Текст книги "Ревность"
Автор книги: Селия Фремлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Розамунда почувствовала, что настроение у нее, бог знает по какой причине, улучшается. При том, что на переднем сиденье ее муж и Линди не умолкая болтали о машинах, а вся воскресная поездка к матери была испорчена, и, надо полагать, не в последний раз. Кто знает, быть может, отныне Джефри захочет всегда ездить именно так, на машине Линди. Или, может, захочет купить собственный автомобиль? А в такой дивный денек прогуляться было бы особенно приятно. За последнюю неделю с лица природы сошло печальное выражение, какое проступает в конце лета. Сентябрьские небеса вновь стали тихи и сини. Но, сидя в машине, не услышать тишины, не понюхать, как пахнет скошенное поле. Золотой, ласковый солнечный свет ощущался всего лишь зноем раскаленной металлической крыши автомобиля. И даже не поговорить толком. Во всяком случае, Розамунде. Кто ее услышит из этого дальнего угла?
Правда, она сама его выбрала. По собственному почину предложила Джефри сесть впереди, рядом с Линди. Чтобы помогать разбираться с картой, объяснила Розамунда. Как всегда, она сама определила для себя положение третьего лишнего в их трио, и, значит, ничего унизительного здесь нет. Но выглядит-то все равно унизительно… Когда они садились в машину, Розамунда внезапно обнаружила, что от всего сердца надеется, что соседи еще наслаждаются воскресной дремой и не подглядывают из-за штор. Что они не заметят, как Линди и Джефри дружно устроились на передних сиденьях – точь-в-точь супружеская пара, – а она, будто незамужняя сестра одного из них, юркнула назад.
Но соседи, надо полагать, и так уже болтают. Всякий раз, как Джефри отправляется помочь Линди в саду, за дюжиной окошек добавляют еще один субботний полдень к их длинному списку, понимающе кивают и, хихикая, делают выводы. Если бы только можно было объяснить им, что Розамунда вовсе не покинутая жена; совсем наоборот – у них троих прекрасные дружеские отношения, и она сама открыто поощряет все эти визиты и походы в соседний сад и обратно. Да она своими руками повесила бы на мужнину шею, когда тот идет к Линди, огромную веселенькую открытку со словами: «От Розамунды в подарок», поскольку именно так оно и есть. Вот было бы здорово, если бы соседи об этом знали!
А еще было бы здорово, если бы знала свекровь, подумалось Розамунде, пока они сворачивали на короткую, посыпанную гравием дорожку, ведущую к старому дому Джефри. Дом, как обычно, приветливо поглядывал на них незатейливыми квадратными окнами, тепло светил красными кирпичными стенами. У двери приветственно махал ветвями старый куст жасмина.
Подивившись силе собственного нежелания быть замеченной на заднем сиденье, Розамунда неловко выкарабкалась наружу едва ли не до того, как машина остановилась, прошла к передней дверце и, с улыбкой глядя в окно, ждала, пока Джефри и Линди договорятся насчет обратной дороги. Линди с восхитительным тактом дала понять, что совершенно не рассчитывает на приглашение и знакомство со старшей миссис Филдинг. Объявила, что намерена исследовать городок и его окрестности, поглядеть на древние могилы на церковном кладбище… То да се… Заедет за ними к семи часам. И, отмахнувшись от протестов и выражений благодарности, быстро уехала, предоставив им вдвоем дойти до входной двери, совсем как всегда.
Только оно не было как всегда, и, наверное, уже никогда не будет.
Дверь открыла Джесси, старая неприступная служанка миссис Филдинг, в опрятном переднике и наколке. При виде их ее доброе, морщинистое лицо озарилось сдержанной радостью. Джесси «знала свое место» и не нарушала его границ с таким тактом и достоинством, что вы напрочь забывали о том, что в современном мире ее «места» давным-давно уже не существовало. Нишу, которую она занимала последние пятьдесят лет, затопило и унесло водоворотом двадцатого века, и тем не менее Джесси умудрялась по-прежнему занимать ее, эту нишу, как отполированная морем глыба, нечувствительная к ударам волн, неподвижная среди текучих песков.
