Текст книги "Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе"

Автор книги: Саймон Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

20 ноября 1963 г.

За каких-то четыре месяца, пока я отсутствовал, в полку произошли заметные изменения. Очень много новичков. Меня направили в 4-й взвод той же роты, где я служил раньше. Большинство моих старых друзей по 3-му взводу покинули полк, так что повсюду я натыкался на новые лица. Жаль, что я не простился с друзьями. Не было старины Тео и Декалёва, и даже мерзкий Грубер исчез. Они были последними из «стариков», служивших в полку в то давнее время, когда я впервые присоединился к нему в Руфи.

Все сержанты незнакомы мне, за исключением Кароса и Хиршфельда, бессмертного ветерана. Хиршфельд растолстел и уже совсем не тот, каким был когда-то. Он никак не может приспособиться к новым порядкам в невоюющей армии и слишком много пьет. Грустно видеть, как человек опускается.

Офицеры все без исключения новые. Особенно жалко, что ушел Жэ. Он был бы рад тому, что один из его парней занял первое место в пелотоне.О Бенуа я не жалею, хотя хотел бы встретиться с ним еще разок – не для того, чтобы позлорадствовать и похвастаться, а чтобы проверить, нет ли в нем чего-то стоящего, что я в статусе рядового не смог разглядеть. Я думаю, мы оба плохо понимали друг друга, и это жаль.

Бросается в глаза отсутствие Грэндиса. Уж кто был последним из могикан, так это он, и его уход знаменует конец целой эпохи.

Современные казармы и бетонированные дороги – еще один штрих, завершающий картину происшедшей метаморфозы. Новые лица делают ее еще более заметной, и я все больше чувствую себя ветераном, пережитком прошлого, идущим не в ногу с остальными. Я теперь не «Джонни», а «капрал»; между мной и рядовыми легионерами возведен невидимый, но ощутимый барьер. Я больше не принадлежу к их числу.

Гуль и Сот Гарсиа по-прежнему командуют и теперь, когда я стал капралом, держатся со мной покровительственно. Меня от этого тошнит. Но они напоминают мне, почему я решил пойти в пелотон,и я рад, что они не могут больше шпынять меня, как прежде, а в случае, если они зарвутся в своих претензиях на лидерство, я могу поставить их на место.

Жизнь в полку бьет ключом. Каждый специализируется в какой-нибудь области военной науки. Создано подразделение водолазов-подрывников, и действуют они, судя по результатам, вполне профессионально; существует отдельная спортивная команда. Члены ее тренируются по двадцать четыре часа в сутки и собираются участвовать в чемпионате по военному пятиборью, который состоится во Франции в будущем году. Они твердо намерены победить. За последние месяцы они уже опередили несколько североафриканских полков в различных маршах и забегах по пересеченной местности.

Сорок легионеров посланы во Францию для совершенствования в лыжном спорте; по возвращении они станут отдельным горнолыжным подразделением. Другие занимаются на курсах альпинизма и выживания. И наконец, образована школа обучения ведению партизанской войны, которая провозглашена лучшей во французской армии. Все это впечатляет.

Есть также особые курсы по ведению военных действий в ночное время. Мы будем в течение трех месяцев учиться делать в полной темноте все то, что обычно делаем при свете дня. Спим мы днем, поднимаемся в восемь вечера и завтракаем. Предполагается, что после прохождения курсов мы сможем оперировать с завязанными глазами со всеми известными нам видами вооружения, от ручных гранат до ракетных установок. Мы спускаемся ночью на парашютах в лес с такой же легкостью, как на крикетную площадку в ясный летний день. Короче, мы учимся жить и действовать без помощи зрения.

В море, помимо водолазов-подрывников, тренируется множество других специалистов. Очень популярны такие мазохистские развлечения, как ночные прыжки в воду возле мыса Фалькон и морские операции с участием подводных лодок и надувных шлюпок.

