Текст книги "Ревность"
Автор книги: Селия Фремлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
– И вы в это верите? Людям никогда не надоест подглядывать и сплетничать. Никогда и ни за что. А ваш «мир и покой» означает только то, что вы, в свою очередь, тоже начинаете следить и критиковать и в этом находите утешение. То есть я хотел сказать, не именно вы, а вообще люди, – поспешно и очень по-юношески поправился он.
– Так кто же из нас ведет себя тактично? – улыбнулась Розамунда. – Вы спокойно могли сказать это «именно» про меня, потому что я в точности такая и есть. Я что имею в виду – поначалу окружающим, естественно, интересно: они ведь еще не знают, что это за новенькая пара объявилась по соседству. Но как только они в этом разберутся, тут же перестают любопытничать. То же самое бывает, когда знакомишься с любым новым человеком.
– Ладно, но, во-первых, меня коробит, когда меня ни с того ни с сего принимаются считать всего лишь половиной, вот уж спасибо! Заметьте, после того как я двадцать шесть лет прожил целым и неделимым и меня это больше чем устраивало! А во-вторых, это не дает ответа на мой другой вопрос: почему люди отказываются обсуждать с тобой твою супружескую жизнь? И это не проходит со временем. Вот вы, полагаю, замужем не первый год, но если бы мне вздумалось просто, без обиняков спросить: ну и как, нравится? – вы бы в ужасе пустились наутек. Ведь так?
– Так, – ответила Розамунда и задумалась: а почему, собственно? Из преданности? Трусости? Или просто потому, что это не его ума дело?
Наверное, он прочел на ее лице последнюю мысль, потому что несколько воинственно засмеялся:
– Ага! Видите? А если бы я начал вас расспрашивать, как вам нравится жить в этих местах, – что, между прочим, тоже не моего ума дело – вы бы с дорогой душой меня просветили и у нас завязалась бы дивная беседа: я бы поведал, где сам живу, вы бы поинтересовались, по душе ли мне там… Все было бы чудненько!
– Кстати, а где вы живете? – из вежливости начала было Розамунда, но тут из-за спин и плеч, отгораживающих их угол от остальной комнаты, возникла Линди.
– А, Бэйзил, вот где ты! – возбужденно воскликнула она. – Пошли со мной, будь умницей, тут кое-кто жаждет встречи с тобой!
Линди схватила его за руку и потащила смеющегося и упирающегося Бэйзила в центр толпы, а Розамунда осталась переваривать полученную информацию.
Стало быть, это Бэйзил, бывший муж Эйлин, который, по словам Линди, бросил жену, потому что та изо дня в день пребывала в состоянии хронической усталости и неизменно заставляла его испытывать угрызения совести. Вяжется ли это, хоть как-то, с мнением о браке, которое сейчас высказал сам Бэйзил и которое, по-видимому, основывается на его личном опыте? Рассуждать стройно и логично в таком шуме и сумятице – дохлый номер, но, насколько можно судить, обе версии не очень стыкуются. Хотя и несовместимыми их не назовешь. Ты прекрасно можешь выступать против брака как такового и быть недовольным собственной женой… Внезапно до Розамунды дошло: пока она тут в одиночестве предается размышлениям, кто-нибудь, не дай бог, решит, что ею пренебрегают, – самое страшное на вечеринке. Надо срочно продираться сквозь толпу и отыскивать знакомых.
Комната, в которой прежде, казалось, собрались одни соседи, теперь была битком набита незнакомцами, и они все прибывали и прибывали, словно беженцы после какой-то невообразимой катастрофы – уцелевшие счастливчики, ищущие укрытия под чарами Линди…
А вот и сама Линди, всего в паре метров. Через плечи окружающих Розамунда наблюдала, как Бэйзила подводят к тому, кто «жаждал встречи с ним». Это, оказывается, Эйлин. Что там говорилось, Розамунда не слышала, но видела смущение и испуг на лице девушки и крайнее удивление на лице Бэйзила. И улыбку, сердечную улыбку доброй хозяйки на лице Линди, и ее рот, из которого непрерывным потоком лились оживленные, недоступные уху слова.
