Текст книги "Журнал ЕСЛИ №11 ЗА 2004 ГОД"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Ладно… – Огородник ему отвечает, – что дозоры на Первой и Второй точках?

И Таракан ему быстро все говорит, будто бы начальнику. Уже совсем в себя пришел Таракан.

Оказывается, на нашей, на Первой точке дозорной смене пришел конец. Там был Ахмед, и его сожгли из какой-то гадости. И еще там был Рябой Джон, он дополз до хибары, но в хибаре концы отдал. А на Второй что делается, никто не знает. Может, все живы. Хитрые, говорит Таракан, разбойники, не пошли по самому удобному месту, в обход пошли…

– Боунз, Филд и Дистроф! Останетесь здесь. Охранять караулку, дожидаться подкрепления. Старший – Боунз… Все, кто сюда еще доберется – твои.

Я, только когда Огородник молодого парня Дистрофом назвал, вспомнил, кто это. Да.

– …Таракан, возьми с собой Капрала, Петера, Яну и Полину. Дуй Капитану на помощь. А ты, Гвоздь, со мной. У нас особенная работенка будет.

Таракан добавлять ничего не стал. Ствол свой поднял и говорит:

– Слыхали? Двигаем отсюда. Живей мослами трепыхать! И мы Капитана спасать побежали.

Ну, не побежали, потрюхали… Сил уже бегать никаких нет.

У самой Третьей точки – дистрикт Труба. Маленький. Домов там старых, целых, для житья пригодных много. Но селиться никто не хочет: уж больно близко к Равнине. Оказалось, правильно не хотят.

Там улица одна была, почти сплошь целая. Крэнстон-стрит называется. На ней целых четыре дома жилых. Она дальше к Поселку тянется, до Станции, а потом до Центра. Только от Станции она называется по-другому. И там как раз самая пальба. Мы до Крэнстон-стрит добежали, до ее угла со Сноу-роуд. Таракан за угол заглядывает, ругается. Я тоже выглянул…

– Ой-ой!

– Что там, Капрал? – у меня Яна спрашивает.

– Там их сто! Ну, может, пятьдесят. Но очень-очень много…

– Кого?

За меня Таракан ответил:

– Быкунов. Две твари трупами играются, две из огнеметов дом Тощей Сары поливают, остальные в других домах разбойничают… Мама, если ты у них есть, роди каждого урода обратно!

Посмотрел еще.

– Из Сариного дома кто-то из наших отстреливается. Напротив, где-то на крыше, что ли, засели люди. Мразь, стрелки с Равнины за нашим барахлишком пришли… Это точно люди. Садят из старого крупнокалиберного пулемета «Веллер-2100»… Каждый заряд при ударе срабатывает как осколочная граната… плюс разрыв дает очень высокую температуру, кто рядом стоит, те просто поджариваются. Для быкуна – слишком сложная техника…

– Что делать-то будем, Таракан?

– Надо отвлечь на себя внимание. Чтоб наши ушли оттуда… кто бы там ни засел. Может, тогда выживут: терранцы с минуты на минуту будут здесь… Так. Выскакиваем и палим в упор, а потом обратно, за угол… во-он там спрячемся, там подвал со вторым выходом… На счет три… Ну, раз… два… три!

И мы выскакнули! Я только раз – бах! – потому что второй ствол не успел зарядить. Мы ж бегали. У Полины чего-то заклинило, она даже не выстрелила, сразу принялась заряд выковыривать…

Там не попасть никак нельзя. С огнеметом ходит очень большой быкун… этот… как Капитан говорил… быкун-конструктор. Три метра росту, наверное. Яна три раза бабахнула: у нее три ствола проволокой к деревяшке прикручены. Но вот она обратно из-за угла нейдет… Я уж опять один ствол зарядил, а она нейдет. И Таракан нейдет, он там ругается, и у него излучатель делает такой звук: шррх-шррх-шррх… И Петер нейдет.

И я тогда из-за угла выглянул.

И онемел.