В противотанковом подразделении вырабатывают привычку держаться как ни в чем не бывало, когда на тебя наезжает знаменитый танк-громила «чифтен». Процедура следующая. Ты стоишь лицом к танку, медленно надвигающемуся на тебя, позволяешь ему опрокинуть тебя на спину и спокойно лежишь между лязгающими мимо тебя огромными гусеницами. Особой опасности это не представляет, если местность ровная, но нервы при этом нужны крепкие. На этих курсах обучают также действовать против танкового дивизиона, атакующего тебя цепью. Тут надо знать заранее, когда именно танки будут тебя атаковать и где именно проедут. В том месте, где должен проехать танк, роется так называемый бутылочный окоп глубиной примерно четыре фута. Окоп имеет форму бутылки с узким горлышком впереди и расширением сзади. Человек втискивается в горлышко и сидит там, поджидая танк. Водителю танка не видно, что делается в непосредственной близости перед машиной, так что он вряд ли заметит человека в окопе и как ни в чем не бывало наедет на него. Поскольку горлышко окопа узкое, предполагается, что земля под тяжестью танка не обвалится. А как только танк проехал, человек выскакивает из окопа, быстренько прилепляет к танку мину приличных размеров со взрывателем, срабатывающим через десять секунд, и ныряет обратно. Танк взлетает на воздух. Так, по крайней мере, все это происходит в теории.

У меня наступает период ожидания дембеля. Я не буду больше чистить картошку, махать киркомотыгой, таскать камни и рыть ямы для туалетов, если, конечно, не попаду на гауптвахту, что в легионе всегда возможно. Получить срок на «губе» здесь так же легко, как тарелку овсянки в британской армии. Это заурядное дело.

Несмотря на все это, особой радости я не испытываю. Мне не хватает чего-то, что было раньше и чего я не замечал, пока оно не исчезло. Изменилась сама атмосфера в полку. Нет больше прежнего чувства товарищества, а может быть, у других оно и есть, просто у меня товарищей не осталось. Наверное, на меня действует и новизна всей обстановки, и обилие новых лиц. Правда, есть одно старое лицо, вид которого не доставляет мне никакого удовольствия. Это бывший сержант, а ныне главный сержант Пельцер, наводивший ужас на узников лагеря в Маскаре. На мой взгляд, это редкостное дерьмо, и при виде его мне сразу вспомнились рассказы о его «подвигах». Слава богу, зеленые нашивки спасают меня теперь от фокусов этого подонка.

Новый командир роты, капитан Легран, имеет пристрастие к бутылке. Это, как всегда, чревато тем, что у сержантов, и прежде всего у Пельцера, будут развязаны руки. Нашим взводом командует молодой лейтенант по фамилии Мерсье. Пока ясно одно: он будет либо исключительно хорошим командиром, либо исключительно плохим. Он наделен хорошо развитым чувством юмора и пользуется популярностью у подчиненных, потому что ничем не досаждает им. Его взгляды на армейскую дисциплину в корне отличаются от тех, что традиционно культивировались в легионе, и боюсь, это ни к чему хорошему в дальнейшем не приведет. Половина роты убеждена, что он «голубой», но я так не думаю, хотя в его манерах действительно много женственного. Мне он нравится, и я его поддерживаю. Его нестандартные взгляды вносят в атмосферу легиона свежую струю. У него есть пунктик: он мечтает вырастить в своем взводе «лучшего капрала полка». Меня он считает совершенно нетипичным легионером, и это показывает, что в людях он, по крайней мере, разбирается.

24 ноября 1963 г.

Пришло письмо от Николь. Она спрашивает, когда я буду во Франции, и умоляет навестить ее в Вансе. Наверное, я смогу получить отпуск летом. К тому времени у меня за плечами будет четыре с половиной года службы, и к просьбам капралов об отпуске обычно относятся со вниманием.

26 ноября 1963 г.

