Текст книги "Лилит"

Автор книги: Саша Калина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Я только посмотрела, прошел у тебя синяк или нет. – И я бросила очки ему на колени.

Он схватил их и судорожно, одной рукой нацепил их на свой маленький нос.

– Куда вы меня везете? – спросила я.

– Увидишь, – ответил тот, который сидел рядом со мной.

Больше они ничего не сказали, настроение допрашивать меня у них, видимо, прошло.

В это время Жека-носорог затормозил на светофоре.

Машин вокруг было много: и перед нами, и по бокам, и сзади остановились машины.

Я не всегда знаю, но сейчас я знала, что мне нужно – мне не нужно ехать с ними, и у меня был только один способ от них отделаться.

Один мой знакомый как-то обо мне сказал, что мой голос – это высокочастотное акустическое оружие. Нет, когда я говорю нормально, он у меня самый обычный, но при желании он может стать именно таким, как сказал этот мой знакомый.

Я завизжала. Завизжала так, как я умею, не скрывая ни капельки возможностей своих связок.

Тот, который сидел рядом, даже пригнулся и зажмурил глаза как будто внутри машины взорвалась бомба, а не про" сто закричала испуганная женщина. Хотя, может, я и не была настолько испугана, но все равно.

А потом они с трех сторон набросились на меня, им очень хотелось, чтобы этот визг прекратился. Но не так просто было это сделать: двоим мешали спинки сидений, а я сама отбивалась от них, как дикая сиамская кошка (позже оказалось, что у меня сломался один ноготь, когда я вцепилась в кого-то из них, – и я им этого не прощу так просто), и визжала.

Один попытался закрыть мне рот рукой – я укусила его так, что он тоже, наверное, закричал, только это не точно, потому что трудно судить, кричит кто-то или нет, когда рядом кричу я.

И вот получилось то, чего я и добивалась: сначала из одной машины рядом вышел мужчина (такие иногда встречаются, которые заступаются за женщин, на это я и рассчитывала), он дернул за ручку двери «Волги». Потом вылезли из своих машин еще несколько человек. И все они начали благородно возмущаться и вытаскивать этих, в машине которых я сидела.

Теперь и мне стало нетрудно выскочить из машины. И я, конечно, из нее выскочила, решив не дожидаться, что кто-то подаст мне руку и поможет выйти.

Я пробежала мимо стоявших на светофоре других машин – хоть и загорелся уже зеленый свет, но они стояли, и получилась даже небольшая пробка – проскочила тротуар и забежала за угол ближайшего дома.

Уже шагом, но быстро, иногда чуть пробегая, я обошла дом вокруг и, прячась за кустами, посмотрела, что происходит на дороге.

Машины уже начали разъезжаться, потому что больше ничего интересного не происходило, тем более их разгонял милиционер в форме ДПС. Он же и не отпускал тех троих из «Волги». Но только я знала, что их долго не станут задерживать: они скажут, что кто-то из них поссорился со своей женой, и поедут дальше. Но для меня главное, что дальше, они поедут уже без меня.

Я повернулась и пошла во дворы. Метров через двести, я знала, проходит параллельная улица. Я вышла на нее, поймала частника и поехала обратно к себе домой, за своей машиной. Хорошо сумочка у меня с длинным ремешком и висела на плече, она осталась со мной. А потом, когда уже подъезжала к дому, я и увидела, что у меня сломался один ноготь, и очень расстроилась и обозлилась, и я уже говорила, что прощу им этот ноготь не раньше, чем он у меня; снова отрастет.

* * *

Я поехала в свой магазин, но только не для того, чтобы работать – нет, я чувствую, какое-то время Леночке придется полностью заменить меня, но она в курсе всего, и она справится, тем более сейчас не сезон, как я уже говорила, и: многие наши клиенты, да и партнеры, отдыхают где-нибудь у теплых морей, а не ездят по магазинам.

…Вот и мне бы сейчас отдыхать где-нибудь, у какого-нибудь теплого моря, купаться, бегать по песку, и загорать, и получать удовольствие от того, как на тебя смотрят мужчины, и немножко ревновать, когда Сережка смотрит на какую-нибудь девушку или какая-нибудь девушка на него. Но немного ревновать – это нормально и даже хорошо и правильно.

