Текст книги "Искушение для грешника (СИ)"

Автор книги: Саша Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 38. На пути к греху

Вообще-то, несмотря на озноб и слабость, в голове у меня понемногу проясняется, но стоит ли сообщать об этом Олегу?

На самом деле, он развел лишнюю панику. Сильно болею редко. В основном, все ограничивается соплями, но этого добра у аллергика и так сколько угодно. А вот серьёзные хвори ко мне, если и липнут, то ненадолго. Ба считает, что мой организм, не привыкший к помощи лекарств, натренировался бороться. Антинаучная точка зрения, но другой нет, если не брать в расчет дядину теорию о том, что зараза к заразе не липнет.

Так что я почти уверена, что к вечеру буду в норме. Не совсем здорова, но скорая явно будет мне не нужна.

– Да что ты елозишь? – ворчит Раевский.

– Ты тёплый, – извиняющийся тоном оправдываюсь я, в глубине души понимая, что веду себя непоследовательно и свински по отношению к нему. – Потерпи немного, я почти согрелась.

– Потерпишь тут, – бурчит. – Ты, капец, проблемная. Буйная, драчливая и бестолковая.

– И прожорливая, – подсказываю я, хорошо запомнив претензии в мой адрес.

Ещё бы не запомнить! Бестолковую девушка ещё может простить, а вот обжору уже нет.

– Судя по каше, оставшейся в тарелке, ты исправляешься, – хмыкает Олег. – Может, и в других аспектах изменишься.

Я хихикаю.

Когда Олег не такой противный, как обычно, мне рядом с ним даже хорошо. Вот и сейчас лежать вместе уютно, несмотря на то, что мужская рука в смущающей близости от моих оголённых прелестей.

За такими размышлениями я и задремываю, а проснувшись, чувствую себя намного лучше. То ли мой знаменитый иммунитет так мощен, то ли Олегова бабка – ведьма, но я явно передумываю болеть. Поле я, конечно, вспахать сейчас не способна, но этот подвиг мне и в обычном состоянии не по силам.

Решив, что надо поделиться этой радостной вестью с Олегом, поворачиваюсь к нему и вижу, что он уснул. Даже сейчас он выглядит суровым: лоб нахмурен, губы сжаты. Что ж такое ему снится?

Олег сегодня опять герой. Во мне поднимается волна нежность: спасал меня, возился, кормил, перенервничал. Выпрастывав руку из-под одеяла, легонько разглаживаю морщинку, залегшую между бровей, еле касаясь, провожу по спинке перебитого носа, кончиком пальца следую за царапинами, оставленными котёнком.

Раевский шевелится, но не просыпается. Во сне он подгребает меня плотнее к себе, и его рука, погладив мой голый живот, по-хозяйски устраивается на груди.

Я замираю. Но не Олег.

Вот мужики! Даже в бессознательном состоянии, ощутив в мягкую плоть, он сжимает пальцы и, придавливая к постели, трется об меня пахом. Господи, он, что, не опадает никогда этот стояк? Неунывающий децибел!

Сглатываю и решаю осторожненько, чтобы не разбудить Олега, откатиться подальше, но Раевский, сдвинувшись по подушке, зарывается носом в основание шеи и шумно вдыхает. И то, чем он ко мне прижимается, реагирует совершенно однозначным образом.

Нет, ну ты погляди. Бабу унюхал даже во сне!

И пока я размышляю, как аккуратнее прекратить этот беспредел, Олег распускается окончательно. Губы его приникают к венке на шее, а рука, подминая меня под мужское тело, и проскальзывает подо мной, устраиваясь на попке.

– Олег, – подаю я голос, но достучаться до него мне удаётся не с первой попытки.

А когда получается, то не до конца проснувшейся Раевский не сразу соображает, кого он непотребно тискает, а поняв, руки набирать не спешит. Недоуменное выражение лица сменяется сердитым, а в глазах его я замечаю что-то похожее на злость и сожаление.

Какие у него длинные тёмные ресницы… И глаза такие яркие…

Я заворожённо кладу руку ему на щёку, чувствуя уже пробивающуюся щетину. Олег, повернув голову, целует в ладошку, потом запястье…

Моё сердце колотится.

Невинные прикосновения толкают меня к точке невозврата.

Когда он добирается до сгиба локтя, у меня перехватывает дыхание.

