Текст книги "Ревность"
Автор книги: Селия Фремлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Не-а. Я так, на всякий случай, думал, может, есть нужда в сильных мужских руках или еще что. Может, чем помочь… – нерешительно закончил он.
Розамунда находила эти непредсказуемые переходы от развязности к почти детской неуверенности страшно трогательными. Понятно, почему Эйлин влюбилась в Бэйзила и почему не смогла с ним жить.
– По-моему, вы много чем можете помочь, – заверила его Розамунда. – Для начала – морально поддержать Эйлин. А потом, если Линди так и не появится, кто-то рано или поздно должен сообщить в полицию.
Она произнесла эти слова и тут же почувствовала неожиданный укол страха. На Бэйзила они, должно быть, произвели то же впечатление – он вздрогнул:
– В полицию? Зачем? Вы что, думаете?..
– Нет, конечно нет. – Кой черт дернул ее за язык. – Я просто хотела сказать, что если она по-прежнему не даст о себе знать… ну, мы же должны будем что-то предпринять.
Бэйзил, насупив брови, изучал поблескивающий под ногами асфальт. Вид у него был такой, словно в голове у него в эту минуту роилось множество запутанных мыслей и он их сортировал, разбирал, приводил в порядок, прежде чем отважиться снова заговорить.
Наконец он прервал молчание:
– Миссис Филдинг, думаю, нам с вами надо все обсудить до того, как я увижусь с Эйлин. Можно я вас немножко провожу? Расскажите все, что знаете. У вас же такое выгодное положение – прямо за забором.
Розамунда была не против, но после того, как она тщательно отсеяла собственные потаенные тревоги, мало что осталось рассказывать. Тогда она сама начала задавать вопросы:
– Скажите, вы ведь знаете Линди гораздо дольше нас, она что, такой человек, который походя способен совершать подобные безответственные поступки? Взять и исчезнуть ради смеха, потому что левая нога захотела? Спрашиваю, потому что это идея моего мужа. Он говорит, раз она сама такая беззаботная и невозмутимая, то, наверное, считает, что и все остальные точно такие же. Ей, может, он говорит, и в голову не пришло, что мы будем с ума сходить.
– Ваш муж так считает? Он что, в самом деле купился на все это? Нет, без дураков?
Что он имеет в виду? Очень уж смахивает на собственное мнение Розамунды о характере Линди. Хорошо бы он уточнил…
– Так в действительности она не такая? Вся эта беспечность и беззаботность – только наигрыш? Ох, послушать меня, так она законченная лицемерка!
– Точно. Потому что именно так вы о ней и думаете. Да это неважно. Кто такой, в конечном счете, лицемер? Человек, который прикидывается, что обладает всевозможными добрыми чувствами, каковых у него отроду не водилось. А что такому человеку делать, спрошу я вас? Ну нет у него этих чувств! Разве он в этом виноват? Что ж теперь поделаешь? Ну-ка, скажите – что?
Разумеется, Розамунда не стала ему отвечать, поскольку было совершенно ясно, что он сам намерен ей сказать. Она промолчала, и Бэйзил, как и следовало ожидать, продолжил:
– Лицемеры, как их называют, это просто люди, которые честно пытаются компенсировать собственную эмоциональную неполноценность. Они подбирают для истинного чувства самую лучшую замену, какую только могут найти. Разве это грешно? Разве грешен слепец, когда учится вести себя, как все нормальные люди, и развивает в себе всевозможные чувства, заменяющие ему зрение? Грешен ли калека, если…
Вновь красноречие Бэйзила унесло их далеко от первоначальной темы разговора. Розамунда перебила его:
– И все же скажите – из того, что вы знаете о ней, – могла ли она просто так исчезнуть? Такое в ее характере?
Углубившись в размышления, Бэйзил все замедлял и замедлял шаг.
– Вы, наверное, не представляете, какой трудный вопрос задали. И то, что я знаю ее уже довольно долго, только усложняет его…
Он почти остановился, и Розамунда вместе с ним. Фудзи-горка осуждающе вздохнул и тоже притормозил.