Что она там говорит? Почему Эйлин в таком ужасе, а Бэйзил – в таком изумлении? Он что, не знал, что Эйлин будет здесь? Может, и вообще не в курсе, что она здесь живет? Неужели Линди пытается их помирить, столкнув неожиданно лоб в лоб? Детская хитрость. Нет. Линди не так глупа и не так проста. Что бы она ни затеяла, это будет нечто хитроумно и тщательно спланированное. Как карточный фокус – безыскусные, естественные улыбки и жесты увенчаются – сюрприз! сюрприз! – очередным явлением Линди в ореоле славы на чьем-нибудь тусклом фоне. В этот раз, очевидно, роль фона отведена Эйлин.
Но с такого расстояния подробностей все равно не ухватишь. Розамунда двинулась дальше. Она пропихивалась и проталкивалась, пока не добралась до стеклянных дверей в сад, распахнутых в сентябрьскую ночь, все еще по-летнему теплую. В ветвях ракитника «золотой дождь» горел фонарь, подвешенный ее мужем с таким старанием. На траве под фонарем, в относительной тишине и приволье, сидели и стояли небольшие группы гостей.
Розамунда высмотрела Доусонов – в темноте тускло отсвечивали полные, голые руки и небрежно завитые, седоватые кудри миссис Доусон, слышался надтреснутый, но бодрый голос мистера Доусона, вещающего что-то о ястребах-перепелятниках. К кому он обращается – не разглядеть, но сам-то он и его жена ей хорошо знакомы. Розамунда аккуратненько, бочком, втерлась в группу гостей, обменялась с миссис Доусон снисходительной, понимающей улыбкой, означавшей: ох уж эти мужчины и их непостижимая страсть разглагольствовать о конкретных фактах, тогда как в мире столько всего гораздо более увлекательного!
– И я точно знаю, что это был не голубь! – с нажимом убеждал Доусон воображаемого оппонента. Воображаемого, поскольку не мог же он и вправду считать оппонентом свою жену или светловолосую, в пух и прах разодетую даму, которая смотрела на него дружелюбно, но с некоторым беспокойством. – Ястребы-перепелятники не всегда парят. Все считают, что они парят, а они не парят. Они камнем падают под деревья. Просто смешно заявлять, что раз он не парил, то, дескать, это был голубь!
Нарядная дама ничего такого не заявляла и теперь взирала на Доусона не только с беспокойством, но и с обидой. Но напрасно она приняла его слова на свой счет – могла бы догадаться, что для Доусона она всего лишь неполноценная замена группы восхищенно внимающих натуралистов-профессионалов.
– Кое-кто считает, что в городе их не встретишь, но это не так! – Доусон, торжествуя, обвел взглядом слушателей. – Да и можно ли назвать наше местечко городом? Сколько у нас старых вязов… – Он неопределенно повел рукой и вперился поверх крыш мечтательными глазами пригородного жителя, который силой воображения легко мог сровнять с землей акры кирпичных и деревянных оград и узреть первозданную сельскую красоту местности. – Да у нас за теннисным клубом настоящий лес. Там вполне может свить гнездо пара перепелятников. Даже несколько пар.
– Ну разумеется, – неуверенно откликнулась дама.
Ясно – совершенно не знакома с предметом разговора и отчаянно пытается сгладить пробел в познаниях, а потому старательно удерживает внимательное выражение лица и не переставая потягивает джин с лимоном. Розамунде стало жалко Доусона. Что бы такое сказать про ястребов-перепелятников, чтобы его поддержать? Может быть: «Как приятно сознавать, что они у нас живут. Дай бог им здоровья»? Нет, пожалуй, слабовато.
Но Доусон, по счастью, не замечал ущербности своих слушателей. Он оживленно вещал дальше:
– Ведь люди же ничего не видят. Не примечают жизни дикой природы просто потому, что не смотрят по сторонам. Думают, раз они живут на улице, где есть дома и другие люди, то больше тут и существовать нечему. А вы знаете, – он снова с тщетным вызовом обратился к нарядной даме, – что в Лондоне червей больше, чем людей? Можете себе представить?