Олег снова поднимает на глаза, их лихорадочный блеск заставляет меня облизнуть пересохшие в мгновение ока губы, и взгляд Раевского приковывается к ним, вызывая у меня покалывания вокруг рта. Жажда. Я испытываю сумасшедшую жажду. Мне жизненно необходимо, чтобы Олег меня поцеловал.

И он дарит мне этот горячечный поцелуй.

Поцелуй-муку, поцелуй-вопрос, на который я не решаюсь ответить.

Целуя меня, Олег утверждает свою власть, сминает губы, царапает меня щетиной, тискает беззащитную попку, и, судорожно выдыхая, ведет ладонью вдоль позвоночника от ягодиц до лопаток, отправляя путешествовать по телу сонм мурашек. А я только подставляю истерзанные и распухшие губы. Я кажусь себе такой маленькой в его лапищах, и это вызывает у меня восторг, как и то, как бережно он прикасается, как старается сдерживаться. Но еще больше мне нравится, что до конца ему это не удается. Мне кружит голову его возбуждение.

Удерживая вес на одной руке, Раевский почти наваливается на меня, прижимаясь ко мне там внизу, и я чувствую, как его орган сквозь слои ткани давит мне на низ живота, заставляя меня выгибаться. Олег прокладывает дорожку из поцелуев по нежному горлу, кончиком языка щекочет яремную ямочку на шее и зарывается лицом в ложбинку.

– Это же не грех, – бубнит он мне в солнечное сплетение, совершая характерные поступательные движения бёдрами. – Уже совершеннолетняя… Не могу отказаться... Мы – взрослые люди…

Я полностью порабощена эмоциями, которые меня захлестывают, поэтому даже не думаю останавливать Олега, когда его губы обхватывают сосок, а рука снова скользит вниз по спине, поглаживает бедро и ложится на зону Венеры.

Раевский выпускает из плена рта пульсирующую горошину, любуясь ею, и забирается в треники.

– Элечка, золотая моя… – шепчет он, добравшись до влажных кудряшек, и снова впивается беспощадным поцелуем в губы. – Я же не делаю ничего плохого... Невозможно…

Инстинктивно раздвигаю бедра шире.

Олег пальцами надавливает на промежность, и сквозь половые губы, как из переспелого манго, сочится влага.

– Моя девочка хочет меня, – перемежая слова легким покусыванием шеи, бормочет он. – Я могу взять свою девочку... Я сделаю ей хорошо…

Глава 39. Раскаяние

Кажется, у меня снова температура.

Я таки подхватила заразу. Вирус Раевского.

Ничем иным я не могу объяснить свое поведение. Шокирующее меня саму.

Я еще больше развожу ноги, так, чтобы вся ладонь Олега накрыла мою киску.

– Девочка…

Обдавая горячим дыханием кожу, он приоткрытыми губами скользит по полной груди к самой вершинке. То, как жадно Олег целует мою грудь, как стискивает, стараясь не причинить мне боли, не оставляет мне ни одного шанса.

И смиряясь я кладу ладонь на короткий ёжик на его затылке.

Правильно восприняв этот жест как окончательную капитуляцию, Олег перестает сдерживать напор. Всем своим существом я чувствую, что он упивается моим телом. Все, что он сейчас делает, призвано позволить ему насладиться тем, что у него в руках. Если Раевский и думает сейчас о моих желаниях, то только о том, чтобы не спугнуть. Каждой лаской, которую он дарит, Олег наслаждается сам. Самцовый эгоизм. Но это так упоительно.

Пальцы, сжимающие киску, перестают топтаться на пороге. Средним Раевский раскрывает кромку этого стручка, безошибочно нащупывая сладкую горошину, и я понимаю, что тогда, когда я застряла в веревочном лабиринте, он меня просто пощадил. То, что я там испытала, не идет ни в какой сравнение с тем, что творит Олег сейчас. Никакой жалости, только мучительно сладкая пытка.

– Мокренькая… готовая… горячая…

О, да! Я почти пылаю.

Не позволяя мне собрать мозги в кучку, Раевский снова целует мои горящие губы, продолжая хозяйничать в святая святых. А мое тело, предав меня, активно облегчает ему труда. Внизу так скользко, что я чувствую влагу даже на внутренней стороне бедра.

