Текст книги "Журнал ЕСЛИ №11 ЗА 2004 ГОД"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

По всей видимости, система создания червоточин была еще не слишком хорошо отработана. Выйдя из подпространства, экипаж «Гауди-11» увидел чужие звезды. Люди не имели понятия, куда попали. Старая Земля пропала где-то в глубинах мироздания. И вот тут-то судьба преподнесла героям подарок, – они обнаружили планетарную систему, состоящую из девяти планет, третья из которых не только имела кислородно-азотную атмосферу, но и развитую биосферу. При том, что выбора у экипажа «Гауди-11» не было никакого, можно сказать, им безумно повезло. Отправив в обратный путь автоматический зонд с отчетом об экспедиции, старики высадились на планету и приступили к выполнению своей миссии.

Смешно, но запустив зонд практически в никуда, старики все, как один, верили: он непременно долетит до старой Земли. Наверное, так им было легче смириться с неизбежным.

На корабле стариков так же, как и на всех остальных кораблях серии «Гауди», имелась криогенная камера, в которой хранились оплодотворенные яйцеклетки – будущие колонисты, – а также оборудование, необходимое для их развития и выращивания зародышей. Из четырехсот имевшихся на борту яйцеклеток родились триста сорок два младенца. Не все сразу, не в один день, но все равно, думаю, тогда старикам пришлось повозиться. Младенец это ведь не овца, которую достаточно напоить да корм задать. Тем не менее ни один из младенцев не погиб. Один из этих искусственно рожденных детей был мой дед, другая – моя бабушка. Родители мои появились на свет уже естественным путем. Так же, как и я. В настоящее время наша община насчитывает уже более тысячи человек.

Старики, конечно, сделали огромное дело. Для всех нас. Ну, начать хотя бы с того, что, если бы не они, я бы никогда не появился на свет. Странно даже представить себе такое, – мир существует, а меня в нем нет. Но если с первым поколением рожденных на нашей Земле детей отношения у стариков были самые теплые, то уже следующие дети стали сторониться тех, кто прилетел на «Гауди-11». А мои сверстники и подавно смотрели на стариков, как на каких-то древних чудовищ. Нет, мы, несомненно, уважали их, внимательно слушали все, что они хотели нам сказать, но искренней привязанности к старикам ни у одного из нас не возникло. Только недавно, повзрослев, я, кажется, начал понимать, в чем причина. Старики являлись для нас реликтами другого, чуждого нам мира. И наш мир они хотели переделать по-своему. Так, чтобы на нашей Земле все было так же, как на их прародине. Когда они, закатив глаза, вспоминали красоты старой Земли, мы не могли понять, чем же они восхищаются? Что на старой Земле было такого, чего нет у нас? Нам не нравилось – страшно не нравилось! – то, что, назвав нашу планету Землей, старики на этом не остановились. Всему вокруг они присваивали названия земных прототипов. Я понятия не имею, насколько похожи наши лошади на лошадей, обитающих на старой Земле, но старики назвали их лошадьми, и мы следом за ними повторяем это слово. То же самое относится к свиньям, овцам, курам, гусям, мышам, волкам, елкам, березам, облакам… Да все, на что ни глянь, носит название, принятое на старой Земле! Единственным, что нам все же удалось отбить у стариков, были гурлы. Старики их тоже поначалу индейцами называли, но мы с ребятами быстро перешли на гурлов. Если гурлы сами себя так называли, так почему же мы должны называть их какими-то там индейцами?…

И еще старики что-то скрывали от нас. Это сквозило во всем – во фразах, которые они внезапно обрывали, во взглядах, стыдливо отведенных в сторону или опущенных к земле. В том, как смотрели на нас старики, когда думали, что мы этого не замечаем, – с жалостью, как на безнадежно больных, которые еще не подозревают, что дни их сочтены. В том, что все, до последнего клочка бумаги, оставшееся в домах умерших стариков, старик Федот прятал у себя на ранчо. И охранял подступы к нему с трассером в руках. Три старика умерли в течение последних двух лет, и всякий раз старик Федот оказывался в доме покойника раньше, чем туда успевали забраться мы. И вот теперь у нас наконец-то появился шанс отыскать истину.