Откуда он это взял? Вернее, откуда это взял автор той статьи, что попалась на глаза Доусону? Неужели городские власти платят какому-нибудь доброхоту, чтобы он считал червяков? Или, может, университеты дают на это гранты? На какие удивительные занятия, оказывается, при желании можно тратить свое время. Доусон между тем явно ждал соответствующей реакции на свое драматическое заявление. «Правда? Что вы говорите!» – было недостаточно.
– По-моему, это просто замечательно! – внесла свою лепту Розамунда. – Я хочу сказать – когда видишь толпу людей на Оксфорд-стрит, читаешь про бурный рост народонаселения и все такое, невольно утешаешься, узнав, что и у червяков то же самое. Чувствуешь себя частью природы.
Доусон остался не вполне удовлетворенным. Очевидно, несмотря на все старания, Розамунде не удалось взять верный тон. И тут вмешалась миссис Доусон.
– Гарольда всегда привлекала деревня, – спокойным голосом заметила она, словно это служило неким оправданием всего разговора, включая лепту Розамунды. – Когда он был помоложе, и вовсе подумывал поселиться там. Правда, дорогой?
– Подумывал! Да я всегда мечтал об этом! Всегда. Сама знаешь. Хотел стать фермером. Но жизнь поставила передо мной другие задачи, пришлось смириться с тем, что подсолнуховые поля не для меня. – Он вздохнул.
– Если бы ты стал фермером, то очень скоро эти подсолнухи сидели бы у тебя в печенках, – все так же спокойно возразила его жена. – Со всеми фермерами так. – Ее, очевидно, нисколько не смутила коротенькая, но горячая речь мужа, хотя «другие задачи», разрушившие его мечту, разумеется, были не чем иным, как самой миссис Доусон и двумя ее сыновьями. – Тебе не кажется, что становится прохладно, дорогой? – Миссис Доусон выразительно передернула голыми плечами. – Как думаешь, не вернуться ли нам в дом?
– Конечно, дорогая! – В ту же секунду Доусон – сама предупредительность! – подхватил жену под локоть и повел ее через газон к ярко освещенному дому.
И только тогда Розамунда заметила Линди, которая наблюдала за ними, стоя у раскрытых стеклянных дверей. Может, она, из соображений радушия, просто решила взглянуть – как там в саду ее гости? достаточно ли у них выпивки и закусок? Розамунда, однако, предпочла другое объяснение: «Вон она, снова следит за нами, как Большой Брат. Небось хочет застукать чью-нибудь жену, когда та примется ворчать на мужа, или поведет себя как собственница, или еще что. Верно, думает, что миссис Доусон вовсе и не озябла, а тащит мужа в дом, чтобы увести от скучной блондинки, которой о ястребах-перепелятниках и двух слов не связать! Завтра же поутру заявится к нам и именно так и скажет. А я должна буду поить ее кофе и кормить печеньем, пока она распинается. А потом она скажет: как ужасно, что жена не дала Доусону стать фермером. А когда я скажу, что он только рад этому, что на самом деле ему больше нравится жизнь со всеми удобствами, Линди скажет… она скажет…»
Придумать, каким сбивающим с толку замечанием Линди с улыбочкой заткнет ей рот в этом завтрашнем споре, Розамунде не удавалось. К тому времени она уже окончательно забыла, что спор этот происходит лишь в ее воображении. И решительно не желала допускать, что Линди, скорее всего, вообще не слышала ни слова из того, о чем Доусоны говорили на лужайке.