Легкие поглаживания клитора, которая заставляют меня тяжело дышать и вжиматься в Олега, сменяются надавливающими круговыми движениями, посылающими в живот электрические разряда. Будто Раевский оголяет мой нерв. Будто ему мало моих стонов, он хочет криков.

Набухшие малые губы пульсируют и горят, словно догадываясь об этом, иногда Олег про них вспоминает и пощипывает, но снова возвращается к своей пытке и потирает клитор между грубоватыми подушечками пальцев.

Я горю, тело скручивает в узел, судорожно хватаюсь за его плечи, покрытые испариной. Бедра сами собой не то толкаются навстречу этим бесстыдным движениям, не то пытаются ускользнуть от этой невыносимой ласки.

Мне не хватает дыхания, так страстно Олег меня целует, словно слизывая с моих губ хрипы, стоны и робкие мольбы.

– Вот так, девочка… – подбадривает меня Раевский, заглядывая мне в глаза, когда меня начинает почти колотить.

Я дрожу, кусая губы, а Олег любуется делом рук своих, которые сводят меня с ума. В глазах его голод, он ждет момента утолить его, и когда Раевский чуть усиливает нажим, и с моих губ срывается тихий, почти жалобный вскрик, а тело выгибается, он празднует победу.

Не выпуская из объятий влажную подрагивающую меня, он продвигает руку, покрытую моими соками, ко входу в пещерку и двумя пальцами разминает дырочку. Постепенно опускаясь все ниже, Олег прокладывает дорожку из влажных поцелуев.

Сквозь пелену в глазах вижу, как напряглось его лицо, как заострились черты.

– Пожалуйста, сделай аккуратнее, – шепчу я.

– Я постараюсь, – приподнявшись, Олег целует меня в нос и хрипло обещает. – Буду ласков как с девственницей.

– Я и есть девственница, – слабым голосом признаюсь я.

Раевский застывает, пальцы, массировавшие тугую дырочку, застывают так и не погрузившись.

Он весь каменеет, только впивается взглядом в мое раскрасневшееся от желания и смущения лицо.

– Пиздец, – стонет он и утыкается лбом мне в живот. Я чувствую его тяжелое прерывистое дыхание.

Минуту ничего не происходит, но потом Олег убирает руку от моего сокровища, стискивает меня сильно, до боли, и поднимается с постели, резко накрыв меня одеялом. Успеваю заметить крупную темную головку, выглядывающую над резинкой штанов, прежде чем он их поправляет.

– В чем дело? – похолодев спрашиваю я.

Сейчас Раевский выглядит пугающе. Мрачнее тучи.

– Я, может, и козел. Но не настолько.

Грудь его по-прежнему вздымается, серебрясь капельками пота от долго сдерживаемого напряжения, губы стиснуты, взгляд холодный. И у меня все обрывается внутри.

– У тебя скоро свадьба, – бросает он слова, словно камни, но падают они не на пол, а мне в душу.

– Раньше тебя это не останавливало, – горько говорю я.

Олег отворачивается ко мне спиной и засовывает сжатые кулаки в карманы спортивок.

– Одно дело развлечься, разок снять напряжение к обоюдному удовольствие, а другое поиметь девственницу накануне ее свадьбы. Или ты думаешь, жених не заметит? – от его злого тона у меня наворачиваются слезы.

Разок снять напряжение? Вот, значит, как.

Закрываю глаза, нельзя позорно разреветься. Не сейчас. Это будет вдвойне унизительно. Будто я плачу, потому что меня не поимели.

Слышу шелест, а затем быстрых скрип ступенек.

Ушел.

В полнейшей тишине снизу раздается дребезг чего-то разбившегося, а потом еще один.

И только мое сердце разбивается беззвучно.

Глава 40. Истинно мужское

Я сдерживаюсь и не реву, потому что мне удается разозлиться. Я зла на Олега, за его отказ и за его слова, но еще больше я зла на себя.

А чего я ждала? Не просто так я в свое время решила, отложить секс до брачной ночи. Мужикам надо поразвлечься. Это вообще в их сути: добиваться, брать и идти за новой добычей. Нет, я не из прошлого столетия и не осуждаю добрачные отношения, но ведь начиная с кем-то спать, девушка почти всегда рассчитывает на какое-то продолжение. И вовсе не хочет быть просто способом снять напряжение. Вот чтобы избежать таких мужиков, ищущих только веселья без обязательств, я и придерживалась своих правил.