День получки. Впервые мне выдали жалованье капрала, тридцать фунтов. Может показаться, что это не много, но по сравнению с пятнадцатью фунтами, которые получают рядовые, – это целое состояние. Еще лучше эта сумма выглядит, если сравнить ее с десятью фунтами, полагающимися легионерам в обычных, не парашютно-десантных подразделениях. А уж если вспомнить три фунта, выданные мне за первый месяц службы, то можно сказать, что это большой прогресс и я веду поистине шикарную жизнь.

6 декабря 1963 г.

Мы становимся крупными специалистами по ночной высадке на берег с надувных резиновых лодок в любых погодных условиях. Это довольно большие плавсредства, вмещающие до шестнадцати человек, и управлять ими совсем не просто. Мы потратили много часов, чтобы научиться этому, и не раз гигантские волны бесцеремонно опрокидывали нас. Особенно трудно высаживаться ночью, и, когда это пытаются сделать экипажи тридцати лодок одновременно, зачастую создается полнейший хаос. Звучит это довольно забавно, на деле же это чистое смертоубийство. Когда ты вместе со всем своим снаряжением окунаешься в ледяную воду, а видимость нулевая, то испытываешь весьма неприятные ощущения.

Через несколько дней я с пятью другими легионерами буду обучаться выживанию на практике. Ввиду приближающегося Рождества это умение очень нам пригодится.

Неделю спустя

Завтра отправляемся в экспедицию. Возглавляет ее Мерсье. Помимо нас двоих, в команду входят Шнайдер, Шик, венгр Галфи и Бухольц. По моему мнению, это лучшие легионеры во взводе, и я без труда уговорил Мерсье взять именно их. Мы выйдем в море на подводной лодке из Мерс-эль-Кебира, она высадит нас в двух милях от необитаемого острова вдали от побережья. Сведений об этом острове мало – неизвестно, в частности, есть ли там пресная вода. Точно установлено лишь одно: остров есть на карте. По крайней мере, он существовал, когда составляли карту.

Есть теория, согласно которой морскую воду пить можно, – если делать это медленно и регулярно небольшими порциями, то она удовлетворит потребность в пресной. Слишком большие порции выведут из строя почки: в них накопится слишком много соли. Я не очень-то доверяю этой теории, но нам изложили ее в ответ на наш вопрос, что нам делать, если на острове нет воды.

Мы должны оставаться на острове столько, сколько выдержим, и питаться рыбой и птицами, если сумеем их поймать. На шестерых нам выдадут одну пачку сигарет, один коробок спичек, радиостанцию, компас, три пистолета, три ножа и три рыболовных крючка на нейлоновых лесках. Кроме того, у нас будет шестивесельная надувная лодка и по спальному мешку на каждого. Воды с собой не берем.

Два дня спустя

Вчера нас обыскали, чтобы убедиться, что мы не прихватили с собой банок копченого лосося или еще что-нибудь из неприкосновенного запаса, и посадили на подводную лодку «Амазонка». Лодка была маленькая и тесная, из тех, в которых потеешь и испытываешь клаустрофобию. Зато команда подобралась великолепная. Они кормили нас жареным мясом, пока наши организмы не отказались его принимать, и поили красным вином, пока оно не полилось у нас из ушей. Мы почувствовали, что сможем теперь обойтись без еды и какой-либо жидкости по крайней мере год.

В полночь мы всплыли на поверхность. По ней гуляли огромные волны, было холодно, и создавалось впечатление, что мы одни на всем земном шаре. Никогда еще море не казалось мне таким большим и грозным, и к тому же нас окружала непроницаемая чернота. Мы надули нашу лодку, размеры которой были вдвое меньше обычных, спустили ее на воду и по очереди перебрались в нее. Нам сообщили азимут и сказали, что, строго следуя ему и пройдя на веслах две мили, мы уткнемся в нужный нам остров. Подводники шепотом пожелали нам счастливого пути (в темноте невольно начинаешь говорить шепотом), и наши мытарства начались. Черная масса субмарины растаяла в ночи, мы остались одни посреди безбрежного океана. Волны то поднимали нас на самый гребень, то бросали в провал. Управлять движением лодки не было никакой возможности, море вертело ею как хотело. Мы были словно в маленьком спичечном коробке, который болтается туда и сюда посреди огромной черной пустоты. Первые полчаса мы в панике гребли изо всех сил, стараясь держаться курса на остров, но затем начали чувствовать в движении воды определенный ритм и несколько успокоились.

