Текст книги "Дети с улицы Мапу"

Автор книги: Сарра Нешамит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Нешамит Сарра
Дети с улицы Мапу

САРРА НЕШAMИТ

ДЕТИ С УЛИЦЫ МАПУ

ПОВЕСТЬ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА

Перевел с иврита БОРИС ПОДОЛЬСКИЙ.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Под березой

Началась война

Испорченный праздник

Забрали отца

Среди людей

Вне закона

Желтая заплата

В гетто

К лесным тропам

Цветы гороха

Смерть Этеле

Ханеле выходит из гетто

За забор, в гетто

Обратно к друзьям

В погребе

Среди чужих людей

Крещение

Приемная дочь

Испытание

На берегу моря

Дожинки

Доктор Климас

Дни растерянности

Снова в городе

Анатолий

Решающий прыжок

Шмулик стал "Васькой пастухом"

Васька знакомится с партизанами

Рука врага

Шмулик в Дроздах

В монастыре

Бируте Магдалена

Встреча

В партизанских лесах

"Бомбежка"

Васька – боевой партизан

Смерть друга

Шуля выполняет задание

Ривкеле Виленская

Освобождение/Эпилог

Литовские фамилии имеют следующие окончания: мужские – ..а ..ис, ..ас, ..ус, замужние женщины – ..иенне, девушки – ..ите, ..айте)

Среди полей ржи и широких лугов вьются пыльные дороги. Колышутся хлеба, клонятся золотые колосья, красный дикий мак заносчиво смотрит вверх, василек скромно, опускает свою синюю головку.

Усталая лошадь медленно тащит телегу по немощеной дороге. На козлах дремлет широкоплечий крестьянин. На лугу пасутся рыжевато-бурые и пестрые коровы с тяжелым выменем, лениво пережевывают траву. Испуганно смотрят вокруг кудрявые овцы.

Богатые рыбой озера, на берегах – рощи: сосна да ель, ясень, клен, ива. Кроны деревьев смотрятся в зеркало вод. Белым цветом сияют поля гречихи, голубеют равнины льна.

Край деревень и обширных полей. Старый деревянный крест, полусгнивший и поросший мхом, стоит на скрещении дорог, глядя на маленькие, разбросанные там и сям избы. Крохотные оконца изб смотрят на маленькие палисадники, в которых зеленеет рута и слышен запах мяты и резеды. Краснеют на солнце усыпанные ягодой вишневые деревья.

Здесь редко можно встретить заводы и дымящие фабричные трубы. Трактор не пашет поля, и комбайн не радует сердца работников. Медленно шагает за плугом крестьянин, медленно подгоняет прутом тощую клячу. Во время жатвы он машет косой, а жена идет, согнувшись, вслед за ним и вяжет снопы.

Сверкает на солнце позолоченный крест на куполе церкви.

Местечко. От базарной площади расходятся в разные стороны улочки. Площадь окружают лавки, в которых евреи торопливо обслуживают покупателей крестьян из соседних деревень.

Местечко погрузилось в вечерние сумерки.

Как прекрасен Неман и как красива Вилия! Из окон домов вырывается слабый свет. За закрытой дверью еврей подсчитывает выручку за день и спешит на вечернюю молитву. Склонясь над тетрадками, дети готовят школьные уроки.

Это Литва.

А в Литве есть город Ковно.

Когда-то он был маленькой рыбацкой деревней. Со временем она выросла и при русских царях стала военной крепостью. Остатки укреплений – форты – до сих пор окружают город.

Около сорока тысяч евреев жило в Ковно: торговцы и ученые, ремесленники и писатели, врачи и учителя, адвокаты и рабочие. Евреи отстроили и украсили его, – и вырос новый город.

Ковно был городом иврита: у евреев были там свои учебные заведения, школы и гимназии, и древний язык привычно звучал в устах их учеников.

Расположен город там, где Вилия вливается в Неман.

Их высокие берега покрыты зелеными лесами. По субботам жители Ковно отправлялись за город – купаться и отдыхать в тени деревьев. Многие евреи даже построили себе дачи в лесу.