О-ох…

Стреляли мы, стреляли, а только маленькому быкуну огнемет попортили, он сюда бежит как раз… И все. А большому быкуну, который конструктор, хоть бы хны. Зато он к нам повернулся, да. У него струя огненная прямо в Яну хлещет, а Яна бьется-бьется на земле, как сухой листик в костре… Пулемет лупит теперь по Петеру, а Петер рядом с Яной дрыгается, земля вокруг Петера – дыбом. А он даже не кричит. И только Таракан долбит и долбит по большому быкуну, а тот все не падает…

Тогда струя огня переходит на него. Быстро так. Таракан роняет излучатель свой и горит. Но тоже не падает и ругается очень громко. Горит и ругается. А потом упал лицом вниз…

Я никак с места двинуться не могу. Полина кричит чего-то, я не пойму чего… Вроде «сейчас»… А маленький быкун уже рядом как раз. Прямо в двух метрах, да! И я сам не понял как, просто у меня руки дробовик подняли и на курок нажали. Вся дробь ему в образину полетела. Он аж встал, головой вертит, лапами по щекам себя хлопает… Я хотел его ружьем ударить, ничего другого-то нет у меня. А он ружье мое схватил и сам меня по плечу шваркнул. Я упал. А он ко мне. Только головой все вертит и надо мной лапами машет, никак не прицелится, чтоб убить меня враз. Мне бы бежать, а тут ноги перестали меня слушаться. Вот. Как же так? Расползлись по земле, бечь не хотят. И я закричал:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Тут эта зараза точно прицелилась и прямо по больному плечу меня саданула… Может, на звук? Я вою, а убежать никак не могу. Быкун надо мной машет, кровь из головы его во все стороны льется, наверное, глаза ему застит.

Это он рядом с большим быкуном – маленький. А меня он выше на три головы, да еще шире. Он, как два я, вширь. Заденет по голове и прихлопнет моментом.

Что мне делать? У меня еще фонарь был. Я фонарь ухватил, на полную силу его поставил и в самое рыло быкуну сунул. Он теперь вроде меня завыл и упал в лужу. Глаза себе дерет, разодрать не может никак. Ослеподырился.

Полина к быкуну подбегает и палит ему в шею. В упор.

Быкун аж на метр из лужи выпрыгнул. И сразу завалился, лежит, не двинется…

«Я буду жить. Как хорошо я буду жить…» – это я подумал так странно, как до Мятежа думал… Обычно я по-другому думаю. О! Ноги опять заработали.

Я встаю, свой дробовик ищу, надо его зарядить. Нашел. Гну, заряжаю… Полина в подвал наладилась.

– Стой! – я ей кричу. – Погоди!

– Капрал?

– Может, мы еще здесь понадобимся. Заряжай, Полина.

Она меня послушалась. Хорошо. Люди меня редко слушаются. По новой выглянул на Крэнстон-стрит.

Быкуны из домов к своему главному сбегаются. Как их много! А главный, самый большой, крутится посреди улицы. Прямо на шее у него кто-то сидит. Маленький такой, одежда на нем дымится… Капитан? Наверное, из дома Сары спрыгнул. Не убежал, а быкуну на шею спрыгнул. Быкун его схватил за ногу, давит ему ногу, калечит ему ногу. А Капитан кричит. Капитан кричит, но быкуна не отпускает никак. В ухо ему, быкуну, сует чего-то… Зачем?

Вдруг прямо на том месте, где они боролись, огнем пыхнуло. А грохот какой! У меня уши заложило.

Полина дергает меня сзади:

– Что там, Капрал? Может, уйдем все-таки? Капрал?

– Погоди, погоди… Дах!

Упал главный быкун. Даже не весь он, а нижний его кусок. По грудь.

– Полина, Капитан погиб…

– Что?!

– Тихо! Тихо! Теперь нам отсюда уходить нельзя… Никак нельзя, да.

Вот, упал конструктор, а маленькие быкуны вокруг стоят кругом, не двинутся. Только лапами притоптывают. И пулемет сверху не жарит. Почему пулемет не жарит? Меня ж они видели, давно могли пульнуть по мне, так?

Начали быкуны разбредаться потихонечку. Всё, никто теперь ими не командует, это Капитан сказал. Еще когда жив был. Теперь они на Станцию пойдут всех драть. Но только по одному, по два, по три они пойдут. Не так страшно, как если всей толпищей. Может, их пугнуть? Теперь они совсем не то, без главного. Может, они испугаются?

– Полина, сейчас мы по ним пальнем…

– По кому?

– По быкунам, там их целая куча. Пальнем – и в подвал. Может, оттуда еще разок. Готова?

– Ну… да…

– Значит, выбежим, прицелимся, пальнем как следует – и в подвал. Вот так…

Но вовсе мне палить не пришлось. И Полине не пришлось. Я только слышу: тин-н… тин-н… тин-н…

– О, летят! Гляди, Капрал, летят!

Точно, прямо над Крэнстон-стрит летят два здоровых железных сапога.

– А? Чего это?

