Текст книги "Западня для Золушки"

Автор книги: Себастьян Жапризо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Я – убийца

Он сказал мне, что его зовут Серж Реппо. Сначала, когда я попыталась позвать на помощь, он зажал мне рот и втолкнул внутрь гаража. Потом, когда понял, что я больше не собираюсь кричать и готова выслушать его, он освободил мне рот, но, заведя мне правую руку за спину, втиснул меня между машиной и стеной. Говорил он добрых полчаса, не отпуская меня, тихо и взволнованно, прижимая меня крепче к себе всякий раз, когда я пыталась высвободиться. Я очень неудобно висела над капотом «фиата» и уже не чувствовала ног.

Раздвижная дверь гаража оставалась полуоткрытой. Лунный свет вырезал в глубине гаража большой светлый лоскут. Совсем близкое лицо парня при перемещении, казалось, сдвигало и линию тени.

– Потом я плюнул на это дело, – сказал он. – Пятого июля я узнал, что был пожар, в огне и впрямь кто-то сгорел, и это все меняло. Поначалу я подумал, что хитрее оказалась Доменика, но потом начал задаваться вопросами. От корки до корки перечитывал газеты, расспросил местных жителей, но это ничего мне не дало. Эта ваша амнезия окончательно все запутала.

Подобно тому как он это проделывал уже не раз за последние десять-пятнадцать минут, он испустил длинный вздох и перехватил меня крепче, еще больше запрокинув над машиной. Он выглядел старше, чем говорила Иветта, а может, его старили морщинки, появлявшиеся в уголках глаз, когда его лицо попадало в свет луны.

Я совсем выдохлась. Если б я и хотела закричать, то все равно бы не смогла.

– Три месяца, – говорил он. – Клянусь, для меня это было сущей пыткой. А потом вы вернулись. Когда я увидел вас с белокурой дылдой, то понял, что поплатилась та, другая, что вы – Мики. Нет, конечно, у меня были кое-какие сомнения – уж больно здорово вы изменились с июля. Эти волосы, это лицо – поди узнай вас! Но за последние дни я много наблюдал за вами. Все эти упражнения – ходи вот так, куртку застегивай вот этак, – все это ерунда… По правде говоря, сначала я ни на что особенно не рассчитывал. Но теперь совесть меня практически не мучает. Это я вас предупредил. И хочу свою долю. Усекли?

Я отчаянно замотала головой, и он неверно истолковал то, что я собиралась сказать.

– Не прикидывайтесь идиоткой! – прорычал он, прижимая меня к себе до хруста в пояснице. – Что вы ударились головой – этому я верю. Если б вы прикидывались, вас бы быстро раскусили. Но вы прекрасно знаете, что убили ее!

На этот раз я кивнула утвердительно.

– Отпустите меня, умоляю вас.

Я пробормотала это так тихо, что он скорее прочитал это по губам, чем услышал.

– Но вы хоть поняли, что я сказал?

Я снова изнуренно кивнула. Поколебавшись, он выпустил мое запястье, слегка отодвинулся, но оставил руку на моем бедре, словно считал меня все еще способной улизнуть. Эта рука и удержала меня, когда я чуть было не рухнула на капот. Я чувствовала ее, влажную, сквозь ночную рубашку.

– Когда она возвращается, ваша подруга?

– Не знаю. Через несколько дней. Прошу вас, отпустите меня. Я не закричу. И не убегу.

Я отвела его руку. Он отступил к стене гаража, и мы долгое время молчали. Я оперлась на свою машину и попыталась выпрямиться. Стена поплыла вокруг меня, но я устояла. Тут я почувствовала, что у меня заледенели ноги – оказывается, когда он заталкивал меня внутрь гаража, с моих ног свалились шлепанцы. Я попросила его принести их.

Он подал мне шлепанцы и, когда я наконец сумела их надеть, снова сделал шаг ко мне.

– Я не хотел вас напугать. Напротив, я заинтересован в том, чтобы мы договорились. Это вы вынудили меня вас толкнуть. На самом деле все очень просто. Я могу устроить вам неприятности, а могу оставить в покое. Устраивать вам неприятности я не хочу. Вы обещали мне лимон. Вы дадите мне два: один за себя, другой – за белокурую дылду. Это честно, разве нет?

