Текст книги "Крылатый следопыт Заполярья"
Автор книги: Савва Морозов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Присев на корточки на обледенелой доске, перекинутой через лунку, он показывал вниз, в пучину, и перелистывал журнал наблюдений.
– Интересно, очень интересно…
Он рассказывал о том, что первый промер, сделанный на Второй базе, показал глубину 2700 метров. После этого ученый закрепил на тросе серию батометров с таким расчетом, чтобы нижний батометр раскрылся и взял пробу воды в 233 метрах от дна. Но когда батометры подняли на поверхность, выяснилось, что нижний не только не раскрылся, но и оказался испачкан грунтом. Значит, он достиг дна значительно раньше, чем ожидалось. Тогда спустя несколько часов гидрологи сделали следующий промер. И тут установили, что за время, пока льдина дрейфовала на северо-запад, глубина уменьшилась на 400 метров.
«Значит, дно под нами не ровное, а гористое», – решил Гаккель, начав промерять глубины по нескольку раз в сутки. И чем дальше дрейфовала наша Вторая база в западном направлении, тем меньше и меньше становились глубины.
– Ну когда тут отдыхать, посудите сами, – взволнованно говорил профессор, снимая шапку, ероша потные, слипшиеся волосы.
– Этак ты целую подводную Америку откроешь, Як Як, – смеялся заглянувший в палатку Водопьянов, похлопывая Гаккеля по согнутой спине. – Выходит, не зря в свое время я старался, когда тебя из Шмидтова лагеря вывозил…
Друзья вспоминали давние дни челюскинской эпопеи: в числе последних обитателей льдины в Чукотском море, вывезенных Михаилом Васильевичем на берег, был и географ Гаккель.
– Ну, Америку не Америку, – переходил на деловой тон профессор, – а Нансена мы уже поправили кое в чем.
И вспоминал о том, что по гипотезе Нансена, высказанной после дрейфа «Фрама», вся центральная часть Северного Ледовитого океана должна представлять собой единую глубоководную впадину.
Заглядывали в палатку гидрологов и Черевичный с Острекиным.
– Открытий всяких в здешних краях, думаю, на всех нас хватит, – говорил Иван Иванович. – Сколько еще прыжков по ледяшкам нам с тобой предстоит, Емельяныч? Та-а-ак… Завтра вот генерал сюда пожалует, с ним в первый прыжок и пойдем. Первый-то у нас – на макушку шарика…
Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов не заставил долго себя ждать. На следующий день, едва прилетев из Тикси, утвердил он очередной маршрут, очередную, теперь кратковременную, высадку. По планам экспедиции она рассчитана на посещение географического Северного Туда направлялись Черевичный, Котов и Масленников.
Итак, визит на полюс! Не забудьте, читатель: дело происходило в 1948 году, более четверти века назад! Это нынче, во второй половине нашего столетия, через воображаемую «точку земной оси» пролегают международные трансконтинентальные авиатрассы, чуть не ежедневными стали рейсы к полюсу самолетов – зондировщиков погоды. Да и на разведке льдов для нужд судоходства по Северному морскому пути пилоты нашей полярной авиации запросто облетывают приполюсные края. А тогда, в апреле сорок восьмого, второй в истории научный десант в точку 90° норд (второй после высадки папанинцев) был, конечно, событием.
Счастливцами чувствовали себя Котов и Масленников, шедшие за Черевичный, ставшим флагманом полюсной группы. И понятно, на верху блаженства ощущал себя спецкор «Известий» – автор этих строк, за последние дни сдружившийся с экипажем Масленникова.
Иван Иванович, по-приятельски опекавший меня с первых дней экспедиции, одобрял эту дружбу:
– С Виталием не пропадешь. А на мой аэроплан не приглашаю, уж не обессудь: и без тебя полно пассажиров.
Черевичный не оставил меня своими советами и на полюсе, когда там на ровной полоске молодого льда меж двух торосистых «берегов» многолетнего пака опустились одна за другой три машины и мы подняли государственный флаг, провели краткий митинг.
