Текст книги "i-o"

Автор книги: Саймон Логан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Вокруг меня раздавался равномерный гул фабрики, в механизме которой все детали снова были на своем месте.

Вспышка

Когда мы впервые встретились, мои кожа и одежда блестели от керосина, которым я облил себя. В руке я держал металлическую трубу, готовый в любой момент высечь ею искру из бетонного пола и вспыхнуть как факел. В заброшенном доке стояла мертвая тишина, если не считать плеска ядовитых волн, разбивавшихся о стальные опоры пирса, да скрипа пары-другой оставленных без присмотра машин, работавших в автоматическом режиме.

Она выступила из теней, которые отбрасывали на цементный пол гигантские остовы складов, похожие на высохшие хитиновые каркасы. Одета она была – это я понял, только познакомившись с ней ближе, – в своем обычном стиле. Ботинки на толстой подошве, проношенной до металлической основы, темно-серый комбинезон, который был ей велик как минимум на три размера (от него она использовала только брюки – верхняя половина болталась вокруг пояса, словно не до конца лопнувшая оболочка куколки). Еще белая майка на черных, спадавших с плеч бретельках с надутым по трафарету оранжевым символом радиационной опасности. Черные жирные волосы были сколоты на затылке тремя стальными шпильками, непокорные пряди свисали, обрамляя угловатое лицо. И – это главное – на этом лице застыло то самое немного насмешливое и слегка заинтересованное выражение, за которое я возненавидел ее.

Она стояла, уставившись на меня, несколько минут. Никто из нас не решался пошевелиться или заговорить первым.

Мне не терпелось чиркнуть трубой о бетон, но я знал, что не смогу это сделать в ее присутствии. Самосожжение – дело интимное.

Она же тем временем всем своим видом показывала, что никуда не торопится. Напротив, она еще дальше вышла из тени под блеклый свет, испускаемый теми немногими прожекторами, в которых еще оставались лампы. Скрестив руки на груди, она приподняла брови и снова уставилась на меня.

– Не обращай на меня внимания, – сказала она медоточивым голосом, в котором так и слышалась скрытая угроза.

Я посмотрел на трубу, потом снова на нее. Мое тело жаждало спасительного огня, по онемевшие и бесполезные руки не слушались меня.

Керосин капал с кончиков моих волос, стекал по лицу, обжигал кожу там, где она была содрана.

Она приблизилась ко мне еще на шаг.

Мои пальцы вцепились в трубу, словно давая понять, что я не отступлюсь от своего намерения.

Ее глаза сузились, и она стала всматриваться в меня еще пристальнее. Вся ее поза говорила именно то, что она озвучила несколькими секундами позже.

«Ну, давай, валяй!»

Онемение, охватившее мою руку, распространилось на грудную клетку, ноги и голову. Она собралась мне все испортить! Взглядом я умолял ее поскорее убраться восвояси.

– Ну, давай, валяй! – сказала она, слегка ухмыльнувшись при этом.

Я прижал конец трубы к полу и слегка поскреб бетон.

Она наградила меня презрительным взглядом: разве это так делают?

И тогда я почувствовал, что мне бросили вызов. Слабо или не слабо мне довести дело до конца? Конечно, не слабо! Если я не боялся топиться, прыгать без парашюта с трехсот футов, стрелять себе в висок из строительного пистолета, не говоря уже о не единожды распоротых запястьях и шее, то что тут говорить о самосожжении.

И тем не менее я ничего не мог с собой поделать. Разница была в том, что теперь Шива вопросительно смотрела на меня. И этот ее взгляд почему-то убивал всю мою решимость. Вы скажете, конечно, что мне просто недоставало уверенности в себе…

Она приблизилась ко мне еще на шаг. Видно было, что пока мои попытки высечь искру не произвели на нее сильного впечатления.

Именно в этот миг, если я ничего не путаю, в руках у нее появилась зажигалка, похожая на миниатюрную паяльную лампу – древний инструмент, которым в наше время уже почти никто не пользуется.