Я на все отвечала «да». Я мечтала лишь об одном: оказаться одной, как можно дальше от него, чтобы привести в порядок свои мысли. Я была готова обещать что угодно. Должно быть, он это понял, потому что заявил:

– Подумайте об одном: ваша подпись в реестре доставки телеграмм существует до сих пор. Я ухожу, но я тут, я не теряю вас из виду, так что не наделайте глупостей. Один раз вы меня провели, но мне, чтобы научиться, хватает одного раза.

Отступив к порогу, он оказался целиком в потоке лунного света.

– Так я рассчитываю на вас?

Я ответила: «Да-да, уходите только». Он добавил, что еще увидится со мной, и исчез. Я даже не слышала удаляющихся шагов. Минуту спустя, когда я вышла из гаража, луна освещала безлюдный мир – впору было поверить, что мне просто-напросто приснился кошмар.

До рассвета я не сомкнула глаз. У меня снова болели затылок и спина. Я дрожала под грудой одеял.

Я старалась припомнить дословно все, что он мне сказал. Но уже там, в гараже, несмотря на неудобное положение, в котором он меня удерживал, каждая из фраз, что он шепотом выпаливал мне в лицо, вызывала перед глазами отчетливые образы. Я не могла помешать себе накладывать на его рассказ собственное видение. Все оказалось искажено.

Впрочем, кому верить? Сама я никогда ничего не пережила. Я жила снами окружающих. Жанна по-своему рассказывала мне о Мики, и это был сон. Я слушала ее по-своему, и когда потом воссоздавала те же события, ту же героиню, это снова был сон, еще более далекий от реальности.

Жанна, Франсуа Руссен, Серж Реппо, доктор Дулен, Иветта – все это были зеркала, посылавшие отражения к другим зеркалам. Ничего из того, во что я верила, по сути дела, не существовало помимо моего сознания.

В ту ночь я даже не пыталась найти объяснение странному поведению Мики – Мики Сержа Реппо. А тем более в очередной раз воссоздать ту, другую, ночь, когда сгорела вилла.

До самой зари я беспрестанно перебирала в уме малозначительные подробности, как жуют по инерции опостылевшую жвачку. Например, представляла себе движение Сержа, каким он нагнулся внутрь «МГ», чтобы забрать черный реестр (почему черный? он мне этого не говорил). Куда он поцеловал Мики («Мимоходом я вас даже чмокнул») – в щеку, в губы, наклонясь, поднимаясь? Да и правда ли то, о чем он рассказывал?

Или же я снова ощущала на себе тошнотворный запах того дешевого одеколона, которым он поливал себе волосы. Мики тоже обратила внимание на этот запах. «Ваша подпись, – сказал он мне, – была очень разборчива, – я сразу же рассмотрел ее в свете приборной доски. Вы тогда еще спросили, чем я душусь. Это не французский одеколон, я привез его из Алжира, я там служил. Сам бы я такое не придумал, верно?»

Марку этого одеколона он, должно быть, назвал тогда Мики. Но мне в гараже – нет, для меня он так и остался безымянным. Еще более, чем мысль о том, какое зло он может причинить нам с Жанной, меня беспокоил этот запах, который я улавливала – или думала, что улавливаю, – на своих перчатках, руках, – беспокоил до того, что я была вынуждена вновь зажечь лампу. Шантажист, должно быть, бродит вокруг дома, бродит вокруг меня. Стережет меня, как свое добро: принадлежащие ему память, разум.

Я сходила в ванную, приняла душ и снова улеглась, так и не освободившись от гнета. Где в доме искать снотворное, я не знала. Заснула я под утро, когда в щели ставней уже просачивался свет.

К полудню, когда Иветта, забеспокоившись, пришла меня будить, я все еще чувствовала на себе запах его одеколона. Первой моей мыслью было: он наверняка готов к тому, что я попытаюсь предупредить Жанну. Если я это сделаю, он так или иначе об этом узнает, запаникует и выдаст нас. Так что это отпадает.

