Текст книги "Приключения-75"
Автор книги: Сборник Сборник
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)
Увидев поднявшийся из глубины карабинного магазина патрон с синим оголовьем, Федор хотел выругаться последними словами, но почувствовал, как горло его перехватил спазм. Егерь глядел то на Антона, то на пулю и снова на Антона, который делал вид, будто целиком поглощен игрой языков пламени в костре.
«Если Комолов стрелял этими парализующими, но не убивающими животных пулями, то жив был и Семен, когда его прикапывал Антон! – Федору с большим трудом удалось связно выразить свою мысль. – Если Семен закопан заживо... Подожди. Подожди, егерь... Доза лекарства в пуле рассчитана на определенный живой вес животного... более ста килограммов. Была ли доза смертельной для Семена? Не знаю... Если да... А если нет, и он задохнулся... Ведь потом прошел ливень и сель. Подожди, Федор, подожди... Семен должен был очнуться минут через тридцать после выстрела... Фу ты... Знает ли об этом Антон?»
– Слушай, ты... – Федор, сдерживая, как только мог, готовый сорваться на крик голос, обратился к Комолову: – Слушай, ты... Пойди-ка сюда...
– Ну что там еще? – спросил Антон, не оборачиваясь к егерю.
– Иди, иди... – Звук собственного голоса помог Федору справиться с волнением, и он сказал негромко, почти ласково.
Стеша не обратила внимания на разговор егеря с Антоном. Она считала, что все давным-давно ясно, обговорено и разобрано.
Однако Комолов понял всю нарочитую фальшь ласкового тона и, усмехнувшись, поднялся. Он не дошел до егеря шага три и остановился так, чтоб Стеше было хорошо видно их обоих.
Федор повернул карабин с открытым затвором к Антону:
– Ну?
Антон опустил взгляд и, колупнув носком олочи землю, буркнул:
– Ваша... Нечаянно совсем, правда... Взял посмотреть, а тут вы и вошли...
– Верю.
Быстро глянув егерю в глаза, Антон переспросил:
– Верите?
– Да. Верю. – И, обратившись к Стеше, сказал: – Степанида Кондратьевна, нам в распадочек сходить надо. Чайку-то вы опять согрейте...
– Конечно, конечно... Только, Федор, пожалуйста, никаких вольностей.
– Что вы! Я помню о достоинстве, – отозвался егерь и добавил тихо, обращаясь к Антону: – Лопатку возьми.
– Я... – заикнулся Комолов.
– Бери... и идем, – очень спокойно сказал Федор. И пока парень, войдя в балаган, искал инструмент, тщательно осмотрел разбитые, расползшиеся по шву олочи, которые валялись у входа.
Когда Антон с саперной лопаткой в руке вышел из балагана, Федор, не говоря больше ни слова, двинулся в сторону распадка почти той же дорогой, что и Семен в тот злополучный вечер.
Стеша поглядела им вслед. Будучи крепко уверенной в Федоре и отметив про себя, что оружия мужчины не взяли, она успокоилась совсем, вздохнула:
– Все-таки странные... немного люди, эти таежники...
И не оглядываясь, Федор чувствовал, как Антон, неохотно пошаркивая, следует за ним.
Антон был твердо уверен в своем служении другу. Он знал, что его ждет, потому и желал, чтобы скорее бы наставало время, когда он признается и снимет какие бы то ни было подозрения с Гришуни. И вот он признался, а легкости в душе не ощущал. Пусто как-то. Даже все любимое в тайге будто бы отстранилось, и он не чувствовал привычного отзвука в сердце в ответ на пошум ветра в вершинах. Не слышал, как кедры ворчат, а осины цокают, ели посвистывают под ветром; а ведь любой кедр по-своему ворчит, любая осина цокает сама по себе, и сама по себе секретничает наушница-лиственница.
