Текст книги "Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе"

Автор книги: Саймон Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

18 июня 1961 г.

Сегодня воскресенье. В четыре часа меня разбудили, я залез в кузов грузовика, который доставил меня в наш лагерь. Меня сразу же отправили на сутки в караул, так что в 6.30 я должен был предстать перед старшиной Берггруэном на осмотре наряда и иметь безупречный вид. Мое кепи должно быть белее белого, складки на рубашке и брюках прямее прямого.

Я нес караульную службу на вершине холма с видом на море. Весь день я видел плещущуюся в синих волнах Николь и испытывал отвращение к легиону.

Начальником караула был сержант Шаффер, который так ревностно следил за порядком, что не разрешал нам присесть ни разу за весь день, чтобы складки на брюках не помялись. Стоило войти в ворота части кому-либо из старших офицеров, как мы должны были выбегать ему навстречу и брать на караул. Шафферу хотелось, чтобы на нас не было ни пылинки, – как будто офицерам было не все равно, – а между тем завтра, как мне сказали, он увольняется из легиона. Он прослужил в нем пятнадцать лет, причем в другом полку, а у нас оказался лишь временно перед увольнением. Так, спрашивается, какого же черта он выпендривается? Вот уж точно зомби!

В результате я очень устал за этот день, а вечером меня ждал приятный сюрприз: из Сиди-бель-Аббеса вернулся Робин Уайт. Он притащил целый бидонвина, который мы распили в честь его возвращения.

Лучше бы я этого не делал. Вино не пошло мне на пользу, я был слишком измотан. В 22.00 я заступил на пост, который находится в небольшой будке на вершине холма, а у стенки будки стоит ящик. Я, как полагается, стоял в темноте, лицо мне обвевал морской бриз, и постепенно меня все больше клонило в сон. В конце концов я не выдержал и сел на ящик. Очнулся я оттого, что почувствовал у своего виска дуло пистолета. Вряд ли существует более эффективное средство мгновенно и полностью вернуть вас глубокой ночью к действительности, чем холодный металл огнестрельного оружия, прижатый к вашей коже.

Сержант Шаффер, делая проверочный обход, тихо подкрался ко мне и поймал на месте преступления. Сейчас уже полночь, моя смена закончилась, но утром он доложит обо мне начальству, и меня ждет веселая жизнь. Даже не хочется думать об этом. Сон как рукой сняло. Замечательное завершение отпуска!

1 июля 1961 г.

Прошло двенадцать дней – двенадцать долгих дней на «губе». Как они начались, я помню смутно. Утром после ночи в карауле я покинул караульное помещение последним. Я скатал постельные принадлежности, чувствуя, что возмездие приближается. Начальника караула нигде не было видно, но вряд ли это означало, что меня простили. И действительно, не означало. Снаружи меня ждал Берггруэн. Он перегородил мне дорогу, расставив ноги и возвышаясь как скала. Берггруэн окликнул меня, я отдал ему честь и встал, как положено, по стойке «смирно». С ним были два легионера со «стенами».

Под градом ударов по лицу и животу я уже через две секунды оказался на земле, но крик «Debout!» [57]57
  «Встать!» (фр.).


[Закрыть]заставил меня подняться и опять принять положенную стойку. Кулаки Берггруэна заработали снова. Так повторилось три раза, после чего меня можно было выбрасывать на помойку.

Берггруэн носит на пальцах кольца, которые рассекли мою щеку почти до кости.

Затем последовал визит о куаффёр(к парикмахеру), буль а зеро,переодевание в арестантскую форму (хэбэ без пуговиц, подвязанное веревкой, и ботинки без шнурков) и пелотв течение двух часов. Металлический шлем без подкладки на бритую голову, на спине рюкзак с проволочными лямками, набитый камнями, и в таком виде бегаешь по кругу, как цирковая лошадь, а сержант стоит в центре круга и свистит в свисток: один свисток – кувырок вперед, два свистка – марш канар(бег на полусогнутых), три свистка – ползком. И так два часа подряд. Какой праздник для всех внутренних органов! Желчь так просто рекой разливалась. Не помню, чтобы я когда-нибудь ненавидел кого-нибудь так, как ненавидел в этот момент сержанта со свистком, ублюдка Берггруэна и всех сержантов, вместе взятых, но я держался из последних сил. Я представлял себе, что защищаю честь всех британцев: мы выдержим всё, что только ни придумают в этом паршивом легионе! Я с остервенением кувыркался и наслаждался, чувствуя, как камни прыгают у меня на спине, я был бы рад заниматься этим еще часов шесть.

