Текст книги "Ревность"
Автор книги: Селия Фремлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Она была настороже. Не оставляло неприятное предчувствие: все, что она скажет на эту тему, так или иначе будет использовано против нее, вернее, против Эйлин. Правда, каким именно хитроумным образом, Розамунда не представляла. Но больше ей ничего сказать и не удалось, поскольку в комнату вернулась Нора, с очередным блюдом – упрямица пропустила мимо ушей все советы Розамунды – и с новыми гостьями. В суматохе приветствий, восклицаний и вопросов приватный разговор стал невозможным.
Следующие полчаса были посвящены угощению. Одна половина компании набросилась на него с наслаждением, легкомысленно забыв и о собственной фигуре, и о будущих ужасах кулинарной гонки; члены другой половины состязались друг с другом в сложнейшем искусстве выразить восторг и восхищение каждым видом пирогов и плюшек, ни съев ни единого кусочка.
Церемония подошла к концу, и озабоченное личико Норы просветлело, когда она обвела взглядом доказательства бесспорной победы: горы остатков и объедков, которые, как уцелевшие в бою солдаты умело развернутой армии, свидетельствовали о гении полководца. Началась дискуссия.
Началась как обычно – кто-то принялся рассказывать о каком-то путешествии, но уже через несколько минут все, включая рассказчицу, наперебой говорили о своих детях, сражаясь, как ораторы в Гайд-парке, за внимание аудитории.
Победили, конечно, матери подростков. У мамочек грудничков и малышей ясельного возраста в данном сражении не было ни единого шанса. Ибо обтрепались, поблекли за последние годы такие вещи, как приучение к горшку, свободное кормление, ревность ко второму ребенку – все те вопросы, что совсем недавно заполняли страницы газет и журналов, потрясали общество – от профессоров центральных клиник до робких молодых мамаш в благотворительной больничке. Прежде первостепенно важные, сегодня эти вопросы вновь задвинуты в узенький мир детской, откуда они так загадочно возникли. Обращайтесь к здравому смыслу, говорят нынче молодым мамам. Краткий час их славы миновал.
Иное дело – матери подростков. Им не предлагают такой скучищи, как здравый смысл. Слава (хоть и дурная) их сорванцов невольно сказалась и на них; ничем до сих пор не примечательные домохозяйки нежданно-негаданно оказались в центре всеобщего внимания и почитания (хоть и отраженного).
Так и получилось, что Розамунда, Нора и живая, очень молодо выглядящая брюнетка по имени Карлотта вышли в бесспорные звезды маленькой компании – исключительно благодаря тому, что каждая была обладательницей одного-двух удивительных созданий, о которых ежедневно пишутся статьи, произносятся речи, читаются лекции. Розамунда пребывала в этом качестве уже около трех лет, и оно ей еще не приелось. «А у нас есть!» – горделиво произносила она, словно Питер – яйцо Фаберже или система охранной сигнализации, которая легко превращается в журнальный столик. Тотчас же все внимание устремлялось на нее, и непосвященные уважительно задавали ей уйму серьезнейших вопросов. И неважно, что именно отвечала Розамунда: любые ее слова выслушивались с благоговейным изумлением, как в старину – истории путешественников. Ей внимали, как отважному первопроходцу, только что вернувшемуся из неизведанных и опасных краев. Ну что? Как? – спрашивали люди, округляя глаза.
Но сегодня незаслуженная слава не пролилась на душу обычным бальзамом – с некоторых пор Питер начал представляться Розамунде не просто неудобством, а проблемой. Не то чтобы он как-то сильно переменился. Он не сделался более ленивым или более непредсказуемым и вел себя не хуже, чем всегда; просто он и его выходки стали больше значить. Семейное счастье потихоньку утекало, а Питер, с его грехами, оставался торчать острой скалой прямо посередке некогда спокойной солнечной лагуны – ни поверх проплыть, ни вокруг обойти. Джефри наверняка тоже чувствовал перемену – его отношения с сыном ухудшались прямо на глазах. Нет, он не делал сыну замечаний чаще или строже, чем раньше. Если на то пошло, Джефри стал даже менее требователен. Но когда он все-таки выговаривал Питеру, то делал это без прежней решимости, уныло и раздраженно. «Как будто его раздражает, что приходится разбираться с проказами нашего парня, – думала Розамунда. – Вообще семья раздражает. Или как будто кто-то указал ему на наши недостатки, которых раньше, когда мы были счастливы, он не замечал. Видать, обзавелся хорошим учителем – отменно натаскивает на недостатки домашних».
