Текст книги "i-o"

Автор книги: Саймон Логан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Бомбы, которые мы имели при себе, звякали друг о друга и о металл вышки. На этот раз это были обычные ручные гранаты – наполненные, правда, едкими кислотами. Мне кажется, мозг Шивы был настолько поглощен вопросом, как покончить со мной, что ни на что более изощренное его просто не хватило.

За неделю до этого я как-то заметил ей, что она не поймет, что есть хаос, если сама не поживет в нем. Использовать вместо себя манекена, прикрываться, словно щитом, другим живым существом, а затем наблюдать за тем, что с ним происходит, с безопасного расстояния, – все это не имеет ни малейшего отношения к анархии.

Во время этого разговора мы оба были пьяны и одурманены, но мое сознание оставалось достаточно ясным, чтобы уловить здесь возможность для постановки моего собственного опыта, а Шива настолько ничего не соображала, что попалась на мою удочку (хотя, как я подозреваю, она попалась бы точно так же, будь она трезвой, как стеклышко). Иначе она просто не могла отреагировать на то, как я ставлю под сомнение ее преданность делу разрушения.

Вот почему она взбиралась на вышку вместе со мной, и я видел, как все ярче и сильнее блестят ее глаза, как страх уступал место возбуждению по мере того, как она неумолимо двигалась навстречу собственной смерти. Нет ничего более возвышающего, чем ощущение того, что ты можешь погибнуть в любое мгновение, но тебе на это совершенно наплевать.

Взбираться на высоту двухсот пятидесяти футов в кромешной тьме под порывами ветра в компании человека, который в любую секунду может отправить тебя в спиральный полет в бездну, до которой всего один шаг, – вот это настоящая жизнь!

– Мы можем сделать это прямо здесь, – сказала Шива, когда мы одолели уже три четверти пути наверх.

Я пристально посмотрел на нее. Мы оба старательно избегали мыслей о том, что случится, когда взорвется первый заряд и вышка начнет складываться, словно детский конструктор, у нас под ногами.

Я снова полез вверх; после небольшой паузы она сначала нагнала меня, а затем и перегнала, поднимаясь по противоположной стороне, где швеллера отстояли друг от друга на меньшее расстояние. Покореженная и неработающая спутниковая тарелка на вершине вышки бесполезно раскачивалась под сильными порывами ветра.

И вот мы стоим на верхушке трехсотфутовой вышки, установленной, в свою очередь, на вершине шестидесятифутового бункера, окруженного заграждением из колючей проволоки, готовые взорвать все это к чертям собачьим. Наклонившись, я щелкнул тумблером на ее груди, который приводил в действие часовой механизм, связанный со всеми ее взрывными устройствами. Она щелкнула таким же тумблером на груди у меня.

0:10

В молчании мы смотрели друг на друга. Совместная смерть или ее угроза создают близость, не достижимую никаким другим способом. В последний миг твоей жизни можно успеть посмотреть в глаза только одному человеку.

0:07

– Пошла на хуй! – прошептал я Шиве одними губами.

0:04

– Пошел сам! – прошептала она мне в ответ, затем ухмыльнулась и огласила воздух ликующим и безумным криком радости.

0:01

Прозвучали первые взрывы – башня начала падать, и мы вместе с ней. Мы падали, падали вместе, словно выброшенный кем-то мусор, обломки металла проносились мимо нас, налетали на нас, а затем, окутанные облаком из пламени, стальных осколков и отравленного химией воздуха, мы врезались в землю

.

Она чуть было не погибла той ночью. Железный прут пропорол ее тело в нескольких сантиметрах от левой почки.

С тех пор она сопровождала меня во всех моих вылазках.

[Отступление. На самом деле хаос представляет собой совокупность множества порядков, перемешанных и спутанных друг с другом. Порядок может существовать только в самых маленьких, базисных системах – стоит системе увеличиться в размере, как сразу становятся заметны трещины, тектонические сдвиги, иррациональные процессы. Хаос поглощает порядок, при этом не уничтожая его. Он позволяет порядку существовать, но запускает свои паучьи лапы в него таким образом, что один порядок перепутывается с другим, создавая конфликт, потому что одного лишь присутствия второго достаточно, чтобы поставить под сомнение совершенство первого.