«Вот сейчас придем к месту, где прикопан Шухов, достанем его, и все это кончится», – думал Антон, не отдавая себе отчета в том, что же такое «это все» и почему оно должно кончиться и как.
Селевой поток в распадке иссяк. Обнажилось разноцветное дно. Хилая взбаламученная струя текла вдоль отбойного берега.
– Здесь, – сказал Комолов. – Вот тут, – подтвердил он, окинув взглядом крутой берег и увидев на краю его приметную елку с яркими оконечьями молодых побегов.
– Копай.
Егерь придирчиво осматривал не очень-то крутой склон, надеясь ухватиться взглядом за какую-либо примету, которую мог оставить раненый человек. Но не увидел.
«Должна быть, – убежденно сказал он сам себе. – Непременно есть».
Егерь стал карабкаться вверх по приглаженному ливнем склону, осматривая прошлогоднюю пожухлую травяную ветошь и редкие на каменистом отвале зеленые стебли.
– Если бы не ливень... – бормотал Федор. Он слышал позади себя скрежет гальки о сталь и не хотел оборачиваться. Не мог себя заставить сделать это.
Федор поднялся выше, к кусту бересклета, который чудом держался малой толикой своих корней за почву, стал осматривать каждую ветку. Нашел две сломанные, с задирами, так не могли их повредить ни потоки воды, ни ветер. Тогда егерь обернулся, но стал смотреть не вниз, а поверху и отыскал глазами старую липу. Зев лаза у ее корней был хорошо виден отсюда. И ни единая ветка по прямой не застила его.
– На этом месте или чуть выше по нему и ударили... Значит, ударили. В выводах, общественный инспектор, следует быть поосторожнее. А вот вешку вбить здесь надо и веточки бересклета огородить. Так Семен Васильевич говорил, – бормотал Федор.
Выше по склону егерь не нашел ни на траве, ни на кустах других таких характерных изломов. Выйдя из распадка, Зимогоров нарубил вешек и поставил их там, где, ему казалось, было необходимо. И лишь тогда спустился к Антону.
Жуть обуревала Антона. Необъяснимое для него исчезновение тела, которое они с Гришуней прикопали вот здесь, на этом самом месте, было куда страшнее, чем если бы Комолов наткнулся на инспектора, убитого случайно Гришуней. Ведь Антон ни на мгновение не сомневался в искренности Шалашова. Одно слово – тайга! И Комолов с ожесточением врывался в землю, чтоб найти Шухова, освободиться от суеверного ужаса, который скапливался в его душе. Котлован расширялся, но ни обрывка одежды, ни оружия, ни пуговицы хотя бы не находил Комолов.
«Не воскрес же он в самом деле... – твердил про себя Антон, разгребая лопаткой гальку. – Вот мой отец сгинул в тайге двенадцать лет назад. Говорят, будто и не искали толком...»
Антон давно скинул ватник и, раскрасневшись, обливаясь потом, продолжал копать с каким-то остервенением, не давая себе ни минуты передышки. Увидев егеря, Комолов растерянно взглянул на него, шмыгнул носом и еще яростнее принялся выкидывать землю из траншеи.
Федор спросил еще раз:
– Ты точно помнишь место?
– Да, – отозвался Антон, не глядя на егеря. – Вон елка молодая. На той стороне. А на этой бересклет. Все сходится... Я ведь от зверей его прикопал.
Котлован, вырытый Антоном, достиг метров трех в диаметре. На дно просочилась вода, потому что текущий рядом ручей оказался выше уровня ямы.
– Карабин с ним остался? – спросил Федор.
– С ним. Зачем он мне нужен?
– Если ты с повинной решил идти, к чему оружие зарывать?
– Не знаю...
– Ты точно помнишь место? – Федор с минуты на минуту становился спокойнее. Выдержанность, о которой всегда напоминал ему прежде Семен Васильевич, приходила сама собой, по мере того, как поиски Комолова делались все бесполезнее, а парень растеряннее. Однако Зимогоров хотел исключить всякую возможность ошибки. И одновременно в душе его копилась радость. Ведь если они не найдут тела инспектора, то он жив? Ранен, может быть, крепко ранен, но уполз в тайгу, притаился...