Оттого-то выступление у Розамунды в то утро получилось мрачноватым. Как, впрочем, и у Норы. Нора, как обладательница самого трудного в их компании ребенка, если и позволяла себе радоваться престижному положению, то совсем чуть-чуть и ненадолго. Проступки Неда всегда вызывали значительный интерес и сочувствие к его матери, а могли бы вызывать и более сильный отклик, когда бы не постоянная привычка Норы оправдывать любые выходки сына и страшно нервничать по поводу каждой из них. Это здорово озадачивало и заставляло сомневаться: в каком случае сочувствие уместно, а в каком – послужит лишь поводом для лихорадочных оправданий и объяснений.
Затем слово взяла Карлотта. Здесь, как водится, никаких проблем, все тот же рассказ об успехах, непрерывная цепь которых, на зависть и удивление подруг, началась еще во времена противоестественно нормальных беременностей Карлотты, когда ее и тошнило-то меньше других, и детей-то она рожала крупнее, и управлялась с этим быстрее и легче, чем можно вообразить. Послушать, как она про это рассказывает, так дети всего-навсего побочный продукт процесса, не более чем случайный приз, призванный отметить ее выдающиеся материнские способности. Все время невольно ждешь, когда же что-нибудь пойдет не так, но у Карлотты все и всегда исключительно «так». И вот теперь первый из ее «побочных продуктов» с блеском и с наградой по физике заканчивал пятый класс – к вящей славе своей матушки.
– Мне, конечно, особенно приятно, что он неплохо справился, – объясняла Карлотта. (Ох уж эта «скромность» мамаш успешных сыновей!) – Потому что все твердили: дети, мол, будут страдать, когда ты начнешь работать. Дескать, будут расти без материнской ласки, станут недисциплинированными, а я замучаюсь рваться между домом и работой. А между тем у ребят все не так уж плохо. Да и я, по-моему, не выгляжу очень уж замученной по сравнению с моими сверстницами. А?
Она отлично знала, что выглядит по меньшей мере лет на десять моложе каждой из них, слишком молодо для матери шестиклассника; тем не менее все в который раз дружно ей подыграли, заявив в один голос, что она действительно ну очень молодо выглядит. А куда денешься? Играть надо по правилам, независимо от того, какие карты выкладывают партнеры, иначе что будет, когда придет твой черед?
Розамунда бросила взгляд на Линди, которая до сих пор молчала. Неужели в кои-то веки чувствует себя не у дел? Ведь она-то явилась без единой проблемки в запасе – хотя бы такой, как «малыш, не желающий есть шпинат». Сегодня, правда, эта тема уже вышла из моды, но несколько лет назад была настоящим хитом.
Однако Линди сидела со своим обычным благодушным и самодовольным видом – ни скуки, ни растерянности. Напротив, к досаде Розамунды, она смотрела на все происходящее с заинтересованным выражением стороннего наблюдателя, превратив, таким образом, бесспорный недостаток в явное свое преимущество.
И даже не потрудилась его использовать. На глазах Розамунды Линди начала собираться – взяла сумку, перчатки.
– Ужасно неловко, но мне пора, – поднимаясь, обратилась она к Норе. – Не надо меня провожать, я сама уйду. Не хочу вам мешать.
Нора, также вставая, разразилась тайфунчиком взволнованных протестов. Ах, неужели Линди должна идти? Ведь еще только половина первого!
– Правда, Линди, останься, – начала уговаривать Карлотта. – Ты ведь сама себе хозяйка, можешь работать когда захочешь. Не то что мы, несчастные.