Кристаллический йод, нашатырный спирт, иодид калия, тиосульфат натрия (известный у фотографов как гипосульфит), гранулированная взрывчатка, аммиачная селитра, керосин, медицинский спирт, поваренная соль, сахар, нефть, фиксирующие агенты, связывающие агенты, пластит, эпоксидная шпатлевка, элек-тродная проволока, изоляционная лента, 90 мл, 120 мл, 4,3 грамма смешать с 0,8 грамма, растворы, йодистый аммоний, желатиновые капсулы, селитряная бумага, азид натрия, нитрат свинца, хлорат калия, алюминиевая пудра, ламповая сажа, глицерин, перекись натрия, гуммиарабик, я, Шива.

Смешать все вместе: рецепт хаоса. Конец]

Мы стали ходить на дело вместе, словно это что-то меняло.

С одной стороны – не так одиноко, с другой – ее присутствие выглядело как вторжение на мою территорию.

Да, мне порой бывало одиноко посреди взрывов, но одиночество никогда не было для меня главной проблемой. Когда я два года назад приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок, я сделал это не из-за одиночества.

Я заметил, что поджигаю полоски пропитанной спиртом и острой, как бритва, пластиковой ленты, которыми она обмотала нас, только если Шива стоит рядом со мной. Я обнаружил, что стараюсь бросать гранаты как можно ближе к ней, чтобы ее могло задеть взрывом. Я поймал себя на том, что привожу в действие часовой механизм раньше, чем мы планировали, чтобы посмотреть, как она будет со всех ног улепетывать от места взрыва. Я знал, что она очень хрупкая в сравнении со мной, и радовался этому.

Никогда прежде мы не чувствовали такого радостного возбуждения.

Вскоре (возможно, в ответ на мое всевозрастающее пренебрежение ее безопасностью) Шива всерьез занялась выяснением пределов моей неуязвимости: она закладывала все больше взрывчатых веществ, едких жидкостей, концентрированных кислот в укрепленные на мне устройства. (Потому что, хотя на дело мы ходили теперь вместе, все ее смертоносные игрушки по-прежнему таскал на себе я). И теперь речь уже шла точно не об уничтожении зданий и сооружений (я и раньше в это не очень-то верил): теперь выбор мишеней стал совершенно произвольным. Главным стала игра со смертью. Она перестала рассказывать мне, почему мы взрываем тот или иной объект, а я перестал спрашивать.

Она также повысила дозу яда, которую подмешивала в мое лекарство. Желудок мой к тому времени уже находился в таком жутком состоянии, что непонятно, как я все еще оставался в живых. Я не мог ни есть, ни пить, ни даже выносить запаха пищи. Дышать – и то было больно.

Как-то ночью я бросил Шиве новый вызов. Упавшая балка порвала ей подколенное сухожилие. Она наложила себе на ногу шину, а затем я предложил ей немного серо-зеленого порошка, который она давала мне. Мы обменялись взглядами, и я прочел в ее глазах, что ей известно: я знаю, что она подсыпает мне в лекарство яд. Я взял трубку и вдохнул через нее порошок; мне показалось, что в ноздрю мне влили расплавленный асфальт. Затем я протянул трубку Шиве.

Черты ее лица, еще недавно перекошенного от боли, смягчились.

Она знала. Я знал. Мы оба знали.

Она втянула весь порошок до последней крупинки и даже бровью не повела.

Так мы и бежали бок о бок, забираясь все глубже и глубже в дебри нигилизма и забытья, продолжая ставить опыты друг над другом. Ненависть за ненависть, постукивание часовых механизмов, жидкое пламя запала, щелчок сработавшего взрывателя, ее неистовство, мое неистовство, капища из стекла и стали, которые мы сравняли с землей.

Мы стали близки, как две свернутые спирали ДНК.

Мы были под завязку нагружены взрывчаткой, мы могли разрушить все, что нам попалось на глаза, – все, кроме единственной вещи, которую мы хотели разрушить.

Иногда я смотрел, как Шива спит.