Если подняться ночью на гору на берегу Немана и Вилии, то виден весь город, сияющий множеством огней. На одной из этих гор писатель Авраам Мапу и писал свой роман "Любовь к Сиону". Отсюда, с берегов Немана, он духовным взором видел берега Иордана и Кинерета.

В Ковно была улица, названная именем Мапу. Старая была улица, с серыми двух– и трехэтажными домами, были на ней и маленькие одноэтажные домики. Дворы окружены с трех сторон домами, а спереди – ворота, ведущие на улицу.

Во дворах, мощеных булыжником, нет ни палисадников, ни травы; только лужи после дождя там, где камни вдавились поглубже в землю.

Об одном таком дворе я хочу рассказать вам.

ПОД БЕРЕЗОЙ

Двор этот был немного больше обычного. Дом был невелик, в за счет этого увеличилась площадь двора. В доме было лишь несколько квартир на втором и третьем этаже. Первый этаж занимали маленький продовольственный магазин, гараж и склад.

И еще кое-что было в этом дворе, что отличало его от соседних дворов: маленький садик и береза с ярко-зелеными листьями и белой, как снег, корой с черными черточками. Под этой березой дети двора знакомились друг с другом, в ее тени встречались и ее белую кору сдирали узкими полосками.

А вот и дети двора: Ривкеле и Давид – дети владельца магазина Виленского. Они жили в маленькой квартире на втором этаже над магазином. Тринадцатилетняя Шуламит – единственная дочь доктора Вайса, из квартиры в левом подъезде, на втором этаже; Сролик, тринадцати с половиной лет, и четырехлетний Янкеле, дети банковского служащего Левина, тоже жили на втором этаже, только справа.

На третьем этаже жила семья портного Когана с четырьмя детьми: Ханеле пяти лет, Этеле восьми, Шмулик двенадцати и Рувим – студент университета. Внизу, возле склада товаров, жил литовец-привратник, у которого тоже было трое детей: Ионас призывного возраста, Бируте – она в этом году закончила начальную школу и теперь учится шитью у госпожи Коган, и младший десятилетний Юозас.

Дело было в начале июня. После сильных дождей нельзя было играть в саду, земля размокла, глина липла к ботинкам. Даже на скамейке под березой краска от сырости набухла и отстала. Только само дерево выглядело свежим, и его листочки зеленели и блестели на солнце. В саду играли Этеле и Шмулик.

– Этеле, давай напишем наши имена на коре березы. Она белая, как бумага, – сказал Шмулик.

– А зачем? – спросила Этеле.

– Когда вырастем, уедем отсюда, – ответил Шмулик.

– Куда уедем?

– Не знаешь куда?.. В Палестину.

– Ну так что, если уедем?

– Тогда нас здесь не будет, а будут другие дети. Они прочитают наши имена и узнают, что мы тут жили.

– Хорошо, давай напишем. Я принесу ручку и чернила.

– Глупая! Здесь нельзя писать чернилами. Дождь все смоет. Возьмем ножик и вырежем на коре.

Шмулик вытащил свой новенький блестящий перочинный ножик, который он только вчера получил на день рождения, и занялся делом.

– Чье имя напишешь раньше? – озабоченно спрашивает Этеле.

– Мое, – отвечает Шмулик.

– Так нечестно, тетя Мирьям говорит, что имена женщин нужно писать раньше.

Шмулик колеблется. Он тоже это слышал, но ему не терпится увидеть свое имя вырезанным на коре дерева.

– Это не важно,– говорит Шмулик, – я напишу свое имя, а потом напишу твое выше,– и подумают, что сначала я написал "Этеле".

– Эй! Что вы там делаете? Зачем портите дерево ? !

– Шмулик, – испуганно говорит Этеле, – дворник кричит. Бежим !

В садик вошла Ривкеле Виленская, глянула на детей и не сказала ни слова.