Я приехала в магазин, затащила Леночку в наш кабинет и закрыла дверь.

– Мне нужно кое-что узнать у тебя, ты ведь все знаешь, – Не преувеличивай, всего не знает никто, – сказала Леночка, не скромничая.

– Не философствуй. Кто такая Мишель?

– Мишель?! Ну ты меня удивила. Да ее любой ребенок знает.

– Я не ребенок, поэтому мне простительно.

– В общем-то она проститутка.

– Тогда понятно, почему ее дети; – знают.

– Но такая, что проституткой ее считать тоже нельзя, потому что, когда женщине так много платят, она уже перестает быть проституткой.

– Учту на будущее.

– Да она была у нас.

– Почему-то я этого не помню.

– А тебя, кажется, тогда не было. Да, тебя вообще не было в Москве. Она любит старые французские фирмы, она и купила белье – гарнитур от Диор, цвет – ярко-пурпурный, и кое-что из парфюмерии.

– Что ты еще о ней знаешь: ее мужья, дети, любовники?

– Ну, Маш, ты много хочешь, я не сижу со свечкой у нее под кроватью.

– Правильно делаешь, так и до пожара недалеко.

– Подожди. Кажется, у нее есть муж с кем-то напополам.

– Не поняла.

– Я тоже. И потом, это не точно.

– Что не точно?

– Ну, насчет мужа.

– Да, не точно, она говорила о нем в прошедшем времени.

– Может, и так. Так ты, значит, ее все-таки знаешь?

– Вчера познакомилась.

– А что с ее мужем?

– С мужем не знаю что, а вот она умерла.

– Да?! Жаль. Она осенью собиралась у нас платье вечернее заказать. А отчего она умерла? Ей не больше сорока было.

А выглядела.., хотела б я в сорок быть такой же.

– Я думаю, что ее убили.

– Ты не шутишь?

– Какие шутки, Ленка, когда это могут списать на меня!

– Чего?! Повесить на тебя ее убийство?

– Правильно.

– Машка, что у тебя происходит? То Сережка пропал, теперь еще эта Мишель. Ты хоть что-нибудь о Сережке узнала?

– Да нет, Ленок, в том-то и дело, что нет. И по-моему, то, что он пропал, как-то связано с Мишель.

– Только не говори, что он был ее любовником.

– А почему это он не мог быть ее любовником? – обиделась я.

– Потому что она не в его вкусе, – выкрутилась Леночка. – А потом, тогда б ты об этом знала.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что своих денег у него на нее бы не хватило и пришлось бы брать у тебя.

– Как может быть связан с ней Вадик?

– Какой Вадик?

– Ну тот альфонс-плейбой, о котором ты сама мне рассказала.

– Вот уж этого, расстреляйте меня, не знаю. У них же одна профессия, только полюса разные. И она повыше стоит на лестнице.., этой, как ее?..

– Иерархической.

– Точно, именно на ней. Я не думаю, что она ему передает свой опыт. А знаешь, что я подумала: может, он немного голубой?

– А если так, то что?

– А то, что какой-нибудь из ее приятелей по постели любит и то и другое сразу.

– И что?

– Что – ну что? Ну и приглашали третьим его.

– Хватит, Ленк, у тебя фантазия разыгралась.

– Не вижу ничего плохого иметь в этом вопросе богатую фантазию.

– Я тоже, но сейчас мне не до этого.

– Вспомнила!

– Что?

– Дюймовочка ее хорошо знает.

– Какая Дюймовочка?

– Ритка Мищеркина. Дюймовочкой ее прозвали, когда она стриптизершей работала, они, кажется, дружили. Да ты тоже ее знаешь. Я сейчас ей позвоню.

Я вспомнила эту Риту, мы были в одной компании и я обратила внимание на ее роскошные светло-пепельные волосы, необычные для блондинки: тяжелые, как ртуть. Она их постоянно то собирала в хвост, то распускала, за вечер проделав это несколько раз. И самое главное – она сразу стала приставать к Сережке.

