Текст книги "Ревность"
Автор книги: Селия Фремлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
– Что она там планирует устроить? – спросила Розамунда, с надеждой вспомнив о тюльпанах. Вот бы Линди задумала что-нибудь по-настоящему безобразное, что-нибудь такое, над чем Розамунда и Джефри смогли бы из лета в лето, долго и счастливо издеваться, высунувшись из окна.
– Она собирается замостить небольшую площадку посередке, на солнышке, а вокруг насадить пропасть тюльпанов. Как тебе? По-моему, здорово.
– Здорово-то здорово. Но – тюльпаны! – со смехом проговорила Розамунда, вложив в это слово все веселые предубеждения, которые разделяла с Джефри многие годы. В этом месте ему следовало тут же понимающе расхохотаться в ответ.
– А что тут плохого? – спросил он неуверенно. – То есть если все получится, как она хочет? Она думает собрать в кучу самые разные сорта, всевозможных цветов. Алые, желтые, огненные и такие, знаешь, крупные, темно-лиловые, почти черные.
Кто это говорит? Джефри? Нет, Джефри такого не скажет. С воображением у него туговато, да и не в его духе цветистые описания. Это слова Линди. Она вбила ему в голову сей затейливый красочный перечень. Из-за нее Джефри предал их общую ненависть к тюльпанам.
Одна половина Розамунды отлично понимала: все это мелко и смешно. Тюльпаны! Есть о чем беспокоиться! Но вторая половина в это же самое время размышляла о черной измене.
– Звучит шикарно, – услышала Розамунда свой бодрый голос. – У Линди полным-полно замечательных идей. Давай пригласим ее сегодня на ужин?
Боже правый, что она такое говорит? Зачем? А затем, что до смерти боится, что именно это хочет предложить сам Джефри. Она его опередила и, худо-бедно, уберегла от поругания чувство собственного достоинства. И теперь все равно – собирался он предлагать, не собирался. Можно спокойненько выкинуть это из головы и думать, например, что на сегодня Джефри сыт по горло общением с Линди и вовсе не жаждет ее видеть.
Слова Розамунды обрадовали и тронули его.
– Прекрасная мысль! Какая ты у меня умница. – Джефри благодарно поцеловал жену.
Розамунда восприняла этот поцелуй как знак. Знак благодарности за то, что не устроила сцену ревности; за то, что добра к Другой женщине; за то, что она не такая, как прочие жены. Лестный по-своему знак, но он толкает ее на путь, с которого уже не свернуть.
А я возьму и приглашу еще кого-нибудь, утешила себя Розамунда. Лучше всего какую-нибудь супружескую пару. Само присутствие другой жены придаст ей сил; к тому же – ах, какая восхитительная мысль! – другая жена, если правильно ее настроить, может повести себя по отношению к Линди именно так, как об этом мечтает сама Розамунда. «Рано или поздно кто-то должен ей нахамить, но если хорошенько все рассчитать, это окажусь не я».
Придя в ужас от коварства собственных замыслов, – до чего она дошла! – Розамунда поспешила к телефону и позвонила первой подходящей паре, что пришла в голову.
Пурсеры примчались тут же, практически сразу вслед за Линди. Супруги выглядели так, словно только что сбежали из заключения. Подобное выражение лица – радость вперемешку с чувством вины – появляется у некоторых молодых родителей на первых порах и прилипает навечно. Вильям Пурсер, солидный, лысеющий, с самого начала выработал привычку относиться к собственному сыну с чувством глубокого разочарования. Его жену Нору тоже нельзя было назвать легкомысленной, но свою серьезность она старательно прятала за неизменной улыбкой, которая освещала ее озабоченное, увядающее личико. Сын не оправдал и ее надежд, но в отличие от мужа Нора вознамерилась не падать духом, и это весьма утомительное напряжение дурно сказывалось на ее нервах. Вильям, впав в уныние раз и навсегда, хотя бы мог позволить себе расслабиться.
– Ну, как Питер? – первым делом поинтересовалась Нора, когда все уселись за стол и Розамунда поставила перед каждым по тарелке лукового супа. – По-прежнему хорошо учится?