– Черт раздери меня на четыре части!

Если бы Cepera выругался так при ком-то из старших, то одним подзатыльником точно не отделался бы.

– Что там у тебя?

– Смотри!

Cepera хлопнул на стол раскрытую папку. Вместе с другими бумагами в папку была подшита страница, вырванная из какого-то старого журнала. Текст, набранный мелким шрифтом, и цветная фотография.

– Лошадь, – сказал я.

– Наша лошадь, – уточнил Сергей.

– И что с того? – спросил Николка, который тоже повернулся, чтобы посмотреть нашу находку.

– А то, что у нас в общине не выпускают журнала, из которого вырвана эта страница. Выходит, этот журнала был отпечатан еще на старой Земле.

Я быстро пробежал глазами текст рядом с фотографией лошади. Cepera был прав. В статье упоминались населенные пункты, которых не существовало на нашей Земле, и имена людей, которых я никогда не слышал.

– Но это значит…

Я умолк, не закончив фразу, так как и сам еще не мог понять, что же это значит.

– Ну? – вопросительно уставился на меня Cepera.

– Ищем дальше, – сказал я.

Через полчаса в комнату осторожно заглянул Нукзар. Бросив косяка в сторону кровати, где лежал мертвый старик, он подошел к столу, за которым работал Николка. К этому времени мы уже нашли столько всего, – и фотографии, и газетные вырезки, и информационные файлы, и письма, которые писали старики своим друзьям и родственникам, оставшимся на старой Земле, письма, которые они никогда бы не смогли отправить, – в чем никаких сомнений быть не могло. Да и Николка отыскал в компьютере фрагменты бортового журнала «Гауди-11» и расчеты направления червоточины, которой воспользовался экипаж корабля, надеясь вернуться домой. Мы с Серегой в расчетах этих слабо разбирались, но Николка – он у нас голова! – поморщил нос, почесал затылок и сказал, что ошибки быть не может. Так что Нукзар оставался среди нас единственным, кому пока еще была неизвестна тайна стариков. Но по нашим лицам Нукзар сразу понял: мы нашли то, что искали.

– Ты и представить себе не можешь, что скрывали от нас старики, – хитро подмигнул Нукзару Николка.

– Не могу, – честно признался Нукзар. – А что?

– Мы на Земле.

– Ну да, – кивнул Нукзар. – На Земле. А то где же?

– Нет, ты не понял, – замахал руками Сергей. – Мы на старой Земле.

Нукзар растерянно хлопнул глазами.

– На той самой Земле, откуда прилетели старики, – уточнил я.

– Ara, -только и сказал Нукзар.

Я мысленно поставил себя на его место и решил, что, пожалуй, тоже отказался бы принимать на веру подобное заявление.

– Все дело в червоточинах, – приступил к обстоятельному объяснению Николка. Любил он это дело. – К моменту старта «Гауди-11» техника подпространственных переходов была еще плохо отработана. Во время одного из переходов произошел сбой. Вполне возможно, что уже после первого подпространственного прыжка «Гауди-11» оказался в иной вселенной.

– Как это в иной? – спросил Нукзар.

– Ты что, никогда не слышал теорию о множественности параллельных миров? – налетел на него Cepera, который до прихода Нукзара успел с помощью Николки обстоятельно разобраться в данном вопросе.

– Слышал, – как-то не очень уверенно ответил Нукзар.

– Ну вот, в одну из таких параллельных вселенных и угодил после прыжка «Гауди-11».

– А после второго прыжка они переместились в третью вселенную, – добавил я. – То есть «Гауди-11» вернулся назад, на Землю. Только это была уже другая Земля, с другой историей.

– Сами-то старики это сразу поняли, – сказал Сергей. – Но договорились никому об этом не рассказывать.

– Почему? – спросил Нукзар.

– Потому что сами они были родом со старой Земли, – ответил ему Николка.

– Должно быть, они полагали, что нам будет легче жить, зная, что где-то очень далеко существует наша далекая прародина, – сказал Сергей. – И когда-нибудь оттуда непременно прилетят новые поселенцы.

– Они думали, что таким образом передают нам свою миссию, – уточнил я.