Хозяйка Джесси была гораздо современней, хотя и на несколько лет старше. Когда Розамунда и Джефри вошли в гостиную, заставленную книжными шкафами красного дерева, миссис Филдинг живо подняла голову от «Археологического журнала греческих исследований», собрала бумаги и тут же завязала оживленный разговор, главным образом с Розамундой.
– Как вы вовремя! – воскликнула она. – Я как раз закончила черновик письма, которое хочу им послать, по поводу находок этого Хенриксена. Тоже мне находки! Как всегда, гадание на кофейной гуще и мошенничество! Подождите-ка… Оно где-то здесь… Я же только что видела… – Миссис Филдинг кое-как нацепила на нос очки в золотой оправе и начала рыться в кипе документов. – Ага, вот!.. – Она вытащила тонкий, как папиросная бумага, сплошь исписанный листок и протянула Розамунде. – Я бы хотела, дорогая, чтобы ты просмотрела и сказала свое мнение. Не слишком ли я энергично выразилась? Как по-твоему?
Разумеется, слишком. Как обычно. Но все равно – сжатые, бескомпромиссные фразы, пыл истинного негодования придавали особую пикантность ее излияниям, почему, вероятно, редакторы высокоумных журналов время от времени их и печатали. С чего вдруг миссис Филдинг вздумалось сделать Розамунду своим доверенным лицом в этих тонких, узкоспециальных материях? Розамунду, которая ни слова не понимала по-гречески и чьи познания о Крите не шли дальше отрывочных воспоминаний о какой-то давней истории между Тезеем и Минотавром. Однако теперь, благодаря многолетним регулярным визитам к свекрови, Розамунда знала гораздо больше, а если порой образования все-таки не хватало, она компенсировала его нехватку чуткостью и вниманием и всегда догадывалась, как именно старая женщина отнесется к данной невразумительной надписи, или ученому постулату, или еще к чему в том же роде. Но главное, миссис Филдинг несказанно восхищала ее: когда ей перевалило уже за шестой десяток, она нашла в себе силы заново выучить язык, с которым не сталкивалась с пятого класса гимназии, и за пятнадцать лет овладела им и всем предметом в такой мере, что могла – пусть не без ошибок – спорить с признанными специалистами.
Джефри – о чем Розамунда была прекрасно осведомлена – считал все это довольно скучным, но как любящий и послушный сын только от души радовался, что жена так хорошо ладит с его строптивой и властной матерью и явно разделяет ее интересы. Он с довольным видом бродил по комнате, брал книжку тут, журнал там. Для Розамунды, склонившейся над письмом рядом со свекровью, знакомые неторопливые движения мужа являлись как бы частью особенной мирной атмосферы этой комнаты, этого дома. Для нее и расшифровка древнегреческих надписей всегда будет лишь частью этой милой, уютной гостиной, где в маленьком камине потрескивает огонь, а щипцы и кочерга сверкают от каждодневной чистки, словно золотые; где каждая деревянная поверхность отполирована до зеркального блеска многолетней, неизменной заботой Джесси.
Ровно в четыре часа Джесси осторожно постучала в дверь и вкатила столик с чайными принадлежностями. «Благодарю вас, мадам», – пробормотала она, установив последнюю чашку возле хозяйки, и повернулась, чтобы уйти. «Спасибо, Джесси», – как требовал обычай, отчеканила миссис Филдинг. Розамунде пришло в голову, что за этой строгой официальностью, должно быть, скрываются теплота и близость гораздо более глубокие, чем те, что напоказ выставляются людьми за пределами этого дома.
