Текст книги "Время истинной ночи"

Автор книги: Селия Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

В спальне лежали, а точнее, валялись, как поломанные и выброшенные игрушки, пять мертвых тел. Один мертвец привалился к подоконнику, и на лице у этого молодого мужчины Дэмьен увидел выражение бесконечного ужаса. Это, равно как и вонь мочи и кала, висевшая в маленькой спальне, подсказали Дэмьену, что убивали здесь быстро и внаглую.

Приглядевшись к мертвецам, он так и не смог определить причину смерти. Пусть Таррант, применив Познание, определит. Он выскочил из спальни, плотно закрыл за собою дверь и, избавившись от самой острой вони, почувствовал, что ему малость полегчало. Пока он пытался продышаться, вокруг его лица роились мухи. Один вдох. Потом второй. Третий.

Он поискал глазами Хессет. В гостиной ее не оказалось, но он заметил еще одну дверь. Еще пробираясь туда, священник услышал ее шипение, звучавшее скорее испуганно, чем враждебно.

Он нашел ракханку в задней комнате: она стояла на коленях в узком дверном проеме. Поглядев через ее плечо, Дэмьен увидел примитивную ванную, стены и пол которой были сплошь залиты кровью.

– Что же тут произошло? – шепотом спросил он.

Она указала в дальний угол ванной, где вповалку лежали друг на друге мертвые тела. На шее у одного из детей темнела рваная рана, и Дэмьен осторожно повернул мертвую головку, чтобы получше рассмотреть ее. Порез был глубоким и длинным – именно он наверняка и оказался смертельным. Шея второго ребенка была видна и так, и Дэмьен осмотрел и ее. Кивнул самому себе, убедившись в том, что обнаружил тот же самый почерк. Затем надолго застыл над мертвым телом женщины: две глубокие раны на запястьях и окровавленный нож в руке. Он вывел Хессет из ванной.

– Она сама убила их, – тихо сказал Дэмьен. – Скорее всего, это ее собственные дети и она убила их во избежание… этого. – Он кивнул в сторону спальни, не желая словами описывать ужас увиденного. Время для этих слов еще не настало. – Перерезанная сонная артерия обеспечивает быструю и почти безболезненную смерть. Она прекрасно понимала, что делает.

– Но что же здесь случилось? – прошептала ракханка.

Он покачал головой:

– Не знаю, Хессет. Но то, что происходило здесь, совершалось медленно и мучительно.

Относительно свежий воздух на улице принес после омерзительной затхлости в доме некоторое облегчение; Дэмьен глубоко дышал, пытаясь прочистить легкие.

Лишь через пару минут он вопросительно глянул на Тарранта. Владетель ничего не сказал, только молча кивнул в сторону дома через дорогу. На вывеске значилось: «Клуб».

– Ступайте посмотрите, – сказал Охотник, и его слова не содержали ничего более.

С откровенным и нескрываемым отвращением Дэмьен и Хессет направились к зданию клуба. Запах здесь был еще гуще и отвратительней, от него кружилась голова. Внутренне собравшись, священник повернул тусклую бронзовую ручку, отворил дверь, шагнул внутрь, огляделся по сторонам…

– О Господи!

Он выскочил на улицу так стремительно, словно его вышвырнули из клуба сильнейшим ударом по лицу. Но остаточный образ только что увиденного горел перед его мысленным взором – свет и тени истинного кошмара, скульптурно подсвеченные непогашенными лампами. Тела, пригвожденные к дощатому полу и выпотрошенные. Человеческие внутренности, вываленные на письменный стол, сам человек тут же, рядом, одна кишка еще торчит из его живота. Уничтожение, более грубое и злокозненное, чем все, с чем ему доводилось сталкиваться до сих пор. И на каждом лице, в каждой паре застывших глаз – выражение беспредельного ужаса, безошибочно подсказавшее Дэмьену, что над этими людьми глумились еще при жизни. Возможно, их пытали одного за другим – так что находящаяся на очереди жертва на живом примере наблюдала, какая страшная участь ей уготована, отчаянно пытаясь вырваться из пут и не отрывая смятенного взгляда от картины пыток…

Это было чересчур. Явно чересчур. Он наклонился, его вытошнило на мостовую, вытошнило несколько раз сплошной желчью, все его тело сотрясалось в мучительных судорогах. В желудке у него уже ничего не оставалось, а рвотные позывы следовали один за другим, во рту горело и мерзко пахло.