Три часа спустя мы все еще продолжали грести и уж решили было, что сбились с пути, но тут остров внезапно возник из темноты, словно нависший над нами гигантский монстр. Только тут мы полностью осознали, насколько велики были волны: мы взметались к самым вершинам скал, а в следующий момент ухали в бездонную пропасть. Чем ближе мы подходили к суше, тем труднее было управлять лодкой, нас кидало из стороны в сторону. Остров вырастал из воды сплошной каменной стеной; мы неистово гребли, пытаясь обнаружить в ней какой-нибудь просвет, но просвета не было.

Постепенно нас подтянуло вплотную к скалам; волны швыряли нас на эту стену и, казалось, вот-вот расплющат. Но затем огромная волна подхватила нашу лодку и выбросила прямо на скалы. Шнайдер выскочил из лодки первым; к его запястью был привязан носовой фалинь, и, когда отступающая волна потянула лодку за собой в море, он попытался удержать ее, вцепившись другой рукой в выступ скалы. При этом он искромсал всю руку об острые коралловые ребра, но тут ему на помощь пришел выскочивший вслед за ним Бухольц. Я сидел на корме, у руля, и, стараясь перекричать вой ветра и рев волн, дал команду Шику прыгать следующим. У Шика была радиостанция, и хотелось бы, чтобы он поскорее выбрался на сухую землю. Мерсье сидел, словно окаменев, в середине лодки. И тут следующая гигантская волна приподняла лодку, наполнила ее водой и шмякнула о скалу, порядком изодрав. Шнайдер и Бухольц, слава богу, удержали лодку, и нас не смыло в море, а буквально выбросило на скалу. Ощущение было такое, будто упал на осколки стекла. Но в тот момент было не до ощущений, надо было срочно выбираться на достаточно высокое место, где волны не могли достать нас. Мы в полной темноте полезли вверх, спотыкаясь и падая, и волочили за собой остатки лодки.

Оказавшись наконец вне пределов досягаемости волн, мы имели возможность отдышаться и оценить ситуацию. Не считая того, что половина весел была утеряна, да и сама лодка больше ни на что не годилась, все было не так уж плохо. Перед нами возвышалась шестидесятифутовая каменная стена, которая отсюда выглядела в темноте еще неприступнее, чем с моря. Тем не менее через полчаса мы были на самой вершине. Мы промокли насквозь, от ветра некуда было спрятаться, так что мы просто повалились на землю, укрылись спальными мешками и стали ждать утра.

Как только начало светать, мы прочесали остров в поисках плавника и вскоре уже смогли развести приличный костер. Когда тепло разогнало кровь по жилам и наши организмы опять стали функционировать нормально, мы исследовали остров более основательно. Он был около четырехсот ярдов длиной и около двухсот шириной. Кое-где на нем росла сухая трава и одиночные кусты, но больше тут не было ничего, кроме скал. Ни капли пресной воды мы не обнаружили. На самой вершине находился маленький маяк в бетонном корпусе, работавший, по всей вероятности, на газе. У меня возник вопрос, какого черта он не работал ночью, – его свет избавил бы нас от лишних треволнений. На стороне острова, противоположной той, куда нас выбросило, мы нашли небольшую пристань, и стало ясно, что остров время от времени посещают. Это немного приободрило нас, хотя и не помогло решить насущную проблему добывания пищи.

К полудню наши попытки поймать рыбу ничего не принесли, но нам удалось найти несколько крошечных крабов и моллюсков. В поджаренном виде это был просто деликатес. В полдень мы вышли по радио на связь с нашим центром и доложили, что у нас все в порядке. Мерсье очнулся от ступора, в котором пребывал ночью, к нему вернулась его обычная жизнерадостность.