Я так и спросила у Леночки:

– Это которая к Сережке все приставала? Просила написать ее портрет. А когда танцевала, всю шею ему помадой перемазала, хоть и трезвая была?

– Она ко всем новым мужикам пристает, она и к Вите моему подбиралась, но я ей сделала строгое предупреждение. И вместо тебя за Сережку тоже, а то ты сама только смотришь, ревнуешь и слова не можешь сказать. Она тогда даже расплакалась почему-то. Но стриптизерши, они все истерички.

Леночка была не права, потому что я могу сказать, и даже не одно слово, но не поднимать же шум из-за простого поцелуя. Хотя, конечно, когда целуют в шею, тут не все так просто.

Леночка сняла с телефона трубку и стала набирать номер.

Она болтала по телефону минут пятнадцать, мне это даже стало надоедать, но как раз в это время она закончила свои переговоры.

– Так… – Леночка положила трубку и обратилась ко мне:

– В общем, Дюймовочка ничего мне толком не смогла сказать. Последнее время она, говорит, не очень с Мишель дружила, она не сказала, но я так поняла, что ее муж – Дюймовочки – не прочь потратить на ее подружку немного денег.

– Ленка, мне не нужны бабьи сплетни, мне нужно узнать что-то о Мишель.

– Ну, насчет мужа я узнала. У Мишель его никогда не было. Но был любовник, ради которого она даже на время свою профессию бросила, но потом он умер. Этот ее любовник был мужем ее старшей сестры. Хорошо, что у меня нет младшей сестры, потому что младшие всегда лезут к мужьям старших. А та, старшая, вроде бы была художница.

– Художница? – перебила я Лену.

– Да. Тебя наводит на какие-то мысли?

– Скорей на чувства. Дальше что?

– Но то, что она художница, это не точно, может быть, ее муж был художником. А может, и нет, может, просто у Ритки пунктик на всех художников. Она всегда очень любила фотографироваться обнаженной, но мечтала, чтобы такой ее портрет написали красками.

– Хорошо, а что дальше?

– А дальше ничего. Нет, еще есть кое-что. Дюймовочка мне дала телефон врача.

– Какого еще врача?

– Не знаю. Не спросила.

– И зачем он мне?

– Дюймовочка сказала, что он очень хороший знакомый Мишель. Зовут Владислав. Живет он под Москвой, город Видное, знаешь такой, кажется, недалеко. Телефон домашний, я полагаю, что Дюймовочка сама пользовалась его услугами, а то откуда бы домашний телефон. Она решила, что я позвонила ей и весь разговор завела, чтобы получить этот телефон. – Леночка протянула мне листок бумаги.

– А о дочери Мишель ничего не узнала?

– А у нее есть дочь?

– Кажется. А может, и нет.

– Не знаю, Дюймовочка ничего не сказала. Мура, – Леночка взяла меня за руку и тихо сжала ее, – ты не расстраивайся так. Сережка, он от тебя никуда не денется. Ну, позлится, позлится немного и простит, ведь такое со всяким может случиться и с ним тоже, ведь ты бы его простила. А может, он и вообще ничего не знает.

– Да это еще хуже, Ленка. Если он просто так пропал, без всякой причины, тогда, значит, что-то случилось с ним.

– Ничего не случилось, хватит тебе. Иди лучше поешь, ты уже, наверное, забыла, когда последний раз ела, потом ложись поспи, а когда проснешься, может, он будет уже рядом с тобой и начнет просить прощения.

– За что?

– Не знаю. Я всегда могу найти причину, из-за которой у меня можно попросить прощения. Давай уматывай домой, здесь и без тебя обойдутся. На, выпей таблетку, поспи, и все пройдет. – Она протянула мне какую-то таблетку, я послушно проглотила ее, запила водой, хотя почти никогда никакие таблетки не пью, аспирин, и то редко, и поехала домой, только не к себе, а к Сережке, потому что опять подумала то же самое, что, может, он у себя, но отключил телефон, или не подходит к нему, или спит.

Я едва доехала, потому что уже по дороге мне так захотелось спать от Леночкиной таблетки, что я только и думала, как бы мне не уснуть прямо за рулем.