После обеда я вышла во двор. Но его не увидела. Думаю, я спросила бы у него разрешения позвонить во Флоренцию.

Следующие два дня я провела, строя самые невероятные планы, как избавиться от него, не ставя в известность Жанну. Бесцельно слонялась от пляжа к дивану на первом этаже и обратно. Он не появился.

На третий день – это был мой день рождения – испеченный для меня Иветтой пирог напомнил мне о вскрытии завещания. Жанна позвонит сама.

Что она и сделала пополудни. Серж в это время наверняка был на почте. Он подслушает и поймет, что я – До. Я не знала, как попросить Жанну приехать ко мне. Сказала, что у меня все хорошо, что соскучилась по ней. Она ответила, что тоже по мне соскучилась.

Я не сразу уловила, что у нее какой-то странный голос, потому что была полностью поглощена мыслью о том, что нас, нашу линию прослушивают, но в конце концов все же отдала себе в этом отчет.

– Так, ерунда, – сказала она. – Устала немного. У меня тут кое-какие сложности. Придется остаться здесь еще на день-другой.

Она попросила меня не беспокоиться. Дескать, объяснит все по приезде. Когда подошло время повесить трубку, это было так, как если бы меня разлучали с ней навсегда. Тем не менее я лишь машинально чмокнула в микрофон и ничего ей не сказала.

Новое утро – новые страхи.

Выглянув из окна спальни, я увидела двоих мужчин – они ходили вокруг гаража, делая пометки в блокнотах. Подняв головы, они жестами поприветствовали меня. Они смахивали на полицейских.

Когда я спустилась, они уже уехали. Иветта сказала, что это были чиновники из пожарной службы Ла-Сьота. Приезжали кое-что уточнить, она толком не поняла: что-то связанное со стропилами и с мистралем.

«Они» проводят новое расследование, подумала я.

Я поднялась в комнату переодеться. Я не представляла, что может со мной приключиться. Меня трясло, как в лихорадке. Я снова была не в состоянии самостоятельно натянуть чулки, чему с таким трудом недавно научилась. И вместе с тем рассудок мой был непонятным образом парализован, заморожен.

В какой-то момент, когда я уже долгое время стояла посреди комнаты босая, с чулками в руке, чей-то голос во мне проговорил: «Если бы Мики знала, то уж постояла бы за себя. Она была крепче тебя, ты была одна, она бы не погибла. Этот парень врет». А кто-то другой во мне возразил: «Серж Реппо уже донес на вас. Эти двое явились сюда три месяца спустя после пожара не ради одного лишь удовольствия пощекотать тебе нервы. Спасайся же, беги к Жанне под крыло».

Полуодетая, я выскочила в коридор. Ноги сами повлекли меня, как сомнамбулу, в сгоревшую спальню Доменики.

Там на подоконнике сидел незнакомец в плаще табачного цвета. Должно быть, я услышала, как он сюда забрался, и решила, что это Серж, но нет – этого юношу, худого, с печальным взором, я никогда раньше не видела. Он не удивился ни моему приходу, ни моему виду, ни моему испугу. Я так и застыла в дверях, привалившись к косяку и прижав руку с чулками ко рту. Мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Все было опустошено, выпотрошено, выжжено. Комната без мебели, с провалившимся полом, и мое сердце, переставшее стучать. В его взгляде я читала, что он презирает меня, что он мне враг, что и он тоже знает, как меня погубить.

За его спиной хлопнул полусгоревший ставень. Он слез с подоконника, неторопливо вышел на середину комнаты. И заговорил. Этот голос я однажды уже слышала по телефону. Он Габриель, друг Доменики. Он сказал, что я убила Доменику. Он предчувствовал это с самого первого дня. А теперь он в этом уверен, и завтра у него будут доказательства. Безумец с тихим голосом.

– Что вы тут делаете?

– Ищу, – ответил он. – Ищу вас.

– Вы не имеете права вторгаться ко мне.

– Вы сами дадите мне это право.

Он долго ждал: торопиться ему было некуда. И, как оказалось, не напрасно. Со вчерашнего дня ему известно, почему я убила Доменику. И у него даже есть профессиональный повод для визита ко мне. Здесь, на юге, он пробудет в командировке – столько времени, сколько потребуется, чтобы доказать факт убийства.