Я весь день подкрадывался к чайкам с пистолетом, но это оказалось совершенно безнадежным делом, бессмысленным даже с точки зрения спортивного интереса. Подобраться к ним на достаточно близкое расстояние невозможно, а после выстрела приходится ждать полтора часа, пока птицы опять не сядут на скалы. В течение дня мы регулярно пили маленькими порциями морскую воду.

Сейчас вечер. Мы нашли сухую маленькую пещеру, в которой растет трава, так что сегодня нам ничто не должно помешать выспаться. Около пещеры мы разложили кое-что из одежды и разостлали брезентовую плащ-палатку в надежде, что утром на всем этом скопится роса. Нам повезло, что Шик положил в свой сакэту плащ-палатку – она служила прокладкой между его спиной и радиостанцией. Трещит костер, Шнайдер играет на губной гармонике, которую не забыл прихватить с собой, мы пируем, наварив крабов. Снаружи воет ветер, и есть признаки, что пойдет дождь. Дождь нам нужен. Теория насчет питья морской воды оказалась несостоятельной. Всем смертельно хочется пить, и даже чувствуется, как из-за нехватки воды уменьшаются силы.

Вечером два дня спустя

На следующий день мы продолжали искать средства поддержания жизни. Росы не было. Миниатюрными крабами можно было накормить разве что котенка, да и то очень маленького. Рыбу не соблазняли голые рыболовные крючки, а чайки отказывались сидеть спокойно, пока я в них прицеливаюсь. Но главной проблемой было, конечно, отсутствие воды. Мы мучились от жажды, и по мере того, как солнце катилось к горизонту, нервы у нас все больше расшатывались. В шесть часов мы должны были выйти на радиосвязь, и Шик со Шнайдером считали, что мы должны попросить помощи. Мерсье, ко всеобщему удивлению, настаивал на том, чтобы попробовать продержаться еще один день, и я его поддержал, хотя и с трудом представлял себе, как нам это удастся без воды. Вид у всех был изнуренный и более безнадежный, чем накануне вечером. Концерта на губной гармонике не состоялось, мы слушали лишь завывание ветра и плеск волн, бившихся о скалы.

Утром, когда мы проснулись с первыми лучами солнца, было ясно, что это наш последний день на острове. Мы все были в жалком состоянии. И дело не в том, что мы почти ничего не ели с тех пор, как прибыли на остров. К вечеру второго дня голод стал мучить нас гораздо меньше. Проблема была в отсутствии воды, и не просто в жажде. Нам приходилось подолгу испытывать жажду и раньше. Это была потребность в воде, такая же насущная, как в кислороде. Если мы не достанем воды в ближайшее время, у нас не будет сил, чтобы двигаться. Все согласились, что во время сеанса радиосвязи в середине дня мы, махнув рукой на свои амбиции, признаем поражение.

Но тут произошло событие, изменившее ситуацию коренным образом. Бухольц неожиданно крикнул, что к нам приближается лодка. И правда, ярдах в двухстах от нас к острову пробивалось сквозь волны какое-то суденышко. Оказалось, что местное управление морского судоходства, заметив, что маяк погас, послало сюда людей, чтобы пополнить запас газа. В лодке были арабы, и, когда они увидели нас, на их лицах выразилась паника, сменившаяся удивлением, а затем иронией. Мы объяснили им, чем тут занимаемся, помогли поднять баллоны с газом к маяку и спросили, не найдется ли у них по глотку воды для нас. Арабы были необыкновенно щедры, хотя явно считали, что у нас не все дома. Они отдали нам всю воду, какая у них была, – две бутылки – и в придачу две буханки хлеба, банку сардин и вяленую рыбу. Можно было жить дальше.