Федор не отрываясь смотрел на растерянно стоявшего на дне котлована Антона.
– Может, медведь откопал? – спросил Комолов.
«А к чему карабин было засыпать? Может быть, решение пойти с повинной пришло позднее? Парень на такой вопрос не ответит... Не по зубам тебе это дело, общественный инспектор. Вот Семен Васильевич, тот разобрался бы. Сколько мы с ним ходили... Подожди, Федор. А ты постарайся думать так, словно Семен Васильевич рядом. О чем бы он спросил и как спросил, коли усомнился... в собственной гибели? Да подожди ты, – осерчал Федор сам на себя. – Ты ж, егерь, в мыслях не допускаешь, будто твой друг мертв! Ну и спрашивай, словно о другом. О чем? А вот...» И Зимогоров спросил:
– И карабин медведь взял?
– Никто не брал карабина. Это точно.
– А где он?
– Чего ко мне пристали? Я признался! Ведь ты... этот, как... общественный инспектор, ну и бери меня. Сажай.
– Много хочешь, – сказал Федор.
– Чего, чего? Я – много?..
– Вот именно – много хочешь!
– Не понимаю...
– Вы глубоко закопали?
– Только присыпали. – Комолов выпрямился в траншее, доходившей ему до пояса, и поднял усыпанное бисером пота лицо. Глянул настороженно на Федора снизу вверх.
– Почему «вы»? Я один был. Слышишь, один!
– Ну просто я вежливо, на «вы», обратился, – прищурился Зимогоров. «А олочи чужие не с бухты-барахты появились в балагане. Бывал кто-то у Комолова, но говорить он не хочет. Или не придает значения случайному посетителю?»
И егерь спросил:
– Скажи, кто у тебя за время охоты бывал?
– Бросьте вы!
– Как бы не так? А олочи чьи?
– А олочи...
– За такое вранье мамку твою попросить стоит, чтоб ремнем поучила, а сажать рано. Так чьи олочи?
– Ну... Забрел какой-то научный работник... При чем тут честный человек? Он знать ничего не знает.
Федор подумал, что Семен Васильевич остался бы им доволен, и повел расспрос дальше:
– А зовут-то его как?
– Не спрашивал.
– Про науку спросил, а как зовут – нет?
И, зная почти наверняка, что Семен Васильевич не одобрил бы такого вопроса, егерь спросил:
– Не перепрятал ли твой дружок прикопанного?
– Зачем ему?
– Выходит, знает дружок про все?
Комолов вдруг выпрыгнул из котлована:
– Копай, если тебе нужно! Ищи! А дружка у меня нет! Никого нет! И олочи мои. Я все сделал. Я признался! И обойму украл у тебя. Ух, убойные пульки!
Антон старался разозлить егеря, но тот смотрел на него спокойно, и только чуть презрительно вздрагивали уголки его губ.
– Патроны, что ты взял, не убойные. Ими зверей усыпляют, чтоб измерить, взвесить да пометить. Помнишь, прошлой зимой мы с охотоведами тигров переписывать ходили?
– Так мы... Так я его... живьем? – Антон тер ладони о грудь, словно помогая себе дышать. – У живых изюбров панты с лобной костью вырубал. Живьем?
– Кто твой дружок?
– Не скажу.
– Узнаем, – твердо сказал Федор. – Счастье твое, что стреляно патронами из краденой обоймы.
– А может, Шухов-то... не того? Ушел, значит. И я ни в чем не виноват?
– Ты место помнишь точно? – разозлился Зимогоров. – В виновности суд разберется.
– Точнее точного, Федор Фаддеевич, что здесь. Вот елочка, вот куст бересклета. – У Антона в глазах зарождалась безумная надежда.