И кажется, я себе передержала. Девочка созрела. И бросилась на мужика. Господи, я не просто позволила Раевскому зайти так далеко, я предлагала ему себя!

Хороша невеста. Как смотреть Марку в глаза?

Даже не знаю, о чем я думала. Я же не собиралась с ним расставаться, но и от Олега ждала чего-то более серьезного.

Я запуталась.

Дурища великовозрастная.

Какое-то время я просто лежу, не решаясь спуститься вниз.

Это все ужасно. Мне, наверное, не было бы так стыдно, если бы мы все-таки переспали. А так, мало мне уязвленной женской гордости, что мной пренебрегли, еще и не я сама, а Раевский проявил порядочность. Чтоб он ей подавился!

В доме тишина, только какой-то стук слышен со двора.

Большие настольные часы в дальнем конце комнаты издают гулкий бой.

Всего четыре часа дня. Скоро начнет темнеть.

С ума сойти. Столько всего произошло, а еще даже не вечер. Как бы там ни было, но надо отсюда уезжать.

Я поднимаюсь с постели и чувствую слабость, не так я пока здорова, как мне показалось, когда я проснулась, но все же передвигаюсь я вполне бодро. Главное, не вспоминать, что случилось сразу после моего пробуждения, потому что коленки сразу становятся ватными.

Надо радоваться, что ничего непоправимого не произошло. Только почему-то все равно паршиво.

Стараясь не поскользнуться в шерстяных носках на скользком паркетному полу, я медленно перебираюсь в ту комнату, где осталась моя зеркалка. Она все так же лежит на подоконнике. Воистину дура безголовая. И камеру могла уронить, и сама вполне способна была чебурахнуться со второго этажа. Выглядываю вниз. Это был бы особенно эффектный пассаж. Под окном растет розовый куст, видимо, предоставленный самому себе, раз его до сих пор никто не укрыл.

А чуть правее разлапистого куста я обнаруживаю источник стука.

В одной распахнутой рубахе Раевский колет дрова.

Много уже переколол.

Сволочь и мерзавец. Соблазнитель и динамо.

Глаза б мои его не видели!

Не видели б, но оторваться я от этого зрелища не могу. Даже не сразу соображаю, что вот я уже смотрю на Олега в объектив.

Раевский сам по себе хорош. Элитный экземпляр, образцовый самец. Не знаю, как они вылупляются. Что должна принимать мать во время беременности, чтобы произвести на свет такое совершенство? Брат Олега, конечно, тоже впечатляет, но уступает старшему однозначно. Хотя, может, еще заматереет. Вовремя эта Лиза подсуетилась и урвала себе отличный генофонд. А Олег, видимо, неуловим, раз до сих пор на свободе бегает.

Хмурое лицо, крепкая шея, разворот мощных плеч, блестящая от пота грудь с перекатывающимися при каждом замахе мускулами, сильные руки, плоский живот… В общем это мокрая мечта рыжей девочки, которая, несмотря на все обиды, пожирает его глазами и хищно водит объективом, притаившись за занавеской. Хоть такую натуру сниму. В качестве моральной компенсации.

Есть в этом что-то гипнотическое, когда мужчина делает что-то такое… исконное, что ли… Косит ли траву, работая косой, рубит ли дрова, разводит ли огонь, это всегда пробуждает в современной женщине восторг и восхищение. Вот он добытчик и охотник. Самый лучший выбор.

Раевский расколов последнее полено, смотрит на топор в своих руках, а потом зло бросает его в пустую поленницу. Топорище намертво втыкается в толстую доску.

Да уж. Я опускаю фотоаппарат, пока меня не застукали, и, нырнув обратно в комнату, прислоняюсь к стене. Устала. Да и слишком это для меня.

Слышу, что хлопнула дверь. Олег вернулся в дом, чем-то шумит, но наверх не поднимается. Тоже меня избегает. Только я не могу провести здесь вечность.

Глубоко вздохнув, я спускаюсь вниз.

Надо получить свои вещи, осмотреть урон и валить из этого места. Уезжать как можно быстрее.