Шива снова пристально посмотрела на меня и щелкнула кнопкой. На мгновение из раструба зажигалки показался язычок пламени, который тут же погас. Затем Шива передвинула какой-то рычажок на зажигалке, после чего пламя снова вспыхнуло и горело дальше уже самостоятельно, безо всяких усилий с ее стороны.

После некоторого колебания я чиркнул трубой с большей силой. Вылетело несколько искр, однако керосин не вспыхнул.

Я испугался: а вдруг керосин впитался слишком глубоко в кожу или просто высох, и моя затея с треском провалится. Вот будет позор!

Бледно-голубое пламя ее зажигалки угрожающе мерцало в ночном воздухе.

Она приблизилась ко мне еще на шаг. Удивительное дело, но я испугался. Она собиралась сделать именно то, зачем я сюда пришел, – чего же я боялся?

Может быть, дело было не столько в страхе, сколько в чувстве собственности. Мое тело принадлежало мне, и только я имел право его уничтожить.

В тот момент я даже не задавался вопросом, почему она хотела, чтобы я это сделал, и почему это было важно, сгорит или не сгорит у нее на глазах какой-то незнакомец.

Еще один шаг – и она уже в футе от меня. В нескольких дюймах от края керосиновой лужи. С горящей зажигалкой в руке.

Ухмылка появилась на ее лице, когда она заметила, как слабеет хватка моих пальцев, сжимающих трубу. Что такое она затеяла?

Не успел я задуматься об этом, как она швырнула зажигалку к моим ногам. Керосин вспыхнул, и я вспыхнул вместе с ним.

Я успел увидеть через потекший струями горячий воздух, окружавший охватившее меня адское пламя, как расширились от наслаждения ее зрачки.

Чуть позднее мы сидели вместе на корточках на низкой крыше хранилища в самом центре скопления производящих яды заводов, которое было известно всем как Чумная Фабрика. Вокруг нас в непроглядной ночи вздымались абсурдные конструкции, лишенные всякой архитектурной логики и предназначенные исключительно для того, чтобы перекачивать токсичные газы и растворы от одного цеха к другому. Цехи напоминали компанию торчков, передающих по кругу шприц с отравой. Повсюду – на стенах, дверях, опорах и окнах – виднелись ржавые таблички с предупреждающими надписями.

«Опасно! Ядовитые вещества! Вход только в изолирующих противогазах!». «Вход в дневное время запрещен». «Только для персонала со спецпропусками». Большая часть этих табличек так сильно потрескалась и облупилась, что прочитать их было невозможно. Некоторые вообще болтались на последнем шурупе. Другие были густо покрыты граффити.

Шива сбросила рюкзак со спины и расстегнула на нем молнию. В воздухе вокруг нас повисло напряжение. Шива торжественно извлекла из рюкзака три устройства, над которыми она трудилась последние три дня.

Я осторожно заглянул за низкую стену, окружавшую крышу, и увидел, как двор пересекают двое рабочих в костюмах химзащиты и с усиленными противогазами. Рабочие толкали перед собой тележку на шинном ходу. На тележке покоилась приземистая металлическая бочка со знаком радиационной опасности на боку.

За день до того у меня снова начал барахлить желудок, и в тот момент я чувствовал себя так, словно проглотил рыбу-иглобрюха, которая уже раздулась у меня в животе до размеров густо покрытого шипами футбольного мяча. Мне хотелось сложиться пополам и орать от боли. Я подумал, что все наши с Шивой затеи за прошедший месяц так и не помогли мне справиться с этой болью – они только позволили мне на какое-то время от нее отвлечься.

– Вот, надень это, – сказала Шива, протягивая мне заранее сделанную сбрую, состоявшую из нескольких солдатских ремней, спаянных пряжками и обхватывающих мои грудь, поясницу и шею. На сбруе располагались три крепления: две маленькие стальные корзинки размером с пинтовую бутылку на бедрах, и еще одна, побольше – на спине (она была изготовлена из переделанной стойки для кислородного баллона). Шива вставила устройства, которые она достала из рюкзака, в крепления одно за другим, повернув каждое до щелчка фиксатора.