– Теперь начальству не попадайся на глаза, коли хочешь тут пожить… А то генерал-то, улетая со мной, вашу братию обратно забирает.
Надо ли говорить, что мне страсть до чего хотелось прожить на Северном полюсе все три дня вместе с Котовым, Масленниковым и научной группой Острекина. Занявшись ставшими уже привычными хозяйственными заботами (установка палатки, разжигание плитки, заготовка снега, то-се…), я сумел как-то ускользнуть из-под бдительного ока всевидящего и строгого А. А. Кузнецова. Словом, возвращаясь на Вторую базу с Черевичным, генерал увез с собой лишь двух моих коллег – спецкора «Правды» и кинооператора…
До сих пор считаю, что мне тогда крупно повезло. Да, повезло, хоть и отнюдь не гостеприимным показал себя полюс в последующие трое суток. Сильнейшая, никогда прежде мной не виданная подвижка льдов разрушила не только нашу посадочную полосу, но и примыкавшие к ней паковые массивы. Оба самолета едва не затонули. Потом, когда ледовая кутерьма стихла, Котов и Масленников, взлетая с обломков былой полосы, едва не разбились вдребезги. Но все работы по трехдневной программе наши геофизики Острекин и Сенько выполнили. А Сомов и Гордиенко отлично провели гидрологическую станцию, впервые в истории измерив глубину океана в широт 90° норд. (Как известно, папанинцы в свое время сумели начать гидрологические работы, лишь отдрейфовав от полюса к югу вместе со своей льдиной.)
По возвращении на Вторую базу она представилась наши утомленным взорам прямо-таки «землей обетованной». Грязные, заросшие щетиной, едва не падавшие от усталости – за трое «полюсных суток» не было времени побриться, умыться, вздремнуть, – мы все же старались выглядеть бравыми молодцами перед встречавшими нас товарищами, особенно перед Черевичным.
– Ребятушки вы мои, подумать только, какой полундры хватили! – обнимал он по очереди каждого из «полюсников».
И расспрашивал поочередно всех: сначала Острекина и Сомова, потом командиров кораблей и, наконец, меня.
– Ну как, жив? Домой к маме еще не хочется? Ладно! Так держать!.. Будет теперь о чем писать. А то до сей поры больно уж спокойненькой, ласковой могла тебе показаться Арктика…
Для новичка ледовая полундра на Северном полюсе в апреле 1948 года стала своего рода «крещением», памятным на всю жизнь. Для спутников же моих, авиаторов и ученых, то был эпизод – не более. Уже на следующий день Черевичный и Котов повезли группу Острекина к координатам: 86° северной широты и 180-му меридиану – предполагаемой точке Второго магнитного полюса.
– Только бы не водичка там была, а ледок, чтобы поработать как следует, – говорил мне на прощание Михаил Емельянович.
Я на этот раз оставался на Второй базе, и, скажу по совести, меня куда больше волновала безопасность товарищей в предстоящем вояже, нежели гипотеза ленинградского профессора Вейнберга о Втором магнитном. Слишком свежо было в памяти знакомство с полюсом географическим.
Тревога оказалась напрасной. Через трое суток с небольшим в ясном небе показались самолеты со знакомыми номерами на плоскостях. Черевичный и Котов, Острекин и Сенько, Сомов и Гордиенко вышли из кабин усталые, но свежевыбритые.
– Сенсация отменяется, – улыбнулся Острекин, здороваясь со мной. – Чего нет, того нет… – он развел руками.
Потом, устроившись на отдых в палатке, геофизик рассказывал о результатах магнитных наблюдений. На 86-й параллели и 180-м меридиане, где предполагалось существование Второго магнитного полюса северного полушария, магнитное наклонение составляет угол не 90°, как ожидалось, а чуть меньше; горизонтальная составляющая несколько превышает нулевое значение. Магнитные меридианы там не сходятся в одну точку, а лишь сближаются в узкий пучок почти параллельных линий, устремляясь дальше к Канадскому арктическому побережью, где расположен Магнитный полюс северного полушария.