– Капрал! Какой же ты молодец, Капрал! Какие мы все молодцы! Это ихние патрульные антигравы!

Тут она точно на меня прыгнула, обняла за шею и в самое ухо поцеловала.

В ухе – звон.

Все-таки я еще спросил:

– А тинькает-то что?

– Бортовые волновики работают на поражение, – говорит мне Полина мужским голосом.

– Ой!

– И нам всем следовало бы отойти подальше. Под горячую руку запросто мозги вскипятят… Особенно в такую темень. Помоги-ка мне, Капрал!

Полина отцепилась от меня, вижу, стоит рядом Огородник, а на плечах у него – чужой человек. Руки связаны, ноги связаны, во рту тряпка. Ноги-то его Огородник мне и перебросил на левое плечо.

– Тащи.

– К-кто?

– Старшая погань. Напоследок Петера подстрелил и положил Гвоздя. Ножом. Ловок, гнида…

С Крэнстон-стрит доносились визги и верещание. Дохли быкуны очень громко.

Как я в тот раз спал! Ой спа-ал! Долго-долго-долго. День и ночь. И еще не доспал.

Меня тормошила-тормошила Бритая Кейт, и я проснулся. Сначала испугался: чего трясет меня? Бритая Кейт злая, может ударить. Потом не испугался уже. Потому что я вчера сражался, и я ее тоже ударю, если она меня ударит.

– Вставай, дурак! Давай-давай!

– Я не дурак. Называй меня Капралом. Или Эрнстом. А дураком не называй.

– Да пошел ты! Шевелись. В мэрии суд, ты должен быть прямо сейчас!

– Кого суд?… Кого будут судить?

– Козла этого, душегуба, который банду сколотил. Давай, псих, все хотят его линчевать, и нужна твоя дурацкая подпись!

– Не называй меня…

– Да хоть Мистером Совершенство! Давай быстрей!

– Зачем это я вам всем? Какая нужна моя подпись? Я не пойму.

– Такая. Считай: Петера вчера прибили?

– Прибили.

– Таракана вчера прибили?

– Прибили, да.

– Протез ночью загнулся, кровью изошел.

– Ой…

– Короче, Малютка сказал: на Станции все остальные – простой народ, а придурок Эндрюс хотя бы капралом числится. Пусть пока побудет за олдермена.

– Какой Малютка? Мэр? Да?

– Нет, мой неродившийся младенчик. Не надо ей так шутить. Плохие шутки…

И зачем это они меня олдерменом? И я, что ли, сегодня еду выдавать буду? И на работу я всех водить буду? И в дозор я людей выталкивать буду?

– Не дрейфь, это ненадолго. Ну, мы пошли.

Мэрия – это у нас раньше был великий магазин. При мне там магазина уже не было, все распотрошили. Только зал большой. Правда, очень холодный.

Вот, я гляжу вокруг. А вокруг стоят Огородник и другие люди. Огородник мне подмигивает, а я улыбаюсь Огороднику. Хороший человек! Еще там разбойник. Очень некрасивый он оказался. Губа отвислая, половина лица красная, от старого ожога, наверное. А сам маленький, низенький, как рогулька от фитюльки. Такой маленький гад, неужели все от него случилось?

Еще там мэр Малютка. Здоровый, как быкун. Ест много? Откуда еды столько у него?

Еще вокруг ходят-ходят олдермены. Не все. Из дистрикта Центр есть олдермен, его зовут Тюря, я его видел. Тюря – негрище, тоже очень большой, вроде мэра Малютки. За Станцию я сам. За Гига-маркет – Брусье. Это второй Бритый, его на самом деле зовут Эд. А третьего Бритого вчера быкун поломал. Бритые – два брата и сестра. Теперь, значит, один брат и сестра. В этом самом гигамаркете мы и собрались, по которому дистрикт назвали. Длинное слово, неудобное слово. Это великий магазин так называется… За дистрикт Холм – Длинный Том, он совсем старый стал. За Ручей – женщина, я не знаю ее. Где-то сорок лет ей. Лицо сердитое. Левым глазом все время подмигивает, может, это болезнь такая у нее? От Трубы не пришел никто. Говорят, там и не осталось никого. Жило человек десять, а может, пятнадцать, всех их вчера поубивали. От Сноу-роуд передали, пусть за них старик Боунз говорит, он достойный человек, а у самих у них нет никакого олдермена, потому что их совсем стало мало, и никакого олдермена им не нужно. От Завода, от Франклина и от Болот пришли люди. Там, где завод, там много народу живет. Может, пятьдесят человек. Олдермен от Завода последним пришел, сказал, его зовут Алекс. От Болот пришел Хромой, в первый раз его вижу. А имя у него – Хаким. Он не только хромой, у него еще и руки трясутся. Люди говорили, он своих обижал, воровал, его побили очень. Но вот в олдерменах оставили Хромого. От Франклина пришел новенький, его вообще никто не знал. А от Выселок и от Парка никто не пришел. Просто не пришли, да и все тут. Ничего не сказали. Выселки и Парк – дальше всех. Они не всегда людей сюда посылают. Это мне так Длинный Том сказал.