Когда прошло полтора часа, сержант неожиданно крикнул по-английски: «Keep smiling, Jonny». [58]58
  «Выше голову, Джонни» (англ.).


[Закрыть]Думаю, он искренне хотел меня подбодрить. Ему не нравилось то, чем ему приходилось заниматься в данный момент, и я невольно был благодарен ему за это. Он старался давать свистки как можно реже, так что я по большей части просто трусил рысцой; учащались свистки лишь тогда, когда к нам подходил Берггруэн, чтобы полюбоваться зрелищем.

После этого развлечения я должен был стоять лицом к стене казармы и ждать офицера, который объявит мне, какому наказанию я подвергнусь. Я простоял два часа по стойке «смирно» под палящим солнцем, поджаривавшим мой голый череп, а охранник с автоматом следил за тем, чтобы я не нарушал стойки. При этом от моего носа к стене была протянута бумажная лента, которая не должна была упасть. Но она и не падала, так как пот приклеил ее к носу. По истечении двух часов я промаршировал на корточках перед капитаном, обвинившим меня в том, что я нарушил правила поведения на посту, из-за чего был не способен нести караульную службу надлежащим образом, а потому… и так далее. Очень серьезное нарушение в любом армейском подразделении, и уж тем более в легионе. Мне нечего было возразить, и я получил пятнадцать суток ареста.

Кроме меня, на гауптвахте было еще около пятнадцати арестантов. Утром нас всех собирали и под конвоем везли на грузовике в карьер, где мы целый день махали кувалдами, разбивая глыбы мрамора на куски, и грузили их на машины. Работа была нелегкая, особенно под беспощадным июньским солнцем. Когда мы вечером возвращались в лагерь, каждого из нас ожидал пелотв течение часа – для разминки.

Так повторялось изо дня в день, и даже не без пользы: мои ладони огрубели, а мышцы спины значительно окрепли. В конце дня мы участвовали в построении и торжественном марше по поводу спуска флага, а затем нас вели на «губу» – ниссеновский барак, обнесенный колючей проволокой, с бетонным полом и одним одеялом на каждого в качестве постели. Тем не менее я неизменно спал как убитый.

Существует ряд правил, которые арестованный должен запомнить как можно скорее, чтобы не навлечь на себя гнев Берггруэна, готовый в любой момент обрушиться на виновного ударами тяжелого молота. Правила эти следующие:

– арестанты всегда и всюду должны ходить по двое;

– арестанты должны снимать головной убор и вытягиваться по стойке «смирно», когда кто-либо из сержантов проходит мимо;

– арестантам запрещается стоять неподвижно, за исключением тех моментов, когда они облегчаются;

– арестантам запрещается разговаривать, за исключением тех случаев, когда к ним обращается кто-либо из охранников или сержантов;

– арестантам запрещается курить.

За все время отсидки я не переставал думать о Николь. Море и свобода были рукой подать, и это еще больше обостряло мучения узника. Я представлял себе, как она была бы огорчена, увидев меня здесь, и это, в свою очередь, глубоко огорчало меня. Пожалуй, это и называется жалостью к самому себе. Да, наверное, я отчаянно жалел себя. Но физически мы все окрепли, загорели, как негры, и чувствовали себя так хорошо, как только может чувствовать себя здоровый мужчина. Мы были уверены, что можем вынести любое наказание, какое только взбредет им в голову. У нас была хорошая компания. Мы делились друг с другом пивом и сигаретами, когда нашим друзьям удавалось тайком подкинуть их нам.