– Та-ак, Емельяныч, стало быть, закрыт твой полюсок, – подтрунивал над другом Черевичный. – Выходит, зря мы тут по ледяшкам прыгаем, горючку жжем. Один только убыток казне от твоей затеи, ученый муж.
– Спокойно, Ваня, – не сдавался Острекин. – Наука, брат, требует жертв, не говоря уже о расходах… Ты, Ваня, вспомни, что великий Фритьоф в свое время говорил: «Никакой труд на поприще исследований не пропадает даром, даже если он исходит из ложных представлений». Для составления достоверных магнитных карт, а они нужны и тебе, авиатор, и мореходам, понадобится нам еще основательно поработать. И Нансена мы во многом еще дополним.
Выслушав сообщение Сомова и Гордиенко о температуре придонных вод на границе восточного и западного полушарий, в разговор вступил Гаккель:
– Смотрите, что получается, ребята: и у вас там, и у нас тут, и у Трешникова в Третьем лагере – словом, всюду на востоке температура минус 0,4 градуса, такая же, как и та, что ты, Емельяныч, в сорок первом году отмечал, когда сидел с Казаком на Полюсе недоступности. Так или нет? Так… А на западе что? Там и папанинцы, и седовцы, да и Нансен на «Фраме» зафиксировали в придонных слоях минус 0,8°.
Гидрологи заговорили о том, что теперь, очевидно, и найдена та подводная преграда, о существовании которой догадывались они, сопоставляя температуры придонных вод в высоких широтах – на западе и востоке. Видимо, холодные придонные воды, распространяясь к северу от Гренландского моря и встречая на своем пути эту преграду, не могут проникать дальше на восток.
– Как же она тянется та преграда? – задумчиво произнес Гаккель. И, достав чистую бланковую карту, едва уловимыми прикосновениями карандаша провел на ней несколько волнистых линий. – Может быть, так, а может быть, и вот этак?
Оживленно обсуждались гидрологами и результаты послед них промеров Гаккеля за время дрейфа льдины Второго лагеря. На 86° северной широты, когда лот достиг дна, счетчик лебедки показал 1290 метров. Всего же за девять дней дрейфа льдины в западном направлении глубины уменьшились с 2700 до 1290 метров, то есть почти на полтора километра. Потом направление ветра изменилось, льдина стала дрейфовать к юго-востоку, и глубины снова начали возрастать.
– Везет тебе, Як Як, – шутил Гордиенко. – Сидишь на одном месте и этаким Колумбом себя чувствуешь, без особого труда взобрался на высоченную подводную гору. А мы с Мишей на макушке шарика как мучились, едва не потонули вместе с лебедкой, но ничего особенного там не обнаружили…
В самом деле, промер на широте 90°, доставшийся Гордиенко и Сомову ценой риска жизнью, показал глубину 4039 метров, то есть примерно столько же, сколько обнаруживали в высоких широтах предыдущие исследователи – Ф. Нансен, папанинец П. Ширшов, седовец В. Буйницкий. Очевидно, Северный полюс относится к той же области больших глубин, которая была захвачена дрейфами «Фрама», станции СП-1 и «Седова». А Второй лагерь нашей экспедиции оказался над большой подводной возвышенностью, никому дотоле не известной. Значит, разумно планировал Арктический институт работы на весну 1948 года, избирая для первоочередных исследований район к северу от Новосибирских островов. Промеры Гаккеля подтверждали теперь правильность этого выбора.
– Однако, черт возьми, что же это за возвышенность? Отдельный горный или целый хребет, подводный порог? – потирал затылок Яков Яковлевич. – Если хребет, то как он простирается: по широте или по долготе?
Помолчав с минуту, он скомкал и бросил свой карандашный чертежик:
– Пока все это – гадание… Много предстоит еще трудиться и нам тут на льду, и институтским нашим биологам, гидрохимикам в лабораториях. Однако начало уже положено.