Он не поднимал глаз на Тарранта. Ему не хотелось сейчас заглядывать в эти глаза – холодные и бесчеловечные, – взгляд которых упивался его беспомощностью. Ему не хотелось признавать и осознавать то, что он в глубине души уже знал, а именно: что даже такой ужас, свидетелями которого они сейчас стали, не может ни потрясти, ни хотя бы взволновать Охотника. Да разве Джеральд Таррант не обошелся с собственной женой и детьми аналогичным образом? И разве в будущем он не пойдет без малейших колебаний на дела, еще более отвратительные, если только будет знать, что от этого зависит его дальнейшее выживание?

Поэтому Дэмьен поискал глазами Хессет. Но ее нигде не было видно. Он уже начал было беспокоиться, когда ракханка неверным шагом вышла из дверей клуба, сжимая что-то в руке. Если не считать красных пятен солнечного ожога, ее лицо было сейчас смертельно бледным, а углы рта безвольно обвисли, словно у нее не было сил произнести хоть что-нибудь.

Она подошла к священнику. Медленно-медленно. Подобно ему, она не хотела глядеть на Тарранта. Когда их с Дэмьеном разделяла всего какая-то пара футов, она неторопливо разжала руку. Ладонь ее была вся в почерневшей крови, из-за чего непросто было разглядеть, что именно она держит. Тонкий изогнутый предмет с клочьями мяса на одном конце. Было видно, что это часть тела, с невероятной силой от этого тела оторванная.

Она подержала его в руке, давая всмотреться, держа при этом собственные когти так, чтобы он мог сравнить одно с другим. Изгиб и форма были почти одинаковыми, разве что оторванный коготь оказался чуть больших размеров. Но сомнений относительно того, существу какой породы принадлежал этот коготь, возникнуть не могло.

– Это сделал мой народ, – хрипло прошептала она. – Это сделали ракхи. – Ее рука затряслась так сильно, что ей пришлось вновь стиснуть ладонь в кулак, не то она выронила бы свою ужасную находку. – Но зачем? – выдохнула она. – Зачем?

Дэмьен притянул Хессет к себе, потому что ему показалось, что ей это необходимо, и осторожно, бережно обнял. Правда, на какое-то мгновение он испугался, что ракханка скверно воспримет это, что ее врожденное отвращение к человеку возьмет верх над потребностью к утешению. Но Хессет сама припала к его груди; ее всю колотило, поэтому он обнял ее крепче. Слезы не катились из янтарных глаз: ракхи не способны плакать, этого не позволяет их анатомия. Но она дрожала от горя столь же страстно и естественно, как вела бы себя на ее месте земная женщина, и он утешал ее как земную женщину.

– Пошли отсюда, – шепнул он.

Таррант не согласился:

– Сперва запасемся здесь кое-каким оружием, а уж потом уйдем.

Дэмьен поневоле посмотрел на посвященного. В бледных глазах нельзя было прочитать ни презрения, ни нетерпения, лишь нечто такое, что в другой жизни можно было бы назвать сочувствием.

– Возможно, это наш единственный шанс, – надавил Охотник.

После минутного колебания Дэмьен кивнул. Осторожно выпустил Хессет из объятий.

– Пошли, – мягко сказал он. – Нам нужно кое-что прихватить. Управимся с этим и сразу же уйдем отсюда.

– А что, если они вернутся?

Дэмьен посмотрел на Тарранта, потом перевел взгляд на клуб:

– Не думаю. Им тут нечего искать. Теперь уже нечего.

И поскольку Хессет была не способна плакать, он заплакал вместо нее. Несколько слезинок выкатились из углов его глаз. Он чувствовал себя отвратительно, демонстрируя такую слабость в присутствии Тарранта, но еще более ему был отвратителен Таррант из-за того, что тот не заплакал, из-за того, что он настолько избавился от человеческих эмоций, что даже эта бойня не произвела на него естественного впечатления.

– Пошли, – пробормотал он. И заставил себя сдвинуться с места. Заставил себя действовать. – Давайте займемся делом.

Прошло несколько часов. Сколько? Время и расстояние слились в сплошное бесформенное пятно; каждая минута, перетекая в другую, становилась неотличима от первой, каждый шаг тонул в трясине глубокой скорби. Возможно, несколько ярдов. Возможно, много миль. Возможно, всю ночь. Кто взялся бы определить?