– Ага, – Нукзар озадаченно почесал затылок. – И что нам теперь с этим делать?

Мы все молча переглянулись. Вопрос, заданный Нукзаром, был гораздо серьезнее того, с которым мы пришли в дом к старику Федоту. Прежде мы хотели только удовлетворить свое любопытство, теперь же нам предстояло принять решение за всю общину.

– Послушайте, – сказал Николка, – а ведь никому, кроме нас, нет дела до того, что прятал в своем доме старик Федот.

– Ну и что? – посмотрел на него Сергей.

Cepera – тугодум. А вот я сразу разгадал замысел Николки.

– Выходит, что это все, – Николка сделал широкий жест, указывая на компьютеры, на коробки с мемори-чипами, на стеллаж с документами, на все, что еще могло быть спрятано в доме последнего старика. – Это никому не нужно.

– И что ты предлагаешь? – снова задал вопрос Cepera.

– Может, сжечь все это, на фиг? – тихо произнес Нукзар. – Мы живем на своей Земле, а то, что прятали от нас старики – история чужого мира.

– Который остался где-то в другой вселенной, – добавил я.

– У вас как с головами-то? – озадаченно посмотрел на нас с Нукзаром Николка. – Может, тогда и посадочный модуль, который у озера стоит, тоже взорвать? И кладбище стариков с землей сравнять? А с кораблем – он до сих пор на орбите висит – что делать прикажете?

– Почему мы вообще должны все это от кого-то скрывать? – непонимающе развел руками Cepera.

– Потому что это никому не нужно, – сказал я.

Мы спорили еще минут двадцать, и в конце концов решили собрать все архивные материалы из дома старика Федота и оттащить их в посадочный модуль. Николка сказал, что в модуле подходящие условия для долгосрочного хранения архивов. Вот пусть они там и лежат до тех пор, пока кому-то не понадобятся. Хотя мне так кажется, что никто ими заниматься не станет. Ну и пусть старики прилетели с другой планеты, находящейся в иной вселенной? Мы-то все родились здесь, на нашей Земле. Откуда тут взяться ностальгии!

В кармане у меня заверещал мобильник. Звонила мать.

– Дима, звонил отец, – быстро заговорила она. – Он собирается остаться на пастбище еще на пару дней. Хочет, чтобы и ты к нему подъехал.

– Понял, мама, я ему перезвоню, – ответил я.

– Не перезвоню, а немедленно отправляйся! – повысила голос мать.

– Договорились, – я решил, что лучше не спорить. – Ты знаешь, старик Федот действительно умер.

– Ну и хорошо, – тут же ответила мать.

– Почему хорошо? – удивился я.

На этот раз ответ последовал не сразу. Должно быть, мать сама задумалась над своими словами.

– Не знаю даже, – произнесла она наконец. – Само как-то вырвалось… Но мы всегда будем помнить стариков.

Конечно, мы будем их помнить. Вот только планету непременно назовем по-своему.

АЛЕКСАНДР ГРОМОВ
ЗАЩИТА И ОПОРА

Пролог

Ему снились большие толстогубые рыбы с удивленно вытаращенными глазами и глупыми мордами. Отрываясь от илистого дна, они всплывали вровень с застрявшим в воде человеком и, лениво шевеля плавниками, подолгу висели в насыщенном планктоном ультрамарине океана. Наверное, они хотели понять, постигнуть убогим крохотным мозгом, кто это вторгся в их владения, чего ему надо и почему он не плывет прочь. А он не мог ни уплыть, ни всплыть за глотком воздуха. Жидкость держала его, как клей. Удушье мучило тем сильнее, чем яростнее он пытался вырваться из плена спятившей стихии.

Осознав это, он перестал рваться на волю. Расслабился. Жить было трудно, но можно. Очень хотелось дышать, но никто не мог помочь освободиться из незримого капкана, чтобы пробкой выскочить на поверхность. Живи один, терпи один, а если приспичит бороться, то и борись один. Всегда один…

Не дергайся. И в паутине можно жить – если поблизости нет паука. Не трать силы понапрасну. Терпи. Приспосабливайся.