И все потому, что после сегодняшней поездки к свекрови могущество и хитрость Линди выросли в глазах Розамунды до невероятных размеров – никто и ничто не в состоянии избегнуть ее сетей. Кто знает, может, именно в эту минуту Линди мысленно делает заметку: Розамунда и Джефри, как пришли на вечеринку, не обмолвились друг с другом ни словом. Если же найти Джефри и заговорить, это тоже будет отмечено – как проявление инстинкта собственницы. Взять да уйти пораньше – о чем Розамунда, кстати, сейчас мечтает – сочтут ревнивой выходкой. Если же, напротив, она решит остаться до победного конца, то – исключительно чтобы следить за мужем… чтобы не дать ему слишком уж веселиться в компании с другими женщинами…
Вдруг мысли Розамунды вернулись к мужу Эйлин. Теперь весь их разговор в начале вечера приобрел новый смысл. Когда Бэйзил жаловался, что люди постоянно высматривали в его семейной жизни симптомы разрыва, не подразумевал ли он под «людьми» Линди? Или злокозненная бдительность свояченицы так отравила ему жизнь, что он и вправду начал подозревать в соглядатайстве целый свет? Розамунда легко представила, как внимательная Линди сидит в маленькой квартирке новобрачных и все подмечает: поцеловал ли Бэйзил жену сразу, как вошел, или сначала проглядел письма на столике в прихожей; выбежала ли Эйлин из кухни встретить его…
Она как вампир! – с ожесточением подумала Розамунда. – Живет ошибками чужих браков… высасывает из них живые соки и оставляет пустую, высохшую оболочку того, что прежде было теплыми отношениями. И при этом сама замуж не хочет!»
Или хочет? Хочет? Ей нужен Бэйзил?.. Джефри?..
Теперь главное – убраться с этой кошмарной вечеринки незамеченной. Розамунда, не поднимая глаз, протолкалась через гостиную, через холл, вышла на крыльцо, и тут ей показалось, что она слышит, как наверху плачет Эйлин.
Ерунда, конечно. Не могла она слышать. Даже если Эйлин и плакала. Слишком шумно вокруг. И все же она унесла воображаемый звук с собой, как охапку хвороста, чтобы подбросить в огонь собственной ненависти, когда окажется в благословенном одиночестве, в четырех стенах своего тихого дома.
Глава X
Как Розамунда и боялась, первая же поездка на машине Линди совершенно изменила привычный распорядок выходных дней. Поначалу Линди еще оправдывала свои настойчивые предложения отвезти их к матери Джефри тем, что ей, дескать, самой до зарезу нужно попасть именно в это место и именно в это воскресенье. Но постепенно вымышленные предлоги – если они были вымышленными – отошли в сторону и автопутешествия к матери Джефри стали в порядке вещей. А чуть погодя в порядке вещей стало, что Линди проводила с ними весь этот день, – миссис Филдинг воспылала к ней горячей любовью и неизменно уговаривала заглянуть в гости.
Так что примерно раз в две недели Розамунда, Джефри и Линди вместе уезжали на машине, вместе проводили день у миссис Филдинг и вместе возвращались вечером домой, точь-в-точь как если бы Линди была членом семьи – дочерью, сестрой или еще кем. Женой Джефри, например.
Осень шла своим чередом – неторопливая, золотая, с яркими, идущими на убыль днями. Привычка выезжать с Линди мало-помалу распространилась и на промежуточные воскресенья, те воскресенья, которые раньше они проводили раз и навсегда установившимся образом: поздно вставали, бесцельно слонялись по дому, по очереди читали друг другу интересные или забавные заметки из газет (по воскресеньям газеты приходят в неимоверном количестве, осилить каждую из них от начала до конца выше человеческих сил). День лениво клонился к вечеру, и газеты потихоньку расползались по всему дому, придавая ему удивительно уютный вид. Теперь все не так. Розамунду уже тошнило от этого бесконечного, безоблачного бабьего лета, или как там оно называется. Воскресенье за воскресеньем просыпаешься, за окном тихое туманное утро, но за туманом чувствуется намек на золотой свет, он растет, растет и в десять часов взрывается ослепительным блеском солнца.