Я вошла в квартиру, захлопнула за собой дверь, подумала, что сразу надо позвонить Владиславу, телефон которого мне дала Леночка. Только я не удержалась, чтобы на одну только минутку не прилечь на диван…

* * *

…Я проснулась. Наступал уже вечер.

Я пошла в ванную. А когда вышла оттуда, то почувствовала, что Леночка была права и что я уже давно ничего не ела. Я сделала себе бутерброды и сварила кофе.

Я быстро съела бутерброды и, допивая кофе, набрала номер домашнего телефона какого-то Владислава, один из двух, которые мне дала Леночка. На работу, я посчитала, звонить уже поздно. Мне ответил женский голос.

– Владислава позовите, пожалуйста, к телефону, – попросила я.

– Его нет сейчас. Ему что-то передать?

– Нет, я хотела с ним встретиться. Когда ему можно позвонить?

– Скоро должен быть, он звонил, сказал, что приедет около одиннадцати. Позвоните через полчаса.

Я прикинула: времени – почти одиннадцать, он может приехать и через десять минут, но может и через час, если я буду ему сначала дозваниваться, то скорее всего он не захочет со мной встретиться сегодня, а станет договариваться на завтра, если только захочет вообще встретиться.

– Вы знаете, мне нужно с ним срочно поговорить. Если я, не договариваясь с ним, сейчас подъеду, а вы ему скажете об этом, – так нельзя сделать?

– Думаю, если вам очень срочно его нужно увидеть, то подъезжайте. К нему приходят посетители почти в любое время, я ему оставлю записку. Как ваше имя?

– Климова, Мария. Только на всякий случай адрес мне скажите, я не уверена, что я точно запомнила. – Я не стала говорить, что я его не знала вообще, потому что это не важно.

Она сказала мне адрес, и теперь я его запомнила.

…Маленькие пушистые облачка появились с вечера, потом подул ветер и вместо облаков приплыли темные тучи, к ночи они закрыли все небо, так что стемнело раньше обычного.

Когда я вышла из дома, то уже вдалеке сверкала молния и начинался дождь. А когда я выехала за Кольцевую дорогу, он полил так, что в двадцати метрах ничего нельзя было рассмотреть, и только водяные струи, высвечиваемые фарами, свешивались с неба и начинали блестеть голубым светом, когда вспыхивали молнии.

Пятьдесят километров в час для такой погоды – это была уже большая скорость, об этом можно было судить даже по тому, что я обгоняла много других машин.

Найти город было еще не так сложно, но вот улицу и дом… Я увидела убегавшего от дождя человека, притормозила около него и, медленно двигаясь, с той скоростью, с какой он бежал, спросила его, как мне найти нужное место.

Тот сразу понял свою выгоду и пообещал мне показать.

Я высадила своего штурмана около его дома, а он мне сказал, что нужный мне дом сразу за поворотом третий, пропустить его невозможно, потому что он там единственный двухэтажный.

Я остановила машину у небольшого забора третьего по счету дома, который оказался действительно двухэтажным, и сидела, смотря сквозь боковое стекло на дом и решая, как бы мне добраться до его дверей.

Мне не нравилось, что я ни в одном окне не видела света. Скорее всего это могло значить, что Владислав еще не приехал или же он приехал сразу после моего звонка и уже успел улечься спать.

Но что бы я там не решала – вплавь мне добираться или вброд переходить лужи, а обратно я ехать не собиралась.

Если Владислава нет дома, то я его подожду в машине, а если он уже спит, то разбужу, в конце концов женщина, разговаривавшая со мной, обещала оставить ему записку.

Я выскочила из машины, обежала ее, промокнув до ниточки в одну секунду, толкнула калитку рядом с деревянными ворогами. Она была закрыта. Я изо всей силы заколотила кулаками по воротам. Только бесполезно это было, потому что в это время загромыхал гром, я отбила себе руки, но даже сама не услышала своего стука.

Я осмотрелась по сторонам, снова вспыхнула молния, осветив небольшое бревно валявшееся рядом. Подняв его и подтащив его к забору, я поставила бревно вертикально.