Что? Тебе нужен воздух? И тебе, и всем? Запомни: это всеобщее заблуждение. Если не дергаться, успокоиться, привыкнуть, то можно не дышать очень и очень долго. А если выбросить из головы лишние мысли и никогда не задумываться о несбыточном, то воздух тебе не понадобится совсем. И солнечный свет тоже. Подчинись обстоятельствам, ведь они сильнее тебя. Ну уж нет!

Он рванулся. Перестал видеть замшелых от сонной неподвижности толстогубых рыб, потому что перед глазами поплыли цветные круги и спирали. Каждое движение усугубляло муки удушья, но он рванулся еще и еще раз. Ему удалось освободить руку. Ну, еще!…

Легкие пылали. Он извивался червяком, отлично понимая, что если даже успеет выдраться из капкана, то всплыть уже не сможет. Он слишком поздно начал бороться всерьез! Сколько времени – и кислорода в легких – было потрачено зря! А теперь поздно. Молись не молись, трепыхайся не трепыхайся – итог один.

И все-таки он продолжал рваться вверх до тех пор, пока муки удушья не стали нестерпимыми. Тогда он проснулся и рывком сел на песок. Вспомнил, кто он и зачем пришел в это место. Отдышался. Выждал, пока немного успокоится пульс. Огляделся.

Рядом с ним на песке валялись три большущие рыбины с толстыми губами, глупыми мордами и растопыренными плавниками. Он пнул ногой ближайшую, и она перекатилась, как бревно, обломав грудной плавник. Вспомнилось Джеромово: «Форель была гипсовая». Конечно, заманчиво было бы просыпаться, находя вокруг себя все, что нужно для завтрака. Увы, еще никому не удавалось выспать себе еду. Со сложной органикой всегда проблемы, а уж со съедобной – просто никак. И не надо. Общие контуры биологических объектов – да, получаются. А внутри не то гипс, не то алебастр, да и тот спустя какое-то время рассыпется трухой, а потом и труха исчезнет без следа.

Неорганика получается лучше, хотя тоже имеет свой срок существования. Но пока она не рассыпалась, ею можно пользоваться. Особенно мелкими вещами. Булавка наверняка переживет человека, а грузовик станет пылью спустя несколько часов. Тут все дело в массе…

Он встал и в радиусе пяти шагов от оставленного им углубления в песке нашел четыре коробки спичек (испытал – горят), охотничий нож, моток капронового шнура, килограммовую пачку стирального порошка, запечатанную намертво (пришлось надорвать угол, дабы удостовериться в том, что это и правда стиральный порошок), аккуратно свернутую простыню, катушку капроновых ниток и двадцать девять стомиллиметровых гвоздей россыпью. Урожай выпал не ахти. Хотя бывало и хуже.

Не нашлось заказанного набора швейных игл, одноразовых лезвий для бритья, легкой куртки с капюшоном и еще нескольких мелочей. Значит, в другой раз.

Судя по находкам, он проспал часов пять и дважды видел сны. Первый сон был управляемым и принес невеликий урожай полезных вещей. Годы практики приучают видеть во сне то, что представлял себе, ложась спать, но это касается только первого сна. Второй, если до него доходит дело, редко материализует что-либо полезное, зато алебастровых монстров – сколько угодно.

В легкий, почти невесомый рюкзачок (долго мучился, пока не выспал то, что надо) он сложил новообретенные вещи. Глотнув воды, поболтал остатком во фляжке. Маловато.

Разумеется, полную фляжку сколь угодно чистой, хоть дистиллированной воды можно было выспать, как любой другой предмет, но пить эфемерную воду – один из способов самоубийства. Сколько нужно времени, чтобы полностью вывести ее из организма? Какие-нибудь остатки раньше распадутся в пыль, причем внутри клеток. Когда-то это поражало его воображение: вода – в пыль! Потом он привык.

Ну да ничего, настоящая вода где-нибудь найдется, феодалы от жажды не умирают. Можно прямиком двинуть к ближайшему оазису…

Пожалуй, лучше все же не прямиком. На дне фляжки еще есть несколько глотков, так что спешить к роднику необязательно. Можно продолжить обход владений, поискать новых людей. Иначе они погибнут, а им надо жить. Они ведь хотят жить, хотят длить свое существование всегда и везде, даже если их жизнь лишена всякого смысла.