– Не надо, может, тебя сажать? Не стоишь ты того. А как же с дружком?
Комолов помрачнел:
– Нет у меня дружков. Нет! И все. Обойму украл я, стрелял я...
– Выгораживаешь?
– Я во всем признался. Я во всем и в ответе.
– Твое дело, Комолов. Я думаю по-другому. Сходим в заказник, поищем там твоего дружка. А признание твое... Как в законе сказано – доказательство в ряду других.
– Не пойдет никуда Шухова. Здесь будет инспектора ждать. – Антон решил использовать свой последний шанс: он был уверен – ничего не расскажет Зимогоров учительнице.
А Федор ответил:
– Пойдет, когда узнает, что здесь случилось. Коли Семена Васильевича нет – он жив и пошел в заказник с твоим дружком знакомиться. Бежать тебе, чтоб спутать карты, не советую. Да и мы со Стешей вдвоем-то уследим за тобой. Я спрашивать тебя больше ни о чем не стану. Собирайся.
– Здесь он! Тут прикопан! – закричал Антон, думая, как бы оттянуть выход в заказник: Гришуня-то обещал через десять дней зайти. Значит, там он еще.
– Покажи.
– Вот в той стороне, – Комолов махнул рукой вверх по ручью.
– Тогда ты стрелял не из сидьбы. И вряд ли с перепугу.
– Все равно я признаюсь! Признаюсь! – Антон сжал кулаки и был готов броситься на егеря.
– Если он там... его найдут потом. Ведь ты признался, и пусть дело ведет следователь...
Комолов опешил. Если они пойдут в заказник и встретят Гришуню, то друг его прежде всего подумает: Антон предал его! Антон, который жизнью поклялся, что выручит, отведет от Гришуни беду. В эту минуту он был готов разбить свою голову о первый попавшийся валун, только не видеть укоризненных глаз Гришуни. У Комолова оставалась маленькая надежда, что еще только через три дня Гришуня будет ждать его у Рыжих скал. Не встретив там Антона, Гришуня поймет – его друг сделал так, как они договорились, и уйдет. Протянуть бы еще три дня!
– Ну а на всякий случай я поступлю по-солдатски, – продолжал егерь, которого Комолов и не слышал, занятый своими лихорадочными мыслями. – Пуговицы с твоих порток срежу. Ремешок заберу. Вот так.
И, разговаривая вроде бы с собой, Федор ножиком быстро проделал столь нехитрые операции. Когда же Комолов сообразил, что произошло, было поздно сопротивляться.
– Я думаю, – очень серьезно сказал егерь, – что такие действия самосудом назвать нельзя. Идем.
Обескураженный Антон поплелся за егерем. Комолова охватили бешенство и стыд.
«Не смеет Зимогоров так со мной поступать! – твердил про себя Комолов. – Не смеет!»
Егерю было не до переживаний Антона. Федор думал о предстоящем разговоре со Стешей. Как ни верил Зимогоров: не погиб Семен Васильевич от усыпляющей пули, он, однако, не мог поручиться, что, выбравшись из ямы, инспектор, раненный, не сгинул, обессилев при переходе. Да и куда Семен Васильевич направился, егерь не знал толком. И об этом обо всем теперь нужно рассказать его жене.
«Твердить о достоинстве одно, а держаться достойно – дело трудное, – размышлял Федор. – Не каждому по плечу. Понять это надобно... А достанет у Стеши души на такое? Может, все-таки молчком повести ее в заказник? Так ведь спросит она, почему мы туда идем! Эх, была не была...»
Щедрый костер, разведенный Стешей, дымил с такой силой, что с патрульного пожарного вертолета его можно было бы принять за начинающийся пал. Но егерь не попенял Стеше. Она старательно кашеварила у огня и словно избегала глядеть в сторону егеря. И чай их ждал, и пшенка с копченой изюбрятиной булькала и паровала в чугунке, и, судя по духу, еда была вкусна.