Линди улыбнулась:
– Так-то оно так, но дело не в работе. Я обещала одной старой деревенской леди кое-что напечатать. Старушка – прелесть, и столько энергии! Как следует за семьдесят, а она затеяла написать книгу по археологии – хочет доказать, что Эванс абсолютно прав в отношении Кноса[6]. Если вам это что-то говорит… – извиняющимся тоном добавила она, обращаясь ко всей компании. – Я и сама ничего в этом не смыслила, пока с ней не познакомилась; а она так рассказывает – заслушаешься… Ну все, мне на самом деле пора. Обещала ей сегодня завезти готовый материал… Всем – пока!
Улыбаясь, раскланиваясь, Линди в сопровождении Норы вышла в холл. Минуту спустя хлопнула входная дверь.
Руки-ноги у Розамунды тряслись. По спине пробегали, сменяя друг друга, то жар, то холод. Должно быть, она побледнела.
Значит, это Линди, а не Розамунда будет помогать свекрови с новой книгой! А ей о будущей книге и слова не сказали. После стольких лет помощи, поддержки и сопереживания этот замечательный замысел от нее утаили! А может, и того хуже… может, миссис Филдинг просто не удосужилась рассказать ей – так увлеклась обсуждением с новой помощницей, что и не вспомнила о Розамунде. Конечно, в прошлое воскресенье Розамунда не была у свекрови, Джефри и Линди ездили одни, но существует же почта, телефон… И вообще, такие планы не рождаются в пять минут, миссис Филдинг наверняка обдумывала его несколько недель.
Почему это довольно незначительное происшествие отозвалось в душе Розамунды такой непереносимой болью? Самой страшной за все это время? Не потому ли, что удар застиг ее врасплох, обрушился как гром среди ясного неба и с той стороны, откуда она его совсем не ждала? Какая б ни была к тому причина, но Розамунду окатило волной такой жгучей, неприкрытой ревности, что перехватило дыхание. Свекровь, Джесси, старый добрый дом – теперь они принадлежат Линди. Одного Джефри ей мало.
Вернувшись домой, Розамунда обнаружила на столике в холле записку от Джефри – наверное, заскочил в обеденный перерыв, не застал ее и черкнул несколько слов. «Буду поздно. С ужином не жди. Целую, Джеф».
Не «Джефри» – «Джеф».
Все теперь принадлежит Линди.
Глава XII
– Линди пропала!
Плохо соображая, Розамунда села на краешек кровати и уставилась на мужа. О чем это он? На одну безумную секунду исчезновение Линди представилось более чем естественным – ведь во сне Розамунда убила ее. Как же она после этого может снова появиться?
– Не смотри так растерянно, дорогая! – нетерпеливо воскликнул Джефри. (За последние недели это «дорогая» незаметно изменилось – теперь вместо прежней нежности в обращении звучало старательно подавляемое раздражение.) Просто ответь: ты знаешь, где она?
Розамунду лихорадило. Лицо горит, затылок ноет. Никак не сосредоточиться. Надо постараться, а то он уже начинает сердиться и нервничать. Странно: в голове у нее сумбур, слов его она почти не понимает, а его чувства – как на ладони.
– Нет… я ее не видела, – выговорила она наконец, и в ушах зазвенело от слабости: таких это потребовало усилий.
Но ответ только повлек за собой новые вопросы:
– Совсем? Весь день? Она тебе не говорила, куда собирается? Не звонила? Не заходила?
Розамунда дивилась не столько непомерному беспокойству Джефри, сколько тому, что оно странным образом не казалось ей непомерным. А ведь, наверное, должно было бы? Линди – взрослая женщина, спокойно может не возвращаться домой и до половины десятого вечера без всяких объяснений.
Голова потихоньку прояснялась. Розамунда уже была в состоянии здраво оценить ситуацию и увидеть всю необоснованность мужниных треволнений.
– Нет, не звонила и не заходила. Да и чего ради? Надо думать, пошла к друзьям или еще куда.