Поводом оказался договор страхования жизни, заключенный с каждым сотрудником банка, в котором работала Доменика. Благодаря этому полису они и познакомились. Не правда ли, какие сюрпризы преподносит жизнь, сказал он: три месяца он выжидал, прекрасно зная, что одно из положений этого договора позволяет ему провести собственное расследование. Он даже выплатил последние ежемесячные взносы из своего кармана, как только узнал о гибели До. Если об этой, так сказать, неделикатной услуге проведает его компания, то ему никогда и нигде уже не устроиться по специальности. Зато прежде он отомстит за любовницу.

Я слегка успокоилась. Он хочет произвести на меня впечатление, продемонстрировать свое упорство. Ничего-то ему не известно.

Он объяснил мне, что в Италии все будет совсем иначе. Его примут с распростертыми объятиями. Во Франции у До было лишь дополнение к страховому договору с ежемесячным взносом в две тысячи франков на протяжении десяти лет, зато всевозможные полисы, оформленные Сандрой Рафферми, тянут на десятки миллионов. Если даже для такого пустякового договора, как французский, имеет значение любая зацепка, то легко представить себе, как заинтересуются итальянские страховщики.

Зацепка? Страховые полисы Рафферми? Я ничего не понимала. Меня вновь охватила тревога. Похоже, он даже слегка удивился, но потом, должно быть, догадался, что меня посвятили не во все. На единственный миг за все время нашего разговора его хмурое лицо просветлело – от иронической усмешки.

– Если сегодня или завтра вы станете мешать мне делать свое дело, этот дом наполнится изыскателями, куда более дотошными, чем я, – сказал он мне. – Мне в своей докладной достаточно пожаловаться на недостаток понимания со стороны девицы, которой, похоже, есть что скрывать. Сейчас я еще разок обойду виллу. Советую вам одеться. После поговорим.

Он повернулся и преспокойно направился в сгоревшую ванную. На пороге он обернулся. Растягивая слова, сообщил мне, что у моей подруги серьезные проблемы во Флоренции: наследницей объявлена До.

Всю вторую половину дня я названивала во Флоренцию по всем телефонам, которые удалось обнаружить в бумагах Жанны. Только к вечеру кто-то отозвался. Где найти Жанну, там не знали, но подтвердили, что за десять дней до своего последнего приступа Рафферми попросту переписала завещание. По-итальянски я знала лишь отдельные выражения, которые выучила за последние недели, а Иветта, державшая дополнительный наушник, оказалась не столь уж искушенным переводчиком. Слова мы разбирали с пятого на десятое, и я утешала себя мыслью, что мы плохо поняли.

Дружок Доменики шастал по дому. Обедать он не стал и даже не снял плащ. Временами он подходил ко мне и, невзирая на присутствие Иветты, как следователь, задавал мне вопросы, на которые я не могла ответить.

Он ходил и разнюхивал, и я не осмеливалась его турнуть из опасения, что другим покажусь еще более подозрительной. Я ощущала себя захваченной вихрем его перемещений.

Он был еще тут, расхаживал перед домом, когда вихрь вдруг остановился на одной мысли, безумной мысли: у Мики тоже был мотив для убийства – точно такой же, как у меня! Занять мое место, чтобы вернуть себе наследство!

Я поднялась в свою комнату, взяла манто и деньги, что оставила мне Жанна. Переменила перчатки. Открыв шкаф, где лежали чистые, увидела маленький револьвер с перламутровой рукоятью, который мы обнаружили в одном из чемоданов Мики. Долгое время я колебалась. В конце концов взяла его.

Пока я заводила машину, стоящий у гаража парень в плаще молча смотрел на меня. Окликнул он меня, лишь когда я тронулась с места. Склонился к дверце и спросил: неужто я и теперь не соглашусь, что жизнь порой преподносит сюрпризы? Ведь погубит меня шикарный автомобиль.

– Вы знали, что состояние Рафферми унаследует До. Вы знали это потому, что вам объявила это сама тетка. Вы звонили ей из Парижа, когда за вами приехала ваша гувернантка. Это написано черным по белому в завещании. По возвращении вы отпраздновали день рождения До, напичкали ее снотворным, заперли в спальне и подожгли ванную комнату.