Ее волосы снова отросли до плеч, но в них все еще просвечивали красные, синие и белые пряди, и они по-прежнему все свисали на одну сторону. Линия ее спины была идеальной параболой – именно по такой параболе летели брошенные мной гранаты. Я был уверен, что ее кожа благоухает полевыми цветами. Испещрявшие ее шрамы при свете зажженного фосфора (у нас к тому моменту уже не оставалось никакого приличного топлива) казались иероглифами на древнеегипетском папирусе, которыми записан какой-то бредовый текст. Что-то про богов, звезды и холодные синие океаны.

Интересно, как бы я жил без нее?

За время, которое мы провели вместе, я научился делать примитивные бомбы. Им было далеко до изделий Шивы, но все-таки это были бомбы. А если есть бомба, то мишень для нее всегда найдется.

Так что ни в ее умении, ни в ее грандиозных планах я уже не нуждался. Да и в ней самой я тоже не нуждался. Она сыграла свою роль. Я мог перерезать ей горло во сне или, что гораздо романтичнее, облить керосином и поджечь. Я мог бросить на бегу одну из ее бомб прямо в нее, вместо того чтобы бросить в другую сторону. Или, когда на часовом механизме останется только пять секунд до взрыва, оторвать ей гранатой ноги, так чтобы она лежала рядом со мной, когда взорвется основная бомба.

Но вместо этого я сидел и смотрел, как она спит.

Как-то ночью она внезапно открыла глаза и заметила, что я смотрю на нее.

В последнее время я слишком откровенно наблюдал за ней, привыкнув к тому, что она всегда спит как убитая. И теперь мне ничего не оставалось, как продолжать внимательно смотреть на нее.

Она заглянула мне в глаза и, очевидно, прочла в них главное.

Мы оба знали, что наш эксперимент подходит к концу.

Вскоре после этого шива начала всерьез запасаться сырьем.

Ряд материалов она похищала из расположенных по соседству складов, но большую часть – с заводов и из мастерских, находившихся ближе к центру города. Я участвовал вместе с ней в этих мини-вылазках, замазывая трещины в стене взрывчатой шпатлевкой на основе нитрата аммония, а затем вручную приводил в действие взрыватель, чтобы разнести стену. После этого Шива проползала в брешь, брала внутри то, что нам было нужно, и мы грузили добычу в пикап.

Мы почти не разговаривали друг с другом.

Однажды ночью она пришла домой с самым большим пластиковым мешком, полным кристаллического йода, который я видел в жизни. Мне пришлось потом битый час протирать ее кожу раствором гипосульфита, чтобы удалить все пятна.

За мешком последовали динамитные шашки, автомобильные аккумуляторы, галлонные резервуары с концентрированным сульфатом аммония и перекисью водорода, мешки сухой штукатурки, слитки свинца и железа, которые предстояло переплавить, и прозрачные стеклянные бутыли с неизвестными мне кислотами. Она постоянно трудилась, и в ее движениях чувствовалась такая агрессия, что я немного нервничал, когда она обматывала чаны со смесью химикатов бикфордовым шнуром, моток которого постоянно носила с собой, или зажигала открытый огонь в каком-нибудь дюйме от небольших кучек магниевых смесей. Впрочем, это только делало жизнь более интересной.

Все это время – а это был самый долгий перерыв в набегах с тех пор, как мы познакомились (если не считать таковыми экспедиции за материалами) – я сидел на матрасах, отодвинув в сторону ширму, и наблюдал за ней. К тому времени мне уже было трудно даже сидеть, потому что при любом движении в желудке вспыхивало жидкое пламя, и я боялся, что он может вообще лопнуть, если я буду слишком резко шевелиться, поэтому я скорее полулежал на боку, подперев голову рукой. Часто я терял сознание под стук стальных подошв ее башмаков или под шипение ее паяльной лампы.

Очертания ее нового изобретения начали вырисовываться к концу третьей недели. Оно обещало быть гигантским. Скелет его образовывали пересекающиеся толстые стальные штыри с насечками; вся конструкция начиналась в дальнем углу комнаты у закопченного окна, выходившего на доки, и дотягивалась, постоянно меняясь в форме и размерах, почти до самого лежбища из матрасов. Хребет чудовища состоял из цепочки соединенных сваркой конических баков, наполненных разноцветными жидкостями, которые перемешивали черные стержни.