Когда арабы уплыли, Мерсье, не участвовавший в переговорах с ними, повел себя до того странно, что я просто поразился. Он сказал, что получение помощи со стороны – это нарушение условий проведения экспедиции, и запретил нам прикасаться к воде и пище. Он добавил, что по-прежнему намеревается попросить помощи во время радиосвязи. Это был полный бред, и я, как младший командир, стал яростно спорить с ним. Остальные были, конечно, на моей стороне. Я полагал, что с целью выживания можно использовать все доступные средства, и если Господь Бог послал тебе пару бутылок воды и несколько сардин, то почему бы не употребить их? Мерсье в конце концов спустился с облаков на землю и сдался. Мы набросились на воду и еду. Ощущение голода после еды немедленно вернулось, но благодаря воде мы воспрянули не только физически, но и духовно.

Когда мы вышли на связь с центром, там страшно удивились тому, что мы еще держимся, хотя накануне жаловались на отсутствие воды. Они увидят в этом подтверждение теории выживания на морской воде.

19 декабря 1963 г.

В полдень мы выкинули белый флаг, через два часа прилетел вертолет и снял нас с острова. Заправляясь в лагере нормальной горячей пищей, мы испытывали непередаваемые ощущения. Сразу же после этого у всех начались колики в желудке. А вечером я получил рождественскую корзину от Фрэнсиса Видрингтона, в которую он запихал половину съестных припасов «Фортнума и Мейсона». И надо же, чтобы она пришла именно сегодня!

20 декабря 1963 г.

В лагере идут лихорадочные приготовления к Рождеству, все стараются перещеголять других в украшении казарм, сооружении вертепов и столов. Мерсье купил в Оране старенькое пианино. Я единственный, кто имеет зачаточные навыки игры на нем, хотя не прикасался к инструменту уже несколько лет. Гюидон притащил откуда-то набор ударных, а Питцалису удалось достать гитару, на которой не хватает двух струн. Из духовых инструментов у нас имеется губная гармоника Шнайдера, а кусок проволоки со шваброй и фанерным ящиком из-под чая издает звуки, наводящие на мысли о контрабасе. Чем не ансамбль?

Канун Рождества

Сам не понимаю почему, но в последние дни я с головой ушел в рождественские хлопоты. Я вообще не собирался в этом участвовать, но затем меня вдруг охватила предпраздничная лихорадка. Очевидно, Мерсье заразил меня. Он с увлечением хватается за любое дело, и это его свойство мне очень нравится. Не всякий способен на такой стойкий энтузиазм. Наша казарма приобрела фантастический вид. Она стала похожа на винный погребок, а лучше места для празднества и быть не может.

Оркестр репетирует уже три дня и три ночи без перерыва и разучил «Тихую ночь», «Семь одиноких дней» и еще пару номеров. Гюидон со своими барабанами заткнет за пояс Бадди Рича, [94]94
  Бернард(Бадди) Рич(1917–1987) – американский джазовый барабанщик.


[Закрыть]а Шнайдер извлекает из губной гармоники звуки, которые согрели бы сердце Ларри Адлера. [95]95
  Лоренс(Ларри) Адлер(1914–2001) – американским джазовый музыкант, игравший на губной гармонике.


[Закрыть]Мерсье раздобыл где-то две гитарные струны, и теперь Питцалис играет на гитаре просто превосходно. Я вставляю отдельные фортепианные аккорды, придавая музыке некую законченность.

Первый день Рождества

Это было, наверное, лучшее Рождество из всех. Мы, собственно, даже не задумывались о том, что это за праздник, а просто отлично провели время. Народ толпился в нашей казарме до шести утра, и мы развлекали их своей кошмарной музыкой, пока руки у нас не отнялись. Все были в восторге. Мерсье попросил нас сыграть на предстоящем офицерском балу. Я не могу понять, в чем дело – то ли все начисто лишены музыкального слуха, то ли не знаю что.

По случаю Рождества меня произвели в старшие капралы, Кайу вручил мне золотые нашивки и черное кепи. Вечером ко мне зашли с бутылкой шампанского Виньяга и Сото, и мы отпраздновали это событие. Не знаю, что бы я без них делал. Да и от других я слышу поздравления и похвалы в свой адрес, что, конечно, приятно. Кажется, скоро здешняя жизнь начнет мне нравиться.

26 декабря 1963 г.