– Да вы просто сумасшедший!

– Вы предусмотрели все. Кроме двух вещей: что, во-первых, наряду с прочим вы потеряете и память и забудете даже свой план выдать себя за Доменику и что, во-вторых, огонь не распространится на спальню. Он туда и не пошел!

– Я вас больше не слушаю. Подите прочь!

– Знаете, чем я занимался все эти три месяца? Изучал досье о всех пожарах со дня основания моей компании. Наклон дома, направление ветра в тот вечер, сила взрыва, участки ванной комнаты, где огонь бушевал особенно сильно, – все указывает на то, что эта пакость не пошла бы в комнату Доменики! Пожар уничтожил бы лишь одно крыло дома, он не поворотил бы вспять! Вам пришлось разжигать его заново в гараже, под ее комнатой!

Я смотрела на него. По моим глазам он видел, что его доводы начинают действовать. Он схватил меня за плечо. Я высвободилась.

– Посторонитесь, или я вас задавлю!

– А после сожжете свою машину, как сожгли ту? На этот раз примите совет: не увлекайтесь, не теряйте голову, орудуйте аккуратней, когда будете пробивать в машине бак! Если хорошенько поискать, это можно обнаружить.

Я рванула с места. Его задело задним крылом, и он упал. Я услышала крик Иветты.

После операции я слишком плохо водила, чтобы ехать быстро. Спускалась ночь, в глубине залива зажглись огни Ла-Сьота. Если Серж Реппо уходит со службы в пять часов, как летом, то я его не застану. Позволить ему заговорить никак нельзя.

На почте его не было. Я снова вызвала Флоренцию, но на Жанну так и не попала. Когда я снова села за руль, уже наступила ночь, было холодно, мне не достало духу даже поднять верх машины.

Некоторое время я кружила по улицам Ла-Сьота, как если бы надеялась наткнуться на Сержа Реппо, – какая-то часть меня и впрямь на это надеялась. Другая же часть моего существа неотступно думала о Мики, которой я была, а может, не была, и о Жанне. Она не могла обмануться, она не могла обмануть меня. Серж врет. Мики ни о чем не знала. Я – До, и я убила ни за что – за наследство, которое сейчас уплывает у меня из рук и которое досталось бы мне без всякого убийства. Достаточно было подождать. Вот это хохма так хохма. И почему я не смеюсь?

Я возвратилась на мыс Кадэ. Еще издали увидела множество машин, освещающих фарами дом. Полиция. Я остановилась на обочине дороги. Я еще пыталась рассуждать, строить планы, снова и снова думать о том пожаре.

Тоже хохма ничего себе. Вот уже три месяца я только и делала, что рыла и выискивала. Вела расследование, как этот бравый страховой солдатик, но обнаружила кое-что получше: в этом деле, которое так взяло его за живое, повсюду оказываюсь одна только я. Я следователь и убийца, жертва и свидетель – все вместе. Того, что произошло на самом деле, не раскопает никто другой, кроме этого стриженого болванчика – сегодня, завтра или никогда.

Я пешком подошла к дому. Посреди черных автомобилей тех, кто заполонил первый этаж, увидела белую машину Жанны с откинутым верхом, с чемоданом на заднем сиденье и забытой косынкой на переднем. Она здесь…

Я медленно побрела прочь, съежившись в своем манто, сквозь ткань перчатки угадывая в кармане очертания револьвера Мики. Спустилась на пляж. Сержа там не было. Вновь поднялась на дорогу. И там его не было. Я села в машину и укатила в Ла-Сьота.

Я нашла его спустя час на террасе одного кафе, в компании рыжеволосой девицы. Увидев меня выходящей из машины, он огляделся вокруг, недовольный неожиданной встречей. Я направилась к нему, и он встал. Он даже сделал в мою сторону два шага – два последних шага шкодливого кота. Я выстрелила с пяти метров, промахнулась и продолжала идти вперед, разряжая в него свой маленький револьвер. Он упал вперед, ударившись головой о кромку тротуара. После четвертого выстрела я еще дважды безрезультатно нажимала на спуск. Это не имело значения: я знала, что он мертв.