– Согласен с тобой, Як Як, – поддержал Острекин. – Скажем прямо: до сих пор очень мало мы знали о Центральной Арктике… Считали же синоптики еще недавно, что в приполярном районе господствуют антициклоны, постоянное высокое давление. А папанинцы во время дрейфа да и мы вслед за ними убедились в обратном. Или возьмем представление о льдах. Можно ли теперь по-прежнему считать, что в высоких широтах господствуют сплоченные поля многолетнего пака? Думаю, нет. Почему же тогда были распространены подобные далеко не верные представления? Да лишь потому, что никто на практике не проверял теоретических предположений. Исследователи прошлого – и наши, и зарубежные – посещали эти края крайне редко, с огромными перерывами. А науке нужны сведения, основанные на опыте, на непрерывных систематических наблюдениях по всей Центральной Арктике. Только тогда теоретические построения будут верны… Главное же для того, чтобы вести такие наблюдения, у нас есть. Это наша авиация.
– Ага! – обрадованно воскликнул Черевичный. – Вспомнили жрецы науки и про нас – воздушных извозчиков.
После этих слов Острекин встал (что было не так уж легко сделать в тесноте палатки) и отвесил своему закадычному другу поясной поклон.
– Не прибедняйся, Казак! Ты по Арктике разъезжаешь в колеснице триумфатора.
Эта беседа между делом, в короткие минуты досуга, одна из многих наших бесед на льду океана, крепко запомнилась мне. Сколько раз потом всплывали в памяти клубы табачного дыма под низким полотняным куполом, стремительная жестикуляция Черевичного, усталый после полетов, клюющий носом Котов, – в курчавой его шевелюре после дерзкого взлета с обломков льдин на полюсе заметно прибавилось седины… Встрепанном, взбудораженным выглядел обычно сдержанный Гаккель. Часто сморкался Гордиенко, страдавший жестоким насморком. Сомов тоже, видать, изрядно промерзший, все время протягивал руки к синему огоньку газовой плитки. Из-за широкой спины Острекина выглядывал тонкий профиль Сенько.
А сквозь брезентовые стенки палатки доносился гул моторов. Все новые и новые самолеты садились во Втором дрейфующем лагере, уходили отсюда в очередные прыжки, курсировали между Большой землей и былой «областью недоступности».
Вскоре экспедиция «Север-2» была завершена. Ученый совет Арктического института высоко оценил ее итоги.
Сравнительный анализ водных масс на западе и востоке центральной части Северного Ледовитого океана прямо указывал на существование подводного хребта, пересекающего океан в меридиональном направлении. Был составлен эскиз новой батиметрической карты. Первые изобаты – линии равных глубин – хоть и вычерчивались по данным пока еще немногочисленных промеров, но все же подтверждали: подводный порог надо искать в направлении от Новосибирских островов к району полюса и далее к Земле Элсмира, что в Канадском арктическом архипелаге.
В соответствии с этим планировалась и очередная высокоширотная воздушная экспедиция. Весной 1949 года Черевичный, Котов, Титлов, Задков, Масленников, Козлов и другие полярные асы высаживали ученых уже в тридцати точках. Испытанный метод площадной съемки, обеспечивающий синхронное наблюдение во многих пунктах, полностью себя оправдал. Новые воздушные маршруты вдоль и поперек пересекали недавние белые пятна. Ледяные поля в океане становились для пилотов такими же привычными посадочными полосами, как и аэродромы на материке и островах.
Однако не всегда океан показывал себя гостеприимным. Когда в конце апреля 1949 года неподалеку от «точки земной оси» Черевичный вместе с Агровым и Каминским высадили подвижную группу Сомова, там повторилась уже памятная «полундра».
Сделав лунки, гидрологи приступили к наблюдениям. Установили свои приборы и геофизики. Агров и Каминский с экипажами расположились в палатках на отдых. А Иван Иванович, старший в группе, слетал поискать запасную площадочку – на всякий непредвиденный случай.
Перед возвращением не мешало перекусить. Испытанный в экипаже кулинар штурман Вадим Петрович Падалко сварил к обеду чудесную уху из нельмы, Черевичный, тоже не промах по этой части, приготовил строганину из мороженой оленины. Но начавшаяся подвижка льдов прервала трапезу друзей. Стали разбирать палатку, заводить моторы. А трещины наступали со всех сторон.