– Поговорить нужно, Степанида Кондратьевна, – сказал Федор, присаживаясь подале от гудящего огня. Егерь скорее почувствовал, чем приметил, перемену в поведении Стеши. Она сделалась вроде бы собраннее, особо размеренными и четкими стали ее движения.
– Рассказывайте, что там натворил Комолов. По вашему виду заметно – не с добрыми новостями. Да и меня по полному величать начали, – Стеша, будто заведенная, машинально достала сухари из котомки.
– Однако... – вздохнул Зимогоров, покосившись на Антона, устроившегося за его плечом. – Случай серьезный...
– Я слушаю вас... – сказала Стеша, поправив у щеки повязанный по-покосному платок. Крупные карие глаза ее оставались ясными, только губы она поджала.
– Вы о достоинстве тут говорили, – начал Федор Фаддеевич. – Так вот соберите его, достоинство-то свое, в кулак... И не перебивайте меня. Терпеливо слушайте. Я знаю, вы человек достойный и Семен Васильевич, муж ваш, очень хороший человек... Так за-ради него выслушайте и будьте терпеливы...
– Да-да... – сказала Стеша. – Да-да.
– Слова хороши после дела, Степанида Кондратьевна.
– Да-да... – кивнула жена инспектора.
– Стрелял Антон по вашему мужу... Вы о достоинстве своем помните... Если вы мне не простили самосуда, то себе-то вы простите куда большее. Слышите? Сядьте, сядьте.
– Да-да... да-да, – закивала Стеша, усаживаясь, и принялась ломать веточки, валявшиеся около костра.
Федор начал рассказывать, что знал и о чем догадывался.
Он остановился, будто запнулся, когда Стеша протянула руку к ложке, взяла ее и помешала варево в чугунке. И потому, что Стеша слушала, не перебивая, будто не о ее жизни шел разговор, не обо всей ее настоящей и будущей жизни, егерь говорил грубее, чем следовало. И, понимая это, злился на себя и боялся, что вот-вот страшное спокойствие Стеши оборвется и она вскинется и заголосит. Но жена инспектора, слушая егеря и друга Семена, осторожно, стараясь не брякнуть чем, достала из котомки две алюминиевые миски, которые Федор взял, конечно, только из-за нее, сняла с огня чугунок, стала накладывать в них пшенку с кусками изюбрятины.
– ...Нам надо пойти в заказник и искать Семена Васильевича там. Поняла? – закончил Федор.
– Да-да, – ответила Стеша, пододвигая егерю миску. – Вы очень громко говорили там, в распадке. Подошла я и все слышала. Мой муж, если он жив, не мог поступить иначе. А пере... живания... они мои, и никто не может отнять их у меня. Только не в них дело... Надо идти – пойдем. Ты еду попробуй. Я вроде посолить забыла. И передай миску этому... Антону передай миску, – с некоторым усилием произнесла Стеша.
Когда Стеша заговорила, Федор все еще боялся, что она сорвется, что ей не хватит выдержки, как не хватило и ему, и сорвется она по-бабьи, со слезами, которые были для Федорова сердца нож острый и только ярили его. Затем слова жены инспектора насторожили, а потом Федор неожиданно за много-много лет почувствовал, что ему хочется выпрямить порванную когда-то медведем шею и посмотреть на Стешу прямо, а не чуть сбочь, как Зимогоров привык.
Он принял миску и взял ложку, попробовал ароматную еду, но никак не смог разобрать, действительно ли пшенка несолена или посолена в меру.
– Вкусно, – сказал он и передал миску Антону, только сейчас почувствовав, что она огненно-горяча. – С утра двинем в заказник. Так, Стеша?
– Не на ночь же глядя... – кивнула жена инспектора.
В серых клубах дыма над поляной вновь оранжево вспыхнули косые закатные лучи солнца.