– Что бы вы сказали, – неожиданно выпалил Бэйзил, – если бы узнали, что несколько лет назад Линди была совсем, совсем другой? Невзрачной. Старомодной. Стеснительной. Никуда не ходила, ничем не занималась.
– Очень удивилась бы. Потому что сейчас она ну очень привлекательна.
– Да? – Ответ был так нарочито уклончив, что Розамунда вопросительно взглянула на Бэйзила. – На лицах некоторых старых женщин, – Бэйзила явно снова повело в сторону, – можно заметить следы былой красоты. На лице Линди, если присмотреться, видны следы былой простоты.
Розамунда не знала, что и сказать. Откровения Бэйзила – если это действительно были откровения, а не просто голословные догадки несколько самоуверенного молодого человека – сразили ее наповал. Каких-нибудь сорок восемь часов назад она бы встретила их с восторгом, как желанное подтверждение ее собственного убеждения, что обаяние Линди, ее общительность – всего лишь часть хорошо разыгранной пьесы. Сейчас, когда Линди пропала и тень этого события укрыла их всех, слова Бэйзила, естественно, не могли доставить той прежней чистой радости. Но отчего Розамунду охватило такое смутное, странное чувство? Они с Бэйзилом как раз дошли до моста через железнодорожные пути, Розамунда смотрела через парапет на станционные огни, расплывающиеся в тумане, и ее трясло. Бэйзил все говорил, теперь он рассказывал, как в студенческие годы впервые познакомился с Линди, какой замкнутой, робкой она тогда была. С каждым предложением страх в Розамунде нарастал. Но почему? Почему рассказ о переменчивом характере Линди казался таким зловещим, преисполненным такого необъяснимого ужаса? Будто где-то глубоко в сознании пробуждались леденящие воспоминания. С каждым словом, которое произносил Бэйзил, с каждой промелькнувшей секундой со дна души все выше поднималось нечто пугающее, прокладывая путь сквозь толщу забвения… неумолимо ближе, ближе… Розамунду колотила крупная дрожь. Казалось, дрожь эта передалась асфальту под их ногами, и он вибрировал в такт ее страху.
– Мост дрожит! – вскрикнула она. Слова вырвались невольно – в невыносимом остром предчувствии близкого разоблачения, нарастающего ужаса…
– Разумеется, поезд подходит. – Бэйзил удивленно взглянул на Розамунду, озадаченный ее тоном.
– Ну конечно! Какая я глупая!
Розамунда даже заставила себя хихикнуть, и в то же мгновение рев поезда захлестнул ее с головы до ног – грохот, искры… и поезд прошел… а вместе с ним прошло и страшное чувство нависшего над ней разоблачения. С души словно свалился тяжкий камень – воспоминание, каким бы оно ни было, отползло прочь и заскользило – ниже, ниже – назад в глубину, из которой выплыло.
– Давайте не пойдем вдоль путей, вернемся по дороге, – попросила Розамунда, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Так быстрее.
– Да? Ну пошли. – Бэйзил охотно повернул назад.
Слава богу, он не стал расспрашивать, с чего это она вдруг передумала, ему, очевидно, было абсолютно безразлично. Да она бы и не смогла ему объяснить – и себе, между прочим, тоже. Просто ее охватывал жуткий, необъяснимый страх при одной мысли, что придется спускаться по лестнице и идти по этой узкой, обнесенной забором тропке, которая вела к шоссе.
Домой они шагали гораздо быстрее и, как по уговору, болтали обо всяких пустяках. Только оказавшись у ворот Розамунды, они вновь заговорили о том, что, собственно, послужило причиной для появления Бэйзила.
– О господи! Похоже, Эйлин до сих пор нет. – Розамунда подняла глаза на чернеющие окна соседнего дома. – Что будете делать? Можно подождать у нас.
– Да нет… Большое спасибо. Вы так добры, но я лучше подожду у них. Хочу быть там, когда Эйлин вернется… Ну, вы понимаете.
Розамунда вручила Бэйзилу ключи и Фудзи-горку, шагнула в темноту своего дома и закрыла за собой дверь.