– Почему ты не здороваешься, когда видишь людей? – спрашивает Этеле.

– Моя мама говорит, что не нужно здороваться со всеми во дворе.

В этот момент входит Сролик, а за ним Шуламит. Сролик слышит слова Ривки и замечает:

– Младенцы вы, совсем без понятия. "Здравствуйте" говорят каждому знакомому человеку. Но вы ж еще не люди, – заключает он с важным видом взрослого.

– Дети тоже "человеки", – обиженно возражает Этеле.

– Моя мама говорит, что порядочные дети всегда здороваются, высказывает свое мнение Шуламит.

Сролик презрительно надувает щеки.

– Что вы понимаете, мелюзга.

– Если мы мелюзга, так зачем ты пришел сюда, кто тебя звал?!

– Я не к вам пришел, а в сад. Сад общий.

– Сад не общий, он дворника. Он только что кричал на нас за то, что мы начали писать на дереве наши имена.

– Нельзя писать имена, – опять замечает Шуламит. – Только дураки пишут всюду свое имя.

– Кто тебе сказал? – спрашивает Этеле и вся краснеет.

– Так нам сказал учитель в школе.

– Это не верно. Взрослые тоже пишут свои имена. Вон в городском саду на скамейках я видел много имен, – говорит Шмулик.

– А ты думаешь, что все взрослые умные?

– Ха-ха-ха, – смеется Ривкеле, – вон Сролик здесь самый старший и совсем не самый умный!

– Не смейся, ты, умница, – сердито отвечает Сролик. – Ты сама-то трусиха, без матери боишься даже перейти улицу вечером.

Разговор, наверно, еще долго бы продолжался в таком духе, если бы не госпожа Левина, которая вернулась с Янкеле из сада и позвала Сролика:

– Сынок, иди готовить уроки. После обеда пойду с вами в лес.

Сролик радостно вскочил с места и, перепрыгивая через несколько ступенек, помчался домой.

Ради поездки в лес стоит сейчас приготовить уроки. Сролик очень любит лес, и реку тоже любит. Даже плавать научился. Прошлым летом мама сняла комнату на даче в лесу, и он все летние каникулы провел на берегу Немана. Янкеле тоже был с ними, а отец приезжал только по субботам. В этом году они будут жить на той же даче, и Сролик будет тренироваться в плавании; тогда на будущий год он, возможно, сможет участвовать в соревнованиях школьников по плаванию.

По арифметике и письму Сролик первый в классе, но пловцы есть лучше него, а он не хочет отставать от других.

– Как здорово, что есть на свете лето, лес и Неман !

НАЧАЛАСЬ ВОЙНА

Сролик проснулся рано: уже пора вставать? Сегодня, кажется, экзамен по литературе. Бояться нечего: на всех его последних сочинениях учитель написал большими красными буквами "отлично". Но вдруг он вспоминает, что уже неделя, как начались летние каникулы. Как хорошо, что не нужно рано вставать, можно немного поваляться в постели! Он прижимается щекой к мягкой подушке и поджимает ноги. Сейчас еще, видно, очень рано, небо еще серое.

Сролик бросает взгляд на противоположную стену. Там, сунув под голову кулачок, спокойно спит Янкеле. "Почему я так рано проснулся ?" – удивляется Сролик. И вдруг раздается продолжительный грохот, как будто раскаты грома. Но это не гром. Это рев пикирующих самолетов.

Опять эти самолеты!

Сролик любит смотреть, как самолет вертится в небе, переворачивается и выделывает разные фокусы. Но ночью он хочет спать. Последнюю неделю эти самолеты наводят страх на людей.

Через несколько секунд шум стихает, и Сролик опять погружается в сон.

– Вставай, вставай скорей! Перед ним стоит мать, готовая вот-вот уйти, с хозяйственной сумкой в руке.

– Оденься, Сролик, и последи за Янкеле, чтобы не выходил на улицу. Война. Я хочу заготовить продуктов, – и она торопливо уходит.