Не прошло и нескольких дней, как вся эта система начала издавать гул и пощелкивать – она была и электрической, и механической одновременно.

Черная энергия окружала нас обоих, потрескивающая и уродливая, как заплесневелая лампочка накаливания.

И пока Шива трудилась над своим монстром, я чувствовал, что наконец умираю. Я не ел уже больше месяца и стал похож на скелет, но – что еще хуже – я не посещал мир пламени и искр целых три недели. Боль в желудке затуманивала мое восприятие, и иногда мне чудилось, что растущее вокруг меня сооружение – это гигантское паукообразное, жадно присматривающееся ко мне.

Однажды вечером Шива подсела ко мне и разложила вокруг двадцать небольших мин размером с теннисный мячик, которые выглядели как могли бы выглядеть черные слезы кита-полосатика. Она молчала, но иногда посматривала в мою сторону. В ее глазах одновременно читались волнение, боль и гнев.

Каждые восемнадцать часов она вливала жидкий вариант своего отравленного лекарства мне в горло, потому что мне уже не хватало сил, чтобы вдыхать его, затем принимала его сама. Иногда я задавался вопросом, добавляла ли она туда в последнее время вообще что-нибудь, кроме яда (то, что она время от времени блевала кровью, а выглядела как живой мертвец, говорило в пользу моего предположения).

Химикаты в промышленных расфасовках стояли вдоль стен мастерской. Кабели толщиной в палец ныряли куда-то внутрь, а затем выныривали обратно. Все вокруг пропахло хлором. Как-то раз мне показалось, что я слышу плач Шивы, но потом это прошло. Отовсюду раздавалось какое-нибудь шипение – резкое и быстрое от пневматической системы, которой Шива снабдила свое сооружение, медленное и приглушенное от газовых клапанов в крышках бурлящих чанов с реагентами.

Наконец она снова присела на матрас со мной рядом.

К ее спине было прикреплено какое-то приспособление, которое выглядело словно останки выброшенного на свалку и порядком заржавевшего игрального автомата. С каждой стороны к нему было прикреплено по большой резиновой спирали; противоположные оконечности каждой спирали были подключены к разъемам на гигантском взрывном устройстве, сооруженном Шивой вокруг нас.

Она подняла меня и положила себе на колени. Это был первый и последний раз, когда она прикоснулась ко мне.

Затем она вынула из кармана два взрывателя. Они походили на две толстых зажигалки, на одном конце у которых находился обыкновенный тумблер, а из другого выходил провод, подключенный, судя по всему, к приспособлению на спине Шивы. Она вложила один взрыватель мне в руку, а второй взяла себе.

«Вот до чего ты нас довел», – читалось в ее глазах.

И еще, может быть: «Спасибо».

Все помещение было наполнено гулом, исходившим от гигантской бомбы. В горле у меня хлюпала кровавая мокрота, которую я не мог отхаркнуть. Я заметил, что Шива покрасила свои отросшие волосы обратно в угольно-черный цвет.

– Вместе, – тихо сказала она и положила палец на тумблер.

Я повторил вслед за ней ее движение, затем наступило несколько секунд странного томительного молчания, а потом мы одновременно нажали каждый на свой тумблер.

Прямо у меня перед глазами на стене вспыхнул ярко-зелеными цифрами жидкокристаллический дисплей размером один на четыре фута.

0:60

0:59

0:58

0:57

Я посмотрел ей прямо в глаза – в глаза Шивы, Разрушителя Миров, высшего существа индуистской троицы, Тримурти – но в них было столько всего написано, что мне не удалось расшифровать, что именно она чувствовала и думала в тот миг.

Неужели мы зашли так далеко? Неужели все кончится здесь, сейчас?

Мы находились в здании, набитом таким количеством взрывчатки, что его с лихвой хватило бы, чтобы стереть в пыль весь окружавший нас район складов, чтобы оглушить всю рыбу в заливе, если бы она не сдохла от загрязнения давным-давно.