Глава XVI
Снова звонил телефон. Пока Розамунда закрывала входную дверь и пробиралась в темноте к выключателю, она успела убедить себя, что это Джефри, а потом – что это не Джефри. Она не знала, сколько уже времени надрывался телефон, но, должно быть, порядочно, поскольку, когда она наконец схватила трубку, он умолк. Нет, это все-таки Джефри! Сегодня он что-то уж очень жаждет с ней связаться! Может, что случилось? Какие-нибудь новости о Линди, плохие или хорошие? Из-за этого он задерживается? И Эйлин тоже опаздывает – вдруг они оба что-то узнали? Несомненно, телефон потому и трезвонил весь день: или тот, или другая, или они оба пытались сообщить Розамунде эти новости. Если бы она успела как следует проснуться и ответить хотя бы на один звонок! Она поднялась наверх и улеглась в постель с твердым намерением тотчас вскочить по первому зову телефона, как бы ни хотелось спать.
Да она еще и не заснет, наверное: времени всего-то без четверти десять. Но, оказавшись в постели, Розамунда обнаружила, что три принятые таблетки аспирина не только притупили головную боль. От них все тело налилось дремотой, особенно глаза… Буквы в библиотечной книжке, которую она взяла с собой в постель, плясали, и не было никакой возможности разобрать, где же она остановилась в прошлый раз. Ведь она точно уже начала ее читать, два или три дня назад, так куда подевалось нужное место? Загадка. И ведь самый обыкновенный роман, значительным никак не назовешь, а всем известно: чем значительнее книга, тем труднее найти место, где читаешь. Даже героев не вспомнить – Эвелин, например, мужчина или женщина? Вся книга, кажется, посвящена Эвелин и его… нет, ее противной матери. «Смешно, ничегошеньки не помню».
Ужасно хочется спать, в этом все дело; но засыпать никак нельзя – пропустишь звонок. Телефон, строго сказала себе Розамунда, закрывая глаза, не в силах больше противиться сну… Я должна проснуться, если снова зазвонит телефон…
Но разбудил ее не телефон. Неизвестно, сколько времени она провела в чутком, беспокойном сне, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Не то чтобы она вдруг осознала это. Ощущения, что она проснулась из-за какого-то звука или движения, не было; присутствовала лишь растущая уверенность, что на нее смотрят. Поначалу это не показалось ей странным. Сон почти отступил, задержавшись лишь на самом краешке сознания, и чужой взгляд воспринимался как одно из явлений привычного мира, близкого и недостижимого, на рубеже сна и действительности. Розамунда вполне понимала, что сама находится в этом привычном мире – лежит на кровати, рядом горит лампа, освещая ее лицо с крепко закрытыми глазами. Наблюдающему хорошо видно. Он наклонился почти вплотную, безмолвно, с напряженным вниманием всматривается в ее лицо. Розамунда знает – и это совсем не удивляет ее, – что он уже долго так стоит. Несколько минут? Секунд? Долей секунды? Разве можно измерить долгое, долгое время, которое проходит от одного сновидения до другого по извилистым дорогам сна?
И вдруг Розамунда в ужасе проснулась. Что это было? Чье-то резкое движение, внезапный звук… Она разом оторвала голову от подушки, библиотечная книжка шлепнулась на пол; стряхнув остатки кошмара, Розамунда судорожно вцепилась в сползающее одеяло. Сна ни в одном глазу. Обвела комнату настороженным взглядом. Никого нет.
А был ли кто? Каждой косточкой, каждой клеточкой тела Розамунда знала – был; но разум, как всегда готовый усердно разыскивать сомнения там, где их и в помине нет, тут же пустился в рассуждения на тему обманчивой природы кошмаров. Хотя, строго говоря, это не было кошмаром, потому что до тех пор, пока не проснулась, никакого страха она не чувствовала. Потрясение, ужас, вихрь сомнений – все пришло только с пробуждением.