На кухне Олега не видно, я брожу по первому этажу, пока не замираю возле входа в предбанник. Шум воды. Не ванной, а в летнем душе. Перед глазами всплывают картины, подсмотренные мной во время парения. На пальцах словно горит ощущение гладкой плотной кожи спины Раевского. Лицо теплеет, а внизу живота начинает тянуть. Резко развернувшись, я спасаюсь бегством на кухне, где до самого возвращения Олега я занимаюсь непривычным для себя делом, навожу порядок.

Просто, если я остановлюсь, я что-нибудь сломаю или испорчу.

Появление Раевского я чувствую даже спиной, хотя полы на первом этаже не скрипят, и шаги его бесшумны.

– Эля, надо поговорить. Расставить все точки над «и».

Застываю, расправив плечи, но поворачиваться не спешу.

– Я принял решение. За нас двоих.

Глава 41. Олимпиада

Надо же. Он принял решение.

О каком решении тут может идти речь?

Всего этого просто не должно происходить.

Чрезмерная настойчивость Раевского, стечение обстоятельств и мое неуёмное любопытство привели нас сюда, но отсюда мы должны разойтись каждый своей дорогой.

И Олег вслух произносит то, о чём я думаю:

– Нам нельзя встречаться. Любой невинный повод, и всё летит к чертям.

Так и не поворачиваясь к нему, киваю, сжимая в руках недомытую тарелку.

Да. Нельзя. И ни к чему.

– Я не стану больше рисоваться в твоей жизни, и ты постарайся не попадаться мне на глаза.

Опять киваю.

Пауза, повисшая после слов Раевского, такая тяжёлая, что становится не по себе.

Молодец Олег. Всё правильно сказал, только горло сжимает спазм. Это не слёзы. Это обида.

Можно подумать, я хоть раз его спровоцировала. С самой первой встречи я давала понять, что его внимание мне не нужно, много раз активно напоминала, что не свободна.

У меня есть Марк. Я выбираю Марка.

– Мне нужны мои вещи, – справившись с собой, говорю я.

– Они не высохли. Я дам сумку, сложишь всё в неё. Поедешь в этом.

Хочется возмутиться, что-нибудь возразить. Но других-то вариантов всё равно нет. Я сама себе этот экстрим организовала. Поэтому я опять просто киваю.

Ругнувшись Олег выходит из кухни, а я механически домываю посуду.

Всё правильно, всё, как и должно быть.

Марк мне дорог, предать его из-за сиюминутного помутнения разума, было бы ужасно. Подобного я больше не допущу.

Во время сборов мы с Раевским стараемся не пересекаться. Будто каждый из нас боится, что достаточно одной искры, чтобы возродить пламя. Только в машине нам все равно ехать вдвоем.

Я утрамбовываю свои вещи в оставленную для меня Олегом у порога сумку.

Фотограф хренов! Большая часть аппаратуры даже не покинула машину, зато я искупалась в октябрьском пруду, предположительно простыла и чуть не отдалась чужому мужику, которого знаю чуть больше недели.

Паршивый фотограф. Паршивая невеста.

Все паршиво.

В машине я осознанно устраиваюсь на заднем сиденье.

Едем в молчании.

Тихая музыка, мелькающие деревья. Всё то же, только настроение совсем другое.

Мой телефон пиликает, и я вижу, что Марк прислал голосовые. Порывшись в сумке, не нахожу на наушников. Ну и ладно. Так послушаю. Никаких пошлостей Марк мне обычно не присылает.

«Элька, привет! Я почти в адеквате. Сегодня первый день стажировки, ты не представляешь, как всё началось! Потом расскажу – оборжёшься».

И у меня тут тоже весело. Подкусываю себя.

«Ты похоже занята. Я быстро. Точно смогу прилететь на выходные. Буду спешить».

Занята так занята. Грызу себя я.

«А давай я сразу к тебе. Хочу тебя потискать и заснуть в обнимку. Перезвони, как освободишься».

Отправляю Марку голосовое ответом на последнее: «Да, это будет здорово».

Я искренне так думаю. Его тёплая улыбка и надёжные объятия – это то, что надо, чтобы мозги встали на место.

«Возвращайся скорее. Из дома наберу».

Убрав телефон, я всматриваюсь в окно и понимаю, что деревья вдоль дороги мелькают как-то слишком быстро. Я перевешиваюсь между сиденьями и бросаю взгляд на спидометр.

Сто двадцать пять!

Он псих.

– Олег, – робко зову его я, боясь спугнуть резким звуком. – Мы настолько торопимся?