– Но она же говорила… она мне сказала… Ну, не знаю. Может, ты и права. Может, в самом деле зря я поднял шум? – Джефри, очевидно, старался взять себя в руки. – Просто я подхожу, а дом весь темный, отопление не включено, псинка лает-надрывается… Меня как громом поразило… Раньше-то никогда такого не было.
Он просто сам не свой. Отчасти его можно понять, хотя, конечно, логики в его поведении абсолютно никакой. И для нее самой дом Линди невольно ассоциировался с теплом, ярким светом, уютом. Пожалуй, и ей, при всей ее неприязни к Линди, стало бы жутковато, найди она дом таким, как описал Джефри. Что уж говорить о нем! Надо быть рассудительной и постараться его успокоить.
– По-моему, не стоит так волноваться. Она скоро вернется. Слушай, можно же спросить Эйлин! – Удивительно, как это Розамунда раньше не додумалась. – Эйлин должна что-нибудь знать.
– Да нет. Ее и дома-то нету – еще в конце недели уехала к какой-то подружке. Хотя подожди-ка… Можно же ей позвонить? А? Вдруг Линди с ней связывалась…
Он бросился вниз, оставив дверь в спальню нараспашку, через минуту из холла до Розамунды донесся его голос:
– Алле? Да. Да, верно, Эйлин Форбс. Да, если вам не трудно. Спасибо. – Последовала долгая пауза. – Эйлин! Как здорово, что я тебя поймал! Послушай, ты не знаешь, где Линди? Она собиралась заскочить ко мне на работу… (Как интересно. Розамунда впервые об этом слышала. Впрочем, теперь чего уж.) …но так и не появилась. И дома ее нет… Там заперто и темно… Что? Нет, не знаю. Просто сказала, что хочет о чем-то поговорить. И машину не брала, она так и стоит у дома… Да я и сам об этом думал, но туман не такой уж сильный, и вообще, судя по всему, проясняется. В любом случае она могла бы мне позвонить или приехать на метро. На нее это так не похоже.
Снова длинная пауза, во время которой Джефри отвечал только: «Да… Да…», Розамунда сбилась со счета этих «да». С каждым разом голос становился все более тревожным и недоумевающим.
– Да. Да, знаю. Меня это тоже беспокоит. Раньше она никогда не оставляла его так надолго – в темноте, в холоде. Когда я туда заходил, он лаял как нанятой.
Снова молчание. И снова голос Джефри:
– Да, мне бы тоже этого хотелось, но я не спросил ее. Что теперь поделаешь? А потом, она, может, и не могла объяснить всего по телефону. Коли так хотела поговорить со мной не дома, значит, явно дело секретное. И очень срочное. Мне даже показалось, что она напугана… Потому я так и беспокоюсь…
Еще несколько обрывочных фраз, и трубку положили. Джефри медленно поднялся наверх.
– Ну что, слышала? – бросил он. – Не много оно нам помогло…
Розамунду тронуло это «нам». Он в самом деле считает, что она тоже беспокоится о Линди?
– Я только тебя слышала, – заметила Розамунда. – А что говорит Эйлин? Есть у нее какие-нибудь идеи?
– Не особенно. Хотя ей тоже все это кажется странным – не в характере Линди. Но Эйлин сегодня возвращается домой, говорит, что уже выходила, когда я позвонил. Часа через два будет здесь. Может, чего-нибудь придумает… или, даст бог, Линди к этому времени сама объявится…
При мысли об этом его голос смягчился, потеплел. Удивительное дело, до чего Розамунду растрогали его переживания, даром что причина их была ей ненавистна. Стараясь не обращать внимания на головокружение и жуткую головную боль, которая одолевала при малейшем движении, Розамунда встала на ноги. Главное, чтобы Джефри не заметил, что она лежала. Не хватало еще навязываться ему со своими болячками именно сейчас, когда он так нервничает из-за Линди. Брошенные жены-неврастенички как раз так и поступают.
– Давай прямо сейчас сходим к Линди, глянем – что да как, – предложила Розамунда.