В конце концов они спешились. На востоке уже едва заметно брезжила заря – не так чтобы Тарранту уже пришла пора прятаться, но первый звоночек уже прозвучал. Путники машинально разбили лагерь, поставили палатку, которую Хессет удалось смастерить из нескольких одеял. Они собрали припасы в разоренной деревне, но были не в силах прикоснуться к еде. Пока еще не в силах.

Когда костер разгорелся, когда лошадей расседлали и напоили у ближайшего ручья, волей-неволей пришла пора поговорить. Но давалось это с большим трудом.

– Зачем? – прошептала Хессет.

– Как известно, ваши соплеменники ненавидят людей сверх всякой меры, – напомнил ей Таррант. Он заговорил впервые с тех пор, как они вышли из деревни. – Что же невероятного в том, что эта ненависть нашла такой выход?

Она вспыхнула.

– Мои соплеменники не таковы.

Таррант промолчал. Она отвернулась. Ее поросшие щетиной руки сжались в кулаки.

– Мои соплеменники, конечно, с радостью перебили бы всех людей. Подобно тому, как они захотели убить вас, когда вы попали на их землю. Но это было бы по-другому. Это было бы…

– Лучше? – сухо подсказал Таррант. – Чище?

Ракханка тут же повернулась к нему, ее янтарные глаза пылали.

– Животные убивают, чтобы добыть себе пропитание или чтобы защититься. Или чтобы избавиться от чего-либо нежелательного. Они не мучают живые существа из садизма, им не нравится наблюдать за тем, как страдают другие. Этим занимаются исключительно люди.

– Возможно, в ваших соплеменниках появилось больше человеческого, чем они сами думают.

– Прекратите! – рявкнул Дэмьен, обратившись к Тарранту. – Прекратите немедленно!

На мгновение наступила тишина. Лишь потрескивал хворост в костре. И тихо дышали лошади.

– Мы знаем, что нам противостоит нечто, способное подвергать порче человеческие души, – продолжил священник. – Разве не это мы наблюдали в Мерсии? Мужчины и женщины, желающие исключительно блага, посвятившие жизни служению Господу… и без малейших колебаний убивающие ближнего! И обрекающие беспомощных детей на ритуальные мучения! – Господи, да ему больно было даже вспоминать об этом. С трудом он вел свой рассудительный монолог. – Мне кажется, что то, свидетелями чего мы стали сегодня, означает, что он – или она, или, если угодно, оно – умеет проделывать то же самое с твоими соплеменниками. – Увидев, что Хессет опустила голову, он заговорил со всей возможной деликатностью: – Надо же ему было с чего-то начать, не так ли? Сколько времени и сил должно уйти на то, чтобы соответствующим образом обработать душу ракха так, чтобы желание убить перевоплотилось в желание замучить до смерти?

– Это сделали не ракхи, – прошипела красти. – Мы этим не занимаемся.

Он помолчал, прежде чем ответить.

– Вот это как раз могло измениться, – мягко указал он. – Мне очень жаль, Хессет. Но истина именно такова. Одному Богу ведомо, сколько этому существу пришлось потрудиться для достижения своей цели, но ясно, что на твоих соплеменников ему воздействовать удается. И на наших соплеменников, и на твоих, – быстро добавил он. – И одному Богу ведомо, почему…

– Это так, – согласился Таррант. – И это хороший вопрос, не правда ли? Демоническое существо может питаться ненавистью и вызванной ею мукой, равно как и любыми другими чувствами, проистекающими из комбинации двух первых… но так обстоит дело только с людьми, а вовсе не с ракхами. К чему подвергать порче душу аборигена? Из этого не может почерпнуть силу ни один демон.

– Вы в этом уверены? – спросил Дэмьен.

– Абсолютно уверен. Порождения Фэа черпают человеческие силы, потому что их создал сам человек, они с ним со-природны. А какой интерес может представлять для них душа ракха? Ее природа настолько же чужда демоническим существам, как мы сами чужды планете Эрна. Демонам просто не переварить этого.

– Значит, цель заключается в чем-то другом.

Таррант кивнул.

– И вы упускаете из виду еще кое-что.

Хессет напряглась. Дэмьен резко поднял голову.