Война, война на дворе! Не раз видел Сролик бои в кино. Правда, кино это не настоящая жизнь, но даже на экране война страшная: дома рушатся на головы жителей, пожары, убитые... Сролик вспоминает господина Фельда, который гостил у них в прошлом году. Это был беженец из Варшавы. Страшные вещи рассказывал он о немцах! Что будет, если немцы придут в Ковно?..

К нам не придут, утешает он себя. Уже год в Литве стоит Красная Армия. Она очень сильная, У русских есть танки величиной с этот дом. Вдруг Сролик вспоминает, что он должен смотреть за младшим братом. Где Янкеле?

Сролик вскакивает с кровати, ищет братишку в спальне родителей, в гостиной, на кухне – Янкеле нет. Он торопливо одевается в выскакивает во двор. Янкеле во дворе нет. Сролик выбегает на улицу. . .

Что случилось с нашей тихой улицей? Ее не узнать.

– Двери склада распахнуты настежь. Машины въезжают и выезжают. Вокруг суетятся люди. И в магазине Виленского полно людей. Длиннющая очередь.

– Эй, мальчик, что ты вертишься под ногами! – кричит кто-то на него.

Сролик уже хочет вернуться во двор, но не знает, как выбраться из толпы. Очередь перед магазином перепуталась, все столпились на тротуаре, толкаются и кричат... Вдруг из складского двора выезжает нагруженная ящиками машина, но дорога перед ней загорожена. Шофер сигналит, люди толкают друг друга, но с дороги не уходят.

– Милиция! – кричит шофер. – Милиция!

– Это жиды загородили проезд! – слышит Сролик голос дворничихи с их двора. – Сколько ни есть у них, все им мало.

– Весь бы свет проглотили, – раздается еще чей-то голос. – Эй, водитель, езжай по ним, не жалей, жидов в Ковне хватает, даже слишком много, – смеется прохожий хриплым голосом.

– Правильно сказано, ей-богу, правильно, – бормочет дворничиха.

Сролик поражен. Он чувствует, что на улице Мапу, в их дворе происходит что-то страшное. Никогда он не слышал от дворничихи подобных речей. Сролик оглядывается и видит рядом с собой Шуламит; та тоже растеряна.

Сролик вспоминает, что нужно ведь найти Янкеле. Как бы его не задавил грузовик! Он просит Шулю помочь ему. Оба мечутся в толпе в поисках Янкеле; на них обрушивается брань, что они ее не замечают.

– Янкеле! – радостно кричит Шуля, заметив, наконец, малыша. Она ловит его за рукав и тащит в сторону.

– Ты почему вышел без разрешения из дому? Я тебе дам! – кричит Сролик, подражая отцу. – Ты знаешь, что началась война?!

– Война, война! – радуется Янкеле.

– Чего ты радуешься? Ты знаешь, что такое война? – серьезно спрашивает его Шуля. – Зачем вышел один?

– Я пошел, потому что на улице весело и много машин.

– Дурак! – взрывается Сролик. – На войне убивают. Нельзя выходить на улицу...

Спустя час улица опустела. Виленский закрыл магазин. Пришел милиционер и приказал разойтись. Дети вернулись домой и стали смотреть на улицу из окон.

Сролика одолело любопытство, и он выскочил из дому. По улице, ведущей к мосту, текли колонны солдат в полном обмундировании. Это была русская армия. Шли молча, с угрюмым видом.

– Они идут на фронт, сражаться. Многие из них не вернутся к своим семьям, – мелькнула мысль, и волна жалости захлестнула сердце Сролика.

Обед в этот день мать не варила, ели холодные остатки вчерашнего. Отец с матерью долго шептались, и лица их выражали глубокую озабоченность.

В доме доктора Вайса все пошло кувырком. Никто не звонит у дверей, не зовет доктора. Приемная пуста, кабинет закрыт. Домработница Уршула, проработавшая у Вайсов двенадцать лет, сегодня не пришла. Мать очень сердится. Она бродит по комнатам, как потерянная, подходит к пианино, открывает и закрывает его.

