Текст книги "Приключения-75"
Автор книги: Сборник Сборник
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)
Держась за ствол, Семен оперся прикладом карабина о землю и постоял немного, стараясь притерпеться к боли. Она вроде бы отпустила через некоторое время, и инспектор, пропетляв меж зарослей с полчаса, вышел в сумрачный пихтач, сучья которого были увешаны длинными клоками сизого мха-бородача, а стволы покрыты лишайниками. Еще с вечера Семен Васильевич решил не следовать за Гришуней по пятам, что, в общем-то, ни к чему, да и небезопасно, а наблюдать за ним издали.
По склонам увалов на пути к Хребтовой перелески чередовались с пролысинами, поросшими густой высокой травой. С одной стороны, это облегчало наблюдение за Гришуней, но могло быть и так, что Гришуня все-таки захочет проследить, не идет ли за ним Комолов. Поэтому Шухов взял выше по склону, где безлесные прогалины были у́же и при обходе сопки сокращался путь, а кроме того, инспектор уже не рисковал напороться вдруг на подкарауливавшего не его Гришуню. Судя по направлению, взятому Гришуней, тот мало опасался слежки Антона и держал путь к тому месту, где на карте инспектора обозначил Шаповалов костры.
Взошедшее солнце разорвало туман. Часть его поднялась в поднебесье и стала облаками. И чем выше они поднимались, тем белизна их делалась ярче, и на какой-то определенной высоте у облаков образовались более темные днища. И только у самой вершины Хребтовой туман сгустился в серую массу и, казалось, застыл в недвижности.
Влажная духота выматывала силы Семена Васильевича, а их у него и так было мало. Чтобы сберечь силы, старший лейтенант, теперь уже твердо уверенный в неизменности направления, взятого Гришуней, двинулся прямо к оголовью Хребтовой, откуда было удобно наблюдать. Почему Гришуня выбрал этот длинный путь к своему логову, Семен Васильевич понял на перевале меж двух сопок.
Гришуня чувствовал себя в полной безопасности. Потеряв Гришуню на довольно долгий срок из виду, Семен Васильевич стал наблюдать в бинокль и совсем неожиданно приметил его невдалеке у грота, где Гришуня соорудил, по-видимому, коптильню. Редкий дым, выползавший из-под скалы, быстро уносило и рассеивало меж двух сопок.
«Что ж, и на том спасибо», – сказал себе Семен, подумав, что из коптильни нужно взять немного мяса. Обождав, пока Гришуня набил котомку, инспектор спустился к пещерке. В ней дотлевал солидный костерище, горевший, видно, давно, а в дыму на прутьях и жердях висела копченая изюбрятина. Дров в костер Гришуня больше не подкладывал, мясо было готово, и инспектор «присвоил» себе килограмма три. Длинных, тонко нарезанных полос висело очень много, и Семен Васильевич справедливо подумал, что вряд ли Гришуня заметит пропажу, если наведается сюда до того, как инспектор обнаружит склад спрятанных пантов.
Выйдя из пещерки и сделав несколько шагов, Семен почувствовал сильное головокружение и ненароком прислонился спиной к камням, чтоб устоять. Боль, пронзившая его, была такой сильной, что Семен застонал. От охотников он слышал: к ранам полезно прикладывать разлапчатые, о пяти пальцах, листья нетронника, или, как его еще называли, «чертова куста». Добравшись до зарослей, Семен нашел это растение и нарвал много веток и листьев. Подумав, он быстро сплел из веток подобие корзинки, положил в нее мясо, обернув его листвой. Он знал, что выше «чертов куст» не растет, а его пребывание в засаде могло затянуться. Здесь же он подсунул охапку листьев под рубаху на спине и обвязал грудь поясным ремнем, чтоб повязка не съехала.
Инспектор признал себя готовым к длительной засаде и отправился к примеченному ранее скалистому выступу, поросшему кое-где кедровым стлаником. Отсюда можно было, замаскировавшись, скрытно наблюдать за Гришуней.
Семен Васильевич добрался до места уже за полдень. Устроившись меж замшелых камней, откуда хорошо просматривались увалы Хребтовой и северо-восточная часть долины, где находился заказник, инспектор ощутил такую слабость, что пальцем не мог пошевелить. И очень хотелось пить.
Он отупел от слабости и боли настолько, что долго не мог сообразить: фляжка-то с крепким чаем болтается у пояса. Он отхлебнул чаю, смакуя его во рту, и твердо приказал себе соблюдать норму – два глотка в час. Так, по его расчетам, фляжки ему хватит до вечера, а ночью придется спуститься к ключику, который, судя по карте, был километрах в двух.