Со всеми арестованными обращаются одинаково, независимо от того, в чем они провинились. Единственная разница – срок заключения. А провинности были разнообразные: дезертирство, кража, неподчинение приказу и прочее. Среди нас был капрал, которого посадили за то, что он швырнул гранату в бар, где его обсчитали, – отличный парень, кстати.

Те, кому приходилось отбывать срок на гражданке, говорят, что гауптвахта в легионе в десять раз хуже, чем любая тюрьма где бы то ни было, но мне задним числом кажется, что в ней было и кое-что хорошее. Меня выпустили через двенадцать суток.

С первым транспортом я добрался до нашего полка, который расположился лагерем в пятидесяти милях к западу от Филипвиля, на холмах, окружающих маленький приморский городок Колло. Наши парни встретили меня радушно, все были рады видеть меня. Наверное, отсидка на «губе» окончательно сделала меня «своим» в их глазах.

У нас новый командир роты, капитан Жэ, и новый командир взвода, второй лейтенант Бенуа. Бенуа совсем еще молодой человек – наверное, прямо из Сен-Сира. Это, конечно, хорошая рекомендация, но он слишком уж непоседлив и явно в восхищении от самого себя. Поживем – увидим, что он за птица.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
СНОВА НА ФРОНТЕ

31 августа 1961 г.

Провели в горах целый месяц и сегодня вернулись в Филипвиль. Долго ехали на грузовиках мимо арабских деревушек с их убогими хижинами, построенными из соломы и прутьев, которые скреплены грязью и навозом. Сточные канавы протекают прямо посреди деревни, в них играют детишки в лохмотьях. Они покрыты струпьями и болячками, вокруг которых вьются мухи; даже лица их изуродованы. У одной маленькой девочки мухи облепили весь рот. Она, казалось, даже не замечала их – должно быть, устала отгонять. Девочка стояла в изодранном платьице, покрытом высохшей грязью; волосы были спутаны, в них въелась пыль. Она глядела большими невинными карими глазами на наши грузовики, в которых мы пожирали консервы, запивая их пивом. Я хотел дать ей сыру, но мне понадобилось несколько минут, чтобы уговорить ее подойти. Наконец она протянула ручонку, схватила сыр и убежала, чтобы показать подношение осчастливленным родителям. Ей, должно быть, года четыре. Сейчас-то хорошо, солнце греет, а вот что будет зимой – страшно подумать.

У взрослых задумчиво-философский вид. Мужчины сидят возле хижин, жуют шики беседуют. Женщины работают, таскают связки хвороста на согнутых спинах. Лица их абсолютно ничего не выражают: ни радости, ни печали, – они изборождены миллионами морщин, которые представляют собой канавки, проделанные слезами в течение многих лет – сухими слезами, ибо в этих рано постаревших лицах нет ни капли влаги. Они похожи на старые финики, упавшие в песок и медленно высыхающие на ветру.

В загонах трупами валяются овцы; полуживые коровы и ослы стоят, бессмысленно уставившись в пространство; ноги у них связаны, не давая им возможности убежать. Время от времени они тыкаются носом в сухую пыльную землю, но в земле уже много лет нет ни травинки. Животные служат транспортным средством, а когда их изнуренные тела не смогут больше таскать собственный скелет, они станут пищей.

Существование этих людей разительно отличается от жизни французских колонистов в их прекрасных особняках, окруженных апельсиновыми садами и виноградниками. Здесь же жизнь затухает, люди, кое-как перебиваясь изо дня в день в этой обезвоженной убогости, теряют человеческий облик. Французы говорят, что самостоятельно арабы не выживут, и даже приводят в доказательство своих слов цитаты из Библии, но, по правде говоря, разве есть у них шанс получить кусок французского пирога? Жаркий сухой сироккопродувает деревню насквозь, обжигает ноздри, режет глаза, закручивает пыль тысячами маленьких вихрей. Он проникает во все мельчайшие складки тела и царапинки; жизнь этих бедняг протекает в коричневом безжизненном мире. Но станет ли она лучше, когда уйдут французы, – это вопрос.

3 сентября 1961 г.