– Неплохо, – ответила Розамунда, сожалея, что большим похвалиться не может: в образовательной гонке Питер демонстрировал неизменно ровные, но крайне посредственные достижения. Если вообще уместно говорить о какой-либо гонке. Во всяком случае, у всех одноклассников Питера оставалась масса свободного времени, чтобы по выходным торчать у школьных ворот, опершись на собственные велосипеды, и с утра до вечера трепаться бог весть о чем. – По правде говоря, нам кажется, что в последнее время он здорово лодырничает, – милосердно добавила Розамунда. Ясно ведь, что Нора полюбопытствовала «Как Питер?» исключительно в надежде услышать, что Питер становится такой же занозой, как ее Нед. Тогда Нора сможет убедить себя – и своего хмурого мужа, – что рано или поздно через это проходят все мальчики, что это временное явление…
И точно – дежурная улыбочка на лице Норы сменилась лучом искренней надежды:
– Да? Правда? В этом возрасте они все такие. (Она исподтишка бросила взгляд на своего упорно молчащего супруга.) Нам стало трудно управляться с Недом, когда ему было примерно столько же. А до этого у него были потрясающие успехи, просто потрясающие… Я иногда думаю, может, этим способным мальчишкам именно так и надо – поболтаться какое-то время без дела, как следует встать на ноги…
Ее муж поднял сердитые глаза от тарелки с супом:
– Ты называешь это «встать на ноги»? Торчит дома, нигде не работает, полдня валяется в кровати…
– Но, Вильям, ты несправедлив! Нед не работает какую-то пару недель. Мальчик…
– Пять недель, – безжалостно поправил отец Неда. – А до этого – в апреле. А упаковкой подарков к Рождеству он занимался только полдня. Если после школы парень проработал в общей сложности всего десять недель, то я…
Горячие дебаты по поводу фактов и дат не прекращались. Розамунда наблюдала за Линди – та с наслаждением смаковала пререкания, как добавочную порцию наваристого супа. И дураку понятно – размышляет на любимую тему: жены и их неизменные промашки. В прилизанной темноволосой головке, должно быть, зреет суровое порицание того, как они сами портят отношения своих мужей с собственными сыновьями. Розамунда вознамерилась прервать этот мыслительный процесс.
– В нашем деле главное – вовремя выставить детей из дома, – бодрым голосом вклинилась она в спор супругов. – Вот Питер, например, отправился сегодня с другом в путешествие на велосипедах. Разве это не счастье? На все выходные, аж до Кентербери, практически без гроша в кармане и без еды. Но им, похоже, и горя мало!
С некоторым раздражением Розамунда услышала горделивые нотки в своем голосе. Она не одобряла мамаш, которые вечно хвастаются физическими успехами сыновей, трудностями, которые те преодолели, и уж тем более не собиралась хвастаться сама. Но это оказалось выше ее сил. Легче было уйти от обсуждения достижений сына в учебе. Нора, очевидно, полагала так же, поскольку незамедлительно ухватилась за эту тему:
– Совершенно верно! В прошлом году Нед провел шесть недель во Франции буквально совсем без денег! Спал под мостами, мыл посуду за кормежку…
– И через две недели воротился домой, – вмешался Вильям, – задолжав почти семьдесят фунтов какой-то американской семье, из жалости оплатившей ему дорогу. И не нуждался он вовсе. Ты, Нора, чушь несешь. У него было сто фунтов в дорожных чеках и…
– Но ведь ему едва исполнилось девятнадцать, – защищалась Нора. – Большинство мальчиков…
– А их Питеру всего шестнадцать! – перебил жену Вильям и бросил на Розамунду подчеркнуто одобрительный взгляд. – Вот тебе настоящий парень с мозгами! Отправиться на велике за сотню миль исключительно из любви к искусству! Эх, если б Нед сотворил что-нибудь такое, хоть раз в жизни…
Розамунда, естественно, бормотала что-то в знак протеста, но ей было приятно. Хотя она прекрасно понимала: добродетели Питера в данном случае сослужили службу очередного камешка в огород злосчастного Неда, а одобрительный взгляд, которым удостоили ее, а не Джефри, даром что тот имеет равные права на одобрение, призван подчеркнуть несостоятельность Норы как матери в сравнении с ней, Розамундой. К тому же, если похвалить Джефри, люди, чего доброго, начнут думать, что отцы тоже имеют какое-то отношение к неудачам сыновей.