– Площадочка тесная была, сзади полынья, спереди торосы, вроде как у вас тогда на полюсе, – рассказывал впоследствии Иван Иванович. – Однако не сомневался – взлечу, оторву машину. Но вот, представь себе, когда уже все вещи к самолету перетащили, треснуло поле между мной и остальными нашими ребятами. Ахнуть не успел, уже не трещина – целое разводье. На одном его берегу ребята со всеми пожитками, аэроплан, на другом командир – один-одинешенек. Что тут делать? Раздумывать некогда. Снял я унты, перебросил их через разводье, а потом в меховых чулках и сам с разбегу перемахнул. Без мотора был взлет, ничего не скажешь, рискованный…
Эпизод этот, рассказанный Черевичным в Москве, дома, за чайным столом, разумеется, не был включен в отчет экспедиции 1949 года. Там речь шла не о деталях трудной и опасной работы, нет – о главных ее результатах. К числу «1290» – «рекордному» по минимальной глубине промеру 1948 года – прибавился новый «рекорд», установленный в 1949 году. На полградуса севернее прошлогоднего Второго лагеря гидрологи А. Ф. Трешников и Л. Л. Балакшин обнаружили теперь глубину в 1005 метров. Вместе с результатами еще ряда промеров это давало представление о контурах гребня хребта, простирающегося к северу от Новосибирских островов.
– Если в прошлом году мы своими лотами только зацепили за хребет, то теперь оседлали его, – шутил Гаккель, вычерчивая новые и новые линии изобат.
Условность образного выражения очевидна. По-прежнему толща вод скрывала от человеческого глаза горы, возвышающиеся над ложем океана. Только в общих чертах ученые представляли себе расположение гигантских складок земной коры. Но существование порога, пересекающего океан, подтверждалось исследованиями, проводившимися теперь одновременно и в западной, и в восточной частях Центрального Арктического бассейна.
Итоги двух высокоширотных воздушных экспедиций, приведших к выдающемуся географическому открытию XX века, высоко оценила Родина. В декабре 1949 года Указом Президиума Верховного Совета СССР звание Героя Советского Союза было присвоено Ивану Ивановичу Черевичному, Михаилу Емельяновичу Острекину, Александру Алексеевичу Кузнецову, Илье Спиридоновичу Котову, Василию Никифоровичу Задкову, Героями Социалистического Труда стали наиболее отличившиеся авиаторы и ученые. Большая группа исследователей высоких широт была награждена орденами.
В следующем 1950 году состоялась очередная, третья по счету большая воздушная экспедиция. Самолеты с научными десантами опускались теперь на дрейфующем льду уже в 50 пунктах. Площадная съемка Северного Ледовитого океана исчислялась уже миллионами квадратных километров.
В 1951 году Арктический институт выпустил первым изданием новую батиметрическую карту Северного Ледовитого океана, составленную профессором Гаккелем. Сколько радости принес полярникам высоких широт этот многокрасочный лист, запечатлевший плоды их тяжелого и опасного труда!
Если бы можно было осушить Северный Ледовитый океан, то на дне его предстали бы перед нами горы, тянущиеся почти на 1800 километров от Новосибирских островов через район географического Северного полюса к Гренландии и Земле Элсмира, – хребет немногим ниже Кавказского, но значительна выше Уральского. Вершины его поднимаются над ложем океана на 2500—3000 метров. Президиум Академии наук одобрил предложение Арктического института: присвоить этому хребту имя Михаила Васильевича Ломоносова – великого северянина, отца русской науки.
Геологи определили возраст хребта Ломоносова в сто – сто десять миллионов лет, считая, что он образовался в третичный период, когда на всей нашей планете происходили интенсивные горообразовательные процессы. Вероятно, хребет Ломоносова возник одновременно с Верхоянским хребтом, когда на месте Северного Ледовитого океана располагались больший площади суши. Исследования хребта Ломоносова позволяют установить связь в геологических структурах Северной Азии и Северной Америки.
Таким образом, открытия советских полярников внесли много нового в науку о древнейшей истории Земли.