Раевский не отвечает, но пальцы на руле немного расслабляются, костяшки уже не белые, и скорость машины начинает понемногу падать. А через несколько минут мы съезжаем на обочину и останавливаемся.

Растерев лицо ладонями, Олег хлопает бардачком и выходит из салона.

Мне видно, как он закуривает, уставившись невидящим взглядом на дорогу. Сквозь приоткрытое с моей стороны окно доносится запах сигарет. Перекур длится недолго, даже до середины не истлела сигарета, когда Раевский щелчком выстреливает бычок и возвращается в салон.

Не глядя на притихшую меня, Олег заводит машину, и дальше мы добираемся до моего дома уже как законопослушные граждане, не нарушая скоростной режим.

выбираясь из автомобиля у подъезда. Я пытаюсь собрать своё барахло, но Олег молча всё поднимает и доносит до двери молча, не глядя, мне в лицо и также уезжает стремительно, только тормозные колодки сдвинули. Я ползу на свой этаж ключи, естественно в джинсах. Хорошо, что не утопила и что они не выпали в стиральной машине Раевского на даче.

Пока я устраиваю караван-сарай, потрясая барахлом на лестничной клетке, открывается дверь в дядиной квартиры, из которой выпахивает юное создание лет двадцати двух. На прощание оно виснет на шее дяди Геры и дарит ему жаркий поцелуй.

О нет! Я на это смотреть не нанималась!

Демонстративно откашливаюсь, чтобы донести до сладкой парочки, что они не одни.

Девчонка откидывает меня брезгливым взглядом. У дяди Геры поднимаются брови, но он делает вид, что мы не знакомы.

Нет я, конечно, понимаю, что у меня видок ещё тот, но всему же есть предел!

Соплюха ещё раз, чмокнув дядю в щеку, сбегает по ступенькам, звонко стуча каблучками.

– Я сейчас не понял, – медленно говорит дядя. – У тебя настолько плохо идут дела?

– Что тебя не устраивает? – огрызаюсь я.

Этот Казанова подсунул мне Раевского, а сам наслаждается активной и беспроблемной личной жизнью.

– Я не буду комментировать твой наряд, хотя я в курсе, что нынче носят молодые девушки…

«Под платьем», – тянет меня добавить.

– И это не оно, – продолжает он. – Но скажи мне, Подкидыш, тебе удобно в октябре вместо обуви носить шерстяные носки?

– Издержки производства, – буркаю я. – Помоги сумки затащить.

– Ну ты даёшь, – качает дядя головой, не спеша задавать наводящие вопросы.

В отличие от ба, он прекрасно чувствует, когда лезть не стоит.

Вообще-то ба тоже чувствует, но её это не останавливает.

Дядя подбирает сумки, пока я прицеливаюсь в замочную скважину найденным ключом.

– Надеюсь, что мне не стоит волноваться, – произносит он с намёком.

Только и всего, но это означает, что мне даётся право разок ему поплакаться.

– Посмотрим, – вздыхаю я.

Не успеваю я отпереть замок, как открывается дверь Скворцовых.

– Не, мам, это не германов вертеп, опять! Это Элька подалась бомжи!

– Вот говнюк! – шипит дядя уже на захлопнувшуюся дверь.

– Что за вертеп? – вяло интересуюсь я, уже не реагируя на выходки соседа.

Я всё уже запомнила. При случае будет ответочка.

– А он вчера тут гладиаторские бои устроил, – раздаётся голос ба из приоткрытой двери напротив. Р

Реально, это даже не маленький Тель-Авив, это какая-то коммунальная квартира!

– Мам, ты преувеличиваешь, – морщится дядя. – Просто девчонки немного повздорили.

– Ну, выдранных волос тут было достаточно, – Роза Моисеевна явно не одобряет женские драки.

– Стало быть, победила сильнейшая, – хмыкнув, киваю я в сторону убежавшей девчонки.

– Победила самая раздетая, – ба поправляет на носу очки.

– Так. Я пошёл, – дядя Гера живенько линяет в свою холостяцкую берлогу, пока ему не начали читать нотации.

Поэтому все внимание ба достается мне.

– А ты в каких боях участвовала?

– Это был водный спорт, – признаюсь я.

– Ну-ка, пойдем-ка. Судя по засосу на шее, это была гребля.