– Уж коли парню повезет заполучить мать, у которой с головой все в порядке, – продолжал зудеть Вильям на случай, если до кого-то еще не дошло, – мать, у которой хватит соображения не баловать парня, не потакать любым его прихотям, что ж, тогда он и вырастет смелым и предприимчивым, с охотой к подобным приключениям…
Стук и грохот в прихожей… хлопает входная дверь… с треском распахивается дверь в столовую… и перед ними предстает Питер – соломенный чуб почти завесил глаза, рот от ужаса при виде гостей раскрыт, как у деревенского мальчишки.
– Да просто накушались по горло, – объяснил Питер в ответ на встревоженные расспросы матери. – Устали чертовски еще до того, как добрались до Грейвсенда. И вообще – скукотища…
Розамунда постаралась не выказать охватившего ее глубочайшего уныния. Репутация матери предприимчивого сына, пусть и добытая сомнительным способом, полетела к черту. Мало того, все выходные, долгожданные выходные без Питера, разбиты вдребезги, вокруг одни осколки, словно грохнули полный поднос фарфора, – стоишь в шоке и в первый момент не можешь даже сообразить, что делать. А Питер все торчит в дверях как приклеенный и не спускает глаз со стола, уставленного аппетитной едой, но окруженного страшными гостями. Таким немигающим, опасливым взглядом смотрит на свою миску собака, если суп слишком горячий.
– Пойди найди себе чего-нибудь поесть на кухне, – велела Розамунда сыну с суровой решимостью матери, приведенной в боевую готовность, но не забывшей об обязанностях любезной хозяйки. – Отправляйся, – повторила она, чувствуя, как суровость берет верх над любезностью, поскольку Питер не двинулся с места.
– Здесь Волкер, – заметил он.
Видимо, Питер полагал, что мать догадается: именно эта причина удерживает его в столь неудобном месте.
Розамунда немного откинулась назад вместе со стулом и заглянула за косяк двери. Никаких сомнений – Волкер собственной персоной, кошмарный молчаливый товарищ Питера по велосипедным прогулкам. То есть молчаливый в ее присутствии, а вообще-то он, должно быть, разговаривает, иначе как устраиваются – и тем более отменяются – все их вылазки? Молчит ли парень от застенчивости или от чрезмерной задумчивости, Розамунда не могла взять в толк, да и желания не было. Она взирала на мальчишек с растущим раздражением. Ну почему это Питеру, вдобавок ко всему прочему, обязательно надо выглядеть таким низеньким, сердито думала Розамунда. И без того ростом не вышел, так еще, словно нарочно, голову втянул, плечи опустил, спину сгорбил и стоит, прислонившись к косяку полуоткрытой двери. Левой рукой смущенно поигрывает дверной ручкой и вяло ждет, что мать примет какое-то решение и они смогут свалить куда-нибудь подальше.
– Возьми с собой Волкера и отправляйтесь на кухню вместе. – Розамунда очень старалась сохранить невозмутимый тон и при этом подпустить в голос достаточно строгости, чтобы ребята все-таки убрались из столовой. – Давайте, посмотрите в холодильнике. Идите!
– Ладно. Пошли. – Питер наконец отклеился от двери и исчез в направлении кухни.
Одну жуткую минуту Розамунде казалось, что Волкер не двинулся с места и не собирается двигаться. Но слава богу, все было в порядке – этот тоже исчез. Вот оно – счастье! Дверь за собой, разумеется, закрыть и не подумали. Крикнуть, чтоб вернулись? Да ни за что на свете! Что угодно, только не это. Розамунда встала и потихоньку прикрыла дверь сама, в качестве оправдания захватив на обратной дороге блюдо с буфета. Только после этого она смогла вновь обратить внимание на гостей, которые в это время оживленно обсуждали способ приготовления осьминогов на Сицилии. Линди буквально пребывала на седьмом небе. Как и оба мужчины. Чего не скажешь про Нору, поскольку Линди как раз в эту минуту вынудила ее во всеуслышание признаться, что за все двадцать два года та ни разу не попыталась приготовить мужу осьминога, хотя отлично знала, что это его любимое блюдо. Вильям надулся с видом непонятой индивидуальности.