Быть может, это Джефри? Не хотел ее будить? Нет, она нутром чуяла, что это не Джефри, и ее вечно сомневающемуся разуму пришлось с этим согласиться. Женщина, прожившая восемнадцать лет замужем, ни за что и ни с чем не спутает звуки, которые производит ее муж, когда старается не разбудить ее. И это точно был не Питер. Он бы не стал разыскивать ее тут, если, конечно, дело не касалось бы чего-нибудь действительно важного – например, вопроса, можно ли ему доесть сосиски и остатки яблочного пирога. Но и в этом случае он не вышел бы деликатно, на цыпочках, а всенепременно вытянул из матери нужный ответ.
Который час? Розамунда взглянула на ручные часики и с удивлением обнаружила, что всего без двадцати пяти одиннадцать. А казалось бы, так долго спала и столько всего произошло с тех пор, как в последний раз смотрела на них и было четверть одиннадцатого. Приободрившись при мысли, что пока не очень поздно и никто на всей улице, конечно же, еще не ложился, Розамунда встала, надела халат и тапочки и приготовилась обыскать дом.
Ничего. Никого. Четыре комнаты наверху, три внизу – потребовалось не много времени, чтобы убедиться, что все они пусты и пребывают практически в том виде, в каком она их оставила. Только гораздо более придирчивая хозяйка, чем Розамунда, могла бы с уверенностью утверждать, что эта стопка растрепанных журналов не лежала на табурете у пианино и раньше; что пара перчаток и старый шарф Питера не вывалились из своего обычного хранилища – шкафа в прихожей – не давным-давно; что нижний ящик письменного стола Джефри не был открыт еще вчера.
Розамунда пожала плечами. Страх не может существовать сам по себе. При полном отсутствии подтверждающих улик ему остается лишь растаять. За окнами прошумели веселые молодые голоса – девчачьи и мальчишечьи. Соседи, живущие через два дома, провожали разговорчивых и неторопливых друзей, у которых никак не заводилась машина. Кругом нее люди, бодрствующие и дружелюбные. Глупо продолжать трястись от страха. Осмотрительности Розамунды хватило на то, чтобы запереть заднюю дверь, что обычно не делалось в отсутствие Питера, поскольку он почти всегда забывал взять ключ и начинал ломиться в дом посреди ночи, – но тут уж ничего не поделаешь. Совершив этот акт предосторожности, она почувствовала себя в полной безопасности и настолько успокоилась, что, когда вернулась в спальню, не заметила там никаких изменений. Улеглась в постель и приготовилась заснуть, так и не поняв, что кое-что произошло.
Глава XVII
Розамунда понятия не имела, в котором часу Джефри пришел домой. Утром, когда она проснулась, он уже встал и оделся. Услышав, что она шевелится, отошел от окна и присел на край постели.
– Почему ты мне не сказала, что Линди позавчера собиралась поехать к моей матери? – спросил он очень серьезно и с недоумением взглянул на Розамунду. – Я же все время спрашивал, знаешь ли ты, что она делала?
– Позавчера?..
Розамунда села, тупо моргая и пытаясь собраться с мыслями. «И не смотри на меня так», – чуть было не добавила она, но разве можно его винить, если каждый раз, когда он что-нибудь спросит, она сидит как дура и толку от нее никакого? Как будто нарочно хочет помешать и притормозить все его попытки разрешить эту несчастную тайну.
– Прости… я просто стараюсь разобраться в днях. Она ездила к матери в понедельник, это я знаю – помню, она еще ушла от Норы пораньше, чтобы что-то допечатать до отъезда. Но ты же об этом знаешь, Джефри! Ты видел ее в тот же самый вечер! Это было до того, как все…
– Нет, Розамунда. – Никогда, ни разу за всю их семейную жизнь он не говорил с ней таким тоном. – Нет, в тот день она не ездила, был слишком густой туман. Она мне сказала, что ей пришлось позвонить матери и все отменить. Но она мне ничего не говорила о вторнике.
– И мне тоже, – довольно сердито заметила Розамунда. – Я и не знала про то, что она отменила понедельник. Это ты, как погляжу, в курсе всех событий, и гораздо больше, чем я!