И особенно если среда не благоприятствует выживанию. Тут даже слабые, вытянув счастливый жребий уцелеть на первых порах, становятся если не сильными, то цепкими и умелыми, с могучей жаждой жизни.

Так уж заведено.

Живи. Подчинись обстоятельствам, перед которыми ты бессилен. Цепляйся за то, что подарено. Забудь о том, что отнято. Живи вмурованным в клей и задавай поменьше безответных вопросов. Привыкни.

Так тоже можно жить.

Плохо, когда снятся глупые сны. Неужели жизнь ничему не научила, если во сне видишь то, о чем давно не думаешь наяву – не о мелкой повседневной борьбе за существование, а о том, как бы собраться с силами, рвануться и всплыть?

Похоже, что так.

– Вот потому-то и не сидится тебе на месте, – сказал он вслух и подумал: а ведь верно. Быть феодалом и вечно слоняться по своим владениям – это тоже призвание. Дело совсем не в обостренном чутье на ловушки этого подлого мира. Феодалами становятся от вечной неудовлетворенности, от невозможности усидеть в безопасном постылом оазисе. Просто те, кто лишен чутья, долго не живут.

И все равно многие норовят удрать из оазисов. Канючат, просятся в ученики. Грозятся, что уйдут сами. Верно: бессмысленно жить, как они живут.

– А как я – есть смысл?

Пробормотав это, он на миг испугался. Хуже нет пускаться в путь в философском настроении. Здесь не Земля, и долголетия таким образом не обретешь, как раз наоборот. Задумался о ненужном – пропал.

Досадно, что натуру все равно не обманешь, и сны, полные бесполезных усилий, будут продолжаться вновь и вновь.

Вырваться. Всплыть. К солнцу. К закатам и рассветам. Хотя это ведь только сны…

Наплюй и забудь.

Иди. Возможно, тебя уже ждут.

Иди – и делай свое дело.

Глава 1

Их было четверо: двое мужчин, женщина и мальчик лет десяти. Последнюю каплю воды они выпили сегодня утром. Последняя крошка еды была употреблена тоже утром, но не сегодняшнего, а вчерашнего дня.

Утро на Плоскости – понятие условное, как и вообще любое время суток. Иногда случается, что белесое небо над бескрайней равниной на несколько часов словно бы одевается темной вуалью, и человек ностальгически может назвать наступившие сумерки ночью. Никто не возразит.

«Бескрайняя равнина» – вовсе не гипербола. Края нет. Никому до сих пор не удалось установить и шарообразность или какую-нибудь еще криволинейную форму местной твердой поверхности, отличную от плоскости. Встречаются, правда, низины, холмы, дюны и прочие локальные неровности рельефа. Поднимись на вершину холма, предварительно удостоверившись в ее безопасности, поищи взглядом горизонт и разочарованно сплюнь. Линия горизонта отсутствует. Далеко-далеко твердь растекается дымкой, а дымка становится воздухом. Ищи, ищи линию раздела, выбирая самые прозрачные дни. Высматривай, пока не надоест, то, чего нет.

И уж конечно, человека, прожившего на Плоскости много лет, гонит на вершину холма отнюдь не поиск горизонта.

– Нашел, – радостно возвестил, спустившись к подножию, тот мужчина, что помоложе. – Общее направление – вот. – Он указал рукой. – Дорога плохая, зато не так уж далеко, авось часов через десять дойдем…

– Через десять? – взвизгнула женщина. – Чего-о? Через ско-олько? Через десять?!

– Сдохнем, – констатировал мальчик, облизнув сухие губы, и засмеялся неизвестно над чем. – Во попали…

– Заткнись, Борька! – рыкнул на него старший мужчина, кряжистый и ширококостный. Набычившись, начал надвигаться на молодого: – Чё, правда, что ли? Ты чё, блин, вчера говорил? Тебя для чего в проводники взяли? Ты, чмо, кого наколоть хочешь? О двух часах говорил, нет? Не слышу!