Розамунда, вполуха следя за общим разговором, ловила звуки, доносящиеся сквозь стену из кухни. Чутким, на грани телепатии, слухом матери – или просто домохозяйки? – через двадцатисантиметровую толщу кирпича и штукатурки она определила, что мальчишки ограничились хлопьями и хлебом с вареньем и что через каких-нибудь пять минут с едой будет покончено. И что тогда? Волкер их покинет или как? «Прошу тебя, Господи, – взмолилась Розамунда, раздавая грушевый компот со сливками, – сделай так, чтобы Волкер не остался у нас ночевать! Боже милостивый, не дай ему остаться!»
Глава VI
И все же Волкер остался ночевать. Когда на следующее утро Розамунда, накинув халат и покачиваясь Спросонья, приковыляла на кухню, первое, что она увидела, был Волкер – аккуратно и полностью одетый, он выжидательно сидел за кухонным столом. И это в воскресное утро. В тихом ужасе Розамунда на секунду зажмурилась, смутно надеясь, что он испарится. В воскресное утро, в половине восьмого! Когда она собиралась приготовить чайку себе и Джефри и снова надолго завалиться в кровать. Если этого проклятого мальчишку угораздило-таки остаться у них на ночь, почему, скажите на милость, он не может поваляться в постели подольше, убить на это дело все утро, как другие мальчишки? Розамунда уже без всякой надежды открыла глаза. Ну конечно, вот он. Сидит и смотрит на нее. Кто-то что-то должен сказать, но определенно – не он.
– Привет, – по возможности невозмутимо проговорила Розамунда. – Собираюсь сделать чаю. Хочешь?
– Да, если можно.
Гляди-ка, а парень все-таки говорящий. Пожалуй, она слишком сгустила краски, утверждая, что он вовсе бессловесный. Розамунда налила воды в чайник, зажгла газ и все время чувствовала спиной праздное присутствие незваного гостя. Он что, так и будет сидеть сложа руки?
– Хочешь газету? – бодреньким голосом предложила она. – Думаю, ее уже принесли. Там, на крыльце.
– Спасибо, не надо. – Волкер перевел вежливый, ничего не выражающий взгляд с потолка на лицо хозяйки и, будто исчерпав лимит собственной активности, снова замолчал, вежливо выжидая, что еще скажет Розамунда.
– Чайник сейчас закипит, – в отчаянии заметила она. Волкер никак не отреагировал, и тогда Розамунда добавила: – Может быть, сделаешь себе тост? Мы по воскресеньям всегда безбожно долго спим – завтрак будет еще очень не скоро.
– Ничего, спасибо. Я подожду, – ответил Волкер.
Да уж, придется подождать, мрачно подумала Розамунда, ополаскивая заварочный чайник кипятком. Законы гостеприимства не позволяли ей выместить раздражение на немногословном госте, а потому Розамунда с яростью мысленно набросилась на сына, мирно почивающего наверху, безответственного автора всего этого безобразия. Какого черта он притащил домой это отвратительное бессловесное существо, как кошка приносит дохлую птицу, и свалил на мать непосильную задачу развлекать его? Ну-ка, пусть сам поднимается, сам делает тосты, пусть его воскресное утро будет испорчено. Сам заварил, сам пусть и расхлебывает.
Розамунда подошла к двери и, задрав голову, позвала:
– Питер! – Потом поднялась на площадку и крикнула еще раз: – Питер! Просыпайся! Спускайся немедленно!
Ответом, естественно, была тишина. Розамунда вошла в комнату сына и, схватив его за плечо, как следует потрясла.
– Просыпайся, Питер! Твой друг уже встал и ждет завтрака. Ради всего святого, иди вниз и позаботься о нем!