– А ведь не думал не гадал ты, Летучий Казак, что выпадет тебе такая судьба: и подводником станешь, и геологом, – шутил Михаил Емельянович Острекин, возвращаясь однажды вместе с другом с научного заседания.
– Крылышки, Миша, все крылышки, – посмеивался Черевичный, – На морозе они у меня растут, закаляются.
КОЧЕВНИКИ ВЫСОКИХ ШИРОТ
Бывают в жизни любопытные совпадения событий, дат…
Снова ступить на дрейфующие льды Центральной Арктики мне, журналисту, географу-любителю, посчастливилось лишь спустя шесть лет после памятной экспедиции «Север-2». И снова в апреле. И день первой высадки пришелся на девятое число…
Я вспомнил об этом в просторной грузовой кабине ЛИ-2, самолета Ильи Спиридоновича Котова, сидя на своем свернутом спальном мешке рядом с давними знакомыми: гидрологом Алексеем Федоровичем Треншиковым и кинооператором Евгением Павловичем Яцуном. Только троих пассажиров взял с собой пилот на поиски льдины для будущей долговременной дрейфующей станции «Северный полюс-3». Трешникову – начальнику станции, как говорится, сам бог велел летать. Ну а представители кинохроники и прессы, понятно, увязались.
Вчера еще сидели мы на мысе Челюскин, позавчера были на Диксоне, неделю назад стартовали из Москвы. Месяца не прошло с того дня, как дома у меня раздался телефонный звонок и в трубке послышалась знакомая скороговорка Черевичного:
– Здорово, летописец! Как, есть еще порох в пороховницах? Не соскучился по моржам? Судя по «Огоньку», ты все больше по средним широтам путешествуешь.
В самом деле, командировки мои по стране за последние годы захватывали то Волго-Дон, то стройки новых гидростанций на Волге, то сибирскую и казахскую целину, то Киргизию. Как-то не случалось забираться севернее Карелии и Кольского полуострова. Хотя, конечно, за всем, что происходит в Арктике, я следил.
Телефонный звонок Ивана Ивановича стал для меня чем-то вроде сигнала трубы. После моего кавалерийского наскока редактор не мог остаться равнодушным ни к малоизвестному широкой публике горному хребту на дне океана, ни к предстоящим «океанским новостройкам» – дрейфующим станциям СП.
Новая воздушная экспедиция в высокие широты, которой руководил тогдашний начальник Главсевморпути Василий Федотович Бурханов, своим размахом значительно превосходила все предыдущие. Три летных отряда входили в ее состав. Первым – «прыгающим» – командовал И. И. Черевичный, двумя другими – по высадке станций СП-3 и СП-4 – И. С. Котов и М. А. Титлов. Кроме обычных экспедиционных самолетов на лыжных и колесных шасси было решено применить (впервые в Арктике) вертолеты, оставив их обслуживать СП, зимовать на льду вместе с учеными.
С Диксона отряды разлетались по своим маршрутам. На Чукотку отправился Титлов, чтобы оттуда высаживать на лед группу Е. И. Толстикова – будущую СП-4. На мыс Челюскин вылетали Котов с Трешниковым. На Землю Франца-Иосифа отбыли «прыгуны» во главе с Черевичным и Острекиным. Им предстояло вести работы над хребтом за полюсом.
– Напрыгаться с нами вместе, покочевать еще успеешь, – сказал мне на прощание Иван Иванович. – А пока отправляйся с Ильей, поглядишь, как там Алеша новоселье начнет обживать. Попутно и знакомые места посмотришь, где когда-то плавал на кораблях.