– Идет... Идет кто-то... – Федор вскочил, вглядываясь в неверный пестрый свет меж дальних стволов. Он уж хотел пойти навстречу, но, увидев груженую лошадь, остановился, подумав недоброе.
– Гришуня! – крикнул Антон и побежал.
За ним сорвался Федор. Он увидел позади кряжистого парня и мужичонки, ведшего на поводу навьюченную пегую лошадь, инспектора Семена Васильевича. Друга своего увидел.
Стеша была бы рада встать, узнав мужа, да вдруг поняла – не сможет, ноги не удержат.
ВЛАДИМИР КАРАХАНОВ
Встреча с «Полосатым»
НЕОЖИДАННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
– С какими людьми вам по долгу службы чаще приходится встречаться?
– С хорошими.
– Вам это не кажется парадоксальным?
– Наоборот, естественным.
Хорошо знакомый бакинцам норд, воспетый в стихах и лирической прозе местных авторов, свирепствовал пятый день подряд. Впрочем, свирепствовал – сказано слишком громко. Это не тайфун или ураган, сметающий на своем пути материальные ценности. Наш бакинский норд сметает уличный сор, состоящий главным образом из окурков и рваных билетов денежно-вещевой лотереи и лишь изредка позволяет себе выбить пару-другую стекол в легкомысленно распахнутых окнах. И все-таки мне кажется, никому из бакинцев, включая поэтов, он никогда не доставлял удовольствия. Что может быть приятного в ветре, который набивает рот пылью до скрипа на зубах, или в том, что очередной порыв вдруг швырнет в лицо кучу бумажных обрывков, перемешанных с высохшими листьями.
Так вот, этот северный ветер непрерывно дул почти неделю, что, по нашим бакинским представлениям, означал приход зимы. Факт сам по себе рядовой и вполне естественный, но мне он напоминал о конце года и некоторых неприятных для инспектора уголовного розыска событиях, которые я с удовольствием оставил бы в уходящем году. Но нераскрытую кражу в старом году не оставишь.
Положа руку на сердце, убыток Саблиных от кражи невелик. «Блузки-кофточки», как выражается мой непосредственный шеф Рат Кунгаров, а если быть точным, то еще и плюшевый тигренок – на кой черт вору сдалась игрушка? Разумеется, палочка в графе «нераскрытые преступления» не станет от этого тоньше или короче. Она отразится на соответствующих показателях нашего отдела точно так же, как если бы у Саблиных украли подлинник Левитана или гитару Иванова-Крамского.
И все-таки нераскрытых преступлений за весь год по нашему горотделу раз, два и обчелся. Что касается потерпевших, то они забыли о краже давно – убыток небольшой. Следовательно, дело совсем в другом. Статистика – объективная штука: в большинстве случаев неразоблаченный преступник не возвращается добровольно на стезю добродетели. Это означает, что любое из нераскрытых преступлений может обернуться новым, и тут уж приходится переживать.
Вот и эта кража стала моей любимой мозолью. Время от времени на нее наступает мое прямое и непосредственное начальство.
Начальник горотдела Шахинов делает это со свойственной ему деликатностью. На очередном совещании он вкратце напоминает о задолженностях по линиям служб, в том числе: «не все благополучно по линии УР с кражами из квартир», и мне ясно, что имеются в виду злополучные «блузки-кофточки и плюшевый зверь».
Начальник уголовного розыска Кунгаров по-приятельски наваливается на «мою мозоль» всей своей стокилограммовой тяжестью. После очередного шахиновского напоминания он вваливается в мою комнату – от его появления она становится совсем крохотной – и интересуется: «Ну что нового у тебя по тигру?» Он, конечно, отлично знает, что ничего нового у меня нет, и поэтому в ответе не нуждается. В разыгрываемой миниатюре Рат сам и автор, и режиссер, а мне отведена роль статиста.