Сегодня был устроен вечер для детей офицеров и сержантов. Разыгрывались сценки, выступали клоуны, и, разумеется, играл наш оркестр. Наша популярность растет.

31 декабря 1963 г.

Уходит 1963 год. Для меня он кончился хорошо. Я чувствую, что служба теперь дает мне гораздо больше и что я сам тоже могу принести пользу легиону. Думаю, я смогу сделать что-нибудь в будущем году. Я пользуюсь определенным авторитетом и в какой-то степени участвую в решениях, которые здесь принимаются. Я могу сделать так, чтобы парни меньше страдали от типов вроде Сота Гарсиа и чтобы Шнайдер и Зиги Вайс увидели в здешней жизни что-то хорошее и не рассматривали бы ее как тюремное заключение. Я могу сделать нашу жизнь чуть веселее. Я знаю, как поддерживать дисциплину ради того, чтобы был порядок, а не делать из нее фетиш. Мне хотелось бы пробудить в людях нашей роты интерес к службе и поднять их воинский дух. Надеюсь, 1964 годом я останусь доволен.

1964

6 января 1964 г.

Пишу число «1964» с большим удовольствием. Сегодня у меня первый день в качестве сержан де семен(дежурного сержанта недели). Старшие капралы принимают участие в дежурствах наряду с сержантами, и всю неделю я буду отвечать за работу различных служб в роте, за проведение аппельи за прочие мероприятия. Утром я впервые выводил роту на построение. Командиры взводов докладывали мне о построении их подразделений, я давал команду «смирно» и докладывал о построении ротному старшине. Когда вся рота выстраивается перед тобой и вытягивается в струнку по твоей команде, у тебя начинает развиваться мания величия. Мне очень хотелось сыграть роль Дельгадо, то есть скомандовать им «смирно» несколько раз, пока они не сделают это синхронно, как мы в пелотоне.Но в конце концов я отказался от этого намерения и удовлетворился одним разом, тем более что звук, с которым они хлопнули себя по бедру, был похож на пистолетный выстрел.

А вечером я впервые проводил аппель.Прохаживаясь по казарме и глядя на легионеров, вытянувшихся возле своих тумбочек, я думал о том, сколько неприятностей пережил в свое время на их месте. Я вспомнил, как разбрасывали наши вещи по всей казарме в Маскаре, какие номера выкидывал сержант Винтер в пелотоне, – и внутренне улыбнулся. Теперь я находился по другую сторону барьера, и это было приятное ощущение.

8 января 1964 г.

Сегодня капитан Легран вызвал меня в свое бюро и спросил, не хочу ли я стать офицером. Если я соглашусь, то должен буду проучиться два года в военной академии в Страсбурге. Такое предложение мне, разумеется, очень польстило, но я попросил время на обдумывание.

Легран добавил, что готов отправить меня в сержантскую школу в любой момент, но занятия там начнутся только в середине года, и после окончания учебы я буду обязан прослужить как минимум шесть месяцев. Я опять сказал, что мне надо подумать.

У меня нет никакого желания становиться сержантом, но вот другое предложение действительно стоит обдумать. Хорошо было бы посоветоваться на этот счет с Лоридоном.

12 января 1964 г.

Сегодня вечером Мерсье заглянул в нашу казарму в сопровождении двух офицеров регулярных войск в штатском. Хиршфельд и сержант Мейер, оба пьяные, стали выражать недовольство и говорить, что военнослужащие регулярных частей не имеют права заходить к нам. Возникла очень неловкая ситуация. Мерсье постоянно общается по-дружески с рядовыми и теперь пожинает плоды. Сержанты не уважают Мерсье и Леграна и открыто критикуют их. Хуже всего то, что они делают это за спиной у офицеров и в присутствии рядовых. Прежде такого не могло быть ни при каких условиях. Насколько я могу судить, воду баламутит Пельцер. Он презирает офицеров и не скрывает этого.