На время дворец царя Миноса[3] был отставлен. Воспитание миссис Филдинг категорически не допускало разговоров о делах за столом, поэтому, пока она разливала чай из серебряного чайника и раздавала очаровательные, тончайшего фарфора чашки – последние из старинного рокингемского[4] чайного сервиза, – разговор стал общим, то есть сосредоточился на семейных новостях. Сначала – и очень быстро – поговорили о Питере. Розамунда считала это непосильной задачей – каждые две недели или около того находить нечто новенькое и хоть немного положительное, что можно сказать о Питере, а потому скоренько переключила старушку на кузину Этти и мальчиков. «Мальчики» к этому времени уже успели превратиться в среднего возраста взрослых мужчин, которые то и дело попадали в больницу или выходили оттуда, выдавали дочерей замуж и всякое такое. Так случилось, что Розамунда никогда и никого из этой семейной ветви не встречала. В ее воображении кузина Этти и мальчики встали в ряд с греческими письменами, как некое приложение к бесконечной веренице мирных старомодных чаепитий.
Прежде чем уехать, Розамунда выкроила минутку и заскочила на кухню поболтать с Джесси. Как обычно, в свободные часы воскресного вечера Джесси, напившись чаю, писала письмо в Австралию, одной из своих племянниц. Для старой служанки уже наступили долгие зимние вечера. За плотно задернутыми шторами остывает сентябрьский закат, на выскобленном добела деревянном столе – толстая зеленая скатерть, в глубине тихо ворчит газовая плита, как в давние времена ворчал очаг. Это – гостиная Джесси, и на другую она не согласилась бы. Каждая кастрюлька и сковородка, каждая чашка и тарелка, вымытые и вытертые до блеска, стоят на предназначенных для них местах; каждая рабочая поверхность вымыта, вычищена и готова к завтрашнему дню. На верхней полке буфета выстроились свадебные фотографии всех племянниц Джесси вперемешку с раковинами и безделушками, которые они присылали тетушке с другого края света; в нижних ящиках живет скопившаяся за долгую жизнь коллекция журналов, газетных вырезок, старых писем, а также более полезные мелочи: бечевка, марки и швейные принадлежности. Каждую вещь, даже старую газетную вырезку, Джесси может отыскать мгновенно и с закрытыми глазами.
На секунду Розамунда задержалась в дверях, оглядывая знакомую картину – воплощение неизменной и полной защищенности. Подобное чувство она испытывала только здесь и нигде больше. Разве что очки Джесси, хоть и знакомый предмет, едва уловимым диссонансом выбивались из стройного хора кухонного мирка. Джесси надевала их раз в неделю исключительно в эпистолярных целях, и на ней они до сих пор смахивали на деталь карнавального костюма; так же, как обыкновенные письменные принадлежности: чернила, бумага, промокашка – в этом окружении походили на предметы театральной декорации, не вписывались в общее целое.
Но уже в следующее мгновение Джесси заметила в дверях гостью, сняла очки и снова стала сама собой. Был соблюден непременный коротенький ритуал: Джесси двинулась, словно собираясь почтительно встать, а Розамунда поспешно заставила ее остаться на месте, сама уселась за стол напротив нее и принялась расспрашивать о племянницах. В этот раз Джесси сообщила, что мужа одной из них перевели в ночную смену и это дурно сказалось на его желудке.
– Сырое яйцо, взбитое с молоком, – вот что ему нужно первым делом, как встанет поутру, – заявила Джесси с твердой убежденностью, которая, несомненно, должна была преодолеть тринадцать тысяч километров тверди земной и хляби морской и излечить страждущего. – Я вот как раз пишу ей, что надо бы подержать его на этом две-три недельки, а уж потом можно дать хорошее коричневое яйцо всмятку. Знаете, мисс Розамунда, у них там бывают отменные яйца. Настоящие крупные яйца, только что из-под курицы.
«Мисс Розамунда», возможно, не самое удачное обращение к женщине, которая уже восемнадцать лет как замужем, но давным-давно, после нескольких месяцев неловкости, когда она вообще никак не называла Розамунду, Джесси молча и совершенно самостоятельно решила, что раз «мадам» совершенно не сочетается с «молодым господином Джефри», то единственный выход – данное некорректное обращение. С тех пор и появилась «мисс Розамунда».