Превозмогая стук в висках, выпрямилась, в глазах тут же потемнело, комната начала куда-то проваливаться… «Все, сейчас грохнусь в обморок…» Нет, пронесло. Свет постепенно вернулся, выплыло лицо Джефри. Одной ногой Розамунда начала нащупывать под кроватью туфли, готовая тут же привести в исполнение собственное предложение.
– Линди могла оставить сестре записку, – промямлила она первое, что пришло на ум.
– Да я уже смотрел – ничего, – уныло проговорил Джефри и чуть погодя добавил: – А вообще, чем черт не шутит… Я ведь только мимоходом глянул. Может, что и просмотрел. Пойди ты, Розамунда, а? Ты лучше знаешь, что искать. А обоим сразу нам не стоит уходить – вдруг она позвонит?
И снова Розамунда была тронута: Джефри смотрит на нее как на товарища по общей беде, к тому же как на авторитетного товарища – сказал же он, что она лучше знает, что искать. От этого даже чуть полегчало – меньше кружится голова и сил прибавилось, почти как у человека, который легко может пересечь комнату и спуститься по лестнице. Она наконец нашарила туфли и не глядя сунула в них ноги – боялась привлечь к своим действиям мужнино внимание. Впрочем, зря опасалась: он все еще хмурился в глубокой задумчивости.
– А как я войду? У тебя есть ключ? – спросила она, вполне готовая отправиться в путь-дорогу. – Или ты не запер дверь?
– Она сама и оставила дверь незапертой! – На мгновение тревогу на его лице сменила добрая, любящая улыбка. – Ты же знаешь, какая она – доверчивая и беспечная.
«Говорит так, будто она еще жива!» – пронеслась у Розамунды безумная мысль. Но уже в следующий миг рассудок и здравый смысл возобладали и она отогнала от себя то страшное, что стояло за этой мыслью. Вместо этого она приготовилась дать отпор привычной волне гнева, которая непременно должна была последовать за этим возмутительным «доверчивая и беспечная».
Но – ничего. Быть может, лихорадка отняла у Розамунды все силы и она просто не способна на сильные переживания? Нет, то, что она чувствует, не походит на слабость, скорее наоборот. А что же она чувствует? Странное, небывалое ощущение собственной силы? Словно теперь Розамунда может позволить себе быть великодушной к Линди, потому что в рукаве у Розамунды припрятана некая зловещая козырная карта?..
Что за дикие штучки выкидывает сегодня ее сознание! Надо полагать, я брежу, не без гордости подумала Розамунда. Температура, наверное, подскочила. 39, не меньше. Или даже 40? Померить бы. Просто из любопытства. Но не на глазах же у Джефри, который ждет не дождется, когда она отправится к Линди… Осторожненько, но все время стараясь, чтобы это не выглядело необычно, Розамунда начала преодолевать крутые ступеньки лестницы.
Как и говорил Джефри, задняя стеклянная дверь открылась, стоило нажать на ручку. Розамунда замерла на пороге чернильно-темной комнаты и целую минуту, не двигаясь, принюхивалась к знакомым запахам дома: влажная жирная земля недавно политых комнатных растений, полироль для мебели и этот диковинный, тонкий аромат, который мог принадлежать чему угодно, от дорогого шоколада до свежих цветов, и присутствовал неизменно.
Темень висела вокруг, зябкая, но странным образом защищающая от воображаемой опасности. Двигаться не хотелось. Проще было оставаться на месте и обдумывать – с идиотической прилежностью, в мельчайших деталях – элементарные действия, которые следовало предпринять. На ощупь пробраться к противоположной двери. Найти выключатель. Включить свет. Поискать возле телефона – на камине – на столике в холле – везде, куда Линди могла засунуть записку, чтобы сестра увидела, когда вернется.
И на сегодня мы больше нигде не имеем права искать, мелькнуло в голове Розамунды. Понятное дело, завтра или через день, если Линди все еще не объявится, мы станем шарить в письменном столе, читать ее письма, перебирать бумаги, чтобы найти хоть какие-то зацепки. Черт! Опять! Опять она про то же! Откуда такая уверенность, что Линди на самом деле пропала? Что вообще случилось? Линди по какой-то причине не явилась на условленную встречу. Этого что – достаточно, чтобы предполагать всякие кошмары?