Я на все сто убежден, что Шива считала свои упражнения в подрывном деле видом искусства. Она проводила долгие часы в своей мастерской над чертежами и диаграммами, в то время как я пытался унять боль в желудке, глотая подряд все наркотики, которые ей удавалось добыть. Блюя кровью в ее потрескавшийся унитаз, я слушал в ванной комнате доносившиеся из мастерской звуки: стрекотание дрели, шипение сварочного аппарата, скрежет сгибаемого металла. Шива трудилась над внешним видом своих адских машин не меньше, чем над их внутренним устройством, изготовляя для них гладкие элегантные оболочки из размягченных под высокой температурой полимеров. И когда я стал понимать ее лучше, я увидел, что она получала наслаждение, бесконечно совершенствуя эти механизмы. Она делала это не вопреки тому, что они были обречены на уничтожение, а по этой самой причине.

Шива заставила меня повернуться, чтобы проверить в последний раз, надежно ли вошла бомба в паз бывшей стойки для кислородного баллона, а затем повернула обратно, лицом к себе. Ее глаза сияли от счастья. Она извлекла из рюкзака небольшую связку гранат, прикрепила ее к застежке на ремне, пересекавшем мою грудь, а затем откинулась назад полюбоваться своей работой.

– Великолепно! – сказала она. – Ты готов?

Я кивнул, поморщившись от очередного приступа желудочной боли.

– Болит? – спросила она, и я уловил что-то вроде озабоченности в ее голосе. Она волновалась не за меня – боялась, что болезнь может помешать нам завершить нашу вылазку.

– Терпеть можно, – ответил я.

– Ну и отлично.

Она нажала кнопку на каждом устройстве, приведя в действие часовые механизмы. Затем застегнула молнию на рюкзаке и накинула его обратно себе на плечи.

– Дай мне пару минут, чтобы убраться отсюда, – сказала она, а затем улыбнулась улыбкой то ли откормленного хищника, созерцающего только что освежеванную для него свинью, то ли ценителя искусств, созерцающего подлинник Моне. Я затрудняюсь сказать, какой из этих вариантов был для меня более оскорбительным.

Затем Шива повернулась и быстро побежала по крыше прочь от меня. С неизменным кошачьим проворством она легко перемахнула через восьмифутовую щель между зданиями. Я следил за ней, пока она не достигла того места, где заграждение из колючей проволоки с острыми, как бритва, шипами отмечало границу заводской территории. Но Шива все предусмотрела – она защитила свои драгоценные ручки толстыми перчатками вроде тех, что носят сварщики.

Когда Шива исчезла, все вокруг снова стало тихо и неподвижно – или, может быть, мне это просто казалось, потому что я мысленно уже предвкушал какофонию, которой вскоре предстояло разразиться. Я бросил взгляд на одну из набедренных бомб, на красный жидкокристаллический дисплей, цифры на котором неумолимо приближались к нулю.

2:06

Шива всегда сама активировала часовые механизмы, она никогда не позволяла сделать это мне. Я понял, что не властен над собственными жизнью и смертью, задолго до встречи с ней. Вероятно, теперь мне просто хотелось знать, властен ли над ними кто-нибудь еще.

Я наслаждался непродолжительным затишьем перед началом разрушения – затишья, во время которого, казалось, унималась даже боль в желудке. Впрочем, она всегда быстро возвращалась.

Я еще раз проверил часовые механизмы, затем поднялся на ноги и заглянул за низкий барьер на краю крыши. Во дворе было полно рабочих в защитных костюмах, занимавшихся своими делами. Я отстегнул одну гранату от нагрудного ремня и привычным движением большого пальца выдернул кольцо. Через мгновение после того, как один из рабочих поднял голову, услышав, как кольцо упало на землю, я бросил гранату и сам прыгнул вниз следом за ней.