И вместе с солнцем является Линди – помашет рукой из-за ограды, или заглянет в кухонное окошко, или просунет голову во входную дверь – и бодрым голосом кричит: «Что за чудесный денек! Не поехать ли нам куда-нибудь?» А вскоре это «Не поехать ли нам?» исчезло и вместо него появилось «Куда поедем?» – такими неизбежными и регулярными стали их прогулки. И начинался оживленный, голова к голове, военный совет над картой: куда ехать, на сколько времени, брать еду с собой или перекусить в пабе? Розамунда заставляла себя принимать участие в этих дискуссиях – а как же! ведь ее мнением непременно интересовались, но ни разу ей не удалось предложить что-нибудь хоть вполовину столь же увлекательное, как маршруты Линди. Воображения не хватало. Оно, ее воображение, пребывало в иных местах, далеко от жизнерадостных посулов утра, в мрачных краях, где небо навсегда затянули тучи и где бесконечно идет дождь, дождь, дождь.
На самом деле никаких дождей не было, всю долгую осень, – во всяком случае, так казалось Розамунде. Неделю за неделей они разъезжали по узким, залитым солнечными лучами дорогам; устраивали пикники на пожелтевшей, сухой и теплой траве; бархатным полднем собирали позднюю ежевику, И ни разу не пошел дождь.
Эйлин никогда с ними не ездила. Линди на первых же порах отмела саму эту идею, небрежно бросив: «Ей это неинтересно». Фудзи-горка между тем ездил, хотя ему тоже было неинтересно. Его всегда сажали на заднее сиденье, рядом с Розамундой, и велели быть хорошей собакой, что, надо думать в соответствии с буквой закона, он и делал. То есть больше не осмеливался рычать на Розамунду или бешено лаять при виде ее. Нет, он забивался в самый дальний угол кожаного сиденья и не спускал с нее круглых, выпуклых глаз, в которых читались неприязнь и подозрительность. Изредка и нехотя она пыталась завязать дружбу, но пес надменно отодвигался еще дальше в облюбованный угол, и его сопение едва заметно усиливалось. Никаких угроз, просто намек. Если же Розамунда неизвестно почему продолжала настаивать и предлагала ему оставшийся от пикника кусочек курицы или мяса, он его брал, секунд тридцать держал в зубах, а потом не спеша, демонстративно, все время глядя ей в лицо, осторожно выплевывал на сиденье.
В конце концов Розамунда оставила попытки наладить отношения с Фудзи-горкой. Они молча сидели в разных углах машины, и взаимная неприязнь была настолько сильна, что даже некоторым образом объединяла их. Товарищи по вражде, они вместе слушали веселый треп на переднем сиденье, обмениваясь по временам недобрыми, подозрительными взглядами, когда кто-нибудь из них невзначай шевелился.
Но с Джефри Фудзи-горка был само очарование. Как только они устраивались на травке, чтобы перекусить, пес кубарем выкатывался из машины и мчался к Джефри, клал ему на колени передние лапы и не мигая, с обожанием во взоре провожал каждый глоток приемного хозяина. Из рук Джефри он готов был принять и простой кусок хлеба с горчицей. Линди и Джефри покатывались со смеху, когда Горка это проделывал; поддразнивали друг друга по поводу растущей привязанности пса и затевали с ним идиотские игры. Вставали на колени на некотором расстоянии друг от друга (Фудзи-горка посередине) и разом звали его – к кому первому подбежит. И кого бы он ни выбирал, как угрюмо замечала Розамунда, следовал одинаковый взрыв веселья. Иногда она пробовала присоединиться, шутливо выступая в роли врага Фудзи-горки, но каждый раз обнаруживалось, что шутка не вышла и что она только всем мешает.
Не то чтобы двое других намекали на это. Нет, ни словом, ни полусловом. Они оба были очень добры и изо всех сил старались вести себя как ни в чем не бывало. Но Розамунда сама знала, что весь блеск, все ее остроумие иссякли. Той искры, что некогда неприметно, сама собой пробегала между ней и Джефри, больше не существовало. Розамунда усвоила первый горький урок, через который с болью проходят все терпимые и терпеливые жены, решившие вернуть себе мужа без сцен и упреков, просто оставаясь милой и веселой, как прежде. Оказывается, быть милой и веселой в одиночку нельзя; это можно делать только в ответ на что-то, а если это «что-то» отсутствует, ты со своей веселостью и приветливостью начинаешь выглядеть весьма странно, как если бы играла в теннис, когда по другую сторону сетки никого нет. У зрителей глаза бы на лоб полезли. Остается только прекратить игру и скучать в сторонке, в то время как на соседнем корте Другая женщина отбивает все мячи – или пропускает их, но хотя бы играет. А твой муж смотрит и думает: «И моя жена когда-то так играла. Почему она разучилась, почему стала такой неловкой и скучной?»