Солнце светило в лицо, и Семен Васильевич поостерегся пользоваться биноклем. Но и так было видно, что в разных концах долины и по увалам над участками тайги кружатся стаи воронья. И инспектор отметил на карте эти места. Их было девять.
«Ничего себе! Погулял Гришуня, – сказал про себя Семен. – Едва не годовой план бригады промхоза по пантам выполнил. Где ж Федор запропастился? Неужели и он на такого же гада напоролся? Нет, это уж слишком».
Семен попытался разглядеть в бинокль хибарку Дисанги в дальнем углу долины, но напрасно. Ее загораживал отрог Хребтовой.
«Ничего, старик, держись, – подумал Семен, словно обращаясь к самому удэгейцу. – Мне вот тоже пришлось не сладко. Только, выбрав дорогу, нельзя сворачивать. В канаву попадешь. А ты да и я не любим обочин. Хотя я и знаю: сделал все, что мог, для тебя, и уверен – ты не обидишься, прости меня. На всякий случай...»
А о Стеше он не то чтобы не думал, не то чтобы она отошла на второй план или занимала первый, она просто была с ним, как его сердце, здоровое сердце, которое не ощущаешь и без которого невозможна жизнь.
«Конечно... – подумал инспектор, – его можно взять и сейчас. Конечно, следователю будет достаточно, чтобы начать дело. А дальше? Следствие непременно упрется в тупик. Гришуня не так глуп. Он не раскроется. Да и один ли он тут? Вроде бы один. А если нет? Кто его сообщники? И не зная, где Гришунин тайник, я не разоблачу его полностью
Не знаю, как поведет себя рана. Пока она только болит. Может быть, листья «чертова куста» помогут мне справиться с болью и нагноения не будет. – Семен Васильевич поймал себя на том, что размышляет о ране, будто о чем-то существующем отдельно от него. Потом он решил, что, вероятно, все, заболевая, начинают рассуждать о болезни в третьем лице, как о вещи самой по себе, и это обычно. И эта отстраненность болезни и боли, наверное, помогает человеку бороться. – Зато в случае успеха мне будут благодарны товарищи из промхоза».
Успокоенный собственными мыслями, Семен Васильевич позволил себе уснуть. Когда он проснулся, солнце ушло в сторону, чечевицеобразное облако на вершине Хребтовой, много выше и правее его, растаяло, исчезло. Теперь, когда солнце светило сбоку, можно было воспользоваться биноклем и еще раз убедиться – Гришуня почти целый день валялся у костерка. Дым его рассеивался меж ветвями, густыми, нависшими со склона над аккуратной полянкой, где расположился Гришуня. Такой костерок не заметишь ни сверху, ни сбоку. Разве только учуешь метров со ста запах гари. Но Шаповалов все ж ухитрился засечь костры. Раньше Семену Васильевичу не приходило на ум, как же он-то приметил дым. Однако сейчас инспектор понял: Шаповалов обнаружил его вечером, когда воздух влажен и дыму словно больше. И еще – то были, вероятно, костры, на которых Гришуня варил панты, солил их, чтоб не испортились. Потому и отметил Шаповалов дымки не в один день и в разных местах.
Семен промучился целую ночь. Рана горела, голову разламывало, корежило тело. Ползком, с трудом ориентируясь при слабом свете звезд, Семен добрался до ключа на другом склоне, напился вдоволь и набрал воды на день.
Второй день прошел спокойно. Гришуня, очевидно, ждал кого-то. Он по-прежнему лежал у костерка, разгоняющего мошку, никуда не отлучался. Похоже было, он уже подготовился к уходу. Ждал и Семен Васильевич, Задерживать Гришуню без улик бессмысленно, а искать спрятанные браконьером панты на всей площади заказника – занятие почти безнадежное.
Размышляя об этом, инспектор подумывал даже, что появление Федора Зимогорова до тех пор, пока Гришуня ведет себя тихо, а тайник пантов неизвестен, нежелательно.
Третий и четвертый дни ожидания показались Семену Васильевичу тягостными. Он было предположил, будто и не браконьер Гришуня и покушение на него действительно случайно и все, что делал и говорил Шалашов на поляне Антону, истинная правда. Не стал ли он, старший лейтенант Шухов, жертвой собственной подозрительности? Однако, допуская, будто он, инспектор, жертва трагической случайности, Семен Васильевич не мог объяснить для себя: почему карабин у Гришуни с оптическим прицелом? Почему он бездействует и ни на шаг не отходит от костра? Почему Гришуня не единожды в день осматривает окрестности?