– Если бы я так вела себя,-говорит про себя Шуля, – она бы кричала на меня. А им, взрослым, все можно.

Мать рассказывает отцу, что она слышала, будто немцы уже перешли границу и приближаются к Ковно, а русские отступают. В ее глазах страх. Отец пытается ее успокоить и говорит, что отступление русских – только маневр. Он закуривает папиросу, и Шуля видит, что руки у него дрожат.

"Нехорошо сегодня дома", – думает Шуля и выскальзывает во двор.

В саду, под березой, собралась уже вся компания.

Ханеле, дочь портного Когана, пришла со своей куклой Риной. У Рины длинные русые косы, голубые глаза и красное платье.

– У нас много-много тряпок, – объясняет Ханеле, – потому что моя мама шьет. Когда я вырасту, я тоже буду шить. Тогда сошью для Рины много платьев. И для ваших кукол тоже сошью.

– У нас сегодня очень грустно, – говорит Шуля.

– А у нас очень весело. Много людей приходит, – хвастает Этеле. – Все забирают материал, который принесли для шитья.

– Почему? – спрашивает Ривкеле.

– Почему? Всегда она спрашивает "почему", – сердито кричит Шмулик. Война ведь, нельзя оставлять материал.

– Мой папа говорит, что нужно бежать отсюда: немцы идут, – вмешивается в разговор Давид.

– Сразу бежать? – презрительно отвечает Шмулик. – Нельзя бежать, нужно дать им как следует!

Он один из самых старших в компании, и потому считает себя знатоком по всем вопросам. Но Шуля полагает, что немцы сильны.

– Неправда, – прерывает ее Давид, – самые сильные русские. У них есть огромные танки. Папа говорит, что нужно уезжать в Россию.

– Ну и уезжайте, жиды, уезжайте в Россию, чтоб и духа вашего здесь не осталось!

Это говорит Ионас, старший сын дворника. Он как из-под земли вырос. Руки в карманах, в глазах злоба и издевка. Дети смотрят на него и удивляются: откуда эта злость? Что плохого сделали они ему, за что он их так? Непонятный страх охватывает детей. Шмулик взрывается:

– Поедем куда хотим и будем там, где хотим.

– Смотрите, какой герой! Увидим, что ты запоешь завтра, когда сюда придет Гитлер! "Жид капут!" – кричит Ионас, проводит рукой по горлу, как будто режет, и поворачивается к ним спиной.

Дети остолбенели. Никогда Ионас не говорил так с ними. Всегда считали его своим другом. Его младший брат Юозас играл с ними в саду. Не один раз Ионас делал для них разные игрушки. Маленький столик и темно-зеленая скамейка – тоже дело его рук. Всегда они угощали его конфетами. Что с ним, с Ионасом? Откуда вдруг эта ненависть?

День клонился к вечеру. Солнце еще поблескивало за облаками. Его последние лучи скользнули по крыше дома напротив, листья березы посерели, а ствол стал чуть фиолетовым. За оградой садика стоял Юозас, младший сын дворника, смотрел на детей и молчал.

– Юозас, иди сюда! – позвала его Этеле. Но Юозас не двинулся с места. Он смотрел на детей и молчал. Только низкий дощатый заборчик отделял их от него, но все почувствовали: Юозас больше не перепрыгнет через заборчик, не придет в сад играть с ними.

ИСПОРЧЕННЫЙ ПРАЗДНИК

– У меня сегодня день рождения. Мне исполнилось одиннадцать, сообщила Ривкеле детям. – Приглашаю всех к себе.

– Будут вкусные вещи? – спрашивает Этеле.

– Будет вкусный торт – шоколадный, я сама испеку.

– Ты умеешь печь? – удивляется Шуля.

– Сегодня научусь. Мама сказала, когда мне будет одиннадцать лет, она научит меня печь и варить. Девочка должна все уметь. Так говорит мама.

– А моя мама говорит, – возражает ей Шуля, – что это совсем не так важно. Готовить можно научиться потом, когда... ну, когда женятся. А сейчас нужно учиться.