Вольф-младший еще тут. Нет у нас теперь Капитана, Вольф теперь капитан. Жалко. Вольф – дырявый человек, злой.

Огородник тут. Ему тут не надо быть. Он ведь у нас никто – он наблюдатель от терранцев, а у нас он простой человек. Вот. Я спросил: «Ты почему тут? Ты же простой человек?». А он и говорит: «Будет суд по всей форме. И я договорился выступить в роли адвоката…» – «Чего это?» – «Защитника». – «А! Непонятно опять. Я думал, его просто… убьют». – «Я тоже слышал такое мнение. Потому и договорился, что будет суд и что я буду его защитником. Иначе бы его еще вчера пристрелили». – «Ты же его и поймал же!» – «Нельзя пленного просто так прикончить. Где тогда совесть? В заднице?» И я тогда голову почесал, но мысль никакая не пришла, что ему ответить. Не знаю я, как лучше.

Оказалось, Бритая будет за прокуротора. Это который обвиняет.

И я сказал Огороднику: «Вот, все, как до Мятежа, устроилось». А он мне ответил: «До Мятежа у вас тут не особенно закон уважали.

Вертели им, как хотели, но хоть видимость была, дела шли как-то. Теперь вовсе нет никакого закона. Будем не по закону, будем по жизни разбираться. По-человечески». И вздыхает.

Что ему не нравится? Живем, как живем. А теперь вот суд будет. Это ж все по-настоящему! Как люди, как раньше! Чего ему еще надо? Я не пойму. Хороший он человек, но странный.

Погода с утра вроде бешеной собаки. Мечется. То дождь шел, то солнцем палило, я думал: может, выше пояса ничего одевать не надо. Потом решил, что вот, нет, я теперь олдермен, а олдермены голыми не ходят. Вдруг мороз сделался, снег пошел чуть-чуть, снег перестал, а мороз остался… Месяц вандемьер кончился, месяц брюмер уже начался, снегу пора быть, это да, а солнышко-то откуда взялось? Я не знаю. У нас погода еще до Мятежа совсем сбесилась, что-то мы с ней подпортили… Сидим мы, все руками-ногами болтают, согреваются. Еще куревом согреваются, хотя куревом как следует ни за что не согреешься. Дым стоит ужасно густой.

Вот Фил Малютка к столу идет и говорит громко:

– Все! Хватит галдеть, сели на лавки. Ну, все сели. Он тогда продолжает:

– Вот что. Огородник из дистрикта Станция поймал этого мерзавца, от которого столько наших людей к чертям раньше срока отправилось. Все в курсе?

По залу: «Бу-бу-бу-бу!». То есть в курсе.

– Надо было на месте задавить гаденыша, да вот руки ни у кого не дошли. Жалко. Но вздернуть его мы и сейчас можем запросто… Тюря, подонок, кончай жрать, ты что, жрать сюда пришел?!

Тюря унялся.

– Теперь такое дело. Огородник его взял, но просто так прибить не дает. Если б какой другой человек – уломали бы как-то. А Огородник – нет. Знаете откуда у нас харчи?

«Бу-бу-бу-бу!»

– Правильно, по большей части от терранцев. А это ихний человек. Поэтому надо уважить. Огородник сказал: «Будем судить, как люди, а не грызть, как зверье».

Малютка сделал пазузу. Глядит на всех. Понятно, чего хочет. Хочет словами своими и рожей своей показать, до чего же Огородник глупый.

– В общем, так. Сначала слово скажет прокурор, это будет Кейт Брусье. Потом скажет защитник, это будет Огородник. А потом послушаем этого говнюка.

– Чего его слушать?

Это Вольф влез. Хочет он, наверное, показать, что вот, мол, я тоже теперь большой человек. И Малютка ему отвечает:

– Положено.

Опять он сделал пазузу. Никто спорить с ним не стал, с ним вообще никто не спорит, он очень здоровый.