Добравшись по бревну до верха этого забора, я перелезла через него, повисла на руках, почувствовала под ногами землю, разжала пальцы. Но я встала на какой-то совсем маленький бугорок, и, конечно, я на нем поскользнулась и, конечно, шлепнулась на землю.

Я поднялась с земли, выглядела я не хуже чем первая в мире женщина, только не Ева – она была сделана из ребра, – а та, что была еще до нее – Лилит, вылепленная из глины.

Теперь было даже хорошо, что шел такой проливной дождь. Я стала стирать с себя глину, а дождь ее смывал.

Через несколько минут я была уже такая же чистенькая, как какая-нибудь золотая рыбка, хоть сажай в аквариум и любуйся.

Я подошла к дому, поднялась по ступенькам и оказалась под навесом над дверью, скорее, это была даже небольшая веранда, только почему-то без стекол.

Ни кнопки звонка, ни молотка и подвешенного куска рельсы, чтобы сообщить о своем прибытии, я здесь не увидела, поэтому я подождала, когда после молнии отгрохочет гром, и постучала в дверь. Подождала немного и снова постучала.

Наверное, он не приехал еще. На всякий случай я еще раз долбанула кулаком по двери, со всей силы, ведь идет дождь и из-за его шума, может, просто не слышат, что кто-то к ним пришел и стучит в дверь. И тут дверь взяла и открылась. Я увидела перед собой темный проем и, немного подумав, осторожно вошла в дом.

Темнота была такая, что глазам стало больно. Такая сплошная тьма бывает в ванной, когда во всей квартире вдруг погаснет свет и он не просачивается даже в щелку под дверью.

Не видно было даже света молний, только грохот грома был слышен. Но на окнах никаких ставней снаружи не было, значит, окна были закрыты изнутри или очень плотными шторами, или чем-то вроде жалюзи.

Я осторожно сделала несколько шагов.

На что-то я наткнулась. Это что-то, скорее всего стул, с грохотом повалилось на пол. Тут я вспомнила о зажигалке – когда я надеваю джинсы, то зажигалку перекладываю в карман, потому что сумочку тогда я не обязательно ношу с собой, иногда ношу, а иногда нет.

С трудом я вынула ее из кармана мокрых джинсов. Чиркнула один раз, потом еще несколько раз. Огонь не загорался, она тоже от воды перестала работать.

Я не знала, что мне делать. Выйти обратно на улицу и ждать в машине? А вдруг Владислав уже приехал, а я, как дурочка, буду сидеть и ждать неизвестно чего. Но и что делать, я тоже не знала.

Нет, лучше все-таки выйти и снова попробовать постучать в дверь – кстати, открытую.

Я повернулась и пошла обратно, но, видно, не туда.

Повернувшись немного в сторону, я снова, вытянув, как слепая, руки, осторожно двинулась вперед. И снова я на что-то наткнулась, на какой-то твердый и довольно острый предмет, на угол чего-то. Я сразу присела от боли и тихо заскулила, как застенчивый щенок. Некоторое время я сидела неслышно скулила и потирала ушибленное колено. Теперь обязательно будет синяк.

Вдруг где-то вверху, невдалеке от себя я увидела слабо мигнувший свет. Может, на втором этаже окна не зашторены и это свет от молнии. Но грохота грома не послышалось.

Но почему-то до этого я не видела света молнии, а грохот грома слышала, и свет мелькнул какой-то тусклый, желтоватый, а не голубой, как от молнии.

Я стала всматриваться. Наверное, показалось, потому что у меня от такой темноты всякие круги перед глазами мерцают.

Но как мне выбраться отсюда? Очень хотелось закричать, позвать кого-нибудь, но было как-то и стыдно, и страшновато почему-то.

И вдруг снова где-то наверху появился свет. Теперь я его уже хорошо видела, хоть он был и очень слабый. Я даже видела, как он чуть колышется, как свет свечи. Это, наверное, и была свеча.

– Эй, – позвала я кого-то негромко.

Свет заколыхался чуть сильнее, будто кто-то стоял на месте, а потом сделал шаг, но тут же снова успокоился, остановился.

– Владислав, вы дома? – снова подала я голос.

Мне никто не ответил, но свет снова заколыхался.