Всего этого, конечно, мало даже для подозрений его в браконьерстве. Но если он ждет кого-то, чтоб увезли добычу по тропе через перевал к верному человеку, тогда ожидание оправдано.
Федор должен появиться не сегодня-завтра.
Но вот как?.. Если Гришуня ждет кого, то и сообщник его того и гляди явится. Возможно, он даже опаздывает. Пантовка, собственно, окончена. За прошедшую неделю панты у изюбров обратились в рога. Превращение это происходит очень быстро, у иного оленя за два-три дня. Вряд ли Гришуня станет охотиться еще. Лишние выстрелы Гришуне ни к чему.
Пятый день инспектор запомнил потому, что жар в спине и опухоль на лопатке стали вроде бы спадать.
«На таком курорте раны и должны исцеляться мгновенно», – шутил сам с собой Семен.
К вечеру разразилась гроза, но ливень особенно бушевал в долине. Тучи вились и вращались в небе, словно бегали друг за другом. Однако все это происходило в стороне, где-то над далекой отсюда рекой.
Семен подумал: «Не приведись попасть под это крыло тайфуна».
На седьмой день Семен проснулся от звука дальнего выстрела. Было раннее утро. Эхо в долине, наполненной туманом, не раскатилось. Да и сам звук казался совсем тихим.
«Эх, расслабился, инспектор!» – ругнул себя Шухов и вскинул к глазам бинокль. Он сразу увидел стадо изюбриц, выскочивших на чистый увал. Казалось, животные летят, не касаясь копытами земли. Так стремителен и легок был их бег. И в лучах восходящего солнца звери выглядели золотыми, даже вроде посверкивали их лоснящиеся бока.
Потом из чащобы выскочил пантач, подался вверх по увалу. Широкий мах животного тут же сделался странным. Изюбр вдруг едва не повернул обратно, к опушке, к осиннику, откуда выскочил после выстрела, и тут, оступившись, пантач рухнул со скального выступа.
«Ну и нагл Гришуня! – обозлился Семен. – Надо брать. Пока я Федора в помощь дождусь, Гришуня такого натворит... Может быть, Гришуня не один? А какая разница? Нечего мне в инвалидах отсиживаться. Жив – вставай и иди. Иди, инспектор. Должность у тебя такая!»
Он встал и, опираясь на карабин, словно на посох, пошел, придерживаясь закраин чащоб, в сторону увала, где свалился пантач. Пробираться сквозь дебри Семену явно недоставало сил. Путь его был долгим и мучительным. Чтоб пересилить боль, он начал корить себя. Мол, по собственной торопливости нарвался на пулю браконьера, хотя прекрасно понимал: замысел Гришуни созрел не в момент, и тот, вернее всего, следил за его продвижением по долине. Пеняй на себя, не пеняй, браконьер в этом смысле был приговорен. Так или иначе, Гришуня осуществил бы свой умысел, потому как выхода другого у браконьера не было. Что заставило Гришуню пойти на такую крайность, инспектор не знал.
А вот вспомнив, что Гришуня выстрелил по изюбру пулей Комолова, Семен Васильевич даже прибавил шагу, хотя воздуху не хватало и сердце билось, казалось, под самой глоткой. И еще Семен Васильевич рассчитал: одолеет эти два километра, отделявшие его от убитого изюбра, до того, как Гришуня вырубит панты и разделает тушу. А если он не станет ее разделывать? То и тогда он все-таки задержит браконьера. Каким образом? Дело особое. Гришуня вооружен... Но коли он подставил вместо себя Комолова, готовил, определенно готовил его к этой возможной роли, то, значит, хочет выйти из тайги «без мокрухи». И, не зная, очевидно, Шухова в лицо, примет его не за воскресшего, а другого старшего лейтенанта милиции. Тогда он вряд ли решится бить в упор. Гришуня не сумасшедший, чтоб, едва и не наверняка отвязавшись от одного выстрела по инспектору, взять на себя второй. Тем более «второй» старший лейтенант не может не знать о судьбе первого.
«Оно, рассуждать за Гришуню, или как его там, можно сколько угодно, – сердясь на себя, подумал инспектор. – Не предполагал же я даже после всего случившегося, будто гад этот настолько опустился, что бьет оленей ради выстрела!»
Тут он, ожидая встречи с Гришуней, вышел на опушку и двинулся за кустами. Двигался он по-охотничьи бесшумно и осторожно, не желая вспугнуть браконьера, держа наизготовку карабин.