– Значит, у меня листок бумаги – вот он. Там сказано попросту: виновен, надо повесить. И вот еще лайнрайтер зеленого цвета, ничего больше я не нашел. Каждый, кто захочет вздернуть вонючку, распишется. Каждый, кто не захочет, проволынит. Вот так. У нас тут двенадцать дистриктов. Слушайте правила игры: должно быть хоть шесть подписей на листке. Тогда – петля. Троих нет, это ладно, это мы потом разберемся. Значит, девять олдерменов всего… Я полагаю, там и будет девять подписей, вы же все – нормальные люди! Но на всякий случай говорю: шести хватит.

– А сам ты?

Это Хромой его спросил.

– Я не голосую.

– А может, вместо Трубы – ты?

– Нет, я сказал.

Хромой садится и бурчит себе под нос тихо-тихо, чтоб все слышали, но никто б его не прижучил: «Чистеньким хочет быть, терранцев за…»

– Рот закрой, Хаким. Все вам ясно? «Бу-бу-бу-бу!» Ясно.

– Теперь пусть скажет Кейт…

– Подождите, мэр! У меня есть важное уточнение.

– Да, Огородник. Только живее, очередь не твоя.

– Простите, мэр. Я обращаюсь ко всем: поставки провизии с терранских складов не прекратятся, какое бы решение вы ни приняли. И никто не угрожает отобрать пайки у Поселка, если Поселок проявит непослушание… У меня все.

– Это было действительно важно, Огородник. Но больше мы порядок нарушать не станем. Никто! Говорит один человек, и если заговорит второй, то я ему свинчу башку. И все говорят по очереди. Я сказал! А теперь давай, Кейт! Давай, подруга.

– Сограждане! Да тут не о чем спорить, тут нечего обсуждать. Кто перед вами сидит? Скажите, кто сидит перед вами? Кровосос, дерьмо, убийца! Чего он хотел? Он хотел вас всех задавить, барахлишко забрать, поселиться тут и дальше разбойничать. Это гнилая душа. Может, он больной, может, он псих? Нет, никакой псих на такое не способен. И мы будем различать психа и злодея. Он убийца. Или, может, кто считает, что он убогий и надо его пожалеть?

Она, наверное, и спрашивать ни у кого ничего не хотела, просто так сказала, а ей вот целых два человека ответили. Во-первых, Тюря:

– Да кого это волнует, псих он или не псих! И сам разбойник тоже ответил:

– Коротышка Бо психом себя не считает и дурковать не собирается…

Бритая Кейт сбилась, но ей помог Малютка:

– Заткнулись оба. И другим молчать!

– …Так вот, сограждане, он несет полную ответственность за все свои дела. Вспомните, сколько бед от него: двадцать пять человек сгинуло! И каких людей! Мой брат, Капитан, Петер со Станции, Мартышка Ахмед, Яна из заводских, Протез, Гвоздь, Бобер, Сало, Мойша Кауфман из Центра, а от Трубы вообще никого не осталось… Помните об этом! Сколько исправных домов сгорело! Сколько народу побито-покалечено и ни на работу, ни в дозор не выйдут. Где Рахиль? Лежит со сломанной ногой. Где Сэм с Холма? Два пальца у него оторвано, кровью исходит. Где Болгарин? Лежит Болгарин, харкает кровью…

– А что, подох Протез? Правда? – новенький спросил.

– Да, ваш товарищ умер. А ты не перебивай меня. Умный выискался – перебивать.

Новенький замолк, тут даже мэрово слово не понадобилось.

– …В общем, напрасно я тут, наверное, разоряюсь. Вы же и без того все понимаете: надо гадину раздавить. Смерть гадине!

– Смерть гадине! – выкрикнул Тюря.

– Убьем его, и дело с концом… – сказал Хромой.

– Убить! Стольких дозорных не досчитались! – это Вольф.

– Прикончим гадину! Отомстим за наших! – это Бритый Эд. Шум поднялся. «Бу-бу-бу! Гу-гу-грррррр…»

Фил Малютка встает:

– Уроды, что я вам говорил? А?!

И это «А?!» так он громко выговорил, что все сразу оглушились. А когда оглушились, то и замолчали. А у меня зачесалось под коленом. И я сижу, маюсь: удобно мне поскрести как следует или не удобно? А потом ступня зачесалась. Ой-ой.

– Еще Огородник своего слова не сказал. Давай, Сомов. Только покороче. Видишь, люди волнуются.