Если раньше в легион могли попасть только шесть лучших выпускников военной академии, то теперь мы берем всех подряд, даже офицеров регулярной армии. В результате класс наших офицеров заметно снизился. И тем не менее нелояльность сержантов только ухудшает дело и расшатывает дисциплину.

На днях в бюро де семен(дежурном помещении) я слышал, как Пельцер в разговоре с Сотом Гарсиа высказал мнение, что Мерсье тапет(гомосексуалист) и что за все время службы в легионе он ни разу не сталкивался с подобным. Я решил заступиться за Мерсье и сказал, что до тех пор, пока нет никаких доказательств, нельзя обвинять человека в гомосексуализме только потому, что у него чуть женственные манеры. Не хочу передавать буквально, что ответил мне на это Пельцер, но суть сводилась к тому, что раз я так к этому отношусь, то, значит, и сам такой. На подобные выпады лучше не отвечать, да и в любом случае мне плевать с высокой колокольни, что думает обо мне Пельцер, – как и ему наплевать на мое отношение к нему.

17 января 1964 г.

Дезертировал Калушке. Желаю ему удачи. Его не поймают – Лоридон достаточно хорошо натаскал нас, чтобы он мог позаботиться о себе.

Наш полк направил первый отряд на Корсику, где устроена новая база легиона. Оттуда пришло сообщение, что из тридцати семи человек дезертировали двадцать. Это уже исход, иначе не назовешь.

20 января 1964 г.

Сота Гарсиа перевели из 3-го взвода в мой. Настал час возмездия. Стоит ему совершить малейшую оплошность, и я смогу сделать из него котлету. Он, естественно, понимает это и мается. Кому понравится висеть на волоске.

2 февраля 1964 г.

Мерсье сказал, что я могу взять тридцатидневный отпуск в июне. Я сразу сообщил эту радостную весть Николь. Жаклин как-то отступила на задний план. Она не писала мне целую вечность. Очевидно, ее чувства успели остыть, да и мои, пожалуй, тоже. Интересно, почувствую ли я что-нибудь к Дженнифер, если поеду летом в Англию и встречусь с ней?

Жизнь в полку течет своим чередом. Учения, ночные прыжки, марш-броски, дежурства в карауле – я больше не стою на часах, а выполняю обязанности шеф де пост(разводящего), – а также парады в честь инспектирующих генералов и прочее. Обычная скучная рутина. Много времени провожу с Даниэлем Виньягой и Эдуардо де Сото. Мы с Виньягой подумываем организовать в полку команду по регби. Почти никто здесь не имеет представления, как в него играют, и научить их этому было бы интересно.

Впервые получил жалованье старшего капрала, целых 80 фунтов. Решил копить деньги на отпуск. Пока что не накопил ничего.

14 февраля 1964 г.

Погиб какой-то легионер из противотанкового подразделения. Очевидно, там, где он лег под танк, грунт был неровный – ему размозжило голову. Его шлем был так вдавлен в черепную коробку, что его смогли снять только с помощью паяльной лампы. Все это произошло на глазах у наблюдавшего за учениями генерала, что, вероятно, испортит карьеру офицера, командующего подразделением.

1 апреля 1964 г.

Прошло шесть недель. Каждый день одно и то же. Но у меня в голове только июнь, а настоящее не имеет значения.

Неделю назад я должен был приступить к освоению специальности подводника, но при этом требуется, чтобы зубы у человека были безупречные, и я пошел подлечить их. Дантист принялся гадать у меня на зубах, как на ромашке, вырывая их через один, и в результате меня забраковали. Он оказался большим оригиналом. При моем первом посещении он признался, потянувшись за шприцем, что пока только изучает стоматологию и попросился в легион, чтобы попрактиковаться. Из меня сразу вытекло не меньше литра пота, а когда он завел бормашину, оправдались мои худшие опасения. Зуб никак не хотел замораживаться, и пришлось делать три укола, дрель выглядела так, словно ее уже использовали на дорожных работах. Все оборудование и материалы у зубного врача казались бывшими в употреблении, кроме него самого. Он был совсем новеньким.