Замечает ли Джефри, что она стала неловкой и скучной? Иногда он вроде бы как-то озадаченно глядит на нее. Гадает, что с ней такое? Почему перестала быть веселым товарищем? Или уже считает, что она всегда такой и была, что его воспоминания о ней как о яркой, интересной личности – всего лишь иллюзия?
Линди нас доконала, бесстрастно констатировала Розамунда в один из безоблачных октябрьских дней. Она не совращала Джефри, ни разу даже не поцеловала, а наш брак угробила. И конечно, прекрасно это знает. А Джефри знает?
Сощурившись от лучей низкого солнца, Розамунда разглядывала лицо мужа – бронзовое от загара, довольное. Быть может, пока он только замечает, что с Линди ему гораздо веселее и интересней, чем без нее; а может, считает, что и Розамунде так же весело, – в конце концов, она приложила немало стараний, чтобы все так и думали. Вот он. Сидит, радуется мягкому осеннему свету и ни о чем не догадывается. Не подозревает, что они живут в городе-призраке, чьи некогда прекрасные дома лежат в развалинах, а улицы зияют страшными провалами. Розамунда едва сдержалась, чтобы не закричать: да оглянись же вокруг!.. оглянись!..
А потом возращение домой – не к себе домой, нет: у них вошло в обычай после прогулок заходить к Линди выпить чего-нибудь перед обедом, посидеть в ее восхитительной гостиной (надо же быть такому, чтобы именно в это время комната, освещенная заходящим солнцем, выглядела лучше всего!), поболтать о том, как замечательно прошел день. Розамунда всегда по мере сил поддерживала общий разговор, но мысли ее были заняты другим. Она во что бы то ни стало хотела отыскать в этой прелестной комнате какой-нибудь страшный изъян, какой-нибудь отвратительный признак вульгарности или безвкусицы. Все напрасно. По временам комната была не прибрана, но и в таком виде – очаровательна: лоскут ткани, над которой работала Линди, свешивался со стула; разноцветные мотки шерсти ждали, пока их разберут; целая рощица комнатных растений собралась на подносе для поливки. Повсюду картины, яркие ткани, цветы. Беззастенчиво, один за другим, Розамунда рассматривала каждый предмет обстановки, с тоской припоминая, каким грязноватым, потрепанным, неприглядным он появился в день переезда. Почему бы ему снова не стать таким же? И почему бы Линди снова не стать той унылой низенькой женщиной, что заглядывала в фургон? Розамунда мечтала о том давнем дне, как путник в пустыне мечтает о глотке воды.
Наконец осени все надоело и она обернулась зимой. Темень и туманы изменили характер воскресных путешествий, но не отменили их. Теперь троица ходила по музеям и художественным галереям, осматривала старинные здания. Постепенно Розамунде стало ясно, что так будет всегда.
Она окончательно осознала это как-то вечером, промозглым туманным вечером в начале декабря. Тонкий ледяной туман полз по тротуарам, медленно спускался с низкого, серого, как одеяло, лондонского неба. В такой вечер люди бегут домой, уткнув подбородки в воротники и шарфы, мечтая о приветливой, светлой и теплой комнате. Похожей на комнату Линди. И почему, интересно, мужчине должна прискучить мысль о том, что его ждет такая комната? И с какой стати такие невинные и благотворные взаимоотношения должны прерваться? Все это время Розамунда, оказывается, подсознательно ждала кульминации событий, некой развязки. Но теперь сомнений не было: никогда ничего подобного не произойдет; ей вечно придется терпеть это существование втроем.