Ветер стих, как будто его и не было. Норд всегда и появляется, и исчезает внезапно, едва ли даже метеорологи могут достоверно предсказать его поведение.
Теперь можно и не залезать в автобус. Я люблю пройтись по центральной улице этого города-спутника, размером напоминающего один из микрорайонов Баку.
Конец рабочего дня, и тротуары полны. Идти не спеша становится все труднее. Все-таки я типичный горожанин: всегда мечтаю о тишине и просторе, а свернуть в боковую улочку выше моих сил. Однако правильно говорят: прямой путь не всегда самый короткий. Правда, я своевременно увидел выходившую из магазина мне наперерез Лелю Саблину – потерпевшую на злосчастной краже. Реакция у меня хорошая, я мгновенно повернул круто влево, перешел улицу, но на противоположном тротуаре прямо уткнулся в поджидавших свою Лелю Игоря и бэби.
Едва я поздоровался с папой Саблиным, девочка дернула меня за полу пиджака и спросила:
– Дядя инспектол, а хде мой Усатик?
Выручила подошедшая мама Саблина. В ее присутствии остальные члены семьи всегда умолкали. Даже бэби подсознательно понимала, что Лелю все равно не переговорить. Я хотел извиниться по поводу затянувшейся поимки вора, но пауза оказалась слишком короткой даже для моей реакции. Заговорила Леля:
– Здравствуйте, здравствуйте... Вот это встреча... Мы только на днях о вас вспоминали, правда, Игорек? Как ваши дела? Все ловите? Ну и работка, хуже, чем у Игоря в лаборатории. Я в смысле вредности. А молоко вам не дают?
– Его заслужить надо. Юная гражданка требует своего Усатика, а... – я беспомощно развел руками, – одним словом: виноват.
– Да что вы, что вы, она и думать о нем забыла.
– Сиюминутный каприз, – вмешался солидно молчавший Игорь, – увидела вас и вспомнила своего тигра.
– По ассоциации?..
Мы смеемся, и прохожие начинают на нас оглядываться.
Леля снова берет инициативу в свои руки:
– Скажите, вам действительно важно его найти? Я ведь думала...
– По-моему, важно и нам, и вам всем, – мягко возражаю я. – Другое дело, кто не нашел. Не нашли мы – милиция. Тут уж вы ни при чем.
– И мы тоже виноваты, – решительно заявляет Леля. – То есть я хочу сказать, Игорь виноват. Конечно. Это ты тогда твердил: «Дался тебе этот ворюга, скоро получу тринадцатую, и купишь себе тряпки», как будто в тряпках дело. А теперь, наверное, поздно, но я все равно расскажу.
Смысл сбивчивого Лелиного рассказа сводится к следующему. У них в подъезде на первом этаже живет старый инвалид Егор Тимофеевич. Он-то и видел вора, или, точнее, слышал. Старик этот слепой. Не от старости, не от болезни: в войну он был водителем Т-34, и ходили такие тогда еще без перископов.
– Удивительный человек Егор Тимофеевич. Живет уже много лет один. Обходится совершенно без посторонней помощи, представляете? Говорят, у него что-то такое с семьей получилось. Еще тогда. То ли жена его после ранения бросила, то ли он сам не захотел инвалидом возвращаться. Одним словом, трагедия, но подробностей никто не знает. Так он очень общительный, любит, чтобы около него остановились, поговорили...
– И знаете, что удивительно, – вмешивается Игорь, – он часто первым здоровается, обращаясь при этом по имени: по шагам узнает. И до последнего времени на авторемонтном работал, в сложных механизмах вслепую копался.
Я пытался наконец выяснить, при каких обстоятельствах Егор Тимофеевич слышал вора и откуда вообще уверенность, что это был вор. Леля с удовольствием принимается за объяснения, но я вовремя догадываюсь обратиться к первоисточнику. Особенных дел у меня в горотделе нет, надо только позвонить Рату и сказать, что на работе уже не появлюсь.