Раздались крики, топот. Я села в свой «фиат». Рванула вперед посреди смыкавшейся вокруг толпы. Перед машиной расступились. Я говорила себе: теперь уже никто не сможет причинить Жанне хлопот, она примет меня в объятия и будет баюкать, пока я не усну, и все, что мне от нее будет нужно, – чтобы она продолжала меня любить. Свет моих фар разгонял стервятников, и они разлетались в стороны.

В столовой виллы, прислонясь к стене, ждала Жанна – спокойная, лишь едва бледнее той, что я знала.

Она первая увидела меня, когда я взошла на крыльцо. Ее лицо, внезапно выразившее отчаяние и одновременно облегчение, заслонило для меня все остальное. И только гораздо позднее, когда меня оторвали от нее, я заметила остальных: Иветту, утиравшую слезы фартуком, Габриеля, полицейских – двоих в форме и троих в штатском – и одного из мужчин, виденных мною утром у гаража.

Жанна сказала, что меня обвиняют в убийстве Доменики Лои и собираются увезти, но что это полный идиотизм: я должна верить ей, ведь я знаю, что она не даст им причинить мне зло.

– Я знаю, Жанна.

– С тобой ничего не случится. Не может ничего случиться. Они попытаются воздействовать на тебя, но ты никого не слушай.

– Я буду слушать тебя.

Они оттеснили меня. Жанна спросила, можем ли мы вместе подняться наверх, чтобы собрать чемодан. Один из полицейских, с марсельским выговором, сказал, что он нас проводит. Он остался в коридоре. Жанна закрыла дверь моей спальни и привалилась к ней. Взглянув на меня, заплакала.

– Жанна, скажи мне, кто я.

Она покачала головой с полными слез глазами и сказала, что не знает. Я – ее доченька, и кто я, она уже не знает. Теперь ей это безразлично.

– Ты слишком хорошо знала Мики, чтобы обмануться. Ты знаешь меня… Ведь ты хорошо знала ее, верно?

Она качала головой, качала головой, отвечала: нет, нет, это правда, она ее не знала, последние четыре года она знала ее меньше чем кого бы то ни было. Мики избегала ее, как зачумленную, и она ее уже не знала.

– Что же произошло четыре года назад?

Она плакала, плакала, прижимала меня к себе, говорила: ничего, ничего, ровным счетом ничего не произошло – так, сущая безделица, глупость, один поцелуй, ну совсем ничего, всего-навсего поцелуй, но она не поняла, она не поняла, с тех пор она не терпела меня рядом с собой, она не поняла.

Жанна грубо отстранила меня, тыльной стороной ладони утерла глаза и принялась укладывать мой чемодан. Подойдя, я села подле нее на кровать.

– Я кладу три пуловера, – сказала она, несколько успокоившись. – Скажешь мне, в чем у тебя будет нужда.

– Мики знала, Жанна.

Она трясла головой, отвечала: прошу тебя, прошу тебя, она ничего не знала, тебя бы не было сейчас здесь, если б она знала. Погибла бы ты, а не она.

– Почему ты хотела ее убить? – спросила я тихонько, беря ее за руку. – Из-за этих денег?

Она покачала головой и ответила: нет, нет, я больше не могла, плевать мне на деньги, замолчи, прошу тебя.

Я отступилась. Легла щекой на ее ладонь. Оставив мне эту руку, другой она сложила мои вещи в чемодан. Она уже не плакала.

– В конечном счете, у меня останешься одна лишь ты, – проговорила я. – Ни наследства, ни мечтаний на грани сна – только ты.

– Что это такое – мечтания на грани сна?

– Ты мне сама рассказывала: истории, которые я выдумывала, когда была еще банковской служащей.

Они принялись задавать мне вопросы. Они заперли меня в палате тюремного лазарета. Жизнь моя снова стала чернотою ночи и режущим светом дня, когда меня выпускали во двор на прогулку.