В Пео мы провели два дня, но выбраться в город за это время не успели из-за караульной службы и бесконечных проверок нашего имущества и снаряжения. Теперь мы стоим лагерем в горах Орес, где-то между Мединой и Руфи. Рота рыщет в горах, а меня оставили в лагере, потому что у меня на спине образовался нарыв величиной с мячик для пинг-понга. В последнее время я таскал радиостанцию командира взвода. Это, конечно, комплимент моему французскому, но радиостанция весит целую тонну и непрерывно трет мне спину, которую я мою раз в месяц (чаще у нас не получается). Отсюда и нарыв.

5 сентября 1961 г.

Длинная рука закона все-таки настигла и младший офицерский состав подразделений, участвовавших в путче. Л'Оспиталье и еще несколько человек вызывают во Францию. Жаль расставаться с ним. Мы протопали вместе черт знает сколько миль. Л'Оспиталье вызывает у меня большое уважение, он отличный офицер. Он, наверное, даже испытал облегчение, получив этот приказ: нет ничего хуже неопределенности, когда ожидаешь, что нечто плохое должно случиться. И лишь узнав, что именно его ждет, человек становится способен мобилизовать внутренние силы и встретить невзгоды лицом к лицу.

Так что теперь полк укомплектован новыми офицерами, и чувствуется, что для них это тоже новое дело. Даже по их виду можно сказать, что у них нет опыта работы в здешних горах и что им не приходилось ощущать близкое дыхание смерти.

7 сентября 1961 г.

От фурункула на спине заражение пошло к нижней части позвоночника и лимфатическим узлам, так что пришлось обратиться к врачу. В палатке, где у нас была санчасть, сидел врач-бельгиец, страдающий анормальным избытком веса и похожий на короля Фарука. [59]59
  Фарук I(1920–1965) – король Египта с 1936 по 1952 г.


[Закрыть]Он носил темные очки, лоснился от пота и производил впечатление мясника, а не медика. Оказалось, что первое впечатление не обманывает. Я снял рубашку и лег ничком на кушетку, он же вытащил два зеркала, чтобы я мог видеть, что делается у меня на спине. А делалось там черт знает что. Нарыв напоминал теперь мячик для тенниса, а не для пинг-понга и был окружен кольцом красного цвета величиной с блюдце.

Фарук велел мне взять в рот берет и как следует закусить его, а затем приступил к работе. Пристроив свои мясистые руки вокруг фурункула, он сдавил его изо всех сил. Мать честная! Было такое ощущение, что он ломает мне позвоночник. Я стонал от боли, он рычал и пыхтел от натуги, и послушать со стороны, так нас, наверное, можно было принять за парочку умирающих слонов. Наконец нарыв с громким чмоканьем прорвался, и вся его сердцевина размером с хороший булыжник взлетела к потолку, оставив у меня в спине кратер, в который вошла бы куча мелких монет на сумму фунтов в пять.

Затем Фарук напихал в кратер меш(тампоны), пропитанные йодом или чем-то другим, по ощущению напоминавшим соляную кислоту, и на этом операция закончилась, не считая инъекции литра пенициллина, которая в обязательном порядке производится после любых процедур.

Три дня спустя

Нарыв почти зажил. Все-таки в применяемых в легионе методах лечения что-то есть. Сейчас уже вечер. Мы разбили лагерь над Мединой на высоте 6000 футов и готовимся отойти ко сну.

Пару часов назад Хаско укусил скорпион, когда он хотел поднять камень, под которым тот прятался. Хаско уже увезли на вертолете. Скорпионам здесь раздолье: почва каменистая, высохшая до предела – лучше условий не придумаешь.

Сегодня ночью мы сидим в засаде. Холод собачий.

На следующий день

Поднялись за два часа до восхода солнца и ходили по горам. Прошли за день миль тридцать, наверное. Попадавшиеся нам по пути небольшие скопления арабских мехтмы прочесывали частым гребнем. Женщины при нашем появлении сбиваются гуртом, как овцы или коровы, мужчины тут же исчезают. Это может означать, что они заодно с феллахами.