– Что за шум? – Питер сел в кровати, протирая глаза. И вдруг до него дошла вся дикость предъявленного требования. – Но ведь сегодня воскресенье! – завопил он. – Сегодня мне не нужно вставать в такую рань!
– А вот придется, – с наслаждением откликнулась Розамунда. – У тебя гость. О чем я тебе и толкую – он внизу, на кухне, ждет завтрака. Ты не можешь бросить его одного.
– Почему это? – Питер уставился на мать зеленоватыми, в искорках, глазами, круглыми от удивления. – Волкеру без разницы.
Розамунда застыла как громом пораженная. А ведь верно – Волкеру без разницы. Он небось и неловкости-то никакой не почувствовал во время их, если можно так выразиться, общения на кухне. Это ей было не все равно. Ее смущал сидящий без дела, набравший в рот воды гость. А молодые люди – или пока еще мальчишки? – просто-напросто плюют на подобные переживания. Говорят, когда есть что сказать; шевелятся, когда есть чем заняться. Ежели ничего такого нет, может, поскучают, но – смущаться? Черта с два! Это удел взрослых – или женщин? – или только пожилых людей?
– У тебя, мам, навязчивая идея насчет гостей, – терпеливо проговорил Питер, словно прочел ее мысли. – Брось. Все нормально. Честно. Волкер отличный парень в этом отношении, он и не ждет, что с ним будут носиться.
Это еще мягко сказано, подумала Розамунда, на минуту представив, как кто-то, выбиваясь из сил, пытается носиться с Волкером. Спорить, во всяком случае, было бесполезно: Питер снова решительно засунул голову под одеяло, а снизу доносились бурные призывы чайника, выкипающего, несомненно, под заинтересованным и безмятежным взглядом Волкера.
Линди появилась в одиннадцать, как раз к завтраку. То есть она заскочила к ним в одиннадцать, а Розамунда – следуя курсу, выработанному ею с тех пор, как обнаружилась взаимная симпатия ее мужа и Линди, – пригласила, уговорила ее остаться. Чем сердечнее, приветливее она будет относиться к Линди, тем меньше будет шансов у кого-либо подозревать ее в ревности – так она рассуждала. А если тебя не подозревают, можно считать, ты ничего такого и не совершал, неуверенно размышляла Розамунда, с улыбкой ставя перед Линди тарелку с беконом и грибами. «Может, если я стану ей улыбаться, приглашать к себе, смеяться ее шуткам, подталкивать их с Джефри друг к другу, может, все эти мелочи однажды срастутся в огромный тяжелый ком, который насмерть придавит мою ревность? Или, что более вероятно, если насильно пичкать Джефри ее присутствием, она вскорости надоест ему хуже горькой редьки? Почему я так себя веду?» – Рука Розамунды застыла над кофейником. – Но ведь думать обо всем этом – и значит быть терпимой и добродушной! Это и есть секрет жен без предрассудков?»
– Хочешь еще кофе, Линди? – Розамунда тепло улыбнулась. – Он сегодня крепкий, как ты любишь.
Линди протянула свою чашку, пробормотав слова благодарности, и улыбнулась в ответ. На секунду обе улыбки встретились в воздухе, словно боевые самолеты, и тут же поспешили в укрытие – к Джефри. Обе женщины хором заговорили с ним.
Розамунда:
– Как думаешь, надо позвонить твоей матери – договориться, когда мы приедем?
Линди:
– Расскажи об этой забавной вчерашней паре. О Пурсерах.
Несомненно, слова Линди оказались гораздо более интересными, а улыбка сверкала гораздо ярче. Поэтому со стороны Джефри было только естественно – и вежливо – ответить ей, а не жене.
– Пурсер металлург. Сам он из Манчестера… – охотно и простодушно начал Джефри, как будто именно такую чепуху человек хочет услышать, когда просит рассказать о ком-то.
– …и раньше не был таким угрюмым, – вставила Розамунда, ласково улыбнувшись неумению мужа быстро добираться до сути в подобных разговорах. – Они страшно переживают из-за своего сынка. Хотя, если верить газетам, он, думаю, ничем не хуже остальных.