– Розамунда! – Теперь в его голосе звучало больше ужаса, чем упрека. – Бога ради, объясни, что происходит? Вчера после работы я ездил к матери – они ведь с Линди в последнее время часто встречались, я и подумал: может, Линди как-нибудь ненароком обмолвилась о своих планах. Ну вот и поехал. И знаешь, что говорит мать? – Он пристально, в отчаянии смотрел в лицо Розамунды, словно не обвинял, а искал утешения. – Она говорит, что ты – ты звонила ей днем во вторник и сказала, что Линди не сможет приехать, а ты сможешь. Прямо сейчас уже, мол, выходишь…
– Я звонила?!
Глубокое удивление, прозвучавшее в голосе Розамунды, было абсолютно искренним – и лицо Джефри осветилось проблеском надежды. Он безумно желал, чтобы его убедили, что его подозрения – каковы бы они ни были – необоснованны. Порывисто подавшись вперед, Джефри словно заклинал: убеди меня! Как угодно, только убеди!
– Так ты не звонила? Это была не ты!
– Само собой! Но мать меня удивляет! Так запутаться в телефонных звонках, на нее это не похоже! И потом, пора бы уже, кажется, запомнить мой голос, за двадцать-то без малого лет!
– Значит, ты вообще не звонила? Ни насчет следующего воскресенья, ни зачем еще? Может, она просто что-то не расслышала?
Джефри распахнул перед ней все лазейки, какие только мог придумать, буквально упрашивая, умоляя воспользоваться любой из них. Но Розамунда могла лишь сказать правду, какой она ей представлялась:
– Нет, я ей не звонила. Незачем было звонить. Но должна же она была догадаться, когда я не приехала… Или ты хочешь сказать, что Линди?..
– Ну да. В том-то все и дело. Никто из вас не появился. – Джефри посерьезнел на секунду, затем опять взял нарочито оптимистический тон. – Мать вообще не волновалась, решила, что снова туман виноват. Хотя считает, что можно было бы позвонить и предупредить ее.
– А та, что выдавала себя за меня, об этом не побеспокоилась, а? – ребячливо поинтересовалась Розамунда. – А надо было бы, раз уж заварила всю эту кашу.
Поначалу ее ребячливость неприятно резанула каждого. Уж очень ситуация неподходящая. Но мгновение спустя оба дружно ухватились за эту ребячливость обеими руками, как за спасательный трос, брошенный им на глубину, где они беспомощно барахтались.
– Эта особа просто не умеет себя вести, вот что! – ухмыльнулся Джефри.
– В следующий раз я потребую рекомендации! – откликнулась Розамунда, и жуткий момент миновал.
Хотя с чего бы вдруг ему миновать, совершенно не ясно. Ничто не решено, не выяснено, не доказано. Тайна какой была, такой и осталась. Но они вдруг решили: «Все в порядке!» – и значит, все в порядке. Так они сильны вместе, даже сейчас.
После завтрака, когда Питер и Джефри разошлись по своим делам, Розамунда снова уселась на кухне, оперлась локтями на стол и, положив подбородок на переплетенные пальцы, вперила взгляд – поверх хлебных крошек, мармелада и тарелок с остатками бекона – в холодную мглу, которая сгущалась над их жизнью.
Загадка становилась все непонятнее. То, что сегодня утром им с Джефри удалось выскользнуть из-под ее надвигающейся тени, ничего не значит – в следующий раз может и не получиться. С каждым часом, что Линди не возвращается, тень будет мрачнеть, начнет наваливаться на них все быстрее, все неумолимее.
Нет, все должно быть в порядке! Розамунда просто не тот человек, чтобы совершить такое, с температурой или без. Чудной сон – чистое совпадение, а что касается прочих улик – слишком они необъяснимы, чтобы хоть что-то доказывать.
А история с телефонным звонком свекрови? Ее как присобачить, если такое вообще возможно, ко всему этому странному, непостижимому делу?