Граната ударилась о стену противоположного здания; в мгновение ока помещавшийся в ладони шар из металла и взрывчатки превратился в колышущееся облако огня, дыма и раскаленных частиц. Взрывная волна застигла меня в падении и чуть было не отбросила обратно на крышу, но ей не хватило силы, так что она просто взяла и шмякнула мое тело о стену здания, с которого я спрыгнул. Я сполз по стене на землю, и только внизу очнулся и услышал крики.

За стеной огня я различил беспорядочную суету, неловкие движения искалеченных тел. Я с трудом встал на ноги и, пошатываясь, направился прямо в пламя. Один из рабочих метался, охваченный пламенем, и я бросил ему под ноги еще одну гранату, чтобы положить конец его мучениям. При этом я сам отпрыгнул в сторону, чтобы увернуться от взрывной волны, превратившей в обломки чуть ли не половину стены здания, возле которой находилась моя жертва. Я видел, как той же волной тело рабочего отбросило в осыпающуюся кучу бетонных обломков, и они тут же похоронили его под собой, превратив в месиво его голову, грудную клетку, лодыжки.

Перепрыгнув через пару валявшихся крест-накрест тел, я устремился к расположенному неподалеку зданию в форме купола. На ходу я выхватил еще одну гранату из моей импровизированной выкладки и выдернул кольцо. С ужасающим грохотом здание у меня за спиной обрушилось, увлекая за собой венчавшую его антенну. Внезапно завыла сирена, и повсюду вокруг меня замелькали голубые огни.

1:30

Все больше и больше работников завода выбегало наружу из лабораторий и подвалов. Часть из них была в защитных костюмах, но большинство – просто в белых халатах. Кое-кто замечал меня, безумного бомбиста, с головы до ног обвешанного взрывчаткой. Другие же видели только цепочку взрывов, выраставшую у меня за спиной.

Воздух быстро наполнился едкими газами и фиолетово-черным дымом.

Подбежав к куполу, я метнулся к срезанному его боку, выхватил одну из набедренных бомб и метнул ее в вентиляционный люк на крыше. У меня за спиной с неожиданно громким звуком и высоким пламенем рванула цистерна с каким-то химикатом; меня тут же окатило осколками стекла, и взрывная волна швырнула меня на бетонную стену. Я почувствовал, что вывихнул плечо. Скрипя зубами, я снова поднялся на ноги, швырнул наугад еще одну гранату и упал на землю. Граната взорвалась, разметав в воздухе белые тушки ученых, словно лепестки цветущей вишни.

В тот же миг завывание сирен смолкло, потому что питавший их генератор умер, придавленный весом огромной спутниковой тарелки, свалившейся с обрушившегося брандмауэра. Только мигающие голубые огни продолжали светиться, выхватывая время от времени, словно стробоскоп, отдельные кадры, отчего казалось, что все происходящее – не более чем снятая рапидом сцена.

Наверное, я был похож на привидение, когда мчался по территории завода в этом пульсирующем голубом свете. Еще две гранаты взорвались по обе стороны от меня, и я подпрыгнул в воздух как раз вовремя, чтобы оседлать ударную волну и помчаться на ней вперед со скоростью, в сотни раз превосходящей ту, которой я смог бы развить самостоятельно. Именно этому научила меня Шива и ее бомбы – не надо бояться разрушения, надо существовать в нем, стать его частью. Она говорила, что мы тоже в каком-то смысле взрыв, крошащий в порошок известку, сталь и стекло – люди-бомбы, от вспышек которых гибнет все вокруг.

Я метнулся к повалившейся антенне и воспользовался ею, словно лестницей, для того чтобы взобраться на залитую морем огня крышу высокого здания. Подбежав к помосту, протянутому вдоль всей его крыши и над двором, заполненным бочками и цилиндрами всех цветов и размеров, я оказался над складом химикатов и бросил вниз еще одну набедренную бомбу.