Обычная процедура в деревнях, поддерживающих феллахов,заключается в том, что первым делом мы сворачиваем шеи всем курам и распихиваем их по нашим мюзет.Затем мы разгоняем скот и сжигаем все мехтыдотла. Команда сжигать дома неизменно поступала от капитана из Второго отдела, который сопровождал нас. Ему якобы заранее было известно, что в этих селениях живут или находят пристанище феллахи.В одной из деревушек, куда мы прибыли ранним утром, навстречу нам выскочила маленькая собачонка породы чау-чау, устремившаяся с лаем прямо к Хиршфельду. Хиршфельд поднял свою саперную лопатку высоко над головой и со всей силы ударил собачонку сзади по шее, практически отрубив ей голову. Такое вот жуткое, чтобы не сказать зловещее, начало дня.

Около полудня мы набрели на другую деревушку. На этот раз мужчины не успели убежать. В ответ на вопросы офицера Второго отдела они цедили сквозь зубы, что не имеют ничего общего с феллахами,или вообще отмалчивались. Их поведение изменилось после того, как их загнали в одну из хижин и подожгли ее. Они завопили как резаные, а когда их выпустили, стали давать показания, перебивая друг друга.

В конце концов они предоставили слово одному из жителей, который сказал, что отведет нас к тайнику, где спрятано большое количество оружия. Мы прошли вслед за ним по холмам, долинам и ущельям миль пятнадцать, после чего он заявил, что не может найти тайник. Пока араб объяснял это капитану, мы расселись на склоне небольшого оврага с высохшим руслом ручья на дне. Араб стоял прямо подо мной и тараторил что-то, удрученно размахивая руками.

Неожиданно офицер выхватил автомат у ближайшего легионера, а когда араб начал протестующе кричать, офицер пнул его ногой в бок, и тот, потеряв равновесие, покатился вниз по склону. Капитан вскинул автомат к плечу и разрядил в него очередь. Докатившись до высохшего русла, он был не живее окружающих камней. Там мы его и оставили. После этого мы очень долго добирались до наших машин, преодолев по пути горный хребет высотой 5000 футов. Никто из нас не вспоминал об этом арабе – было слишком жарко, мы устали.

У нас не осталось никаких чувств, наши души пусты, наша способность испытывать какие-либо эмоции умерла, как тот араб в овраге. Как я дошел до этого?

Неделю спустя

Каждый день одно и то же. Встаем с рассветом и несколько часов шагаем к тому месту, где намечено проводить фуйяж.Делаем остановку, чтобы выпить кофе и перекусить консервами, и идем дальше. Хотя мы неутомимые машины и можем прошагать очень много миль, в жару наша работоспособность снижается. К тому же даже самым совершенным машинам надо время от времени давать отдых. Тео и тот свалился однажды – вот уж не думал, что придется увидеть такое.

Часто нам не хватает воды, и ничего нет хуже, чем ложиться спать с пересохшим горлом, зная, что утром невозможно будет выпить кофе. Но мы выносливы, как буйволы; наши мускулистые тела не содержат ни грамма жира и сочетают лучшие качества мула и верблюда. Мы можем ходить часами, когда стоит удушающая дневная жара или парализующий ночной холод, а с неба к тому же непрерывно льет дождь. Наши спины больше не болят от тяжести наших вещмешков, наши ноги не чувствуют гноящихся ран. Иногда мы по нескольку дней кряду даже не видим своих ступней, поскольку снимать на ночь ботинки не рекомендуется.

В один из жарких дней у нас состоялась перестрелка с арабами. Им с их дробовиками трудно было тягаться с нашими пулеметами, и мы победили. Но мы просмотрели одного из них, и он всадил две пули в живот Холларду из 4-го взвода. Холлард лежал на спине, и жизнь то загасала, то пробуждалась в нем, как электрическая лампочка, которая вот-вот перегорит. Удивительно, что он не скончался на месте. Медики обсыпали его антисептическим порошком, но половина его желудка вылезла наружу, и они ничего не могли с этим поделать, оставалось только ждать вертолета. Но до госпиталя его не довезли. Типу, который свалил его, удалось скрыться.