– Говорил о двух-трех часах пути, – уточнил проводник. – Только не до цели, а до ближайшего оазиса. Но ошибался. Точнее, обстановка изменилась. Теперь крюк к оазису делать не станем, пойдем прямо.

– Я тебе, козел, такой крюк щас устрою… По кругу водишь, кидала? Лишних бабок слупить с нас хочешь? А вот этого не нюхал?

Кулак был под стать хозяину – большой, крепкокостный, обильно и туго обтянутый плотью. Быков глушить таким «инструментом»…

– Хочешь ударить? – с любопытством осведомился проводник, отступая все же на полшага. – Или хочешь получить объяснения?

– На хрен мне твои объяснения… Ты к воде веди!

Пожав плечами – а я, мол, куда веду? – проводник повернулся и потопал прочь. Вслед ему потянулись и остальные.

Воздух был сух и горяч, сверху ощутимо припекало, но солнца, конечно, не было. Проводник отметил про себя, что еще не забыл, какое оно на вид, солнце. Яркий – невозможно смотреть – диск в знойный июльский полдень. Не диск даже, а нестерпимый сгусток пламени, огненная каракатица, и только когда отведешь взгляд и невольно зажмуришься, перед глазами долго пылает именно диск, а не что-то иное. На закате – нарядный красный блин ненормальных размеров. А зимой оно маленькое и желтое, висит низко и почти не греет. А ночью его нет. Зато ночью бывает луна и созвездия. Большая Медведица. Малая Медведица. Орион. Телец. Кассиопея. Их очертания он еще помнил, не зная зачем. А впрочем, почему бы и нет? Груз воспоминаний ничего не весит и плеч не оттянет.

Белый песок шуршал под кроссовками. В очередной низине он сменился растрескавшейся серой глиной – здесь когда-то была вода. Очень давно. А ничего с тех пор не изменилось, такыр не занесло песком, разве что колодец, выкопанный каким-то бедолагой, теперь уже, наверное, совсем осыпался. Вон они видны, отвалы. И еще долго будут служить ориентиром, а воды нет как нет…

Сколько же народу погибло здесь по незнанию – это же уму непостижимо! Поначалу почти все мечутся, не понимая, как они сюда попали, подозревая в увиденном сон, мираж, галлюцинацию и не очень-то веря, что Плоскость – такая же реальность, как и Земля. Паникуют – ну и влетают туда, куда влетать не надо. А бывает, умирают от жажды, прежде чем их удается обнаружить. Просторы-то немалые, а помочь-то способен только один человек. Сиди на месте, жди. Не корчи из себя Пржевальского или Миклухо-Маклая. Помощь придет.

Не имеешь сил терпеть жажду – тогда копай колодец или иди искать источник. Хотя откуда вновь прибывшим знать, что рытье грунта, скорее всего, окажется напрасным, а пешие экспедиции по Плоскости далеко выходят за пределы разумного риска?

Вот и на приметном камне сделанная мелом надпись по-русски: «Сиди здесь, жди помощи. Фома». Ниже по-английски: «Wait here. Danger around! Thomas»… To ли они послушаются, то ли нет. Но ведь и ожидание не дает гарантий. На Плоскости все изменчиво. Карты ловушек устаревают быстрее, чем успеваешь их составлять.

Позади начали зло шептаться, причем женщина то и дело срывалась на визг, умудряясь при этом оставаться в границах шепота: «Ты мне скажи, мужик ты или не мужик?» – «Ты-то хоть отстань…» – «Нет, ты ответь: мужик или не мужик? Все на тебе ездят, и этот поганец тоже, а ты и рад…» – «Ничего он не ездит, а ведет куда надо…» – «Куда ЕМУ надо!» – «Не гони. У него воды тоже нет». – «А ты проверял, что у него есть?»