0:40

В этот момент железная рама помоста встала дыбом у меня под ногами, переломленная пополам глыбой цемента, которую подбросил в воздух небольшой взрыв где-то слева от меня, и тогда я перемахнул на крышу соседней лаборатории.

Время от времени сквозь грохот взрывов прорывались крики людей и звон разбитого стекла. Грохот оседающих на землю гигантских конструкций и скрежет рвущегося металла. Запахи горящей нефти и химических ядов наполняли мои ноздри, но иногда в них врывался иной, сладковатый аромат – аромат горящей плоти, может быть, моей, может, чьей-то еще. Я чувствовал невидимую рябь, которая пробегала по воздуху, словно отголоски землетрясения, а пламя кусало меня своим ядовитым жалом.

На дисплее было 0:15, когда я пересек всю заводскую территорию и оказался у противоположной стены. Нам с Шивой общими усилиями удалось создать настоящий хаос. Мир у меня за спиной превратился в огненный шар, в тучи цементной пыли и обломки железобетонных опор, и здесь, между двумя сараями из ржавого железа, в которых хранились бутыли со всеми мыслимыми и немыслимыми ядами, я встал на колени. Я преодолел полосу разрушений и очутился наконец в спокойном уголке, наполненном согретым огнями пылающих в отдалении пожарищ воздухом.

0:08

Я чувствовал, как остающиеся секунды вытекают из дисплея последнего взрывного устройства так, словно они сами были жидкокристаллическими. Два других, от которых я избавился по дороге, были настроены на то же самое время и должны были сработать одновременно – ковровая бомбардировка, после которой все предприятие должно было превратиться в груду пепла и обломков. Я сжался в комок, сделал глубокий вдох, ожидая взрыва прикрепленных к моей покрытой рубцами спине сорока трех фунтов взрывчатки с тайной надеждой, что хотя бы на этот раз он не только сметет все вокруг, но и отправит меня в огненный ад, где расщепляются молекулы и испепеляется материя.

0:00

Мы снова у Шивы дома, в ее мастерской. Это большая, практически пустая комната на единственном уцелевшем этаже заброшенного складского помещения в районе того дока, где я еще совсем недавно стоял, с ног до головы пропитанный керосином и ненавистью к себе. (Нет, все совсем не так! Ненависти к себе я никогда не испытывал. Мне просто было на себя наплевать. Можно ли это назвать равнодушием к себе?) Я лежал на грязных матрасах, заменявших Шиве постель, в углу ее «спальной комнаты», обозначенной только протянутым по периметру кордоном из колючей проволоки. Керосиновая лампа горела у нас в ногах.

Шива сидела на краю матраса, а я лежал у нее за спиной в эмбриональной позиции, скорчившись от боли в желудке. Я чувствовал себя так, словно меня нашпиговали смесью гвоздей и битого стекла. Шива вытащила шпильки из своих азиатских волос, и теперь они стекали по ее спине густой черной волной до самой поясницы. От них пахло машинным маслом и солидолом – весь вечер Шива проработала в мастерской.

Она не прикасалась ко мне – мы никогда не прикасались друг к другу, – но сидела близко, словно пытаясь утешить меня своей близостью. Я думаю, только к тому времени она начала по-настоящему понимать, как выматывают меня приступы – спустя месяцы после того, как я ей сам объяснил, что в тот вечер хотел сжечь себя (а до этого пытался покончить с собой другими способами) из-за этой непрекращающейся боли.

Шива протягивает мне осколок оконного стекла, на котором насыпана дорожка серого комковатого порошка: смесь украденных и добытых ею анальгетиков, которые она собственноручно истолкла для меня. Рядом с дорожкой – тонкая металлическая трубка, не больше сантиметра в диаметре, которую я использую, чтобы вдыхать лекарство. Дотянуться до стеклышка у меня получается не сразу, потому что мне трудно шевелиться.