Как странно, что к фатальному заключению Розамунда пришла именно в тот вечер. Потому что, хотя она этого и не знала, развязка была близка.
Глава XI
Проснувшись на следующее утро, Розамунда еще не поняла, что подхватила грипп; должны были пройти еще сутки, чтобы признаки болезни стали очевидны. Все, что она знала, – это что провела беспокойную, почти бессонную ночь, что совершенно не отдохнула и теперь чувствует себя отвратительно. Тревожило смутное ожидание беды. Но все это, конечно, объясняется тем, как она мучилась в последнее время. Будильник отзвенел, а Розамунда все лежала: страшно не хотелось браться за дела. Как представишь: вставать, готовить завтрак, прибирать в доме… Немыслимо. Потом вспомнила, что сегодня утром они пьют кофе у Норы, и почему-то стало совсем тошно. Хотя обычно Розамунде ужасно нравились их посиделки, нравилось перемывать соседские косточки и «вентилировать» проблемы. Неважно, что первой это придумала Линди. Уже через несколько дней после переезда в их район Линди удивилась тому, что местные хозяйки не собираются вместе. «Но ведь буквально все давным-давно устраивают такие встречи, – недоумевала она. – Это так весело и такой хороший способ познакомиться со всеми соседями… а привязанные к дому молодые матери могут побеседовать о чем-нибудь полезном и интересном».
Разумеется, она оказалась абсолютно права: на посиделках действительно было весело, и они отвечали всем поставленным Линди задачам. На первую встречу, назначенную в ее прелестной гостиной, привалила целая толпа. Робкие домоседки и бойкие, самоуверенные дамы – пришли все. Для затравки хозяйка произнесла коротенькую забавную речь о своей поездке в Америку три года назад, что, естественно, повлекло за собой оживленную дискуссию о пороках состоятельного общества – восхитительная тема для обсуждения в окружении роскоши. Договорились по очереди встречаться друг у друга каждые две недели. Великолепная идея, если бы не одна загвоздка: наготовив гору изысканных закусок, Линди с самого начала так задрала планку, что остальные хозяйки недоумевали – то ли продолжать в том же духе, то ли, рискуя показаться жадными, устраивать застолье поскромнее. Розамунда, когда очередь дошла до нее, набралась храбрости, вознамерилась это дело поломать и решительно подала гостьям только кофе с печеньем. Облегчение, которое при виде незамысловатого угощения отразилось на каждом лице, заставило ее опрометчиво поверить, что отныне их приемы будут проходить на вполне доступном уровне.
Но практически сразу стандарты вновь поползли вверх. Следующая после Розамунды хозяйка выставила печенье и блюдо лепешек, которые, как она объяснила извиняющимся тоном, ей «вдруг захотелось испечь». Другая без всяких извинений поставила на стол печенье, лепешки и огромный шоколадный торт. Еще одна – печенье, сдобные булочки, тарталетки с сыром и меренги. Процесс вышел из-под контроля и покатился лавиной. Сэндвичи, салаты, оливки, колбаски на шпажках, полдюжины видов торта – вот с чем предстояло соперничать Норе. Неудивительно, что когда она сразу после завтрака в отчаянии позвонила Розамунде, то говорила об этих размножающихся с бешеной скоростью деликатесах, словно они были наступающей вражеской армией, а ее дом – осажденной крепостью.
– …И я подумала, что если еще подать фруктовый торт, то тогда, наверное, хватит, – тараторила Нора. – За лепешки я, разумеется, примусь в последнюю очередь, прямо перед началом, чтобы были горячими. Но я только сейчас поставила в духовку пирожки с мясом и теперь точно не успеваю с миндальным печеньем – для него же нужна абсолютно холодная духовка. До десяти часов за него и не возьмешься, и думать нечего! Боже мой, Розамунда, как по-твоему, если я просто сбегаю в магазин и куплю готовый торт? Что обо мне подумают?