– Ракхи, попавшие на этот континент, должны были прийти сюда десять тысяч лет назад, когда на севере еще существовал перешеек между обоими материками. Иначе никак не объяснить их появление сразу на обоих континентах. И ясно также, что когда Фэа начала видоизменять их, адаптируя к человеческому облику, это затронуло обе группы ракхов. А почему бы и нет? Эта планета представляет собой единое целое, одни и те же потоки пронизывают всю ее. Ну, а ненависть… – Посвященный покачал головой, лицо его было мрачно. – Ненависть не была порождена физической метаморфозой. Она стала социальной реакцией на крестовые походы, представляющие собой сугубо западный феномен. Так с какой стати ракхам, обитающим на этом континенте и – в этом смысле – не столкнувшимся с людьми, проникаться теми же чувствами? Почему хозяева целого континента должны были возненавидеть существа, которых они даже ни разу не видели? Это же полная бессмыслица!

– Ну и что вы сами думаете по этому поводу?

– Предполагаю, что здешние ракхи научились испытывать ненависть. И это часть крупномасштабного замысла, направленного на то, чтобы подвергнуть порче всех, кто здесь живет. И людей и ракхов одновременно.

– Но зачем? – дрожащим от смятения голосом повторила Хессет.

Таррант раздосадованно покачал головой:

– Хотелось бы мне знать. Сегодняшнее открытие поднимает столько вопросов… а я даже не знаю, с чего начинать искать ответы. Так что прошу прощения. – Он поднялся с места. В небе уже было достаточно светло, чтобы высвечивать из мрака его фигуру, окружая голову своего рода сиянием. – Нам известно лишь одно: замысел нашего врага более сложен, чем мы решили сначала… и, соответственно, он пользуется широким набором орудий. Нам следует проявлять предельное внимание. – Он с огорчением посмотрел на небо, в котором уже светало. – И как мне ни жаль покинуть вас…

– Мы все понимаем, – хмыкнул Дэмьен.

– Так что будьте особо внимательны. Не думаю, чтобы кто-нибудь или что-нибудь вернулось в эту деревню… но опасно ставить себя на место врага, когда мы не знаем, по каким правилам он играет. Жаль, что мы не уничтожили следы своего пребывания, – пробормотал он. – По крайней мере, в городе. Но сейчас для этого все равно уже слишком поздно.

Дэмьен обратился к Хессет:

– Ты не могла бы…

– Не на таком расстоянии. Мне очень жаль.

– Нам нужны чистые потоки, – указал Таррант. – Мне надо попасть как можно дальше на юг, с тем чтобы Познать его без каких бы то ни было посредников. А не понимая его мотивов… – Он покачал головой. – Остается надеяться только на то, что мы поймем, чего он на самом деле хочет и что он здесь делает.

– И кто он такой, – добавил Дэмьен.

– Вот именно, – согласился Охотник. Он отступил, чтобы его перевоплощение при помощи Творения холодного пламени не принесло вреда его спутникам. – Кто он такой. Это важнее всего.

Небеса были уже серыми, а в нижнем краю проступала глубокая полоса. Таррант посмотрел в ту сторону, прикинул темпы, которыми восходило солнце, изучил земное Фэа у себя под ногами на предмет малейшей сейсмической активности. Судя по всему, ничего опасного не заметил. Затем Охотник встал во весь рост и приготовился к болезненному усилию трансформации.

Вспыхнуло холодное пламя, и широкие крылья взмыли в небеса. Они остались вдвоем, Дэмьен и Хессет, на рассвете, в глубоком молчании.

17

– Протектор Изельдас?

Существо, надевшее на себя эту личину, подняло глаза, увидело, что прибыл один из ему подобных, и кивнуло:

– Заходи. И прикрой за собой дверь. Осторожнее.

И лже-Изельдас взглядом указал в сторону коридора.

Вновь прибывший высунулся в коридор, поглядел в оба конца, чувствами, превосходящими любые человеческие, проверил, не подслушивает ли их кто-нибудь. В конце концов удовлетворенно хмыкнул и прикрыл за собой тяжелую дубовую дверь, после чего защелкнул ее на замок.

– Нашли ее? – спросил лже-Изельдас.

– Нет еще.

– Вот как? Так почему же? – Его нервы были накалены до предела необходимостью общаться на протяжении всего дня с представителями клана Изельдасов. Жалкие людишки с их жалкими человеческими заботами. Когда-нибудь они все исчезнут. Когда-нибудь весь этот край будет очищен от людей, чтобы на их место смогли прийти представители более достойного племени. – Я приказал тебе не возвращаться, пока не найдешь ее.

