хотя изначальный ужас вроде бы пошел на убыль. Таррант, казалось, и восхищал и отталкивал ее одновременно. Охотник же, в свою очередь, начисто игнорировал существование девочки, а если иногда и поглядывал на нее, то с плохо скрываемым раздражением, как будто ему хотелось сказать, что его жизнь и без того достаточно запутанная штука, чтобы в самую гущу внезапно врезалась явно сумасшедшая девчонка. Дэмьен чувствовал, что, как только девочка снова уснет или они с Охотником останутся с глазу на глаз, тот выскажет ему все, что у него накипело.

«Но от нее и в самом деле может быть польза, – внушал он себе. – Она может владеть информацией. – Но за этой мыслью таилась другая. – Я просто не могу бросить ее на произвол судьбы».

К тому времени, как они разбили лагерь, все тело у него разболелось и он мечтал лишь о том, чтобы присесть и больше никуда не идти. Поэтому он не возразил против того, чтобы девочка начала снимать с лошадей поклажу и разбирать ее. Конечно, многое они потеряли. Не самые нужные вещи и не самые главные, но тысячу полезных мелочей, прихваченных с собой именно на тот случай, что когда-нибудь они могут понадобиться. Ну да ладно. К такой экспедиции, как эта, готовишься заранее и запасаешься впрок всем необходимым, а потом судьба сдает карты по-своему и приходится довольствоваться тем, что у тебя осталось. По крайней мере, у них остались пледы и примитивная палатка, которую собрала Хессет. И кое-какая еда.

Когда все оказалось на своих местах – и развели костер, и принесли с реки воду и поставили ее в котелке на огонь, и лошадей отвели в сторонку и привязали на ночь, и Йенсени забралась в палатку, чтобы по-настоящему поспать, – после всего этого он позволил себе вытянуться на траве в надежде отдохнуть. Но буквально через минуту к нему подсел Таррант.

Они посмотрели друг другу в глаза. Дэмьена не интересовало, что означает взор Тарранта, – не интересовало потому, что он знал это и так.

Охотник заговорил первым:

– Вам неизвестно, кто она такая. Вам неизвестно, что она такое. Опасность, связанная с ее пребыванием среди нас…

– В лесу? Что она нам сделает? – Усталой рукой Дэмьен смахнул со лба засохшую грязь. Губы пощипывал соленый пот. – Она дитя, Охотник. Очень усталое, невероятно напуганное дитя. Я хочу вывести ее из этого окаянного места. Когда прибудем в города, расположенные на побережье, тогда и решим, что с ней делать. – Он сцепил руки, мрачно уставился на них: грязь под ногтями, да и пальцы не намного чище. – Не здесь. Не сейчас. Не когда я настолько устал, что не могу думать как следует.

– Она не просто дитя, и вы понимаете это. Если у нее дар Видения – в любой форме, – то у нее может оказаться и сила. Она ведь узнала в вас священника, мне сказала об этом Хессет. Неужели вы не понимаете, что из этого следует?

– Понимаю. Прекрасно понимаю. Но если даже она посвященная…

– Не все посвященные психически нормальны, – напомнил ему Таррант. – Строго говоря, нормальны лишь очень немногие из их числа. И даже при наличии нормальных предпосылок тяготы, которым она подверглась, настолько невыносимы, что… – Он покачал головой. – А она, как вы совершенно справедливо изволили заметить, всего лишь дитя. Лишенное необходимой стабильности, это уж как минимум, особенно при таких обстоятельствах. Кто возьмется сказать, что происходит в темных закоулках ее мозга, кто возьмется определить, как и когда проявит себя внезапное безумие? Вы, знаете ли, играете с огнем.

– Давайте сформулируем так: я готов к огненной гибели.

Он увидел, как напряглись скулы Охотника, глаза его вспыхнули – или это в них отразилось пламя костра?

– Вы-то, может, и готовы, преподобный Райс. Будучи смельчаком и глупцом одновременно. Но я тоже участвую в экспедиции, да ведь и Хессет никуда не денешь. И наша миссия слишком важна и слишком опасна, чтобы рисковать подобным образом, даже если вы руководствуетесь отеческим инстинктом. – Гибким движением он поднялся с места, поудобней пристроил плащ на плечах. – Подумайте над этим.

– Вы куда-то собрались?

– У меня есть дела.

– А мне казалось, на сегодня вы наубивались досыта.

Охотник остался внешне невозмутим.