– Вот, поглядите-ка. – Джесси вытащила из конверта плотный блестящий кусочек картона. – Она уже прислала мне подарок на день рождения, чуток рановато. Надо думать, почта и все такое, хотела, чтоб уж наверняка… Красота, правда?
Она протянула Розамунде аляповатый календарь, сплошь изукрашенный голубыми и серебряными цветами, среди которых вились голубые и серебряные добрые слова и пожелания.
– Я пока не стану им пользоваться. – Джесси осторожно спрятала календарь в конверт. – Пусть уж новеньким полежит до поры до времени. А по правде, неохота мне со старым расставаться…
– С кем расставаться? – Джефри вошел в кухню и с улыбкой смотрел на них. – О чем это вы, девочки, тут сплетничаете?
Он вроде бы над ними посмеивался, но Розамунда знала: ему по душе то, как она пришлась ко двору в его старом доме. В известном смысле, пожалуй, лучше, чем он сам. Джефри бывал рад, когда она вот так заходила на кухню поболтать со старой Джесси.
– Мы о календаре Джесси, – объяснила Розамунда. – Племянница прислала новый, а ей бы хотелось оставить милый старый домик, только листочки с числами поменять. Правда, Джесси?
Они все взглянули на стену, где висел вырезанный из фанеры домик с нарисованными шторами на окнах и мальвами вдоль стены, а в двери – отверстие, куда вставлялись число и месяц. Насколько помнила Розамунда, он всегда висел здесь, над столом, и короткий стишок, начертанный под крышей домика затейливыми, выцветшими от времени буквами, стал настолько привычным, что она его уже не замечала. В этот вечер она как бы заново увидела его и в первый раз за много лет внимательно перечитала:
Средь звонов города
Дай мне понять, о Боже:
Есть мир и тишина…
Не человек их сотворил
И омрачить не может.
Календарь Джесси. Молитва Джесси. В неспешном течении упорядоченной жизни, со стороны такой спокойной и неменяющейся, неужели даже она по временам испытывала душевное волнение, тосковала о покое и тишине? Неужели нежданным бурям случалось терзать и ее душу, и в ее сердце, под опрятным черным платьем с накрахмаленным передником, скрывались смятение и несказанное отчаяние? Не в эти ли мгновения Джесси читала и перечитывала строчки на маленьком деревянном домике и находила обещанный мир?
Внезапно Розамунда почувствовала горячий прилив нежности: она заметила, что Джефри тоже перечитывает стишок, так же медленно и внимательно, как она сама. Без насмешки, без намека на снисходительность. Добрая, ласковая улыбка осветила его лицо – должно быть, к нему пришли те же мысли о верной старой служанке из его детства.
Он тихо проговорил:
– Мне это напоминает Линди. Вот у кого мир в душе. Что бы вокруг ни творилось – дорожные пробки, вечеринки, шум, гам, – она всегда невозмутима и спокойна.
Розамунда могла бы сорвать со стены календарь и швырнуть его в Джефри. Могла бы сама в припадке ярости броситься, рыдая, на пол. Могла бы, придя в себя и вновь обретя дар речи, забросать Джефри кучей доводов. Ей хотелось рявкнуть: «Линди вовсе не спокойна! Она – сплошной комок нервов! И постоянно в жутком напряжении из-за того, что все время притворяется спокойной и веселой. Я это знаю, чувствую!..»
Но вместо этого Розамунда улыбнулась, не сводя глаз с затертых разноцветных букв, которые теперь, казалось, были выведены свежей, алой кровью, и ровным голосом произнесла:
– Да, сегодня таких людей не много.
Мгновение спустя они услышали скрип колес по гравию. Пришло время Линди везти их домой.
Глава VIII
Как хирург, выработавший за долгую практику сверхчеловеческую ловкость и чувствительность пальцев, обследует пациента в поисках почти неуловимых симптомов смертельной болезни, так и Розамунда, чьи чувства и способности обострил гнев, изучала лицо Линди, ее позу, все ее поведение, стараясь отыскать малейшие признаки сильного, разъедающего душу напряжения или, по крайней мере, обычного нетерпения.