Допустим – только допустим, – что это правда. Допустим, в тот день Розамунда в самом деле отправилась в Эшден – вместо Линди. Или как и Линди. Допустим, они отправились вместе. И вот они ехали, ехали, но совсем не в Эшден, а дальше – мимо городов и деревень, вперед – вдоль заваленных мокрым снегом тропинок, пролетая по блестящим шоссе, дальше, дальше, поднимаясь на обнаженные холмы и спускаясь с них, и наконец приехали к морю…
Сидя в одиночестве на своей неприбранной кухне, Розамунда едва не расхохоталась. Не было этого. Ничего не было. Не говоря уж о прочих бессмыслицах, машина Линди как стояла перед воротами, когда начался этот бедлам, так и сейчас там стоит. Что бы ни произошло в тот пропащий день, машина Линди в этом не участвовала.
Тогда поезд? Предположим, из-за тумана они поехали на поезде? Если туман расстроил поездку в понедельник, он с тем же успехом мог сорвать ее и во вторник, потому что был таким же густым, как и накануне. Ну хорошо, они, стало быть, отправились на поезде. В Эшдене не сошли, а покатили дальше по застывшей от холода сельской местности, с остановками на каждой станции, с пересадкой в Кентербери или где-то еще, и снова вперед сквозь…
Ну да, сквозь туман! Фу ты черт! От внезапного озарения перехватило дух и закружилась голова. Вот оно, доказательство, исчерпывающее и окончательное, что ее сон никак не может основываться на реальных событиях. Потому что откуда, скажите на милость, в сырую, туманную декабрьскую ночь мог взяться бешеный ветер? И каким образом – в такую-то погоду – она могла видеть звезды, ослепительно яркие, крупные звезды, мчащиеся по черному небу? А если эти детали сна – явно чушь собачья, с какой стати принимать на веру все остальное? Прилив глубокой радости, надежды и убежденности в своей правоте охватил Розамунду, она вскочила со стула, убрала со стола и с жаром принялась за мытье посуды.
Только когда внизу все дела были закончены и она уже собралась подняться наверх, чтобы заправить постели, Розамунда вновь почувствовала неясное беспокойство. Потому что наверху, куда вели Розамунду домашние обязанности, по-прежнему лежала потрепанная сумка Линди, впопыхах засунутая с глаз долой в шкаф. И грязные туфли, и пальто. Они-то не сон. Если она, Розамунда, не приложила руку к исчезновению Линди, тогда что, черт возьми, происходит? Стоя перед лестницей и со страхом глядя на нее, как пловец на ледяную воду, Розамунда попыталась соорудить некую теорию, которая объяснила бы эти диковинные вещественные доказательства. Фантастическую теорию, разумеется; это ясно как божий день. Значит, так: предположим, кто-то задумал убить Линди, но чтобы обвинили в этом Розамунду. Тогда, прежде чем приступить к делу, преступник мог нацепить ее пальто и туфли, чтобы отпечатки ног и всякие там следы, которые обнаружат возле тела, были бы ее, Розамунды. Потом он (или она?) подкинул сумку к Розамунде в спальню, чтобы полицейские, когда их вызовут, первым делом наткнулись на нее, а после для какого-то замысловатого алиби, прикинувшись Розамундой, позвонил миссис Филдинг. И вот тут главная нестыковка. Миссис Филдинг не дура, она бы нипочем не спутала голос Розамунды с чьим-то еще.
Интересно, а кто в тот день взял трубку – сама миссис Филдинг или Джесси? Как точно выразился Джефри? Он только предположил или определенно утверждал, что Розамунда будто бы говорила именно с матерью, не с Джесси? Но Джесси тоже отлично знает ее голос… А может, Джесси, сама того не ведая, оказалась втянута в этот головоломный заговор? Взять хоть этих ее австралийских родственников – когда у человека родственники в Австралии, возможным кажется практически все. Что, если у Линди есть дядюшка-миллионер? Эти дядюшки вечно умирают в Австралии и оставляют свои деньги неизвестным родственникам на другом конце света. И предположим, негодяй-племянник, который рассчитывал получить дядюшкины миллионы, женат на одной из племянниц Джесси, вот эта парочка и заявилась в Англию, чтобы заставить Джесси притвориться, что Розамунда звонила, а иначе, мол, ее обожаемой хозяйке грозит страшная опасность…
Нет, эдак, пожалуй, можно далеко зайти. Лучше всего, наверное, бросить попытки найти какое-то разумное объяснение, а поступить так, как хотелось прошлой ночью, – выкинуть к черту эти улики, которые уже в печенках сидят. Все равно от них никакого толку – никуда они не ведут, ничего не объясняют. Преисполнившись решимости, Розамунда поднялась по лестнице, быстро пересекла спальню и подошла к шкафу.