Жанну я видела дважды, оба раза через решетку комнаты для свиданий. Больше я ее не мучила. С тех пор как ей сообщили о гибели того крысеныша с почты, она заметно поникла. Она поняла многое из того, что произошло в ее отсутствие, и даже улыбка, которую она силилась изобразить для меня, угасла.

Они провели экспертизу останков «МГ» на автомобильном кладбище Ла-Сьота, разворошили жизнь Сержа Реппо. Они обнаружили признаки умышленно сделанной пробоины во взорвавшемся бензобаке, но не нашли ничего, что могло бы привести их к телеграмме. Потом-то я узнала, что шантажист блефовал: никакой разносной книги для телеграмм не существовало. Мики он подсунул расписаться неведомо какой журнал.

Сержа Реппо я убила, чтобы не дать ему рассказать о роли Жанны, но и это второе мое убийство оказалось бесполезным. Она заговорила сама – после того как собрала все оставшиеся у нас деньги на адвокатов.

Я заговорила, когда убедилась, что Жанна признала свое участие в убийстве. Мне предъявили обвинение, но и ей тоже. Я столкнулась с ней на пороге кабинета судебного следователя, когда выходила с очередного допроса.

– Предоставь все мне, хорошо? – сказала она. – Улыбайся им и, главное, думай.

Потрогав мои волосы, она заметила, что они здорово отросли. Она сообщила мне, что меня должны свозить в Италию, где собираются кое-что уточнить.

– Веди себя, как настоящая Мики, – добавила она. – Будь такой, какой я тебя учила быть.

Она рассказала все, что от нее хотели, и даже сверх того, но так никогда и не сказала – и никто никогда об этом не узнал, – что сговаривалась-то она с Доменикой Лои. И я знала почему: если и я буду об этом помалкивать, если я буду Мики, приговор мне будет не такой суровый. Жанна – моя гувернантка, значит, истинная виновница – она.

Когда вокруг воцаряется мрак, передо мной открываются долгие часы для раздумий.

Временами я уверена, что я – Мишель Изоля. Вот я узнаю, что лишена наследства, что Доменика с Жанной замышляют мою погибель. Поначалу я решаю сорвать их планы, но потом, видя обеих вместе подле себя, передумываю: перенимаю их план в свою пользу и убиваю Доменику, чтобы сойти за нее.

Иногда я выдаю себя за Доменику ради наследства, которого злобная крестная, видя приближение своего конца, несправедливо меня лишила. Иногда я поступаю так, чтобы вновь обрести бог весть чью былую привязанность – например, Жанны. Иногда – чтобы отомстить, иногда – чтобы начать все сначала, иногда – чтобы продолжать причинять страдания, иногда – чтобы заставить забыть о причиненных страданиях. И, наконец, иногда – и это наверняка ближе всего к истине – по всем этим причинам сразу, чтобы продолжать жить в прежнем достатке и вместе с тем быть кем-то другим подле Жанны.

Бывают и такие моменты ночи, когда я вновь становлюсь Доменикой. Серж Реппо все наврал, Мики ничего не знала. Я убила ее, но, поскольку ее спальня не загорелась, разожгла второй очаг пожара – в гараже. И, сама того не ведая, заняла место той, у которой тогда как раз и был мотив для убийства.

Но кем бы я ни была – Доменикой или Мишелью, – вот я в последний момент застигнута пожаром в спальне на втором этаже. Стоя перед окном, я держу в руках горящую ночную рубашку, потом накрываю ею лицо и от нестерпимой боли кусаю ее – потом во рту у меня обнаружат обрывки обуглившейся ткани. Из окна я выпадаю на ступени крыльца. Подбегают соседи. Надо мной склоняется Жанна и, поскольку я не могу быть никем иным, кроме как До, узнает До в моем обгоревшем теле, в моем лице без волос и без кожи.

Потом – вспышка яркого света в клинике. Я не До и не Мики, я некто третья. Я ничего не сделала, ничего не хотела, я не хочу быть ни той, ни другой. Я – это я. Что до остального, то смерть своих детей признает.

Меня лечат. Меня допрашивают. Я говорю как можно меньше. Перед следователями, перед адвокатами, перед психиатрами, которым меня вручают ежедневно после обеда, я молчу или отвечаю, что не помню. Я отзываюсь на имя Мишель Изоля и предоставляю Жанне направлять наши судьбы по ее разумению.