Так я и поступил, справедливо полагая, что романтики странствий не только в познании неведомого, но и в сравнениях, сопоставлениях дня нынешнего с днем минувшим…
Всего несколько часов ночного полета (ночью в Арктике теперь летают запросто) понадобилось Котову, чтобы преодолеть расстояние между Диксоном и Челюскином – тот самый путь, которым в августе 1933 года добрую неделю пробивался ледокол «Красин» с морским караваном. Истинным праздником стало тогда для всех моряков достижение мыса Челюскин – самой северной точки Евразии. Подумать только, сразу, единовременно сюда прибыло столько же кораблей, сколько за всю предыдущую историю плаваний в Арктике! С какой радостью встречали нас заросшие бородами челюскинцы-зимовщики, первые люди, проведшие год здесь, в крохотной избушке. С каким почтением подходили мы вместе с ними к гурию Амундсена – пирамиде из камней, когда-то, давным-давно сложенной норвежцами…
И вот я на мысе Челюскин спустя двадцать один год. На рассвете, когда тут, за 77-й параллелью, вступил в свои права долгий многомесячный полярный день, самолет Котова приземлялся рядом с большим поселком. Крылатые мачты ветродвигателей, высоченные радиоантенны, целый квартал жилых домов и складских помещений, двухэтажное с башенкой здание рядом с гурием Амундсена – все это я наблюдал здесь впервые. Узнав вскоре, что эта «туманная станция» обслуживает своими сигналами судоходную трассу, я мысленно начал подсчитывать, сколько же кораблей проходит каждую навигацию мимо самой северной точки Евразии…
А на другой день, снова садясь в самолет, подумал: вот и югом становится для меня мыс Челюскин. Наш курс теперь – высокие шроты. Проплыли под крылом одетые рваными облаками вечные глетчеры Северной Земли. Югом стал для нас и этот пустынный архипелаг. Уже работала временная дрейфующая база экспедиции за 85-й параллелью. Привычная глазу картина: черные купола палаток, сложенные в штабель бочки с бензином. Только ярко-красный вертолет казался необычным гостем среди своих собратьев – лыжных ЛИ-2 и колесных ИЛов.
– Неплохо устроились, – приветствовал своих коллег Трешников. – Однако пора, ребята, и постоянное место жительства себе присматривать. Полечу с Ильей Спиридоновичем дальше.
Летим… В этом районе высоких широт я впервые. Но воздушная дорога выглядит почему-то знакомой. Наверное, потому, что ледовый покров океана сверху кажется всюду одинаковым. Всюду ровные поля перемежаются с торосистыми нагромождениями, с полыньями. И кажется мне временами, что продолжаю я свой вояж в Центральную Арктику, начатый шесть лет назад из Тикси.
В поисках льдины для высадки СП мы находимся уже седьмой час, по календарю наступают новые сутки. Какое же сегодня число? Оказывается, 9 апреля.
И опять наплывают воспоминания: сколько волнений, переживаний было тогда, шесть лет назад, у всех, кто наблюдал с борта флагманского ИЛа первую посадку Черевичного… И как спокойны теперь все мы, кому предстоит точно такая же, не менее рискованная посадка вместе с Котовым. От промежуточного лагеря па льду нас отделяет не одна сотня километров, от твердого матерого берега, наверное, тысячи полторы. В тесной крылатой коробке над океаном нас девять человек (шесть авиаторов и три пассажира). При нас два мотора, радиостанция – Но нынче мы чувствуем себя дома – в своей все более обживаемой Арктике.
Высказав эту мысль вслух, прежде чем сделать запись в блокноте, замечаю иронические ухмылки Котова и Трешникова. Недовольны они пока результатами поисков. Не очень-то устраивает обоих лежащее под нами обширное паковое поле, чья бугристая поверхность уже изрядно сглажена летними оттепелями и зимними ветрами, былые торосы стали пологими «лбами». Место для постройки станции вроде бы надежное, но опуститься тут на тяжелой двухмоторной машине можно только с риском.
Посовещавшись, пилот и гидролог приходят к такому выводу: садиться надо километрах в девяти от пакового поля на ровной, молодой по возрасту льдине.
– Грузы оттуда будем возить вертолетом, вроде как на такси с вокзала в город, – говорит Котов.
– Согласен, – улыбается Трешников, – думаю, в общей сумме транспортных расходов экспедиции еще одна перевалка не будет такой уж накладной.