Мне просто хотелось знать, что она ощущает в этот момент – злобу, боль или экстаз. Я хотел знать, значу ли я для нее так много, что из-за этого она собирается убить нас обоих, или я не значу для нее совсем ничего, и именно поэтому она поступает так.

Ах, да в любом случае убить нас обоих она не могла.

0:43

0:42

0:41

Я очнусь среди обломков и языков пламени, а ее не будет рядом, чтобы погрузить меня в пикап. Я буду вновь свободен от нее. Она просчиталась, просчиталась, она не может убить меня. Или же просчитался я. Просчитался еще тогда, в двенадцать лет, когда выпил флакон с аккумуляторной кислотой, украденный из отцовской машины, и только испортил себе навсегда желудок, так что с тех пор мне уже стало все равно, умру я двенадцатью годами раньше или позже.

0:32

«Ты жить хочешь?» – хотелось мне спросить у нее. «Зачем ты делаешь это? Потому, что ты не хочешь? Или потому, что я не хочу?»

0:22

Разумеется – иначе зачем еще?

0:13

А затем я прочитал в ее глазах, что она чувствовала на самом деле. И мне стало больнее, чем когда-либо за всю мою разнесчастную жизнь.

0:07

Я увидел в них безразличие.

0:04

Ей было насрать, будем мы жить или умрем.

0:01

И ничего страшнее этого нельзя было придумать.

0:00

Вспышка!

Зародышевые камеры

Они живут в баках с практически квадратным основанием размером 16 на 14 футов, выстроившихся рядами в подвале с высокими колоннами. Между колоннами натянута черная сетка, которая скрывает от взгляда необычно высокий потолок, а также задерживает голубиный помет, время от времени падающий со стропил. Сетка во многих местах провисает под тяжестью слежавшегося в тяжелые серо-белые комки гуано.

Баки изготовлены из листов стекла, стянутых блестящими стальными скобами, поэтому при желании их содержимое можно рассматривать. Как уже было сказано, баки установлены в ряд, и каждый из них представляет собой отдельную замкнутую биосферу.

В них залит раствор, состоящий из трех десятков различных химикатов; этот раствор извлекает генетический материал из помещенных в него тканей, после чего ДНК предоставлена самой себе. Каждые четыре часа через раствор пропускают электрические импульсы напряжением 50 000 вольт; это делается для того, чтобы вызвать перегруппировку генетического материала и возникновение новых и, как легко догадаться, чудовищных комбинаций.

Некоторые из плавающих в баках тварей напоминают оплавившихся под ярким солнцем собачек, складки кожи которых свисают, словно дряблые, неправильной формы крылья. Другие похожи как две капли воды на дельфинов-афалин, только в два раза меньше натуральной величины.

Сверху баки прикрыты решетчатыми крышками, сваренными из толстых металлических прутьев; они нужны для того, чтобы не дать обитателям баков выбраться наружу. Эти крышки и стальные скобы не только удерживают внутри мутантов, но и играют роль электродов, равномерно распределяющих 50 000-вольтные разряды в тот миг, когда я поворачиваю замыкающий цепь могучий рубильник.

Еще несколько месяцев назад меня не подпускали к нему, но с тех пор я стал Помощником Руководителя Проекта. Должность эта не так ответственна, как может показаться на первый взгляд – в нашем отделе из двадцати пяти человек – двенадцать ПРП, – но все же это прогресс по сравнению с тем, чем я занимался раньше: а раньше я подтирал разлитые жидкости и мыл стекла баков. Теперь же я поворачиваю рубильник, который порождает на свет новые формы жизни.

Мои коллеги, ПРП, собираются в комнате отдыха между сменами, сбиваясь в кучку, словно пытающиеся согреться уличные бродяги. Я же стою в дальнем углу с кружкой горячего витаминизированного напитка в руках и рассматриваю свои ботинки. Вряд ли они возьмут меня в свою компанию, если вспомнить, каким образом я получил повышение.

Время от времени нас навещает Руководитель Проекта. Она одновременно проводит около десятка различных экспериментов, лежащих в основе ее кандидатской. Наш отдел – всего лишь малая часть ее замысла.