Мои раны зажили так же быстро, как всегда; если они и причиняли мне какую-то боль, то она быстро забылась, потонув в жарких миазмах и нестерпимом жжении, наполнявших мой желудок, который, казалось, превращался в сгусток расплавленного металла. Поначалу лекарства, которые она давала мне, действовали на это пламя, словно пена огнетушителя, но теперь боль, похоже, просто не обращала на них никакого внимания. На самом деле, так плохо, как сейчас, мне не было никогда.

В тщетной надежде я втянул в ноздрю весь порошок до последней молекулы.

Я лежал и думал о том мире, с которым так плотно познакомился в последнее время, – о мире пламени. Я думал о голосах, которые часто слышались мне в его реве, а потом о Шиве, которая возникла среди дыма и разрушения, чтобы забрать меня и погрузить в свой пикап с таким видом, словно была то ли восхищена, то ли расстроена тем, что я снова выжил.

Я не думаю, чтобы она желала моей смерти. Ей было просто наплевать на меня.

Как и мне на нее – мы были два сапога пара.

[Небольшое отступление. В пламени, в огне, в пекле ничто не реально, все сводится к пылающему, как дуговой разряд, алмазному богоподобному огню, что вгрызается в твою плоть, высвечивая все ее раковые опухоли, дурные клетки, яды, разложение. Системы моего организма пребывают в напряжении, в исступлении; взрывы, происходящие вокруг меня, переворачивают, перекручивают, перелопачивают все у меня внутри, и я полностью в их власти, ничего не зависит от меня в этом огненном мире, через который я несусь в облаках напалмовой гари, легкий, словно тонкий листок кремния, на который еще не нанесли печатную схему. Я – большая влажная птица, а это – огнеопасные Небеса, я – падший ангел, и моя боль оправдана, потому что я лечу, лечу, лечу и пылаю, пылаю, пылаю, я никогда не чувствовал себя настолько мертвым, настолько чистым, настолько уродливым и настолько замечательным БЛИНННННННННННННННННН!!!!!!!!! Конец]

Во время первой вылазки Шива обмотала все мое тело тринадцатью футами прочной стальной проволоки, прикрепив к ней с интервалами в пять-шесть сантиметров кусочки пластита и какой-то еще пластиковой взрывчатки фиолетового оттенка. На шею мне она подвесила, словно соску, алюминиевую пластину, к которой было прикреплено устройство, приводившее в действие все прикрепленные ко мне взрыватели. Оно состояло из маленькой прозрачной трубочки, наполненной керосином, со стальным стерженьком, обмотанным спиралью, погруженным в жидкость. Спираль была припаяна к контактам электрической цепи.

В ту первую ночь я вошел в обветшавшую штаб-квартиру какой-то древней корпорации, которая некогда охватывала своими электронными щупальцами всю страну, но теперь лежала, свернувшись в хрупкий клубок, словно умирающий паук. Я накинул длинное пальто, чтобы в лучших традициях бомбистов-самоубийц скинуть его, войдя в приемную, и продемонстрировать всем мое вооружение.

А затем я просто прошел через все здание по коридору, мимо дверей кабинетов, хранивших следы былого величия, и перепуганных немногочисленных служащих, а заряды взрывались на мне один за другим. Иногда я падал, сбитый силой взрыва или обвалившимся куском кладки, и тогда я снова вставал на ноги. (Я переносил боль и увечья лучше, чем любой человек, когда-либо живший на земле, но земное притяжение по-прежнему на меня действовало.) К концу маршрута я перешел на бег, потому что пламя, следовавшее за мной по пятам, начало настигать меня, загонять в тупик. Тогда я впервые, насколько мне помнится, почувствовал восторг. Я выпрыгнул из окна, как и проинструктировала меня Шива, в тот самый момент, когда взрыв вышиб раму и швырнул ее обломки следом за мной.

Наше сотрудничество началось на основе молчаливого соглашения.