А однажды мы убили мула. Это был очень прискорбный случай. Мы бродили весь день под непрекращающимся дождем, и уже начинало темнеть, когда мы спустились в долину и увидели мула. Он стоял там и выглядел как самое одинокое существо на свете. Бенуа немедленно решил прикончить его из пистолета, к нему присоединился и Хиршфельд со своим автоматом. Я находился в семидесяти ярдах от них и кричал им, что надо выстрелить ему за ухо, но они меня не слышали. Тупые, невежественные ублюдки – они палили и палили по несчастному животному и радостно гоготали при каждом выстреле. Мул, ничего не понимая, метался в агонии, упрямо цепляясь за жизнь, но наконец упал и испустил дух. Шакалам будет чем поживиться этой ночью. Мы продолжили свой путь, но этот инцидент остался у меня в памяти как пример подлого и грязного поступка.

19 сентября 1961 г.

Мы остановились на ночлег на возвышенности с величественным видом на равнину Бискры. Километров сто шириной, безупречно плоская, она тянется в бесконечность, исчезая за горизонтом, и на всем этом пространстве нет ни одного деревца.

 
На небе звезд не счесть, и караван
Идет под звездным небом в пустоту…
 

Но куда уходит караван? Я мог бы полюбить эту землю с ее горами, вздымающимися к небу, и ущельями, уходящими к центру земли. Это пустынная, дикая и невероятно красивая страна. В мирное время это самое подходящее место для человека с ружьем и собакой.

Мы с Хаско, который благополучно пережил укус скорпиона, растворили вечером в одном котелке суп из двух пакетиков, и этот подонок съел его почти весь, пока я стоял свой час в карауле. Он якобы думал, что я поужинал перед тем, как заступить на смену, но на самом деле он отлично знал, что я ничего не ел. Скотина, конечно, однако он делился со мной сигаретами два последних дня, и я не стал лезть в бутылку. Я обнаружил, что подогретый ром с кристалликами лимонадного концентрата – отличный напиток на ночь, особенно когда яйца у тебя отмерзают напрочь и ты их уже не чувствуешь.

26 сентября 1961 г.

Весь день то взбирались на горы, то спускались с них, и в результате у меня в животе что-то жутко разболелось. Наш медик поставил диагноз: rien. [60]60
  Ничего (фр.).


[Закрыть]Ничего себе rien!Наверное, приступ аппендицита, но медику наплевать: это мой аппендицит, а не его.

На следующий день

Боль в животе исчезла. Похоже, медик был прав, как ни странно.

2 октября 1961 г.

Письмо от брата Энтони, в котором он сообщает, что Дженнифер разорвала помолвку. Давно уже я не получал таких хороших вестей.

3 октября 1961 г.

Выехали с первыми лучами солнца, и не успели наши грузовики тронуться с места, как из арабских хижин неподалеку выбежало не меньше сотни детишек, которые рассыпались по территории, где стояли наши палатки, и принялись рыться среди травы и камней. Интересно, что они там найдут, – может быть, чьи-то часы, мелкие монетки, фотографию или журнал, а то и несколько оброненных патронов.

Мы направились к северо-западу от Батны, затем по главной национальной автомагистрали через Константину и на запад к Миле. По прибытии нас тут же посадили в вертолеты и выкинули в небольшой деревушке, где мы застали врасплох небольшой отряд феллахов.Пойманные с поличным – оружием, – они даже не пытались оказать сопротивление.

Перед нападением на деревню Пилато попросил у сержанта Папке разрешения «распорядиться» местными женщинами. Папке задал ему такую взбучку, что слушать было приятно. Меня даже немного удивило, что Пилато решил попросить разрешения. Он зловредный, паршивый тип. Его смуглое узкое лицо, угловатое и напряженное, напоминает крысиную морду. Когда он рядом, лучше не выпускать его из поля зрения. А от Папке ничего другого и нельзя было ожидать, он человек прямой и порядочный. Однако таких, я думаю, здесь не много, и Пилато был явно озадачен, когда сержант отшил его. Мне приходилось слышать истории о том, как порой обращаются с женщинами во время этих вылазок на природу, – волосы встают дыбом. Правда, самому мне ничего такого видеть не доводилось, так что, может быть, Пилато – исключение.