Потому что Линди, договариваясь заехать за ними в семь, объяснила, что хочет быть дома к восьми. И вот уже двадцать минут восьмого, а она как ни в чем не бывало мило улыбается и внимает страстным речам миссис Филдинг в защиту Эванса[5] и его работы во дворце Миноса. Доброжелательно и умело, никак не хуже самой Розамунды, Линди поддерживала разговор, задавая вопросы, но только те, что показывали ее заинтересованность и не выдавали ее невежества. Ни разу не бросила даже мимолетного взгляда на часы, ни на секунду не позволила интересу в глазах ослабнуть и тем самым дать понять, что она готова закончить разговор. Какой, будь она проклята, непринужденный у нее вид – одна рука на подлокотнике кресла, другая покоится на коленях. Розамунда неотрывно, во все глаза, следила за белыми, с хорошим маникюром пальцами – вот сейчас они начнут теребить шнурок на кресле или сворачивать-разворачивать автобусный билетик; как-нибудь да укажут на хотя бы крошечное беспокойство. Ничего подобного. В конце концов Джефри самому пришлось напомнить им о времени.
– Какая жалость! Но нам и в самом деле, наверное, пора… С вами так интересно, миссис Филдинг, просто не оторваться…
В этот раз Джефри с улыбкой наблюдал за сердечным прощанием матери и Линди, как раньше он смотрел на мать и Розамунду.
– Вы должны приехать еще раз, моя дорогая! Я буду очень рада! – восклицала миссис Филдинг, обращаясь к Линди, когда провожала их до двери. – Ты ведь привезешь ее опять, Джефри?
– Если быть честным, это она нас привезла, – усмехнулся Джефри. – Знаешь, мам, Линди впустила в нашу жизнь машину, мы просто потрясены! Чем черт не шутит, может, в следующий раз подрулим к твоим дверям на собственном «роллсе» и повезем тебя кататься. Как тебе такая перспектива?
– Зависит от того, как ты будешь водить, – осторожно ответила его мать. – Прирожденным механиком я бы тебя не назвала. Особенно после того, как ты уверял, что тот шум в газовой колонке мне только кажется, а она в ту же ночь взорвалась!
– Но, мам, я же не говорил, что «кажется», я говорил…
– Ну хорошо, оставим это, – нетерпеливо перебила миссис Филдинг. – У тебя ведь еще нет машины, так что и спорить не о чем. До свидания, мои дорогие. Надеюсь, вы еще меня навестите. Когда выкроите времечко.
Она стояла в освещенном дверном проеме и махала рукой, пока Линди разворачивала, а затем плавно выводила машину на темную дорогу. Под кронами старых деревьев, под высыпавшими мириадами звезд – в поток машин на магистрали.
Заторы на дороге были еще хуже, чем днем. Вероятно, люди решили воспользоваться последними теплыми деньками и тысячами рванули на побережье, а теперь дружно возвращались назад – усталые, раздраженные, мрачно уставившись злыми глазами в бампер передней машины. Когда ползущие до сих пор машины встали окончательно, некоторые из них принялись отчаянно сигналить, в бессмысленной надежде взывая к чему-то или кому-то. Быть может, к туговатому на ухо Гермесу, богу путешественников? Но он давно покинул землю. Да и кто поставил бы ему это в вину?
А мне кому молиться, спрашивала себя Розамунда, перебирая в уме всех богов, что могла припомнить. Какая богиня присматривает за раздражительными женами, которых запихали в одну полутораметровую коробку с Другой женщиной, пребывающей в ангельском расположении духа и невозмутимом спокойствии? «Дорогая богиня, кто бы ты ни была, – взмолилась Розамунда, – научи, как сделать, чтобы она стала раздражительной и сердитой, но чтобы я тут оказалась ни при чем. Если ты сделаешь это для меня, я, честное слово, принесу тебе в жертву барана или что-нибудь другое. Что захочешь. Лишь бы оно влезло в мою духовку. Только, боюсь, не влезет – и с индюшкой-то каждое Рождество одни мученья. А потом, мясник решит, что я чокнулась – заказываю целого барана… Как у нас все сложно… Неудивительно, что боги покинули землю».