– Владислав, – позвала я еще раз.

И опять мне никто не ответил. Мне почему-то стало страшно. И главное, я не могла выйти, я не знала в какой стороне дверь.

– Послушайте, Владислав, или вы не Владислав, но все равно, вы можете ответить?

Нет, тот, кто стоял со свечой, почему-то не мог мне ответить.

Тогда я осторожно, стараясь ни на что не наткнуться, направилась в ту сторону, где мерцал этот слабенький свет.

Но скоро я обнаружила первую ступеньку лестницы, которая вела на второй этаж. Я нащупала рукой перила и стала осторожно подниматься по ступенькам.

Свет шел откуда-то сбоку и был чуть выше меня, но это понятно, ведь кто-то стоял там, на втором этаже дома. Я поднималась и все время смотрела в ту сторону. И вот наконец я увидела огонек, маленькое пламя свечи. Увидела я и руки, которые держали эту свечу, – почему-то человек держал ее обеими руками. Но его самого я пока еще не видела, потому что его от меня заслонял угол стены.

Я поднялась на последнюю верхнюю ступеньку и увидела этого человека.

Это была Мишель!

Она была не такой, как в прошлый раз: совсем без косметики, это ее, естественно, чуть старило, точнее, не старило, а делало старше, но не это главное, а ее лицо казалось немного другим, с заострившимися чертами, какое-то пергаментное и неживое – как у мертвеца.

Мертвая Мишель стояла и смотрела на меня своими неживыми, совсем ничего не выражающими глазами.

Что-то я пропищала, кажется, позвала маму, не помню.

И я бросилась обратно, по лестнице, вниз. Страха не было, нет, это был не страх, это был ужас. И от этого ужаса я даже кричать не могла.

Я сбежала по лестнице и заметалась внизу, потому что не могла найти дверь, не знала, где она. А на улице грохотал гром, и этот грохот теперь сводил меня с ума. Наверное, такое состояние, как у меня, могут ощущать люди, которых охватила паника в замкнутом пространстве, где-нибудь в самолете, когда террорист бросил на пол бомбу и она через минуту должна взорваться и ничего уже нельзя сделать. Наверное, так тогда себя чувствуют люди.

А Мишель подошла к краю лестницы. Снаружи грохотал гром, а она стояла наверху и смотрела на меня.

Но оттого, что она пошла за мной, оттого, что зачем-то ей нужно было видеть меня, я и смогла найти дверь, потому что слабый свет свечи немного освещал теперь это помещение.

Я выскочила из дома, добежала до ворот, выбежала на улицу, запрыгнула в машину.

Я все никак не могла попасть ключом в замок зажигания. Наконец смогла завести машину и так сорвалась с ме ста, что удивительно, как я не врезалась ни в один столб, ни просто не залетела в кювет!

Какое-то время я с такой скоростью неслась по дороге, словно решила поставить рекорд мира по скоростной езде под дождем. Могу спорить, что любой мужчина на моем месте давно разбился бы, а если нет, то все равно попал бы в больницу, в психиатрическую. Но женщины намного сильнее. А машиной управляла не я, а кто-то другой, не знаю кто, но кто-то за меня вел машину.

Гроза постепенно утихала, я стала постепенно приходить в себя. В Москву я уже въехала на вполне нормальной скорости. Ужас мой стал проходить, ослабевать. А когда я подъехала к Сережкиному дому (я приехала к нему, потому что до него было ближе), то дождь уже совсем прекратился, а я чувствовала себя уже вполне сносно.

Я почти никогда не пью, редко, по необходимости и очень мало. Но сейчас я нашла у Сережки бутылку чего-то крепкого, кажется, это был коньяк, и сразу выпила целую рюмку. Внутри меня загорелось все, и я почувствовала, что уже полностью пришла в себя и могу спокойно думать и соображать.

И вот что я сообразила.

Во-первых: мертвецы – это всем известно – бродят там, где их убили; потом: если мертвецу и придет такая идея – прогуляться ночью, то зачем ему свечи, это только так придумано, со свечками, чтобы было пострашнее и попоэтичнее, а ведь если рассуждать логично – они должны видеть и в полной темноте лучше любой кошки. И главное – мне стало становиться понятно, что я просто трусливая дура, потому что мертвецы могут разгуливать только в кино, а в жизни им совсем незачем бродить.