– Потоки Фэа существуют независимо от того, замечаете вы их или нет. Мы уже достаточно далеко забрались на юг, так что имеется шанс на то, что теперь я сумею прочитать их и получить кое-какую информацию о нашем враге. И я предпочитаю не предпринимать Творений в непосредственной близости от нашей гостьи, если вы, конечно, не против.

Дэмьен и сам не знал, что в голосе Тарранта довело его самого до грани нервного срыва. Слова сами по себе были ничуть не более высокомерны и презрительны, чем обычные высказывания Охотника, а вот тон… тон был каким-то странным. Совсем чуть-чуть отличающимся от обычного, чтобы это отличие поддавалось определению, и все же оно несомненно имелось. И по какой-то причине его это нервировало.

– Разумеется, – выдавил он из себя. – Давайте.

И когда Охотник покинул лагерь, священник подумал: «Он что-то скрывает».

В лесной тьме, на маленькой поляне, настолько поросшей сверху ветвями, что вниз не пробивался даже лунный свет, Джеральд Таррант остановился. Подождал немного, собираясь с силами, а затем выкликнул имя Йезу. Как он и ожидал, формального Вызова на этот раз не понадобилось. Едва он произнес имя, как Кэррил материализовался из мрака.

– Итак? – спросил он. – Ты принял решение?

Плотно поджав губы, Охотник кивнул.

Демон протянул ему руку. На ладони мерцала крошечная звезда, пульсируя на иллюзорной плоти.

– Немного безвкусно, если вспомнить о твоих правилах, но он сказал, что в отсутствие материального контейнера он не в силах организовать ничего более достойного. А материальный контейнер не смог бы доставить я.

– Сойдет, – буркнул Охотник.

Он протянул руку за звездочкой. Та перелетела из ладони на ладонь, на белой коже Тарранта огонек разгорелся еще ярче.

– Хочешь, чтобы я ушел? – поинтересовался демон.

– Хочу, чтобы ты остался.

Он медленно сомкнул пальцы на звездочке. Сила, пульсируя, заструилась из нее и сразу же начала примериваться к потокам Фэа. Ни грана из этой энергии не потекло на юг, заметил он, и это было добрым предзнаменованием. Или, по меньшей мере, признаком того, что он находится в безопасности. А ведь возможные ловушки по-прежнему страшили его.

На поляне перед ним неторопливо сформировался некий образ. Сперва из тьмы проступили очертания человеческой фигуры – этот мужчина был ростом ниже самого Тарранта и выглядел далеко не столь молодо. Затем из плечей у призрака вырвалась алая субстанция и превратилась в тогу. В шелковую тогу, заметил Таррант, ничем не изукрашенную, но дорогую и искусно пошитую. А вот на тронутых старостью пальцах заблистали драгоценные перстни. И на седеющих висках вспыхнула золотая корона.

Когда формирование образа завершилось, перед Таррантом предстал мужчина лет пятидесяти, светлокожий, в меру подтянутый. Человек, который заботится о поддержании своего тела в форме. Вновь прибывший какое-то время помолчал, наверное, затем, чтобы дать Тарранту возможность рассмотреть себя как следует. А потом заговорил:

– Приветствую тебя, Владетель Меренты. – Он едва заметно, точно выверенным движением наклонил голову. – Мои слуги рассказали мне о твоих трудах и днях. Как мне выразить радость, охватившую меня, когда я узнал о прибытии сюда человека, настолько могущественного.

Таррант промолчал, но по его глазам было видно, что ему не терпится покончить с формальностями.

– Сейчас тебя, вне всякого сомнения, интересует, кто я такой и что я такое. Позволь ввести тебя в курс дела. Меня зовут Изо Раши, я владыка этого края и ношу титул Принца. Мои родители прибыли сюда пятьсот лет назад в составе Третьей экспедиции. Ты, несомненно, знаешь о том, что случилось с их кораблями. Воители Единого Бога не устают хвастаться своими завоеваниями, но когда речь заходит о неудачах, они становятся куда менее красноречивыми. Лишь около ста человек, мужчин и женщин, выжили после побоища, устроенного участникам Третьей экспедиции, и они бежали на юг. Потомки этих людей являются моими подданными. Наш народ родился в муках, и законом для него стала ненависть – ненависть к северным городам и ко всему, что они собой олицетворяют. Я не пытаюсь отрицать этот факт или как бы то ни было оправдывать его. Мы таковы, какими нас сделали приверженцы Единого Бога.