Пальто лежало там, где она его оставила, туфли тоже, но сумка испарилась.
Как безумная, Розамунда кинулась переворачивать содержимое шкафа, рыться в темной глубине ящиков, выкидывая на пол как попало обувь и одежду. «Она должна быть здесь, – повторяла Розамунда, уже зная, что сумки нет. – Если только не завалилась к самой стенке шкафа… под этот ящик… за ту коробку…»
Прошло полных пять минут, прежде чем она прекратила поиски; пять минут, в течение которых она не столько старалась отыскать сумку – она знала, что это бесполезно, – сколько тянула время, чтобы защитить себя от очевидного: раз она не находит сумки, значит, ее нашел Джефри.
Нашел и, не сказав ни слова, забрал.
Глава XVIII
Но Джефри ни за что бы так не поступил! Не успев проникнуться ужасом от сделанного открытия, Розамунда уже выставила против него целую армию, завербованную из свойств характера и привычек мужа. Джефри не скрытный человек, его и сдержанным-то не назовешь. Если бы он наткнулся на сумку в шкафу, он бы тут же дал знать об этом во весь голос: «Что за черт!» И мгновенно посыпались бы вопросы: как она сюда попала, да в курсе ли Розамунда?.. Все его изумление в ту же минуту обрушилось бы на жену. Он бы никогда не унес сумку украдкой, не сказав ни слова, не дав возможности объясниться.
А если он побоялся, что она не сможет ничего объяснить? Как сегодня утром, когда речь зашла о телефонном звонке его матери? В таком состоянии разве не мог он, не задавая лишних вопросов, сам придумать какое-то объяснение – быстро-быстро, прежде чем станет больно, вроде как когда макнешь палец в кипяток? А потом, движимый тем же сильнейшим страусиным инстинктом, что и она, разве не мог он просто взять и избавиться от сумки?..
Нет. Даже опасаясь за нее, Джефри на такое не пойдет… во всяком случае, тот Джефри, которого она знает, Значит, сумку забрал кто-то другой. Кто-то… Кто угодно… И тотчас загадка в целом представилась Розамунде настолько расплывчатой и безбрежной, что не стоило и пытаться ее разгадывать. Ни малейшей надежды отыскать объяснение нет. Сумка исчезла, это главное. Оставалось только надеяться, что она исчезла навсегда. Чтобы и думать о ней забыть. И обо всех остальных уликах тоже…
Живо схватив в охапку пальто и туфли, Розамунда оттащила их в сад и принялась деловито счищать с них грязь. Благо она уже высохла и сама отваливалась кусками. Отвердевшие ошметки с легким стуком сыпались на дорожку. Скоро они исчезнут без следа, навсегда смешавшись с грязью лондонского сада. Еще один дождь или просто сырая зимняя ночь – и можно считать, ничего и не было. Розамунда убрала хорошенько начищенные туфли, повесила на свое место чистое сухое пальто и – смешно сказать – почувствовала глубокое удовлетворение, словно этими простыми действиями ей удалось повернуть время вспять и воротиться в тот день, когда ничего еще не произошло; при условии, конечно, что Линди на самом деле никуда не пропадала.
Она так живо себе это представила, что, когда раздался телефонный звонок, сняла трубку в полной уверенности, что услышит голос Линди. Когда же не услышала, ей потребовалось некоторое время, чтобы сначала узнать, чей же это голос, а потом – чтобы понять, что голос толкует вовсе не о том, чем в данную минуту забита голова Розамунды, а – как это обычно бывает с голосами – исключительно о своих собственных делах.