Но если это все так (а по-другому быть и не может), то получается, что Мишель жива! Что же это – уже второй раз я принимаю мертвую за живую?

Но тогда выходит, что Мишель устроила это все специально для меня. Но зачем? И с дочкой своей, и сама с собой – все, чтобы из меня сделать дурочку?

А зачем это ей нужно, интересно?

Значит, она что-то хочет от меня скрыть.

Времени второй час ночи. Но ничего. Я подошла к телефону и набрала номер Владислава.

Мне ответили почти сразу. Ответил, судя по тому, что голос был мужской, сам Владислав.

– Я слушаю вас, – сказал он.

Голос у него был не сонный, но для приличия я решила начать с извинений:

– Простите, что так поздно звоню. Надеюсь, что я вас не разбудила.

– Нет, все нормально, я, честно говоря, только что приехал.

– Меня зовут Маша. Климова Маша.

– Да, да, я нашел записку. Вы, наверное, не смогли приехать из-за дождя. Я, честно говоря, тоже приехал позже обычного, решил переждать – такая гроза…

– Да, – зачем-то соврала я, пока еще сама не знаю зачем, – я уже выехала, но поняла, что в такую погоду не смогу найти ваш дом, и вернулась.

– У вас что-то срочное?

– Да, но по телефону я об этом не хочу говорить.

– Я понимаю, – сразу согласился он со мной. – Вы хотите встретиться завтра, то есть сегодня, но немного позже. – Игривой интонацией он дал понять, что шутит.

– Да, но не очень поздно. Чем раньше, тем лучше.

– Я обычно приезжаю в клинику во второй половине, в тринадцать часов.

Я только хотела сказать, что у меня дело к нему совсем не по его профессии, тем более я не знаю, кто он такой по этой самой своей профессии, точнее, какая у него специализация, а так ясно, что он врач, но он сразу продолжил, не дав мне начать:

– Но для вас, думаю, я сделаю исключение. Точнее, я его сделаю для себя, я подъеду на полчаса пораньше.

– Спасибо, – сказала я. – Только я не знаю адрес вашей клиники.

Он сразу назвал адрес, и не только, а заодно и свою фамилию. Я пообещала подъехать к половине первого.

Я положила трубку и задумалась.

Почему он сразу решил сделать для меня исключение, даже не зная, кто я такая? Он знал только мои имя и фамилию из записки, оставленной женщиной, которая со мной говорила по телефону. К тому же он назвал свою фамилию так, на всякий случай и между делом, но я ведь должна знать это, если иду на прием к конкретному врачу. А между тем я не знала не только этого, но и места, где он работает, а его это совсем нисколько не удивило, а наоборот, он поспешил сказать свой адрес, как будто к нему на прием собралась прийти какая-нибудь известная западная кинозвезда или модель и он готов даже сам еще и доплатить за свою работу, лишь бы получить такую рекламу.

Все это очень странно.

* * *

Эта клиника была тем местом, где вживляли «золотую нить», делали «подтяжку», уменьшали объем в одной части тела, увеличивали – в другой. Мне ничего этого нужно не было.

Ровно в 12.30 я вошла в кабинет, правильнее будет сказать, меня провела девушка приблизительно моего возраста, в туфлях на высоком каблуке и симпатичном голубеньком халатике, который не доставал до колен сантиметров пятнадцать.

В кабинете не было письменных столов, на которых обычно лежат истории болезней, официальные бланки и рецепты и торчат из пластмассовых стаканов шариковые ручки. Здесь стояли мягкие кресла, диван, журнальный столик, на стенах – не выкрашенных до половины зеленой краской, а оклеенных красивыми обоями – висели картины.

Владиславу было лет пятьдесят, может, чуть больше, но выглядел он совсем неплохо. Но меня волновало другое: мне сразу захотелось попросить его отойти подальше, к противоположной стене, и повернуться в профиль, потому что именно в профиль я видела того человека, который приезжал к Мишель вместе с Вадиком, и мне сразу показалось, что это и был именно он.