– Кое-что мы нашли. – Гонец помедлил, прежде чем шагнуть вперед, словно внезапно запутался в тонкостях протокола. В протекторате Кирстаада он чувствовал себя куда вольготней: там заменили уже всю челядь, тогда как здесь их было всего несколько против двух дюжин настоящих людей; постоянное напряжение сильно действовало на нервы. – И решили, что тебе стоит на это посмотреть.

Он передал стопку бумаг. («Называй его Изельдасом, – подумал он. – Смелее вживайся в эту роль».) Бумага была сложена вчетверо, грязна и залита кровью, как и положено всему в той деревне.

Да, деревня. Он с радостью вспомнил о ней. Сколько же жизненных сил приходится тратить на то, чтобы выдавать себя за человека! Неплохо иной раз продемонстрировать миру свое звериное нутро. Принц не поймет, наверное, не сумеет оценить столь полное истребление – не из сострадания, понятно, а из соображений целесообразности, – но здешние командиры, представители его собственного племени, подобно ему вынужденно ведущие человеческое существование, – они наверняка поймут. Они хорошо знают, что постоянное подавление собственных инстинктов порой может привести к такому взрыву.

«Не оставляйте свидетелей», – наказал им Кирстаад. Они и не оставили.

Он следил за тем, как Изельдас – лже-Изельдас! – разворачивает бумагу. Следил за тем, как тот всматривается в грубые рисунки, сделанные меловыми чернилами. Лже-Изельдас нахмурился, однако ничего не сказал. В конце концов он поднес бумагу к свету.

– Что это такое?

– Следы, так нам кажется. – Он указал на первый рисунок – точный набросок улицы перед деревенским клубом, а потом на несколько взятых большим планом рисунков внизу. Отпечаток лошадиных подков, разумеется, поставил их в тупик. – Трое животных, одного вида. И очень крупные.

На первом из нижних рисунков было изображено нечто в форме полумесяца с острыми краями; этот след глубоко уходил в землю. На втором был отпечаток трехпалого копыта, центральный палец чуть длиннее двух остальных. Третий отпечаток мог принадлежать представителю их собственного племени – полумесяц с двумя глубокими бороздками. Внизу были написаны цифры, обозначающие размер отпечатков.

– Кто они? – спросил Изельдас.

– Мы не знаем. Но рядом с этими следами мы нашли и человеческие.

Изельдас резко посмотрел на него:

– Ты же сказал, что вы перебили всех крестьян?

– Так оно и есть. Эти, должно быть, не из деревни. Видно же, животные не отсюда.

– И к тому же большие, – прошипел Изельдас. Его реакция была не человеческой, а чисто звериной; мысль о неизвестном животном особо крупных размеров нервировала, как враждебный запах. – Еще какие-нибудь знаки?

В ответ покачали головой.

– Ты уверен, что люди побывали после?

Он не спросил, где побывали и после чего побывали. Смысл вопроса и так был ясен обоим.

– Я не могу поклясться, что их не было в деревне во время работы. Но почему бы не поискать следы на дорогах? Следов, конечно, тысячи, но тут человеческие вместе со звериными, и я не сомневаюсь в том, что перед нами их там не было. Это странная компания, и они наверняка бросились бы нам в глаза.

«Странная и опасная», – подумал Изельдас. Животное, оставляющее такие следы, должно весить больше тонны. В здешних местах такое попадается редко – и это всегда предельно опасно. Да и копыта выглядят грозно – достаточно большие и крепкие, чтобы раскроить череп. Одним словом, мысль о таких зверюгах, свободно разгуливающих по лесу, по его лесу – заставила бы его щетину встать дыбом, оставайся он в своем естественном образе.

– Я хочу, чтобы ты занялся этим. Найди, куда ведут эти следы да и кто их оставляет.

– А что насчет девчонки?

Изельдас разгневанно зашипел. Что насчет девчонки? Кирстаад сказал, что она наверняка пойдет на север, но сам он сомневался в этом. Скорее всего, до нее добрались местные людоеды – и, кроме горстки костей, им все равно ничего не удастся найти. Если и кости не запрятали в заначку на зиму.

Но долг есть долг. Неумирающий Принц хорошо преподал им этот урок.

– Продолжайте искать, – буркнул он. – Но пошлите две-три группы и по этому следу. – Он вновь посмотрел на рисунки, на странные очертания, которые просто не могли быть отпечатками ног животного – и тем не менее ими были. – Я отправлю это Матерям. И посмотрю, что они скажут. Птицы-почтальоны у нас еще остались?