– Я не заметила ни в ней, ни в нем ничего плохого, – с нажимом произнесла Линди. – На мой взгляд, всему виной…
Неужели она сейчас скажет «общество»? Неужели Линди действительно собирается изречь подобную банальность, и в присутствии Джефри? Розамунда в душе возликовала. Ни один мужчина, как бы сильно он ни был увлечен, не сможет по-прежнему высоко ценить ум и сообразительность женщины, которая готова выдать за собственную идею такое чудовищное клише.
– …матери, – любезно закончила Линди. – Отцы здесь больше роли не играют, по крайней мере в наше время. Жены им не позволяют.
– Как так? – Джефри был заинтригован. Ему всегда доставляли удовольствие дискуссии – неторопливые, размеренные беседы, особенно по выходным. Казалось, он, молодой лентяй, вновь вернулся в студенческие дни.
– Возьмем тех же Пурсеров, – откликнулась Линди. Розамунда, не в пример Джефри, тотчас сообразила, что социологические выкладки насчет матерей – всего лишь заумное начало какой-нибудь гадости о Норе Пурсер. – Вспомните, как она постоянно встает на сторону мальчика против мужа. Это для него самое обидное. Не то, что сын недостойно себя ведет, а то, что жена использует недостойное поведение сына, чтобы возвести барьер между ними. Она и мальчик по одну сторону, отец – по другую. Понимаете?
В словах Линди был здравый смысл, но и несправедливость тоже. Розамунда ухватилась за несправедливость, сознательно раздула ее, превратила в главный предмет спора. И сама неприятно поразилась собственной ловкости.
– А по-моему, все в точности наоборот! – горячо воскликнула она. – Вильям отвратительно вел себя по отношению к Норе. Нарочно при всех корил, что она плохо воспитала сына. Будто сам не имеет к этому никакого отношения!
– Вполне возможно, так оно и есть, – парировала Линди. – Именно об этом я и твержу. Попробуй взглянуть на все с точки зрения мужчины. – Произнося это, она старательно не смотрела в сторону Джефри, словно говорила исключительно с одной Розамундой. – Только подумай: он платит, и платит, и платит в течение восемнадцати, двадцати лет, а что получает взамен? Неудивительно, что порой он взглянет на своего хмурого, бесчувственного сына и скажет себе: вот расхаживают заработанные мной десять тысяч фунтов; семь тысяч вечеров, которые я в свое удовольствие мог бы провести с друзьями; две тысячи приятных, спокойных выходных дней…
Джефри хохотал, точно Линди отмочила роскошную шутку. Поэтому Розамунда постаралась, чтобы ее возражения тоже прозвучали как хорошая шутка:
– Черт возьми, Линди, таким манером кто хочешь что хочешь посчитает! Хоть я, например, гляну на нашего сына и прикину: вот, мол, идут пятьдесят тысяч часов стирки и…
– Подразумевается, что ты стираешь по восемь часов в день! – быстро перебила ее Линди. – Больше смахивает на управление гостиницей, чем на воспитание сына!
Все снова засмеялись. Это Линди рассмешила их своим остроумием; и за Линди осталось последнее слово в их споре – просто потому, что она правильно сосчитала эти проклятые числа. Кстати, так ли уж правильно? Розамунда все еще пыталась в уме помножить полтора на триста шестьдесят пять и на шестнадцать, когда услышала, как Линди вскользь заметила:
– И конечно, когда в семье только один ребенок, ситуация еще обостряется… Нед ведь у них один? – Она вставила вопрос быстро и с абсолютно невинным видом, как бы желая показать – правда, с некоторым запозданием, – будто совсем забыла, что у Джефри и Розамунды один сын.
– Нет, не один! – объявила Розамунда, торжествуя, словно отыграла очко. – У них еще есть дочка, ей почти пятнадцать. Но мы не часто слышим о Саре, потому что с ней никаких проблем. Если не считать, что она сдвинулась на Т. С. Элиоте[2] и сама себе пишет письма от его имени. По-моему, такую малость и проблемой-то считать грех.