– Рад познакомиться с вами, – сказал он мне и действительно радостно, если не сказать счастливо, заулыбался.

Если бы людей, как лошадей на ярмарке, оценивали по зубам, то его можно было бы продать за хорошие деньги и покупатели особо торговаться не стали бы.

– А я не знаю, рада я или нет, – сказала я.

– Присаживайтесь. – И он указал мне на кресло.

Я села в него и сразу провалилась – таким оно было низким, мягким, но и очень удобным. В таком кресле хорошо заниматься.., впрочем, я не о том. В таких креслах плохо вести деловые переговоры. Поэтому я сразу поднялась и сказала, что лучше я сяду на диван. Он тоже был хоть и слишком удобным, но, сидя на этом диване, все-таки можно просто разговаривать.

– А почему вы рады со мной познакомиться? – спросила я, усевшись на диване поудобнее – поудобнее для серьезного разговора.

– Ну, – не сразу нашелся он, – с красивой женщиной всегда познакомиться приятно. Так о чем вы хотели со мной поговорить? – Он сел на единственный в кабинете стул, положил ногу на ногу, вынул из кармана пачку сигарет, бросил ее на журнальный стол, но закуривать не стал.

– О красивых женщинах. А еще о картинах, – ответила я.

– Тогда мне очень жаль, что мы вчера не смогли встретиться. Такие разговоры хороши за чашечкой кофе с коньяком, в крайнем случае в ресторане.

– Но по-моему, у вас такая профессия, что именно о женской красоте только и можно здесь говорить.

– Но не о красивых женщинах.

– Почему?

– Вам могу сказать – чтобы не вызывать в клиентках ревности и зависти.

– А почему мне можно?

– Потому что вам нечего менять в своей внешности и именно к вам у других женщин может быть зависть и ревность.

– Понятно. Благодарности не ждите, по-моему, это не комплимент.

– Конечно. Это не комплимент – это правда.

– А вы всегда говорите правду?

– Нет, конечно. Мужчины вообще редко говорят правду, в крайнем случае ошибаются и им только кажется, что они говорят женщине правду.

– А потом начинают понимать, что ошиблись, – досказала я за него.

– Приятно говорить с умной женщиной, здесь это тоже не так часто встречается.

– Большого ума не надо, чтобы видеть чужие недостатки.

– Но со своими даже самые умные люди не часто соглашаются.

– Мишель – ваша жена? – спросила я, потому что мне надоела эта эстетическая философия, если только такая есть.

– Мишель? А почему вы о ней спросили?

– Я для этого и хотела встретиться с вами, чтобы о ней спросить.

– Только за этим?

– Не только. У меня есть и другие вопросы.

– Может быть, начнем с других?

– Почему?

– Потому что я не люблю говорить с незнакомыми людьми о личном.

– Хорошо, давайте поговорим о картинах. Вы, кажется, очень интересуетесь живописью.

– С чего вы это взяли?

– Мне об этом сказала Мишель, – соврала я.

– Вы с ней хорошо знакомы?

– Нет, не очень. К тому шло, что мы с ней должны были познакомиться получше, но с ней что-то случилось.

– Что с ней случилось?

– Вот об этом я и хотела спросить.

– Я не знаю, что с ней что-то случилось, я видел ее позавчера днем, у нее было все в порядке.

Он сказал, что видел ее позавчера днем, значит, это действительно он приезжал к ней с Вадиком, но главное – он не сказал, что видел ее сегодня ночью.

– А с Вадиком вы откуда знакомы?

– Маша, у вас в сумочке лежит удостоверение работника прокуратуры?

– Нет, у меня там, я думаю, то же самое, что и у всех женщин обычно.

– Почему вы тогда задаете так много вопросов?

– Может быть, у меня есть причины для этого, а может быть, вы мне интересны и я хочу о вас узнать как можно больше.

– Обычно в этом кабинете женщины бывают откровеннее.

– А вы?

– Как правило, нет, но с вами могу быть, но только в том, что касается мой профессии. – – Все равно у меня еще один вопрос. Вы знаете художника Новикова Сергея?