– Давай, сестренка, шевелись! – проорал, высунувшись из окна, мужчина в машине за ними. Он был страшно зол и не переставая жал на клаксон.
Линди выглянула и послала ему обворожительную улыбку:
– Извини, приятель! Ничего не могу поделать. Мы ведь тут все в одной лодке, верно?
Сердитой гримасы как не бывало. Мужчина примирительно улыбнулся. Джефри с восхищением смотрел на Линди.
– Ни одному водителю на всей дороге не удалось бы такое! – в восторге заявил Джефри. – Да, здорово ты влипла, – он махнул рукой в сторону зажавших их со всех сторон, поблескивающих боками машин. – И все из-за нас. Теперь-то мы уж точно к восьми не вернемся. У тебя было что-то важное?
– Да нет, только наша вечеринка, – беспечно откликнулась Линди. – Я собиралась стряпать и все такое. Да ладно. Все равно никто вовремя не придет. Ты так точно опоздаешь! И Рози тоже!
– А я и не знал, что мы приглашены. – В темноте Розамунда не видела лица мужа, но по голосу поняла: улыбается. – Вообще в первый раз об этом слышу.
– Ну, ты же меня знаешь. Сегодня утром придумала и сразу всех обзвонила. Собиралась пригласить вас днем, еще когда мы только выехали, да из головы выскочило. Ничего, сейчас приглашу. Итак, покорнейше прошу прийти ко мне в гости в воскресенье 13 сентября после восьми вечера или сразу, как только объявится сама хозяйка. А лучше давайте-ка начнем прямо сейчас! Переписываю приглашение!
Линди отпустила руль, залезла в бардачок и вытащила небольшую квадратную фляжку и три пластиковых стаканчика.
– Водка, – объяснила она. – Для начала вечеринки сойдет! Джеф, разливай! Ее там, правда, кот наплакал, но нам, чтоб повеселиться, пока здесь торчим, хватит. Ну, мальчики и девочки, поехали! В смысле, вечеринка начинается!
Можно, конечно, – если не бояться прослыть занудой – напомнить, что не следовало бы Линди пить за рулем. Но когда водка была разлита на троих, в каждом стаканчике ее оказалось не больше чем на сантиметр; спиртное в этом количестве вряд ли кому-нибудь навредит, а уж тем более такому уверенному водителю, как Линди. А кроме того, чем отпускать подобные расхолаживающие замечания в присутствии мужа, Розамунда скорее позволит Линди выхлестать целую бутылку. Вот именно, целую бутылку. И смиренно примет свою судьбу. А когда произойдет неминуемая катастрофа, даже не скажет: «Я предупреждала!»
«Я преступница, обыкновенная преступница!» – ужаснулась Розамунда, когда уразумела, что из-за собственной гордыни готова не моргнув глазом приговорить к смерти или увечью дюжину людей.
Что за глупость так мучиться! Линди вовсе не собирается пить целую бутылку водки. А все эти хихоньки да хаханьки с Джефри вовсе не означают, что она пьяна; просто она выдала дерзкое предложение – пригласить на их маленький праздник вспыльчивого водителя задней машины.
– Мне его так жалко, бедолагу, – совсем один в машине, места себе от нетерпения не находит, и обругать-то некого! Он точно обрадуется. И у нас же все-таки вечеринка!
– Но, Линди, душа моя, что, если все вдруг поедут? Что ему тогда делать? Нас всех заберут в полицию, ей-богу! – Джефри было и смешно, и страшновато, и жутко интересно.