– Значит, я могу забежать около пяти? – пищал далеко в трубке детский голосок Норы. Розамунда старалась и все никак не могла переключиться со своих мыслей и проблем на проблемы Норы. – Меня все это страшно беспокоит, – продолжал голос. – Я непременно должна с тобой поговорить до того, как вернется Вильям.
– Ну конечно. Да. Да, я с удовольствием с тобой поболтаю… да, приходи, когда сможешь… нет, конечно, я не занята.
Успокаивая Нору, Розамунда одновременно пыталась сообразить – что бы такое могло означать «все это»? Уж точно не пропажа Линди. Для Норы «все это», скорее всего, имеет отношение к Неду, но что именно на сей раз натворил парень? И должна ли была знать об этом она?
Очевидно, должна. Нора, появившись у нее днем, была явно огорчена – даже немного обижена – тем, что Розамунда еще не ознакомилась с последним выпуском «саги о Неде». Однако обида была мгновенно забыта, как только Нора с явным удовольствием и облегчением пустилась рассказывать историю с самого начала. Наклонившись вперед в кресле, она нервно сжимала в руках чашку с чаем.
Нед ушел из дома – в шестой раз, насколько помнит Розамунда, – с родителями не посоветовался, и с тех пор от него никаких известий.
– Но он и раньше такое выкидывал, – попыталась утешить Нору Розамунда. – И ничего с ним не случалось. А что не пишет, так мальчишки никогда не пишут – они этого терпеть не могут. По-моему, пора тебе перестать за него волноваться и позволить ему идти своей дорогой.
Абсолютно бесполезный совет: как будто у Норы есть хоть одно реальное средство не позволить этого. Тем не менее слова Розамунды ее несколько успокоили, она уже не с такой силой стискивала чашку и ухитрилась сделать несколько судорожных глотков.
– Да, ты, наверное, права, Розамунда. Я пытаюсь, я честно пытаюсь так себя и вести, правда. Но в этот раз дело не только в том, что он сбежал. Уж и не знаю, как тебе сказать… – Нора нервно оглядела комнату, словно опасаясь скрытых микрофонов, затем понизила голос: – Понимаешь, самое ужасное, что он, когда уходил, вытащил у меня из сумки восемьдесят фунтов! Не представляю, что будет, если Вильям об этом узнает…
– Боже, Нора! Какой кошмар! – Розамунда лихорадочно искала слова для сочувствия. – А ты уверена, что это он взял? Сама ты не могла их как-нибудь потерять?
Нора покачала головой:
– Нет. Знаю только – до обеда они там были, а через час пропали… и он пропал! Я сразу же обнаружила пропажу; ты не думай, что я тебе раньше не говорила, потому что сама не знала. В тот же день, как он ушел, знала, просто не хотела тебе рассказывать прямо там, на платформе, при всем народе, да ты к тому же была с подругой… Не хочу, чтоб другие были в курсе. Тебе-то я могу все сказать, ты болтать не станешь. И можешь понять, каково мне, – у тебя у самой сын.
Розамунде не очень понравился намек: мол, если у нее есть Питер, то ей, стало быть, хорошо известно, что переживает мать, когда у нее из сумки крадут деньги; но бедняжка Нора пребывала в таких расстроенных чувствах, что ожидать от нее тактичности не приходилось. Кроме того, Нора произнесла нечто такое, в чем следовало незамедлительно разобраться.
– Что ты имеешь в виду – «не хотела говорить прямо на платформе»? На какой платформе? Когда?
Удивление, с которым Нора уставилась на нее, на мгновение стерло с ее лица выражение тревоги.
– Ну как же – на железнодорожной платформе. Разве не помнишь? Я еще выясняла насчет поездов до Брайтона, как раз в тот день, когда ушел Нед. Ты должна помнить.
– Но когда это было? В какой день? – Розамунда усиленно рылась в памяти, но тщетно – никаких воспоминаний. – В какой день?
– Я же говорю – в тот день, когда Нед уехал, – чуть нетерпеливо повторила Нора. – Когда я с вами обеими разговаривала, я уже знала, что он взял деньги, но мне не хотелось…