Ярко-рыжую с сероватым отливом тушу изюбра он увидел меж кустами еще издали. Зверь лежал у самой закрайки. Олень словно отдыхал, вытянув и чуть откинув к спине красивую голову на крепкой мускулистой шее. Пара молодых, по три отростка, рогов была цела. Браконьер не вырубил их только потому, что они уже не годились на панты. Серая шкурка на них полопалась, обнажая светлую кость.
Правее, чем подошел к оленю инспектор, из зарослей вел след, явственный – зеленая тропка средь серебристой росной травы. И от поверженного зверя след уходил прямо по увалу вверх.
«Ушел Гришуня, – понял инспектор. – Стрельнув, глянул и смотался... Сразу за ним идти не могу. Выдохся. Куда ж Гришуня кинул пулю? Я видел – он не свалил оленя, а ранил. За оленем-подранком лучше не ходить, непременно уйдет. А этот свалился к Гришуне, словно спелое яблоко с ветки. Да, пуля. «Убойная пуля», как говорил Антон. Чего ж она меня помиловала? Вот отдохну и посмотрю».
Семен присел на валежину. И тут же над ним столбом завилась мошка. Но он только отмахивался. Его было бы и кнутом трудно поднять, настолько Семен устал за эту утреннюю прогулку. Инспектор сидел неподалеку от оленя. Сквозь звон мошки он слышал бархатное гудение оводов, слетавшихся к туше изюбра.
Из чащобы, где отдыхал Семен, виднелась вершина Хребтовой, лишенная растительности, лысая и поэтому светлая – белели обнаженные камни. Правее открывался перевал, поросший редким пихтачом и елью, наглухо перекрываемый непролазными сугробами зимой. Через него наверняка и собирается уйти Гришуня, или как его там, в другой район с сообщником, которого ждет.
Семен Васильевич представил себе, как он, отдохнув, в открытую пойдет к Гришуне и задержит его. Конечно, человек, назвавший себя Комолову «Гришуней», не станет сопротивляться. Но как же буднично и нудно пойдет следствие из-за одного, конечно же, случайно убитого пантача. Все станет отрицать браконьер. Все самое очевидное...
Инспектор вздрогнул. То ли в глазах у него зарябило, то ли свет заиграл не так и тень упала на распростертую тушу оленя, но Семену почудилось, будто убитый зверь дернул ухом.
«Мошки видимо-невидимо. Лезет в глаза. Вот и мерещится всякое», – решил инспектор, но тут же оборвал себя.
Ухо лежащего у опушки изюбра снова дернулось, потом еще, еще. Будто потянулась одна, другая нога.
...Открылись темные глаза, опушенные густыми черными ресницами. Двинулись ноздри. Олень исподволь поднял голову, увенчанную изящными рогами. Под червонного золота шерстью зверя, искрящейся ореолом под ярким светом солнца, напряглись мышцы, и Семен видел все это. Тут же зверь, озираясь, повернулся с бока на живот. Черные влажные ноздри его затрепетали, зашевелились усы, и их было видно – каждая черная усинка двинулась вперед к ноздрям.
«Это ж мое чудесное спасение, которое я наблюдаю со стороны, – сказал себе Семен. – А ведь вижу такое не впервые!»
Изюбр толчками поднялся. Но, словно лишь родившийся телок, стал на широко расставленные ноги, неуверенно и неловко. Затем зверь помотал головой, как бы сбрасывая с себя дурман.
«Ты только не бросайся сглупу на меня, изюбр, – мысленно проговорил Семен. – Уходи, зверь. Не я тебя ранил лекарственной пулей из обоймы Антона. Уходи, зверь, подобру-поздорову...»
Точно учась ходить, олень начал переступать ногами. Снова затряс головой. И тут же напрягся, как струна. Ударил копытом, широкогрудый, на стройных ногах, с гордо вскинутой головой.
– Иди... Иди, изюбр, – тихо сказал Семен.
Одним прыжком, как показалось Шухову, олень одолел пространство, отделявшее его от скальной гряды. Потом зверь огромными скачками-махами проскочил по чистому увалу и скрылся.
«Вот сбежало первое и последнее вещественное доказательство, – улыбнулся Семен. – Единственная улика...»
Инспектор собрался было выйти из чащобы, но, глянув на перевал, увидел всадника на пегой лошади, спускавшегося в долину.
– Вот теперь мы, кажется, не останемся в накладе, – сказал инспектор вслух.