«Наверное, я еще до конца не проснулась, – сказала себе Розамунда. – Надо что-то делать, двигаться. И выкинуть из головы дурацкие мысли». Медленно, осторожно, придерживаясь то одной, то другой рукой за выступающие из темноты, нераспознаваемые части мебели, Розамунда двинулась через комнату, замершую в полной тишине. Ее не нарушали ни шаги, приглушенные ковром, ни дыхание, которое Розамунда то и дело задерживала.
Вдруг взрыв оглушительных, не поддающихся описанию звуков заставил ее застыть, задохнувшись от ужаса. Но уже секунду спустя ужас рассыпался. Осталось лишь гулко колотящееся в груди сердце и нервный смех. Темнота наполнилась бешеным лаем, который рикошетом отскакивал от стен и несся, казалось, отовсюду, так что Розамунда не знала, куда поставить ногу, чтобы не споткнуться о голосистого маленького неприятеля.
Однако все обошлось. Фудзи-горка, чьи способности в определенных областях не намного уступали талантам его хозяйки, исхитрился продемонстрировать отчаянную ярость и одновременно предпринять благоразумные меры предосторожности, чтобы на него не наступили. Так что Розамунде удалось преодолеть оставшиеся полкомнаты и включить свет, ни разу не коснувшись пса. Когда она, ободренная вспыхнувшим светом, повернулась к нему лицом, разъяренное создание немного утихомирилось. Пес все еще лаял, но уже не так исступленно. Розамунда шагнула к нему и с показным дружелюбием протянула руку. Фудзи-горка отступил, он уже не лаял, а громко рычал. А немного погодя слышалось только сварливое ворчание, которым он частенько удостаивал ее и раньше.
Горка все еще смотрел на Розамунду весьма подозрительно, и не без оснований. Не отставая ни на шаг, он проследовал за ней от двери к телефону, от телефона к камину, от камина к столику в холле. Потерпев неудачу в каждом из этих мест, оба разом глянули друг на друга, словно спрашивая: теперь что?
Попробовать заглянуть на кухню? Очень разумно оставить записку на кухонном столе, где ее наверняка заметят. Розамунда, сопровождаемая сердитым маленьким охранником, именно туда и направилась. Но без толку – записки не было. На плите ничего не варилось, ничего не разморажилось. Стало быть, нельзя предположить, что повариха отлучилась на минутку и не успела вернуться. Вокруг чистота и порядок, но не та стерильная чистота, которая свидетельствует о том, что хозяйка покинула дом надолго. После продолжительного и вдумчивого осмотра Розамунда и Фудзи-горка вышли из кухни и снова остановились в холле, чтобы поразмыслить.
Не подняться ли наверх? Розамунда припомнила, что временами, когда Питер слишком уж задерживался, она пришпиливала ему записки на подушку – напомнить, чтоб переменил рубашку или сходил к зубному. Вдруг у Линди и ее сестры такая же привычка?
Розамунда повернулась к лестнице.
Она-то полагала, что уже видела все, на что способен Фудзи-горка в качестве сторожевой собаки. Как бы не так! То, с чем она уже познакомилась и что могла вообразить, ни в какое сравнение не шло с тем припадком неистового бешенства, который, едва она шагнула в сторону лестницы, мгновенно охватил пса.
Махонькое тельце во власти нешуточных страстей – именно это сочетание заставило Розамунду остановиться. Духу не хватило сломить столь доблестную оборону, пусть и в миниатюре, – крошечный Гораций[7], в одиночку защищающий свой мост. Да, по правде, и страшновато – оказаться лицом к лицу с такой яростью. Интересно, с чего это он так разошелся? Что там такое наверху, что он намерен охранять от нее ценой собственной жизни?
Внезапно Розамунда поняла, что слишком устала, чтобы беспокоиться и дальше. И у нее слишком болит голова. Да и какой смысл? Скоро вернется Эйлин, поднимется и посмотрит; в конце концов, в любой момент может появиться сама Линди. Из-за чего они затеяли весь этот шум? С каждой минутой Розамунде становилось все труднее и труднее это вспомнить.