Сначала она беседует с моими коллегами, просматривает результаты, нацарапанные на их планшетах, затем раскланивается с каждым в традиционной японской манере.

Затем она подходит ко мне, и я чувствую, что в этот момент за нами напряженно следят все. Она не разговаривает со мной, но часто ласково прикасается ко мне и делает какие-то записи в миниатюрном блокноте, закрепленном у нее на запястье. Гении – такие, как наша Руководитель Проекта, – находятся в состоянии постоянного вдохновения и размышления, поэтому не проходит и нескольких минут без того, чтобы она не записала какое-нибудь уравнение или комментарий в своем блокноте или на любой подвернувшейся поверхности.

Стены нашего научного центра испещрены ее граффити. Она пишет мелом, ручкой, фломастером, тюбиком с кетчупом; математические загадки и их решения, философские размышления, отдельные слова на двух десятках языках, диаграммы, рисунки, бесконечные, неисчислимые.

Я часто замечаю сотрудников, которые рассматривают эти пометки, пытаясь их расшифровать. Любой из них с радостью сверг бы, если мог, Руководителя Проекта с ее трона, выкинул бы ее на свалку, взгромоздился бы на ее место. Однажды я тоже попытался это сделать.

Но они не представляют себе, насколько она умна.

Иногда, как только на ночь выключают люминесцентные лампы, неотвязное и хаотическое жужжание которых действует на сердце, словно кардиостимулятор, она навещает меня в моей клетушке. Тихо-тихо, чтобы никто не услышал ее, хотя ей вряд ли что-то грозит, даже если ее застигнут за этим делом.

Она садится на край матраса, раздевается, затем раздевает меня, залазит ко мне под простыню и наши изуродованные тела идеально прилегают друг к другу, словно детали головоломки. Лежа в тишине, мы наслаждаемся теплом наших тел.

Поговаривали, что Руководитель Проекта полностью освоилась с одиночеством и способна существовать неограниченно долго без близости с другим человеческим существом. Я знал, что это правда, но я также знал, как трудно, почти невозможно, расстаться с ненавистной частью себя.

От самого себя не отречешься.

Разумеется, всем им известно, что я не такой, как они, поскольку это видно невооруженным взглядом. Их ненависть вызывают в больше заметные отклонения (такие, как мой деформированный череп, мои черные глаза, моя нелепая походка и моя потрескавшаяся кожа), чем те, которые не так бросаются в глаза (мои длинные черные волосы и мои груди).

Но только один из них смотрит глубже, не обращая внимания на все эти поверхностные различия. В то время как остальные чешут свои лысые макушки и расставляют крестики и птички на формулярах, прикрепленных к их планшеткам, он старается не терять меня ни на миг из виду. На руках у него – перчатки из толстой резины, защищающие кожу, когда он заливает химикаты в зародышевые камеры, и он постоянно ловко вертит в пальцах пробирку, не сводя с меня испытующего взгляда.

Я поворачиваюсь к покрытой приборами стене, на которой смонтирован рубильник, и опускаю вниз тяжелый рычаг. Комнату заливает лилово-голубое сияние, и клубы пара стремительно поднимаются над баками; разряд длится строго установленный отрезок времени.

Голуби где-то под скрытым сеткой потолком мечутся как угорелые. Но и тогда он не сводит с меня глаз.

Я работаю в отделе уже почти три месяца, и за все это время он не рассказал о случившемся ни коллегам, ни Руководителю Проекта. И все равно я боюсь, однажды он проболтается кому-нибудь о том, что видел, как я выбирался из зародышевой камеры, выплескивая на пол раствор, которым он собственноручно наполнял баки с самого первого дня эксперимента.

Рычаг рубильника возвращается в исходную позицию чем-то вроде часового механизма. В положенный момент сияние мгновенно гаснет, и с ним стихает бульканье вскипающей в баках жидкости. С тихим шипением последние клубы пара вырываются из-под решеток, а затем слышны шаги младших научных сотрудников, направляющихся к зародышевым камерам, чтобы записать показания приборов.