«К Трем Дюнам их, – брезгливо подумал проводник. – Хорошее с виду место, им понравится. И станут они у меня там полными кретинами, родную речь позабудут, научатся слюни пускать и в штаны гадить. Оно для них и к лучшему. А мальчишку… мальчишку заберу. Он же не виноват, что они такие, ему-то погибать у Трех Дюн совершенно незачем…»

Мысль о Трех Дюнах подбодрила проводника, хотя он вел вновь прибывших совсем в другую сторону. К Трем Дюнам всегда успеется. Это на крайний случай. А пока надо дать людям шанс. Трудно ведь сразу понять, кто есть кто…

Дурилок в его владениях было несколько, но только одна из них совпадала с оазисом. Оно и к лучшему, что только одна. Как правило, проводнику удавалось ладить с новичками без применения сильнодействующих, а главное, необратимых средств. Кто и почему попадает на Плоскость – вопрос бессмысленный. До сих пор никому не удалось установить никаких закономерностей. Похоже на случайную выборку. Некто запускает руку в мешочек и наугад достает бочонок лото.

Тем лучше. Все-таки люди в большинстве своем нормальны. Ну побесятся немного поначалу, а потом, глядишь, дошло. Осознали.

Есть такие, что верят сразу. Их мало. Большинству надо осмотреться. И как только человек испытает некоторые местные прелести на своей шкуре, его сразу же, без малейшего перехода, начинает мучить вопрос котировки: кто он в этом мире? Богач или бедняк? Уважаемая личность или шпынь ненадобный? Он спрашивает о местной валюте и ценности вещей, прикидывает обменный курс и старается глядеть в оба, чтобы не обжулили.

Навалилась и отступила тяжесть. Будто кто-то невидимый, подкравшись, вспрыгнул на плечи, посидел немного и соскочил. Позади бросили шептаться и растерянно заматерились в два голоса – сиплый мужской и визгливый бабий.

Почти сразу пошла зона отрицательной аномалии, и шаги удлинились. Типично для зоны, примыкающей к серьезной инверсии: мелкие, от силы в десять шагов поперечником, блуждающие «пятачки» то большей, то меньшей тяжести. Вроде атмосферных завихрений на периферии могучего тайфуна.

Мальчишка догнал, пошел рядом. А впереди в дрожащей мути воздуха уже замаячило раскорячливое пятнышко, поминутно меняющее очертания. Проводник взял правее, и пятнышко-каракатица поплыло справа налево.

– Птица? – спросил мальчик.

– Человек.

– А почему он летает?

– Потому что ветер гоняет его туда-сюда, – равнодушно объяснил проводник. – Не было бы ветра – висел бы на месте, а так – болтается… Над инверсией всегда вихревые потоки.

– Над какой еще инверсией?

– Гравитационной. Заметил, что здесь везде разная тяжесть?… Что?… Нет, это тебе не показалось, все так и есть. Ну, а инверсия – совсем неприятная штука. Вышел человек погулять – и пожалуйте, висит… Давно уже.

– Он… мертвый?

– Без воды и пищи не живут.

– И никогда не упадет? – Мальчик поежился, но в его голосе звучал неподдельный восторг.

– Почему – не упадет? – Проводник пожал плечами. – Когда-нибудь вихрь его выплюнет, а там и граница инверсии. Я таких видел… выброшенных. Сухие, как мумии.

– А этого вы знали? – спросил мальчик. Проводник молча кивнул.

– Хороший был человек?

– Глупый. Умный не вляпался бы в инверсию. Она ведь как… она до самой земли никогда не доходит, иначе бы в нее грунт сыпался. И видно ее было бы издалека. И вообще, ее нижняя граница как бы пульсирует. Бывает, что под ней можно свободно пройти, а бывает, что только ползком… Лучше всего, конечно, ее стороной обойти, вот как мы сейчас…

– А как ее найти? Бросить гаечку? Проводник хмыкнул:

– Ишь ты, образованный… Можно и гаечку, если есть. Можно камешек или горсть пыли. А можно просто знать, где опасность, и не терять зря времени…

– Как вы?

– Как я. Нет, вообще-то аномальные места дрейфуют… понемногу. Тут целая наука. Ну и чутье, конечно. Девять сгинут, десятый научится. Так вот: я и есть десятый. Я этого летающего дурачка сам привел на место, сто раз ему все объяснил… Даром время потратил.

– А может, он не глупый? – вступился мальчик за покойника. – Может, он сам так решил…

– Самоубийца? Сознательно умирать от жажды между небом и землей?

– Понятно, – вздохнул мальчик. -А настоящие птицы тут водятся?