Глава XIII
Когда она воротилась домой, Джефри мерил шагами гостиную. С надеждой поднял на нее глаза:
– Ну что? Нашла что-нибудь?
– Нет. Ничего. Впрочем, может быть, наверху что-то есть, но я не смогла туда попасть – Фудзи-горка не пустил. Принялся рычать и лаять как сумасшедший, когда я хотела было подняться. Ну я и не пошла.
Джефри коротко улыбнулся, особенно не вникая.
– Понятно…
Он перестал бегать по комнате, нахмурился и медленно опустился на диван, чтобы сидя хорошенько подумать.
– Мне вот что пришло в голову, – сказал он. – Может, произошла какая-то путаница со временем? Это бы все объяснило. Правда, я очень четко ей сказал, что сегодня работаю допоздна и смогу встретиться с ней только после восьми… Интересно, она из дома мне звонила? Ты говоришь, целый день ее не видела? Ни утром, ни позже? И не слышала, как она выходила?
Снова стук в висках и приступ тошнотворной головной боли при малейшей попытке сосредоточиться. Видела ли она Линди? Ну разумеется, видела – в гостях у Норы… Но это, кажется, было вчера, не сегодня?.. Мысли разлетались в разные стороны, словно под порывом сильного ветра. Когда проспишь полдня, в голове такая каша…
– Сегодня ведь вторник? – спросила она Джефри и, увидев выражение его лица, поспешно добавила: – Прости, пожалуйста, я несу чушь. Почему-то страшно хочется спать…
На его озабоченном лице появилось что-то вроде отчуждения и обиды. Еще бы – он себе места от беспокойства не находит, а ей, видите ли, спать хочется. Она сама своим нелепым оправданием погубила объединившее их на короткое время и такое трогательное чувство товарищества.
– Да, сегодня вторник. – Джефри снова сделался сухим и терпеливым. – Пожалуйста, постарайся хоть чем-нибудь помочь, дорогая. Не может быть, чтобы тебе так уж хотелось спать. Сейчас всего половина одиннадцатого.
– Да, ты прав. Прости. Дай мне немножко подумать. Я сегодня столько всяких дел переделала, мне нужно вспомнить…
Каких дел? Она вообще что-нибудь делала? Конечно, делала – мыла посуду после завтрака, прибирала дом, собиралась к Норе… Нет, это было вчера, в понедельник; надо наконец это запомнить. Ну значит, сегодня она занималась чем-то другим… Что она обычно делает по вторникам?
Магазины? Нет, сегодня по магазинам она не ходила. Вроде бы… Точно, не ходила. Она начала припоминать: был такой густой туман, а у нее болело горло… Вот что она делала весь день – болела.
Так Джефри и сказать? Ни за что на свете! Особенно сейчас, когда он, такой холодный и категоричный, требует от нее фактов. Только фактов, голых фактов, которые могли бы ему помочь разыскать Линди. «Не найти ему ее!» – злорадно шипел внутри Розамунды противный голосок. Удивительным образом борьба с этим голоском придала ей сил, вернула ясность мыслей.
– На улицу я сегодня не выходила, – уверенно проговорила Розамунда, и это, по крайней мере, было правдой. – Возилась целый день в доме – мыла, убирала, то да се…
Она подошла к камину и опустилась в кресло напротив мужа. Боже, какое блаженство – она сидит! Наконец-то. Сейчас бы закрыть глаза… Но надо держаться.
Она заметила, как Джефри окинул глазами ее вытянутые ноги.
– Ты что, и в саду искала? – удивился он.
Розамунда испуганно проследила за его взглядом. Ее почти новые черные лодочки были сплошь заляпаны грязью – толстым слоем полузасохшей грязи, с прилипшими к ней травинками. В голове, словно приступ внезапной боли, появилось мучительное ощущение… чего-то. Мелькнуло и исчезло прежде, чем Розамунда успела осознать, что это было, оставив ее в не меньшем изумлении, чем Джефри. Вместе с ним она озадаченно уставилась на туфли.