– Ерунда! Говорю тебе, мы тут застряли на несколько часов. Я всегда думала, что такие многокилометровые пробки можно было бы прекрасно использовать в общественных целях. Жаль, не хватает у людей предприимчивости, а ведь можно устраивать дискуссии, лекции, развлечения…
Кончилось тем, что они, слава богу, не позвали водителя задней машины, но продолжали, как школьники, веселиться, представляя, как бы это могло произойти. Розамунда готова была закричать. Она страдала не только из-за того, что видела здесь и сейчас. Интуиция с беспощадной уверенностью, от которой перехватывало дыхание, подсказывала ей, что для Линди и Джефри этот случай отныне станет общим воспоминанием. Одним из тех эпизодов, на который они смогут оглянуться и через сорок лет, сказав друг другу: «А помнишь того мужика в машине?..» Отныне всякий раз, когда речь зайдет о водке, Джефри будет искать глазами Линди, чтобы обменяться только им понятными улыбочками. Истории, которые он разделял с Розамундой, наверное, поизносились со временем, надоели. Их стало трудновато припоминать, как день рождения двоюродного брата…
Домой они добрались значительно позже девяти. И Розамунда, когда машина подъехала, увидела, что из каждого окна соседнего дома льется яркий свет. Раздавались звуки музыки, голоса: вечеринка, вероятно, началась без Линди.
– Поняли? – радостно воскликнула бродячая хозяйка. – Нечего было волноваться! Оно и вообще ни к чему. Стоит хозяйке хоть чуточку расслабиться, и вечеринка пойдет сама собой.
Вряд ли это был камешек в огород Розамунды, которая, с тех пор как рядом поселилась Линди, не устраивала никаких вечеринок – ни в расслабленном состоянии, ни в каком другом. И все же слова как-то очень смахивали на снаряды, которыми выпалили в темноту заднего сиденья наугад, небрежно, словно сказав себе: если повезет, хоть один да попадет и причинит ей боль, а нет – не беда, не очень-то и хотелось. Никаких хлопот, дорогая, одно удовольствие…
– Пошли скорей! Мне не терпится попасть на собственную вечеринку! – возбужденно кричала Линди, пока они вылезали из машины. – Вы оба со мной, немедленно.
– Дай нам хоть пару минут, – взмолился Джефри. – Мне же надо переодеться…
– Правильно. А я должна еще посмотреть, вернулся ли Питер, – добавила Розамунда, хотя понятия не имела, почему, собственно, должна. Передышка – вот чего ей хотелось. Чуточку побыть дома, отдохнуть от Линди, не видеть ее рядом с Джефри.
– Ну ладно. Только недолго, – смилостивилась Линди.
Она уже подошла к двери, и Розамунда через два сада наблюдала, как та роется в сумочке в поисках ключа. Но, прежде чем она его отыскала, дверь распахнулась и в ярко осветившемся проеме Розамунда увидела Эйлин, услышала ее приглушенный и возмущенный голос:
– Линди! Как ты могла! Почему так долго? Как ты могла оставить меня одну управляться со всем этим? И именно сегодня! Ты же знала, что Бэйзил может прийти!
Глава IX
Так вот в чем секрет «расслабившейся» хозяйки! Линди попросту взвалила прием гостей на плечи сестры, себе же скромно оставила заслуги суперхозяйки, беззаботной и спокойной. Если бы только Джефри слышал…
Но нет. Как на грех – он уже был в доме и не слышал ни слова из сказанного по ту сторону забора. Розамунда медленно последовала за ним, раздумывая, как бы рассказать о случившемся и при этом не выглядеть стервой. В какие жесткие рамки приходится себя загонять, если хочешь оставаться неревнивой женой! И какой делаешься неинтересной. Раньше эта историйка – расскажи ее язвительно или простодушно – по крайней мере рассмешила бы их, развязала веселый треп, который когда-то доставлял им такое удовольствие. А теперь, пока они собирались к Линди, и поговорить вроде было не о чем, разве что обсудить, запирать ли заднюю дверь. Розамунда затеяла спор на эту тему, только чтобы сказать хоть что-нибудь. Отроду с ними такого не бывало…
Когда они появились, вечеринка была в разгаре. Быстро глянув по сторонам, Розамунда определила, что приглашены все соседи до единого. Как ловко сумела Линди сойтись с ними за те три месяца, что живет здесь! Лучше, чем Розамунда за последние десять лет, судя по всем этим знакомым лицам вокруг. То есть, с одной стороны, знакомым, а с другой – нет: лица, которые обычно видишь под шляпами или через садовую ограду, в комнатах выглядят чудно. Как почтальон без формы. И все же общаться было легче с теми, кого Розамунда совершенно не знала, – с бородатыми, артистической внешности мужчинами и непохожими на домохозяек женщинами, явившимися, вероятно, из прежней жизни Линди. Розамунда непроизвольно отдалась движению толпы и вскоре оказалась задвинутой в угол, носом к носу с тонким и бледным молодым человеком, напоминающим поэта, который, однако, сообщил, что он «надстройщик настроек» или что-то в этом роде. Почем знать, может, такая профессия и вправду существует; как бы то ни было, нельзя же без конца переспрашивать. Вот и имя его тоже затерялось в общем гомоне.