Уже к вечеру Господь Бог дважды спас Хиршфельда от смерти. Тот проходил под деревом и услышал, как у него над головой ударник затвора дважды щелкнул по пустому патроннику. Задрав голову, Хиршфельд увидел на дереве араба с двустволкой, нацеленной на него. Арабу крупно не повезло: оба ствола дали осечку, и это стоило ему жизни. Соскочив с дерева, он стал расшаркиваться и рассыпаться в приветствиях и заверениях в вечной дружбе: «Monsieur, camarade, nous les amis; Vive la Legion! Vive la France! Monsieur!» [61]61
  Месье, товарищ, я ваш друг. Да здравствует легион! Да здравствует Франция! Месье! (фр.).


[Закрыть]Но, увы, все это звучало неубедительно, учитывая двустволку. Он лишь чудом только что не отправил Хиршфельда к праотцам, и капралу, естественно, не хотелось давать ему второй попытки. Он выхватил автомат и разрядил в араба половину магазина. Тот повалился на землю, извиваясь, как угорь на конце лески, – для него это было концом.

11 октября 1961 г.

Просто кошмар! В девятом часу вечера мы вернулись в лагерь, поужинали и разошлись по палаткам. Одни читали, другие играли в покер, третьи пили пиво или просто болтали. И тут это произошло. Раздался мощнейший взрыв, как будто рядом упала бомба; нас основательно тряхнуло. Секунд пять все сидели, остолбенев от неожиданности, затем разом выскочили из палатки в темноту. В пятнадцати ярдах от нас виднелись дымящиеся остатки соседней палатки. Кинувшись к ней, мы стали рвать брезент руками и ножами, и, когда откинули его, перед нами предстала жуткая картина.

Со всех сторон подъехали джипы, и при свете фар мы могли разглядеть ее во всех подробностях. Десять минут назад в палатке было десять человек, вернувшихся с операции. Как удалось установить несколько часов спустя, один из них, снимая снаряжение, зацепил чем-то чеку ручной гранаты и чека выскочила из гнезда. Мы все таскаем гранаты на поясе, и мне не раз приходило в голову, что это опасно, особенно когда продираешься сквозь густые заросли. Это была граната американского производства, взрывающаяся через две секунды, и через две секунды она взорвалась.

Теперь в палатке был сущий ад, сцена из какого-нибудь кровавого гиньоля. Повсюду валялись тела, некоторые из них еще шевелились и страшно стонали. Кого-то взрыв застиг на койках, где они, возможно, читали, другие были распростерты на полу. Палатка была все-таки закрытым помещением, и это, очевидно, усилило разрушительное действие взрыва. Не уцелел никто. Один легионер лежал ногами на койке, головой на полу, а все его внутренности свисали ему на грудь, у другого вместо ноги было кровавое месиво. Среди пострадавших суетились санитары; остальные, натыкаясь друг на друга, пытались им помочь. Я думаю, в этот момент мы даже жалости к несчастным не чувствовали – ужас, вызванный происшедшим, подавил все остальные эмоции. Из десяти обитателей палатки четверо были убиты на месте, остальным предстоит пока что балансировать на грани жизни и смерти.

Господи, какие неожиданности порой готовит нам судьба! Теперь я, наверное, буду вспоминать сегодняшний вечер, даже когда у меня все будет в порядке.

1 ноября 1961 г.

Мы снова в Филипвиле. Сегодня седьмая годовщина начала народного восстания, и потому в предвидении демонстраций мы находимся в состоянии ан алерт.Наши патрулировали на грузовиках на центральной площади города, но никаких нарушений порядка не наблюдалось. Вечером поступили сведения о беспорядках в Алжире. Были убиты шестьдесят семь арабов, взрывали пластиковые бомбы, но кто был ответствен за взрывы – не сообщают. Через два дня нас перебрасывают на тунисскую границу. Мне вдруг стало скучно в Филипвиле и хочется поскорее вернуться в горы. Нас не выпускают из лагеря, и он превращается в тюрьму, так что я предпочитаю дикую природу. Телефонов у нас нет, позвонить кому-нибудь за пределы лагеря мы не можем. Удивительно, как подумаешь: я уже два года не разговаривал ни с кем по телефону!