– Нет, не искала. – Розамунда была совершенно сбита с толку. – Только прошла по боковой дорожке и по бетону возле стеклянной двери. Понятия не имею, где меня угораздило так вывозиться.
Она с недоумением взирала на испачканные туфли до тех пор, пока они не стали казаться ей чужими. Туфли то увеличивались в размере, то сжимались, то уплывали куда-то далеко, то снова плавно возвращались на ее ноги. Вот именно – на ее ноги. Нельзя забывать, чьи это ноги шлепали по неведомой грязи неизвестно куда. Но она уже так долго молчит – что подумает Джефри?..
Однако это продолжалось, должно быть, не дольше пары секунд. Когда Розамунда взглянула на мужа, он больше не смотрел на ее ноги, махнул рукой на эту загадку.
– Ну что же, – он поднес к глазам часы, прикидывая, что делать дальше, – Эйлин скоро будет здесь… Она говорила – через час или около того…
Джефри встал, подошел к окну и, небрежно откинув в сторону плотную штору, замер на долгую минуту.
– Туман определенно рассеивается, – объявил он через плечо. – Если ее где-то задержал туман, то теперь путь свободен…
Розамунде и с противоположного конца комнаты было видно, с какой пытливой дотошностью он вглядывается в темноту, словно хочет силой вырвать из нее знакомый силуэт; как внутри него зреет радость долгожданной встречи, рука готова взлететь в приветственном жесте, а сам он – рвануться к входной двери…
Надо бы ему сказать, подумала Розамунда. Не дело заставлять его так ждать и надеяться… И в то же мгновение до нее дошла вся абсурдность этой мысли. Ей же нечего сказать. Ей известно не больше, чем ему, – даже меньше, потому что это не она, а он последним видел Линди, последним с ней говорил.
– Это точно она тебе звонила? – услышала Розамунда свой вопрос и сама поразилась – что за чушь лезет в голову?
Джефри резко повернулся в ее сторону:
– Ты о чем? Кто же еще это мог быть?
Хорошо ему спрашивать. Розамунда и сама хотела бы знать, о чем это она. Но теперь деваться некуда – надо сочинить что-нибудь мало-мальски подходящее или же откровенно признаться, что она не в себе из-за жара, и покончить с этим. Она представила скрытое раздражение, с которым Джефри встретит эту новость, его мучительно неловкие попытки проявить сочувствие и озабоченность по поводу этого довеска (или, скорее, помехи) к его тревогам. Нет, ни за что.
– Кто еще это мог быть? – повторил он.
– Ну, я подумала… – Розамунда лихорадочно соображала. – Мне только что пришло в голову: допустим, Эйлин. Все-таки они сестры, и голоса по телефону у них очень похожи. Допустим, это она хотела с тобой о чем-то посоветоваться, позвонила, решила, что ты узнал ее по голосу, и не удосужилась назваться. Могло такое быть? Ей же наверняка есть о чем посоветоваться. Бэйзил и все такое.
На какую-то секунду Джефри дал себя увлечь столь дикой идеей. Но ее слабые места были слишком очевидны и слишком бросались в глаза.
– Почему же она так прямо и не сказала, когда я ей только что звонил? Разумеется, это была не она! Не говоря уже о том, что она тоже не пришла… Нет, это объяснение совершенно никуда не годится!
Да, не годится. Вполне заслуженная нахлобучка – если слова встревоженного человека можно считать нахлобучкой. Розамунда умолкла, поглубже забралась в кресло и скорее почувствовала, чем увидела, что Джефри вернулся на свой наблюдательный пост у окна.
Должно быть, она ненадолго задремала, потому что в следующее мгновение у нее перед глазами оказалась Эйлин. Она стояла в центре комнаты, на светлых волосах поблескивали капли тумана, черты лица от холода заострились. Видимо, она только что вошла, так как все еще была в плаще, застегнутом на все пуговицы, от нее так и веяло улицей. Но они с Джефри уже о чем-то толковали, очень горячо и, как показалось Розамунде, оба разом.