Меня уже не затрагивает жестокая ирония крестной Мидоля: завещанием для Мики предусмотрена ежемесячная рента, которую должна была выплачивать ей Доменика и которая в точности равна заработной плате бывшей банковской служащей.

Мики… Ежедневные двести взмахов щетки. Сигарета, только прикуренная и тотчас затушенная. Мики, засыпающая, как кукла. Мики, плачущая во сне… Так Мики я или Доменика? Уже не знаю.

Если Серж Реппо наврал мне тогда в гараже, если он придумал все это уже после пожара, прочитав газеты и вспомнив о некой телеграмме? Все: свою встречу с Мики на пляже, вечер в табачной лавке в Леке, слежку, которую она поручила вести ему до убийства… Тогда я – До, и все произошло так, как мы с Жанной задумали. Габриель в своем неотступном стремлении отомстить за бывшую подругу ее погубил, и я сама погубила себя, заняв место Мики, тогда как только она и имела интерес в убийстве.

Доменика или Мики?

Если Серж Реппо не наврал, то это Жанна обманулась в ночь пожара, обманывается сейчас и будет обманываться всегда. Я Мики, и она этого не знает.

Она этого не знает.

Она этого не знает.

Или знала это с первого мгновения, когда я была без волос, без кожи, без воспоминаний.

Я схожу с ума.

Жанна знает.

Жанна всегда знала.

Потому что так все объясняется. С тех пор как я открыла глаза на резкий свет клиники, Жанна была единственной, кто принял меня за До. Все остальные, кого я встречала, вплоть до моего любовника, вплоть до моего отца, приняли меня за Мики. Потому что я и есть Мики.

Серж Реппо не наврал.

Жанна и До вместе задумали меня погубить. Я узнала, что они готовят. Я убила До, чтобы стать ею, потому что крестная не преминула злорадно сообщить мне об изменении завещания.

И Жанна никогда не обманывалась. В ночь пожара она увидела, что ее план провалился.

Она знала, что я Мики, но ничего не сказала. Почему?

С подписью на гостиничной карточке я ошиблась, потому что до пожара училась быть До. Я никогда не была До. Ни для Жанны, ни для кого другого.

Почему Жанна ничего не сказала?

Проходят дни.

Я одна. Одна в поисках ответа. Одна в попытках понять.

Если я – Мики, то я знаю, почему Жанна попыталась меня убить. Полагаю также, что знаю, почему впоследствии она, несмотря ни на что, заставила меня поверить, будто я была ее сообщницей. Плевать ей на деньги – молчи, умоляю тебя, молчи.

Если я – Доменика, то у меня не осталось ничего.

В дворике во время прогулок я пытаюсь увидеть свое отражение в окне. Холодно. Я вечно зябну. Мики, должно быть, тоже вечно зябла. Из двух сестер, коими я не хочу быть, с ней мне отождествлять себя легче. Зябла ли Доменика, ощущала ли холод во всем теле от своей жадности, от злобы, когда бродила под окнами своей длинноволосой жертвы?

И снова вечер. Охранница запирает меня в камере, где живут три призрака. Я лежу в постели, как в тот первый вечер в клинике. И успокаиваю себя: в эту ночь я еще могу быть той, кем хочу.

Мики, которую любили до того, что решили убить? Или другой?

Даже когда я Доменика, я мирюсь с собой. Я думаю о том, что скоро меня увезут далеко – на день, неделю или даже больше – и в конечном счете хоть что-то да сбудется: я увижу Италию.

Память вернулась к узнице одним январскими днем, спустя две недели после ее возвращения из Флоренции, когда она держала в руке стакан с водой, собираясь выпить. Стакан упал на пол, но, бог его знает почему, не разбился.

Представ в том же году перед судом присяжных города Экс-ан-Прованс, она была признана неподсудной в убийстве Сержа Реппо – с учетом состояния, в каком она находилась в момент его совершения, – но приговорена к десяти годам тюремного заключения за соучастие в убийстве Доменики Лои, совершенного Жанной Мюрно.