– Уважаемые люди Поселка! Я не стану оспаривать: перед нами злодей и душегуб. Он убил многих наших сограждан своими руками, а в смерти остальных полностью виновен как главарь банды…

Теперь Огородник пазузу сделал. Смотрит на всех.

– О! Это по-нашему! Кончай его! Огородник сказал – виновен! – загудел было Хромой, но наткнулся, наверное, глазами на лицо мэра, потому что совсем замолчал. Зато сам разбойник бубнить начал:

– Сдается мне, гнило ты защищаешь Коротышку Бо… И все ему сразу, в один голос:

– Заткнись!!!

А я под коленом поскреб. И ступню из ботинка до половины вынул, рукой потянулся, но не успел. Замер. Все опять молчат. Ступню я обратно в ботинок вдевать пока не стал.

Огородник опять заговорил:

– Он виновен – о чем тут спорить? Вопрос в том, как его наказать. Я хочу отговорить вас от убийства этого мерзавца…

Кто-то захихикал по-особенному, как будто хрюкнул. Кто-то тихо сказал:

– Ну-ну…

– …Я изложу вам несколько важных доводов. Это не займет много времени.

– Дав-а-ай… – вяло так потянул Вольф.

– Во-первых, Поселок видел подонков с Равнины. Они убивают, не задумываясь. Неужто и нам, то есть жителям Поселка Слоу Уотер, опускаться до такого скотства? По-моему, мы люди, и нам не стоит уподобляться зверью. Во-вторых, многим хочется отомстить, и я понимаю их чувства. Со мной такое бывало. Но я хочу напомнить простую вещь: мертвых не воскресишь, убитых не вернешь, даже если трижды снести голову этому… этому, мать его, подзащитному. В-третьих, я могу внести за него выкуп едой. Первосортными терранскими продуктами. Большой выкуп, потом можем обговорить, что именно и сколько. Под мою личную гарантию на мои личные деньги.

Малютка:

– А его куда?

– На терранские принудительные работы. Уверяю, там еще никому жизнь медом не казалась.

Все молчат. Даже не смотрят на Огородника. Нет, Алекс смотрит. И женщина с мигающим глазом тоже смотрит. А больше никто. Фил Малютка говорит:

– Харч – это хороший аргумент, Огородник. Но людям кровь интереснее. Поверь моему опыту.

– Угу… – это Вольф откликается.

– Так. Защитника мы послушали. На ус намотали. Теперь вот что: пусть эта мразь тоже выскажется.

Разбойник тогда поднялся, ухмыльнулся очень нагло и отвечает:

– Сдается мне, это ведь не ты, мэр, меня сцапал…

– А ты, я вижу, хочешь попасть на тот свет даже быстрее, чем мы все надеялись! Короче, давай по делу или заткнись.

– Сдается мне, вы думаете, будто бы Коротышка Бо может кого-то тут испугаться. Это вы зря. Коротышка Бо никого не боялся и не боится. Коротышка Бо вас даже не уважал, потому что вы в помойках роетесь, а он – вольный человек…

– Дерьмо, вольно плавающее… – это Алекс, который от заводских, сказал.

– …да, Коротышка Бо – вольный человек. И он вас зауважал, когда вы его побили, а потроха его зверушек намотали на ножи. Хотите – вздерните его. Имеете полное право. А ему наплевать. Но я вам скажу, Бо помнит, если кто ему сделал доброе дело. Бо ценит. Если вы отвесите Бо пинка и отпустите на вольную волю, он вам за это даст слово не трогать ваш вшивый Поселок и отводить любого с Равнины, кто еще захочет тронуть ваш вшивый Поселок. А на Равнине мнение Бо кой-чего стоит. Давайте решайте, Бо слушает.

Зря он выпендривался. Вот. Зря он. Все разозлились еще хуже. Даже не кричит никто, все помалкивают, под ноги смотрят, ждут, наверное, когда веревку принесут. Только Вольф сказал:

– И чего ты ради него старался, Огородник? У него ж понимания – ни на понюх табаку. Видишь?

А я как раз ступню почесал. Очень хорошо!

– Да, я вижу, что дерьма в нем хватает. Еще я вижу, что это все-таки человек, а не поганка – ногой пнул и дальше пошел.

Вольф на Огородника за эти слова очень разозлился, весь покраснел, мелкие слюнки у него изо рта брызжут:

– Челове-ек? А во сколько его ценить, человека, в наших-то местах? Когда тьфу – и нет его! А? Что за чушь ты тут порешь, адвокатишка? Ты видел, как сюда из города народ толпами пер и подыхал прямо на улицах? Ты видел, как мы трупы поедали? А под Фиолетовый Морок ты попадал? А под серый снег, от которого счетчик зашкаливает? Что ты видел, Огородник? Что ты вообще видел?