– Никаких птиц здесь нет.

– Жалко…

– Мне тоже, – сказал проводник. – Я вкус курицы до сих пор помню. Семь лет прошло, а не забыл.

– А этот, – возвращаясь к прежней теме, мальчик указал на парящее высоко в небе пятнышко, – почему один гулял? Попал сюда и вас не дождался?

– Если бы. Говорю же: я его нормально встретил и довел до нормального места. Хорошего места. Там бы жить да жить. Так ведь нет – ушел.

– Зачем?

– Откуда мне знать. Наверное, скучно стало. Люди ведь как устроены? Одним всегда неймется, шило у них вставлено, ну и не верят словам, воображают, будто неприятности не для них существуют, а я ведь каждого всегда предупреждаю…

– А другие? – спросил мальчик.

– Другие остаются в живых. Как правило.

– Там, куда вы их привели?

– Там, куда я их привел.

Мальчик помолчал, раздумывая. Облизнул губы. Видно было, что ему очень хочется пить, а разговор сушит гортань. И все-таки он спросил:

– А нас вы на то самое место ведете?

– На другое. То место уже занято.

– Кем?

– Человеком.

– А почему нам туда нельзя? Вчетвером веселее было бы.

– Потому что вчетвером там не прокормиться, – неохотно объяснил проводник, тоже без особого успеха облизнув сухие губы. – Оазис совсем маленький, на одного.

– А воды достать?

– Вода есть ближе.

Мальчишка замолк и скоро отстал, присоединившись к родителям. Прошло полчаса, а может быть, час. Ничего не изменилось. Все так же под ногами шуршал песок, временами сменяясь щебнем или скальным выходом. Все так же равномерно светился белесый небосвод. Один раз дунул горячий, как из домны, ветер, и проводник, проворно упав, вжался в грунт. Полежав с полминуты, поднялся, небрежно махнул рукой – ложная, мол, тревога.

Несколько корявых кустов без листвы и иголок укоренилось на склоне холма, вызвав у новичков вопросы. Пришлось прекратить движение и снова шевелить языком. Нет, кусты не сухие. Очень даже живые, и голыми руками лучше их не трогать – язвы будут. Скверные язвы, долго не заживающие. А воды здесь нет… в смысле, есть, конечно, но на большой глубине, копать колодец без толку. Надо идти. Вот туда, по лощине. Вода обязательно будет.

Сухое русло зазмеилось по дну лощины и внезапно кончилось. Когда-то здесь протекал ручей. Было непонятно, откуда он выбился на поверхность и куда потом делся. Проводник только покачал головой: нет, поиски воды здесь бессмысленны. Сухие русла изредка встречаются, но нет ни ручьев, ни рек. О морях, озерах и болотах тоже никто не слышал.

Затвердевший ил сохранил отпечатки лап гигантской многоножки – существа столь же безвредного, сколь и бесполезного, стало быть, не стоящего внимания. Места были знакомые, относительно безопасные. Один только раз налетел бродячий морозный вихрь, обжег холодом лицо, стеснил дыхание и сгинул. Чепуха. Горячие вихри хуже – иные из них вроде инквизиторских костров. Выскочишь со спаленной до черных лохмотьев кожей, с обожженными легкими – и ложись помирай.

Прошли полосу шевелящейся и пищащей под ногами жесткой травы. Лощина понемногу понижалась – холмы слева и справа стали выше. Длинные холмы, как барханы, только не сыпучие. Как ледниковые гряды, но сложенные не из валунов. Скорее, как отвердевшие волны.

Круглая нора в правом холме – и такая же в левом, напротив. Можно не нагибаться, если приспичит проникнуть в любую из них. Сразу и не поймешь, кто их проделал. Быть может, исполинский червь протащил себя над лощиной, выдираясь из одного холма и вгрызаясь в другой. Или туннели каким-то образом возникли сами. Здесь все может быть, удивляться нечему. Наметанный глаз отметит только, что норы недавние, в прошлый раз их здесь не было…

Да мало ли чего где не было! Все меняется в свой срок. Лишь оазисы меняются мало, и это большая удача для тех, кто в Них живет.