На этом драматическом месте Нора сделала паузу – достаточно долгую, чтобы Розамунда прониклась ужасом, но не настолько, чтобы успела ответить.
– Это такой кошмар, – убитым голосом продолжала Нора. – После того, что нам устроила Рода! Пять видов торта – помнишь? – и все домашние! И заливные креветки, и…
– Ну так пусть Рода и победит, – предложила Розамунда. – В конце концов, кто-то же должен выйти победителем. Угости нас одним печеньем. Кому нужна такая прорва еды с утра пораньше! Это просто смешно!
– Знаю, знаю! Но что я могу поделать? – причитала Нора. – Ой! Горит!..
Трубку на другом конце бросили. Розамунда, ободренная мыслью о пяти разных тортах, которые не ей предстоит напечь, энергично принялась за домашние дела, и у нее еще осталось полно времени, чтобы добраться до Норы своим ходом, не дожидаясь приглашения Линди подвезти ее на машине. Почему бесконечные мелкие услуги Линди вызывали такое отвращение? Когда рядом был Джефри, еще куда ни шло – можно было думать, что она старается и ради него; но когда его нет – о чем думать? Что на самом деле означали все эти одолжения, сдобренные изрядной долей скрытого ехидства? Кто-нибудь более снисходительный, чем Розамунда, несомненно сказал бы: лает, да не кусает. Слабенькое утешение – именно «лай» постоянно звенит у тебя в ушах.
Хотя Розамунда и вышла из дома пораньше, первой в гостиной Норы все равно оказалась Линди. Она удобно расположилась в одном из покрытых кретоновыми чехлами кресел и прямо-таки излучала обаяние. Слушая, как Линди расхваливает Норины картины, ее обои, ее ореховый торт с глазурью и вид из ее окна, никто бы не догадался, что гостья считает хозяйку сварливой женой и эгоистичной, несведущей матерью. Хотя, конечно, особого противоречия тут нет, напомнила себе Розамунда, тысячи сварливых жен живут в чудесных домах…
– Чего это ты так на меня уставилась?
Линди хихикнула, словно вопрос был задан в шутку. Но у Розамунды возникло странное чувство, что шуткой здесь и не пахнет; что слова, сорвавшиеся с губ Линди, вызваны внезапным замешательством, с которым ей удалось совладать. Но какого рода замешательством? И как так Розамунда на нее уставилась? Беглый взгляд в зеркало над камином, естественно, обнаружил только то, что всегда отражают зеркала: сосредоточенное, оценивающее выражение лица, с которым человек обычно взирает на самого себя.
Поэтому Розамунда тоже засмеялась:
– Просто удивилась, как это ты меня обскакала. Пока шла, не заметила, чтобы ты меня обгоняла. Или ты на машине?
– Да, на машине. – Линди все еще пристально ее разглядывала. И вдруг, когда Нора на минуту вышла из комнаты, быстро спросила: – Ты вчера вечером видела Бэйзила?
От неожиданности Розамунда опешила. Она не встречала Бэйзила несколько недель, можно сказать, уже и забыла о его существовании.
– Нет. А что? Он хотел зайти?
– Да нет. Я так спросила. – Кажется, Линди не собиралась давать никаких разъяснений. – Может, он звонил или еще что?
– Да с какой стати? Мы с ним едва знакомы. Я и встречала-то его всего раз, тогда, у тебя на вечеринке…
– Но в тот раз ты, кажется, познакомилась с ним довольно близко. Вы с ним болтали не переставая, я видела. Как он тебе? Расскажи.
Линди с выражением напряженного внимания подалась вперед, и что-то вдруг неуловимо изменилось в их отношениях, словно власть перешла от одной к другой. На мгновение у Розамунды даже голова закружилась – будто земля под ними задрожала. Стены комнаты поплыли перед глазами, ей стало дурно, по телу пробежал озноб. Это, конечно, начинался грипп. Но приступ быстро прошел, и Розамунда услышала свой голос:
– Да ведь это давненько было… Но, помнится, он мне показался довольно забавным. Да, точно, он мне понравился. Хотя, конечно, парень импульсивный…