Я думаю, Шива рассуждала примерно так: она спасла мне жизнь, следовательно, я был ей обязан (в то время она не вполне понимала мое состояние, хотя ей следовало бы задуматься над тем, что спасти жизнь самоубийцы – это не совсем то же, что спасти жизнь человека вообще). Мною же двигало чистое любопытство: если я не могу убить себя, вдруг это сможет сделать она, тем более что занималась она этим с гораздо большим пылом, чем я сам. Кроме того, она неизвестно где добывала для меня таблетки, которые хотя бы немного ослабляли терзавшую меня боль.

Сначала я не понимал намерений Шивы, не понимал, для чего ей было нужно все это разрушение.

В конце концов, она была анархисткой, поэтому какое-то время я думал, что разрушение ей нравится само по себе. Она питала особое пристрастие к организациям и всегда выбирала в качестве объектов атаки их, а не частных лиц, но я даже и не пытался понять, почему именно их она обрекала на уничтожение. Я даже начал задумываться над тем, не мое ли собственное уничтожение она планировала, выбор же мест, в которых оно должно было произойти, не имел ни малейшего значения. Затем я все-таки вычислил определенную закономерность в наших акциях – каждая следующая была намного рискованнее предыдущей. Трехсотфутовые опоры ЛЭП сменялись химическими лабораториями, химические лаборатории – заводами по переработке химических отходов. Казалось, она делает все, чтобы выяснить, насколько далеко простирается моя неуязвимость.

Лучше бы она спросила меня об этом напрямик.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я решился сам задать ей вопрос. Мы сидели в ее мастерской.

– Зачем ты это делаешь?

Сначала она даже не подняла головы, погруженная в работу. В тот момент она как раз склонилась над аквариумом, наполненным раствором химикатов, на вид таким же прозрачным и чистым, как вода из горного ручья – такая льется в снах в твое горло, когда умираешь от жажды. С недавнего времени Шива начала все больше и больше интересоваться жидкими взрывчатыми веществами и теперь испытывала различные составы, которыми намеревалась наполнить прикрепленные к моей коже прозрачные пластиковые трубки, чтобы иметь возможность детальнее контролировать процесс разрушения.

[Отступление. Шива часто ходила по тонкой грани, отделяющей спланированность от хаоса, прекрасно, на мой взгляд, контролируя ситуацию. Она могла потратить несколько недель на усовершенствование взрывного устройства, но в последнюю минуту добавляла какую-то неожиданную деталь, не имея ни малейшего представления о том, какое влияние окажет она на его эффективность. Не один раз мне приходилось беспомощно стоять посреди офиса или завода из-за того, что не сработала взрывчатка, – и не менее часто меня подбрасывало на пару-другую сотен футов в воздух взрывом, сила которого в несколько раз превышала наши скромные ожидания. Конец]

Она положила на стол лабораторную пипетку, стянула с лица защитные очки, они повисли у нее на шее на резинке. Ее кожа была белой, как вспышка молнии, и светилась светом, отраженным от кристального содержимого аквариума. В тот раз на ней была другая майка, не та, что обычно, – светло-серая, с изображением черепа со скрещенными костями. У черепа вместо глаз были иксы, отчего череп выглядел так, словно мертвец обкурился травой.

– Не знаю. А ты зачем это делаешь?

Она натянула обратно защитные очки и вновь принялась за работу, включив стоявший на верстаке старый громоздкий радиоприемник, который заполнил воздух бессмысленным шумом статического электричества. Я понял намек и не стал добиваться ответа.

Я дождался окончания нашей очередной вылазки, чтобы вернуться к этому вопросу, поскольку тогда настроение у нее обычно бывало получше. Я лежал на спине на нашем неуютном ложе рядом с остовами ржавых двигателей, которые она извлекала из выброшенных на свалку автомобилей, и пластиковыми мешками, набитыми радиодеталями. От меня несло дымом, и я был обожжен в этот раз сильнее обычного, к тому же сломал четыре кости в левой руке.

Она обтирала меня полотенцем, смоченным в растворе медикаментов.

Мы оба все еще не могли отдышаться после вылазки.

– Нет смысла разрушать то, что ненавидишь, – ответила Шива, когда я снова задал свой вопрос. Она вытащила кусок печатной платы из кармана, приложила его к моей сломанной руке в качестве шины и зафиксировала ее при помощи клейкой ленты. – Разрушай то, что любишь.