Всадник на пегой лошади спускался с перевала в долину не спеша, спокойно и уверенно, словно к своему дому. В бинокль Семен видел: бородатый мужичонко с охотничьим ружьем за спиной не останавливается, не оглядывается по сторонам. Брошенные поводья покойно лежат на луке седла, пегая кобылка, чуть кивая головой и выбирая уклон поположе, бредет знакомым путем.
«Что ж, мое недельное ожидание оправдывается, – подумал инспектор. – Дождался я, пока созреет случай. Осталось не упустить его...»
Старший лейтенант стал наблюдать из чащи за продвижением всадника. К удивлению Семена, мужичонко не поехал к тому месту, где эти дни провел Гришуня. Пегая лошадь двигалась вдоль зарослей кедрового стланика.
Бывая с егерем в здешних местах еще во времена устройства заказника, Семен определил, что всадник направился к пещере у скал.
«Эх, знать бы, что тайник там... – Семен поднял было левую руку, чтоб почесать затылок, но скорчился от боли в спине. Пуля, сидевшая в мышцах, напомнила о себе. – И знай я о тайнике, чем смог бы доказать, что он Гришунин? А теперь не отвертеться ни ему, ни сообщнику».
Инспектор отправился в обратный путь к своему лежбищу, которое сделалось для него местом засады. Шел он не торопясь, экономя силы, которые могли ему понадобиться.
Бесшумно пробираясь меж пышных кустов лещины, Семен подошел почти вплотную к площадке у пещеры. Он слышал фырканье лошади, которую донимали оводы, потом увидел и саму упитанную кобыленку, стоявшую у ствола ясеня. К нему же было прислонено и ружье.
Гришуня вышел из пещеры с мешком на плече.
– Думал, тоже мне... – говорил он громко. – Я тут все жданки съел, а он думал... Неделю, почитай, как пантов ждут в городе.
– Руки вверх! – резко приказал инспектор, выходя из зарослей.
От неожиданности Гришуня выронил мешок. И замер, стоя спиной к Шухову.
– Стой, стрелять буду! – старший лейтенант не знал, где карабин Гришуни. Если в пещере, то им мог воспользоваться сообщник. Семен слышал его голос у выхода из подземелья:
– ...моем селе тоже милиция есть и еге...
Инспектор должен был взглянуть в сторону выходившего из пещеры. Гришуня звериным чутьем понял это.
Когда старший лейтенант, убедившись, что бородатый мужичонко безоружен, вновь перевел взгляд на Гришуню, то увидел: тот готов метнуть в него тяжелый охотничий нож, выхваченный из ножен на поясе. Браконьер уже размахнулся.
Времени на вскидку не оставалось. Инспектор выстрелил из карабина от бедра.
Нож, который Гришуня держал за конец лезвия, с тонким звоном отлетел в кусты. Семен слишком хорошо стрелял, чтоб попасть случайно. Лошадь, видно привыкшая к стрельбе, слабо дернулась, но не оборвала повод, привязанный к стволу ясеня.
– Бог миловал, – охнул мужичонко.
А Гришуня схватился левой рукой за порезанные собственным ножом пальцы, принялся нянчить как бы парализованную от удара правую руку.
– Твой верх...
Инспектор прошел к ясеню и взял мужичонково ружье:
– Карабин где?
– Там, – кивнул Гришуня в сторону пещеры.
– Сходи-ка принеси, – приказал инспектор мужичонке, а сам на всякий случай стал за ясень.
Гришуня сказал:
– Ты его, инспектор, не боись. Он тебе карабин, как поноску, в зубах доставит.
Семен Васильевич не ответил, дождался, пока из пещеры не вышел мужичонко, держа карабин за ствол.
– Поставь оружие у выхода. А сам к Гришуне иди.
Мужичонко повиновался беспрекословно.
– Все панты здесь?
– Все.
– Все девять пар? – спросил Семен Васильевич.
– Откуда знаешь, что девять? – вскинув левую бровь и выкатив глаз, удивился Гришуня.
– Следователю я и места покажу, где ты их уложил.
– Шутишь...
– Дело-то не шуточное. Тысячное, – сказал инспектор. – Давайте навьючивайте кобылку, да поехали. Нам бы засветло добраться к балагану Комолова.
– Чего там... – насторожился Гришуня и принялся похлопывать лошадь по холке.
– Знакомы с парнем?
– Сменил у него олочи... Разбились мои.
– И все?
– Это вы у него спросите, инспектор. А мое дело вот, – Гришуня кивнул на мешки с пантами.