– Я видел, как сгорают за несколько секунд боевые крейсеры, набитые людьми, словно огурцы семечками. Я видел, как в бой ушло без малого две тысячи человек, целая бригада, а вернулось всего восемьдесят. Это были красивые, сильные, молодые мужчины и женщины. Война их съела, не прошло и нескольких часов… И все равно я вам говорю: жизнь человеческая – не глоток воды, она чего-то стоит! Я вам это говорю!

Он почти кричал, никогда я таким его не видел. Совсем другой Огородник, совсем мне не знакомый Огородник.

– И еще я скажу вам, убийство – это отрава. Человеку должно быть трудно нажать на спусковой крючок. У него руки должны дрожать при этом. А лучше бы вообще никогда не делать этого. Так зачем же вы, хоть и бедные люди, а все ж не бандиты, всем народом хотите прикончить эту мразь?! Чтоб попробовать, а потом искать – кого бы еще вздернуть? Научитесь убивать чужих, и не в драке, а как сейчас – по общему согласию, спокойно, – так и за своих скоро возьметесь!

– Око за око, Огородник, – спокойно говорит Фил Малютка.

А меня как бы дернуло, я вспомнил, да. Я очень важное вспомнил. Он, Огородник, видел, как много народу поубивали. А мне сказали один раз: «Цени, парень, из всей роты один ты живой остался!». Я тоже видел, я тоже знаю!

И сразу я заволновался, сразу сердце мое забилось-забилось…

– Нет, мэр, не согласен с вами, – тоже спокойно отвечает Огородник. – Я в этом дерьме пачкаться не хочу и другим не советую. Если око забирать за око, то мы все тут друг друга перережем. И года не пройдет!

– Значит, пора и тебя ножичком пощекотать! – заорал Вольф. – Кем бы ты там ни был, а все равно чужак. Ты чужак, ты сам – вонючка!

– Что ты мешаешь людям, Огородник, они хотят позабавиться, им больно за вчерашнее… – опять же спокойно говорит мэр.

– Хороша забава! – отвечает Огородник.

– Уйди, парень… – это Бритый Эд шипит. А сам с места встал и поближе к Огороднику подбирается.

– Отойди, отойди, отойди! – это Хромой шумит.

– Ножичком… пощекотать…

– Сука, еще защищает его!

– Не доводи людей, лучше не надо… А Огородник им отвечает:

– Не лезьте. Я его так же защищать буду, как вас вчера защищал. Понятно?

– Значит, обоих пора хоронить.

Вольф, Бритый Эд, Хромой, Шляпа, Тюря – все уже повставали и помаленьку окружают Огородника. А я не знаю, чего мне делать-то… Длинный Том сидит, голову руками обхватил, Алекс – нога за ногу, будто ему и дела нет, чего тут будет… Женщина бормочет:

– Да вы, ребята, с ума сошли… Своего же…

– А-а-а-а-а-а-а!

У меня мимо уха чего-то – свисть! Чего это? Ой-ой! Огородник прямо из воздуха ножик поймал! Это Кейт ножик бросила. Закричала, а потом ножик бросила.

И опять у меня мимо уха – свисть! Я даже не испугался, я как-то понял все потом, а сразу-то я ничего не понял. Выходит, и Огородник этот ножик обратно кинул. Куда?

– Сволочь! Сестру!

И Бритый Эд на него бросился. Но на полдороги поскользнулся. Да. Пол в великом магазине гладкий, очень гладкий. Сыро было, морозно было, пол под ногами скользил. Бритый и упал. А я вставать начал, может, подумал я, надо Огороднику как-то помочь? Ну, не знаю, как, но…

Дыщ-щ-щ!

Вот я начал вставать, а как раз Вольф на Огородника летел. И от меня Вольф шарахнулся, тоже упал, ногами прямо на Бритого упал, а боком об пол ударился. А я его даже ничуть не задел. Они ворочаются-ворочаются, а Хромой уже и свой ножик вынает. И Тюря тоже вынает, а он – такой бугай!

– Стоя-а-ать!

Малютка со своего места вылетел, быстро-быстро подлетел к куче, к Вольфу с Бритым, и р-раз ногой по куче! Р-раз еще, р-раз еще, р-раз еще!

– Ну, хватит?

– Все, Фил, все, я в порядке… – это Бритый ему говорит, а Вольф молча уползает.