Итак, садимся. Арктика, хоть и «своя», хоть и «близкая», все же остается Арктикой… Сколько раз ни высаживайся на дрейфующий лед, всегда это связано с тревожным ожиданием. Как поведет себя зыбкая кора океана, когда ее коснутся тяжелые лыжи? Кажущаяся сверху такой надежной, она может оказаться недостаточно прочной, и тогда многотонная наша машина, мгновенно провалившись, исчезнет в пучине… В какой бинокль разглядеть с высоты припорошенные снегом трещины, крутые наддувы, острия торосов, чьи очертания скрадывает слепящий солнечный свет.
Знаю: Илья Спиридонович на все эти мучающие меня вопросы только пожмет плечами. Вижу: за штурвалом он так же невозмутим, даже весел, как и несколько минут назад, когда выходил из пилотской подкрепиться горячим кофе. Чувствую: наш командир готов к посадке.
Торосы, сразу став огромными, проносятся под нами, сверкая из-под снега острыми голубыми гранями. Резкий гудок из пилотской кабины предупреждает всех нас: «Не двигаться, сидеть по местам!» Толчок… второй… третий… Лыжи скользят все медленнее. Открыв дверь, механик Володя Водопьянов выбрасывает на лед упакованную в тюк запасную ручную рацию. (Предосторожность не излишняя: а вдруг где-то все-таки треснет под нами лед.) Нет, не треснул… Спустив трап, выходим из самолета, волчками вертимся вокруг стального стержня – бурим лед, проверяем его толщину.
– В самый раз, – торжествует Трешников, вытягивая из отверстия во льду пронумерованную рейку, мокрую от морской воды.
И обнимает Котова:
– Ну, Спиридоныч, спасибо!
Сияет и Котов:
– Выходит, не зря я у Черевичного учился, не зря с Казаком в паре ходил на первые высадки.
Устраиваемся на льдине, как положено новоселам: ставим палатку, выпускаем над самолетом змей походной антенны, посылаем в эфир свои позывные. Услышит их начальник экспедиции Бурханов на Диксоне, а возможно и Иван Иванович в своем дрейфующем лагере. Где-то он сейчас, наш Летучий Казак, какой по счету прыжок совершает над подводным хребтом Ломоносова?..
Проходит неделя, вторая моей оседлой жизни в лагере Трешникова, нанесенном на карты экспедиции с координатами 86° северной широты и 180-й меридиан. Открыта дрейфующая Станция СП-3, ставшая уже небольшим поселком. Тут теперь и жилые палатки, и постоянно действующая рация, и своя дизельная, и вертолет, и автомобиль – газик-вездеход.
– Богато живете, орлы, – одобрительно заметил доктор Географических наук М. М. Сомов, навестивший нас как заместитель директора Арктического института. – Все у вас как на Большой земле…
А мне, однако, пора прощаться с гостеприимной СП-3. Надо еще поспеть в прыгающий отряд – к Черевичному и Острекину. Лечу туда, за полюс, кружным путем, с пересадками на Северной Земле, в Усть-Таймыре, на Диксоне и Земле Франца-Иосифа, – маршрут чуть покороче знаменитого в свое время чкаловского. Но сколь привычен он пилотам Петру Павловичу Москаленко и Михаилу Степановичу Васильеву, в кабинах у которых находится место не только для меня, но и для других пассажиров – участников экспедиции, путешествующих над Северным Ледовитым океаном по делам службы.
И сколько памятных встреч в пути… Одна «точка Каша» чего стоит! Сидят на льдине за 88-й параллелью вместе со своей краснокрылой «Аннушкой» пилот Алексей Аркадьевич Каш и штурман Борис Семенович Бродкин. В этакую даль забрались на одномоторной стрекозе! Превосходную площадку выбрали для «промежуточного аэропорта» на трассе, ведущей к заполюсному дрейфующему лагерю Черевичного. Я помню Алешу еще младшим бортмехаником в экспедиции «Север-2», Борю – стажером у А. П. Штепенко. Славные парни – компанейские, артельные! Приветливо встретили они ИЛ М. С. Васильева, очень обрадовались гостинцам с Большой земли – тортам и шампанскому. Всем доволен экипаж «Аннушки». Но…