4 ноября 1961 г.

Мы выехали на восток навстречу солнцу, миновали Бон и достигли маленького прибрежного городка Ла-Каль. К этому времени погода изменилась, началась гроза, что было очень некстати при постановке палаток и не успокаивало разыгравшиеся нервы. Бенуа заявил, что его взвод (то есть мы) добровольно отправится охранять границу ночью. Он не упускает возможности отличиться.

Полк растянут вдоль границы миль на пятьдесят, и каждая рота действует более или менее независимо от других. Сама граница выглядит точь-в-точь как марокканская: сплошная колючая проволока и мины. Вид у нее очень негостеприимный. Посреди ничейной полосы возвышается линия холмов, которые не позволяют видеть, что делается по другую сторону границы. Ширина полосы около полутора миль по прямой. С той стороны холма арабы собрали значительные силы, и их прославленный герой бен Белла [62]62
  Ахмед бен Белла(р. 1918) – президент Алжира в 1963–1965 гг.


[Закрыть]тоже находится там, с нетерпением ожидая момента, когда Алжиру предоставят независимость и он сможет с торжеством вернуться на родину. Если придется ждать долго, то не исключено, что арабам это надоест, и это одна из причин, почему нас перевели сюда.

18 ноября 1961 г.

В три часа ночи нас выдернули из спальных мешков и в срочном порядке кинули к проволочным заграждениям. Феллахипрорвали их с помощью «бангалорских торпед». Они сделали это в нескольких местах одновременно и в создавшейся суматохе и темноте добились стопроцентного успеха. Артиллерия и пикирующие бомбардировщики все утро долбили полосу ничейной земли, но что толку, если птичка уже улетела?

21 ноября 1961 г.

До сих пор мы не вылезали на ничейную землю. А арабы между тем, похоже, придвинулись к нашей границе и прячутся непосредственно за холмами посреди нейтральной полосы. А чем ближе к нам они будут располагаться, тем легче им будет прорваться ночью на алжирскую территорию. Хотя мы регулярно ведем заградительный артиллерийский огонь, практика показывает, что это малоэффективно. Поэтому было решено брать ближайший холм приступом сегодня ночью.

24 ноября 1961 г.

В полночь мы тихо покинули лагерь пешком, чтобы не шуметь. Артиллерия весь день утюжила холм, надеясь несколько уменьшить силы, с которыми нам, по всей вероятности, предстояло столкнуться. Столкновение ожидалось крупное, и был задействован не только наш полк целиком, но и несколько подразделений регулярной армии.

На рассвете мы сидели, притаившись у самого гребня холма, готовые по приказу перевалить через вершину. Адреналин гонял кровь по венам с сумасшедшей скоростью, и сырой утренний холод был нам нипочем. Затем в сером небе появились силуэты девяти бомбардировщиков В-26. Их далекое гудение перешло в рев, когда они пролетели над нашими головами в сторону Туниса, а секунду спустя с оглушительным грохотом сбросили свой груз на вершину холма. Земля вокруг нас затряслась. Вслед за этим сзади послышались залпы артиллерийских орудий, и прямо над нами, чуть ли не взбивая наши прически, засвистели снаряды, приземлявшиеся с сокрушительным громом с другой стороны холма.

Бомбардировка продолжалась два часа, после чего наступила полная тишина – вот уж точно зловещая! По рядам пробежал тихий приказ приготовиться к атаке. Быстренько откусив от плитки шоколада, мы кинулись вперед. И с разбегу напоролись на встречный удар. Не успели мы пробежать и десяти ярдов, как с небес, как будто кто-то вспорол их, дождем посыпались минометные снаряды. Началось сущее светопреставление. Вокруг даже камней не было, чтобы спрятаться, мы метались на открытом месте, как утки на пруду. Но при этом феллахираскрыли местонахождение своих позиций, радисты передали их координаты артиллеристам, и те опять принялись за дело. Нам еще повезло, что у арабов не было артиллерии.