Джефри было захохотал, но тут же и осекся, поскольку Линди хотя и улыбалась, но в ее улыбке ощущалось некоторое замешательство, будто Розамунда сморозила какую-то глупость.
– Да, понимаю, это выглядит забавно, – терпеливо начала Линди. Слишком уж терпеливо, как показалось Розамунде. – То есть с точки зрения чужого человека. Но знаешь, эти девичьи увлечения, если присмотреться повнимательней, вовсе не так забавны. Уж я-то знаю, сама младшую сестру растила. И с годами, если вовремя не проходит, это становится совсем не веселым.
И все. Никаких объяснений. И никакой возможности задать вопрос. Внезапно Розамунду охватило бешенство: теперь за сестрой Линди вечно будет тянуться незримый след туманного намека на некую ненормальность. Но прежде чем ее лицо исказилось гневом, прежде чем милую, неревнивую улыбку сменило совсем иное выражение, вышла заминка. Именно в это мгновение хлопнула входная дверь, да так, что стены задрожали и на полках зазвенела посуда. Все вздрогнули. Затем последовал стук двух велосипедов, прыгающих по ступенькам, со скрипом грохнули ворота и в доме вновь воцарилась тишина.
– Это наши десять тысяч фунтов отправились погулять, – весело сообщил Джефри. – Наши две тысячи тихих выходных. Наши…
– И надеюсь, Волкер с ними! – вставила овладевшая собой Розамунда. – Это был такой ужас сегодня утром, ты не представляешь, Линди!.. – И она – очень смешно, как ей самой показалось, – принялась описывать давешнюю встречу на кухне с Волкером.
К концу истории Линди хохотала вместе с Джефри.
– Рози! С тобой просто умора! – заявила Линди. – Правда, Джеф?
Комплимент должен был бы обезоружить Розамунду, однако именно в этот момент до нее дошло, почему ей так ненавистна привычка Линди сокращать их имена. Потому что этим Линди давала понять, что с каждым из них она в более близких отношениях, чем они друг с другом. Как высокопарно и отстраненно прозвучало бы сейчас «Джефри», вставь Розамунда имя мужа в свою следующую реплику, – чего она, разумеется, делать не собиралась. Да и не смогла бы, потому что Линди продолжала:
– Отличная история, Рози, ей-богу. Но если задуматься – парень совершенно не умеет себя вести! Вероятно, его мать свято верит в психологию ребенка – в то, что детей нельзя разочаровывать и все такое?
– Понятия не имею, – довольно резко ответила Розамунда. – Со стороны кажется, что подобные штуки играют колоссальную роль в воспитании детей, а на самом деле – ничего подобного. Люди, у которых никогда не было детей, вечно рассуждают о том, что, если оставить в стороне детскую психологию, у тебя не будет абсолютно никаких проблем с дисциплиной. Все гораздо сложнее. Во всяком случае, большинство нынешних гадких подростков, которым сейчас по пятнадцать-шестнадцать лет, в свое время хорошо воспитывались, в твоем понимании. Своими глазами видела, как эти мерзавцы вылупляются из очаровательных, примерных мальчиков. Питер, например, в семь лет был просто ангелочком: разносил гостям пирожные за чаем, в автобусах уступал место пожилым женщинам. И все в том же духе.
Линди смотрела на нее с недоверием. И что самое страшное, Джефри тоже. Неужели память сыграла с ней злую шутку? Говорят, у матерей такое бывает… Или?..
– Да, точно, чем они становятся старше, тем труднее с ними управляться, – говорила Линди. – Этого я не отрицаю. Но это только подтверждает мои слова: как раз в то время, когда отец может и должен оказывать серьезнейшее влияние в смысле дисциплины и прочего, именно в это время мать начинает отсекать его от сына. Возводить барьеры. И до парня ему уже не добраться ни с дисциплиной, ни с чем.
Джефри сидел как-то нехорошо задумавшись. Розамунда судорожно соображала, что бы такое – доброе, вежливое, веселое – сказать в ответ, чтобы заткнуть Линди за пояс. Однако единственное, что пришло на ум, это завести разговор на в общем-то малоинтересную тему, но зато такую, которая хотя бы на некоторое время собьет с прицела точно наведенные прозрения Линди.