На этом моя работа заканчивалась: я отворачивался от стены, чтобы вернуться к рубильнику, только когда вновь потребуется пропустить разряд. Но и тогда, усевшись на крышке бочки с химическими отходами, словно некая механическая горгулья, он продолжал буравить меня взглядом.

Лежа под Руководителем Проекта – раковая опухоль, которую она исторгла из себя только для того, чтобы убедиться, что не мыслит без нее своего существования, – я слышу, как мы дышим в едином ритме. Она приподнимается на локте; прядь волос свисает с ее головы, скользит по шее, щекочет мои груди. Она по-матерински поглаживает мой живот, и когда наши бедра соприкасаются, судорога наслаждения пробегает по моему телу.

Она читает озабоченность в моих глазах, страх того, что породивший меня проект находится под угрозой, а вместе с ним, следовательно, и мое существование. Руководитель Проекта достает привязанную к запястью угольную палочку и пишет на стене уравнение, состоящее частично из греческих математических символов, частично из двоичного кода.

Она трудится над ним около минуты, затем внезапно останавливается, переписывает решение в блокнот на запястье, и снова ложится на меня.

На следующий день в комнате отдыха сотрудники нашего отдела готовятся к началу очередной смены. Я сижу на краю пластикового стула, согревая руки чашкой с горячим витаминизированным напитком, из которой не отпил ни глотка. У меня ужасно болит желудок, он утратил способность переваривать даже простейшую пищу.

Я чувствую себя еще более чужим, чем обычно, потому что в нашей команде появился новый сотрудник – Ответственный по Растворам, и, хотя он прибыл только сегодня утром, он уже оживленно болтает с работниками.

Мы быстро возвращаемся на рабочие места; я стою около рубильника и слушаю хлопанье птичьих крыльев над головой. Похоже, вчерашний разряд ускорил эволюцию наших мутантов в большей степени, чем ожидалось, поэтому я терпеливо жду, пока будут записаны все результаты. Воодушевление коллег позволяет мне слегка расслабиться; к тому же я замечаю, что никто не обратил внимания на физические и психологические странности нового Ответственного по Растворам.

Я украдкой рассматриваю, как он забирается на бочку с отходами и усаживается на ней. Его глаза – в отличие от глаз его предшественника – ничего не выражают. В них не читается ни обвинения, ни угрозы.

А в баках теперь плавают новые обитатели – маленькие черные рыбки, неизвестная прежде форма жизни, возникшая на свет благодаря знанию, которому лучше было бы так и оставаться тайным.

В какой-то момент в лабораторию посмотреть на наше новое достижение заходит Руководитель Проекта. Черные рыбки поворачивают к ней морды; кто-то обращает ее внимание на важность одновременного появления этой мутации во всех баках. Она кивает и записывает что-то сначала на стекле бака, а затем в блокнотике.

За все десять минут визита она только однажды удостаивает меня взгляда.

Сотрудники вскоре расходятся, предоставив ей возможность изучить новую мутацию самостоятельно.

Я вижу, как она слегка прикасается кончиками пальцев к стеклу и смотрит, как черные рыбки вьются, словно игривые терьеры, вокруг других населяющих бак особей. Я пытаюсь догадаться, не вспоминает ли она в этот миг ту ночь, когда, вознамерившись положить конец своей безумной гениальности, она погрузилась в зародышевую камеру. Похоже, она догадывалась о воздействии, которое окажет на нее зародышевая жидкость, и надеялась, что ее интеллект, растворившись в ней, воплотится в какое-нибудь красивое и опасное создание, которое можно будет изолировать или убить.

Но вместо этого раствор поглотил другую, более темную и жуткую часть ее личности – дверь в подземелье, где была заперта ее человечность, которая была причиной ее отчуждения от окружающих, а может быть, и самим этим отчуждением. Именно она была захвачена и извлечена раствором. Но без нее, без этой части, какой бы она ни была и какой бы природой ни обладала, она не могла жить.

И я обречен остаться навсегда частью породившего меня эксперимента и каждую ночь лежать и ждать, когда Руководитель проекта придет и обнимет меня. Я позволяю ей делать это, потому что знаю, как ей необходим я, утраченная ею часть, хотя сам я при этом не испытываю никаких чувств.