– Ты, Тюря, спрячь железяку, и чтоб я ее не видел!

Тюря ножик прячет, а Хромой с новеньким стоят как стояли. Очень напрягнутые. Нет, неправильно сказал. Правильно надо сказать «напряженные». Я думал, народ у нас вообще тихий, а оказалось, что народ у нас буйный…

Вдруг Алекс захихикал-захихикал.

– Ты чего? – Длинный Том спросил.

Заводской пальцем показывает, и все тут хихикать начинают. И я хихикаю. Потом такое ржание уже стоит, аж стонут. Никак остановиться не может никто. Даже Малютка ржет.

Бритая Кейт, обвинительша, у лавки дергается. Кейтин ножик, ну, когда его Огородник бросил, ее куртку к лавочной деревянной спинке пришпилил. И Кейт давай наяривать! Рвется-рвется! Ножик вынуть из деревяшки никак не может, а куртку дерануть жалко. Бритый Эд еле-еле выдернул.

– Кончили забаву! А ну-ка тихо! – мэр всех угомонил. – Потрясли животами и хватит. Делом займемся. Короче, все, кому положено, высказались. Теперь подписи ставим. Сели все по местам! И все сели.

Тюря листок берет и на Огородника косится:

– А если, Огородник, тут будет шесть подписей, ты тоже между нами и гаденышем встанешь?

– Я не знаю. Раньше думал: не встану. Все-таки это будет суд, а не расправа. Значит, такова воля Поселка. А теперь посмотрел на тебя и на прочих… Нет, не нужна мне в моем Поселке смертная казнь. Тут и без того много способов озвереть до упора. Так что посмотрим, как дела пойдут.

И Тюря подпись свою поставил. А потом Бритый Эд поставил. Без разговоров. А потом еще новенький поставил. Сказал только:

– Собаке и смерть собачья.

И вот, понятно, все тоже подпишут. Настроение такое: раз одни подписались, значит, другие тоже подпишутся.

Следующим Хромой подписал. Улыбается Хромой, говорит:

– Здоровый у нас тут народ, нормальный. Все понимают, что правильно и что неправильно… Вот только мне мало, ребята. Он тут людей наших косил направо и налево, а мы всего-навсего вздернем его… Нет, я спрашиваю вас всех, есть тут справедливость? Мое мнение, как подпишем, надо бы посовещаться: может, сделаем так – чтоб легко и просто он не ушел… Как думаете?

– Обсудим, – ответил ему Малютка. – Не задерживай бумагу, дальше двигай.

И пришла бумага ко мне…

А мне очень холодно, прямо ужасно холодно. Кончики пальцев совсем-совсем замерзли… Почему это все на меня накинулись? Зачем это я им понадобился? Надо бы им было найти большого человека и его спросить. А я – маленький человечек, как зеленая лягушечка под коряжкой…

«Цени, парень, из всей роты один ты живой остался…»

Я хотел подписать, но сильно неудобно мне стало. Вот, Огородник – хороший человек, а ему не нравится прибить разбойника. А Вольф – плохой человек, очень злой. И Тюря злой, я знаю. А Бритый еще хуже, он кусачий, как собаки были, когда еще были собаки. Вот. А Хромой – тот вообще паразит. Новичка я не знаю, а Малютку не поймешь, он хитрый. И всем им нравится разбойника прибить. Вот оно как. Один хороший против, три плохих за, и еще один за, которого не поймешь, и еще один за, которого я не знаю…

Ой-ой!

Чего делать?

Побьют меня, если я не буду подписывать. Или совсем убьют, все мне попереломают…

А я сражался. Не хочу их больше пугаться. Если надо, я с ними тоже драться стану.

Чего мне хочется? Не Огородник чего хочет, и не Малютка чего хочет, и не Бритый чего хочет, и не все чего хотят, а я чего хочу? Ну… как… вот… я… я знаю, чего я не хочу, чего мне не нравится. Мне не нравится грубость и злобность. Я хочу тихости, и чтобы все были добрые. И никто бы никого не обижал. Ханна один раз сказала: «Экий ты кроткий!». Это не как крот, это такой милый, хороший, незлобный кто-нибудь. Какое хорошее слово! Кроткий… Вот кроткий бы ни за что никого не убил… Один я ото всей роты остался. А вчера… вчера сколько народу поубивали? А еще раньше сколько народу померло разными способами, когда Мятеж был и еще после Мятежа? Нет же, пусть еще одного не убьют, пусть еще один поживет…