Постепенно, когда уши привыкли к шуму, Розамунда разобрала, что он толкует о современной семейной жизни. А еще чуть погодя обнаружила, что без труда слышит все, что он говорит, и, стало быть, больше нет нужды отвечать улыбками и банальностями, равно пригодными как для истории о неверности его жены, так и для повествования о нежной привязанности друг к другу его пожилых родителей.
Выяснилось, что ни то ни другое, так что ее банальности были совершенно не в цвет. Но он, может статься, на них и внимания не обратил.
– Когда просто живешь с девушкой, самое замечательное, – говорил он, – это что никто не суется в вашу личную жизнь и вы сохраняете чувство собственного достоинства. Люди не следят за вашими отношениями так же пристально, как оно бывает, когда вы женаты. Предполагается, что рано или поздно любовники непременно разбегутся, так что и ждать никакого интереса. И всем наплевать, что иногда вы порознь проводите свободное время, что у вас разные пристрастия и разные друзья. Жениться после любовной связи – все равно что перебраться из нормального дома в аквариум. Куда ни взглянешь, в какую сторону ни повернешься, отовсюду на тебя пялятся любопытные глазищи, высматривающие – а подходишь ли ты этой Идеальной жене? Или Идеальному мужу? Для женщины это такой же кошмар, я и не отрицаю.
Розамунде стало смешно.
– Вижу, родственники вас достали. И вашу жену тоже. У вас обоих, наверное, большие дружные семьи?
– Напротив, мы с ней оба сироты. Вернее сказать – каждый из нас. Мы разошлись.
– Вот как? Простите! – Розамунда почувствовала неловкость, однако молодой человек поспешил ее развеять, правда, довольно обескураживающим манером.
– Не глупите! Чего ради вам извиняться? Разве, черт побери, не я сам поднял вопрос? Стал бы я это делать, если бы хотел его обойти?
– Нет, конечно. Просто нас так воспитали…
– Ага! Вот еще одна чушь собачья! – перебил Розамунду заразительно негодующий собеседник. – Все поголовно считают своим долгом быть дьявольски тактичными во всем, что касается брака, будто это смертельная болезнь какая-то, или уродство, или я не знаю что еще. Глазеют, тычут пальцем, перешептываются, но поговорить с тобой об этом – боже упаси! Никому и в голову не придет поинтересоваться: мол, как твоя семейная жизнь, нравится ли? Если б речь шла о новой работе, или о путешествии за границу, или о каком-нибудь интересном событии, уж будьте уверены, все бы выспросили. А тут совсем другое дело – друзья от вас отдаляются. Вы словно оказываетесь на необитаемом острове, совсем одни – только ты и эта молодая женщина. Я не киногерой, мне такое не по душе.
– Ну что ж, вы сами заявили, что не любите, когда соблюдают такт, – заметила Розамунда. – Теперь терпите – скажу, что думаю. По-моему, вы слишком рано сдались. Все, что вы тут описали, довольно скоро проходит. Людям быстро надоедает подглядывать и сплетничать, от вас отвязываются, и вы обретаете сорок-пятьдесят лет мира и покоя. Если это то, что вам нужно.