Затем в своем обычном стиле она разразилась длинными тирадами на тему бюрократии, хаоса и безразличия; все эти речи я уже слышал от нее в меньших дозах и раньше. Но первая ее фраза запомнилась мне – может быть, потому, что она еще никогда до этого не бывала так откровенна со мной.

(Да и после тоже.)

Разумеется, наши извращенные отношения именно к этому и сводились – к разрушению вещей.

Вещей вокруг нас. Вещей внутри нас. Друг друга. Какая разница.

Шива утверждала, что во вселенной не существует силы большей, чем сила разрушения. Это естественная сила, которой подчиняется весь космос, потому что еще не существовало ничего, что раньше или позже не было бы уничтожено. Только люди пытаются сопротивляться этому закону природы, стараясь сохранять вещи, но она отучит меня от этой привычки.

На химическом заводе, который мы взорвали за месяц до этого и где я чуть не свернул себе шею, когда подо мной проломился помост, Шива работала старшим техником. На эту работу ее устроили после выписки из психушки, где она провела некоторое время. Ей дали смысл жизни, деньги, свободу самовыражения и технического творчества – короче говоря, попытались заставить ее позабыть о бритве.

Судя по всему, она не могла выразить свою признательность тем, кто ей помог, иначе, как уничтожив их.

Во время первой акции, как я выяснил позже, мне предстояло уничтожить штаб-квартиру корпорации, которую возглавлял Роберт Рабиновитц – человек, который выделял Шиве содержание в период после ее пребывания в психушке. Он стал для нее чем-то вроде отца, хотя они ни разу не виделись и общались только по телефону. В отличие от большинства людей, занимающихся благотворительностью, Рабиновитц предпочитал оставаться в тени и не мешать своей подопечной жить собственной жизнью. Остальными жертвами Шивы стали сиделки, психиатры, коллеги-техники, сделавшие карьеру: она уничтожала их рабочие места или их жилища.

Ее список казался бесконечным, и я выполнял каждый его пункт.

Она методично сеяла смятение и разруху.

С той поправкой, что любая методичность сама по себе отрицает подлинную разруху, подлинный хаос. В игру неизбежно вторгается икс-фактор. Вот почему она начала добавлять яд к моей болеутоляющей желудочной смеси практически сразу, как стала давать ее мне.

Именно в силу этого самого икс-фактора я продолжал принимать смесь даже после того, как подглядел через скрюченные от боли пальцы, прижатые к глазам, как она тайно добавляет отраву. Из-за этого фактора я позволял ей разрушать дальше мой хрупкий желудок, несмотря на то, что боль стала уже непереносимой.

А может быть, именно поэтому.

Я позволял ей ставить очередной опыт надо мной.

А затем я решил поставить опыт над самим собой.

С улыбкой я взирал на то, как Шива трясется от холода рядом со мной. С неба той ночью накрапывал легкий дождь; каждая его капля отливала желтизной и слегка обжигала кожу, что указывало на высокую кислотность.

– Ты уверена, что не хочешь остановиться? – спросил я ее осторожно.

– На все сто, – сказала она и посмотрела на меня таким взглядом, каким мог бы обладать шаловливый демон. Ее подрезанные космы, свисавшие теперь набок, местами отсвечивали яркими красками. Она покрасила и подстригла их после того, как я сказал ей, какие они у нее красивые – прямые и черные, как смерть.

Я сам помог ей сделать это.

Мы висели, вцепившись в стальные балки и швеллера вышки, на вершину которой мы взбирались. Дождь набирал обороты. Это была релейная станция, использовавшаяся лечебницей, в которой когда-то лежала Шива, для того чтобы вызывать специализированную медицинскую бригаду к пациенту, жизни которого угрожала опасность. Такие бригады не раз вызывали к Шиве, чтобы они поработали над ней после того, как она хорошенько поработала над собой.