– На Мерсию и на Пенитенцию.

– В Мерсию. Именно оттуда пришло последнее письмо. Может быть, это как-то связано с пришельцами с Запада. – И внезапно его охватила новая тревога. А что, если эти следы и впрямь как-то связаны с пришельцами? Что, если люди с Запада все-таки не отправились морем, в чем его заверили, а держат путь сюда – и ему удастся схватить их? За это его, конечно, достойно вознаградят после того, как все северные земли будут захвачены. Он зашипел вполголоса, обдумывая сложившуюся ситуацию. – Значит, пошли запрос в Мерсию.

– Прямо сейчас и пошлю.

– И еще… у нас есть птица для Кирстаада?

– А почему бы не послать гонца? Это же прямо через…

– Сейчас мне не хочется отвлекать людей от главного. Так есть или нет?

Его собеседник недоуменно поморгал.

– Кажется, есть. А что?

– Сообщи ему, что нам нужны подкрепления. Сообщи, что мне нужно столько людей, сколько потребуется, чтобы полностью сменить челядь Изельдаса. Полностью! А то постоянно приходится беспокоиться, чтобы тебя не подслушали, приходится играть какую-то ненужную роль… а это надоедает. Отчаянно надоедает. Мне нужна помощь, чтобы устроиться здесь по-настоящему, прежде чем вернется жена протектора. – И он пробормотал вполголоса: – Что само по себе обязывает.

– Ты собираешься совокупляться с нею?

В вопросе прозвучало не только недоумение, но и некий вызов. Щетина Изельдаса встала дыбом. Вернее, конечно, она встала бы дыбом, оставайся он в своем настоящем образе. Но сейчас у него были только человеческие волосы, одинаково непригодные и для защиты, и для демонстрации собственных чувств. Как только люди такое терпят?

– Следи за собой, – предостерег он. Настолько приблизив голос к звериному рыку, насколько это позволяли человеческие голосовые связки. – Я здесь командир. Хочешь сразиться, за мной дело не станет. А если нет, то следи за своим языком.

Второй самец тоже издал сердитый рык, и на мгновение Изельдасу показалось, будто тот и впрямь набросится на своего командира. В нем взыграло мужское начало, но, увы, только на эмоциональном уровне, – не было ведь щетины, готовой встать дыбом. Не было когтей, которые можно было бы выпустить из мягких подушечек. Даже зубы подверглись трансформации – и нынешний оскал никого бы не смог устрашить.

Как ненавистен был ему его нынешний образ! Человеческая личина воспринималась им столь же болезненно, как, допустим, кастрация. Уж больно похожим оказывался результат.

Но и второй самец был сейчас столь же беспомощен, и Изельдас видел, что ему никак не совладать с чужим телом. В естественном образе он и впрямь мог бы броситься в бой, но драться как человек с другим человеком?.. В конце концов противник Изельдаса попятился и чуть склонил голову. Едва заметный, этот жест был однако же весьма красноречив.

– Принимайся за дело, – рявкнул Изельдас. – И в дальнейшем постарайся не оскорблять меня.

Противник зашипел, и тем не менее поступил как ему было велено. Изельдас обрадовался его уходу. Он не сомневался в том, что возможная рукопашная несомненно открыла бы людям глаза на подлинную природу обоих соперников, что бы они сами ни напридумывали, чтобы замять скандал. Люди, конечно, глупы, но далеко не слепы.

«И все же с ним когда-нибудь придется схватиться. Или надо будет позволить ему собрать собственную стаю. Он слишком своеволен, чтобы вечно играть роль второго самца в стае».

Он невольно улыбнулся, вспомнив о собственном подъеме по иерархической лестнице. Честолюбие и властолюбие постоянно пожирали его, не оставляя места доводам здравого смысла. И эти же чувства заставляли его ощущать себя неуязвимым и непобедимым перед началом каждой новой схватки. В протекторате Кирстаада он подчинил себе большинство самцов, главным образом запугав их и лишь с немногими вступив в реальную схватку, – он непременно взялся бы и за самого Кирстаада, не получи новое назначение. Ничего удивительного в том, что лже-протектор предпочел предоставить ему самостоятельность. Остается надеяться, что и он сам, когда придет пора, сумеет поступить столь же мудро.

«Быть первым самцом в стае никогда не бывает легко», – утешая себя, подумал он. И отхлебнул вина из бокала, представляя себе, будто пьет человеческую кровь.