– Так мы будем звонить твоей матери или нет? Предупредить, что приедем сегодня? – во второй раз спросила она Джефри.
– Что? А, да, конечно. – Джефри смущенно повернулся к Линди: – Ты прости, но, похоже, сегодня я не смогу взяться за террасу. Совсем из головы выскочило, что мы должны ехать к моей матушке.
– Но мы ведь можем и перенести! – Розамунда изо всех сил старалась освободить своего мужа – ради того, чтобы в этот погожий денек он славно потрудился на пользу Линди. – Прекрасно можем съездить и в следующее воскресенье. Она нас особенно и не ждет…
– Нет, нет, Джеф, ты не должен менять из-за меня свои планы!..
На короткое время между женщинами разгорелась битва двух самопожертвований. Обе говорили разом, и звук высоких голосов наполнил маленькую, залитую солнечным светом кухню. Победила Линди.
– Ну уж если вы в самом деле решили отложить поездку до следующих выходных, – заметила она, – я могла бы вас отвезти. Моя старушка наконец-таки будет на колесах. Во всяком случае, я на это надеюсь. Как вам такое предложение?
Линди переводила с нее на Джефри сверкающий радостью и великодушием взгляд. И даже Розамунда не смогла выискать в предложении скрытого злого умысла. Поскольку Линди никак не могла знать о том, что они с Джефри недолюбливают машины; не могла знать, с каким удовольствием они каждый раз идут пешком от станции через маленький городок, где жила мать Джефри, – мимо церкви, вверх по длинной, почти совсем деревенской дороге, обсаженной по бокам деревьями. Через городок, где до сих пор весной цветет боярышник, где каждый камень, каждые ворота напоминают Джефри о детстве, могут каждую минуту навести его на веселую или грустную историю и даже после стольких лет показать его Розамунде в новом, восхитительно ином свете. Эта прогулка – вторая причина, почему они ездили к матери. И от нее они ни за что бы не отказались.
– А это идея! – с воодушевлением подхватил Джефри. – Хоть разок побережем старые косточки. А, Розамунда? До Эшдина на машине не больше часа, как думаешь, Линди?
Они с Линди пустились в оживленную дискуссию по поводу разных маршрутов, а Розамунда в стороне только улыбалась. «Чтоб она сдохла!» – ясно и отчетливо сказала про себя Розамунда, продолжая улыбаться. И лишь много спустя, когда настало время пристально, с тихим ужасом разглядывать каждый крошечный лоскуток воспоминаний, Розамунда заметила, что тем утром в самый первый раз она столь отчетливо подумала о смерти Линди.
Глава VII
– Тебе надо научиться водить, Джеф! У тебя бы получилось.
Линди с поразительным терпением объясняла, зачем она поменяла скорость именно на этом подъеме, а не на предыдущем. «Отчего это она не выходит из себя, как другие водители? – сердито размышляла Розамунда. – Как ей удается оставаться веселой и невозмутимой среди хаоса воскресного движения? Черепашьим шагом в скопище других машин выбираться из Лондона и одновременно охотно и подробно отвечать на бесконечные дилетантские вопросы Джефри?»
После стольких лет автоненавистничества Джефри неожиданно превратился в возбужденного мальчишку, горящего желанием научиться водить. Вернее, это так предполагается, что мальчишки должны гореть желанием водить. Розамунда, забившись в угол заднего сиденья, криво усмехнулась сама себе. Двое мальчишек, которых она оставила дома на кухне, ничем таким не горели. Они сидели рядышком за столом, неторопливо уничтожая едва початую коробку печенья, и рассуждали о мрачных перспективах мира. В точности как пара грифов, подумалось Розамунде. Кружат над законной добычей, а добыча эта – весь гибнущий свет. Ну ничего, как только выкатятся за ворота на своих великах, им сразу полегчает. Если повезет, они вернутся назад очень и очень не скоро. А может, – чем черт не шутит? – Питер даже останется ночевать у друга. Для разнообразия.