– Неверно, – качает Шмулик головой, – девушка должна уметь готовить прежде, чем она выйдет замуж.

– Совсем не нужно, – стоит на своем Шуля, – моя мама не умеет готовить, а она замужем.

– А кто готовит для тебя и твоего папы? – спрашивает Этеле.

– Уршула.

– А когда не будет У вас Уршулы?

– Почему не будет? Будет...

– Вы говорите, как малые дети, – вмешивается в разговор Сролик, презрительно глядя на них. – Девушка должна уметь готовить, печь и шить. Но она не обязана все делать. Она даже может быть врачом, как наша врачиха в школе.

– Парень тоже должен уметь шить, – вставляет задумчиво Шуля.

– Зачем? Для него шьет жена, – возражает Давид.

– А если он некрасивый и у него нет жены?

– Тогда... тогда..., – ищет ответа Давид. – У каждого парня – своя жена. У некрасивого – некрасивая жена.

– Я пошла печь, – вспоминает Ривкеле и бегом поднимается по лестнице.

– А пирожные будут? – кричит ей вслед Этеле.

– Будут.

– И конфеты ?

– И конфеты. А подарки приготовили?

– Некрасиво просить подарки, – поучает ее Шуля.

Ривкеле останавливается, пораженная, в дверях квартиры. Комнаты полны пакетов, мешков и чемоданов. Родители возятся, развязывают, завязывают, вытаскивают из одного пакета и суют в другой.

– Закрой дверь и не вертись тут, – кричит мать.

– Мама, я пришла печь пирог.

– Какой пирог? Что ты мне морочишь голову?

– Мамочка, сегодня ведь мой день рождения.

– Да. Отстань от меня. Нет у меня сейчас времени.

– Мамочка, ты обещала мне, что сегодня я сама испеку пирог.

– Никакого пирога печь не будешь, слышишь? Ты что, не понимаешь? В одиннадцать лет девочка уже должна понимать положение, – сердится отец.

– Я... я... хочу что-нибудь сделать, – отвечает Ривкеле и плачет.

– Что ты кричишь на девочку, Меир? Она ж не виновата, что началась эта проклятая война.

– А что я сказал? Ничего такого, – оправдывается отец.

Мать дает Ривкеле полную пригоршню конфет, медовых пряников и выпроваживает ее.

– Мамочка, я не хочу конфет, – дрожащим голосом шепчет Ривкеле, – я хочу день рождения.

– Иди, дочка, иди... День рождения отпразднуем, когда тихо будет, после войны, если живы будем. Мы очень заняты. Нужно спасти часть товара, чтобы не все забрали.

Ривкеле еще не понимает, что происходит. Она видит, что родители торопливо наполняют мешки, подтаскивают их к открытой дверце погреба, и отец спускает их вниз. Отец утирает пот, мать тяжело дышит.

– Мамочка, зачем вы спускаете мешки в погреб? Я помогу тебе, предлагает Ривкеле, всем сердцем жалея уставшую мать.

– Нет, дочка, ты только будешь мешать нам. Возьми сладости и иди во двор.

– Мама, я отпраздную день рождения в саду. День рождения... Так, просто... раздам ребятам угощение, ладно?

– Ладно, ладно. Иди, дочка, иди.

– Вот тебе, – протягивает ей отец синий кулек с орехами, – устрой себе день рождения, в саду.

– Чтоб нам довелось отпраздновать твой день рождения, доченька, на будущий год в мире и спокойствии, – вздыхает мать и закрывает за ней дверь.

Подпрыгивая, взбежала Шуля по лестнице и нажала кнопку звонка: два длинных. "Пусть папа подумает, что пришел пациент", – улыбается Шуля и представляет себе, как удивятся родители, увидев в дверях вместо пациента ее.

Но что там случилось? Не открывают. Она звонит опять, на этот раз быстро, нетерпеливо. Шуля слышит шаги отца, он открывает дверь в возвращается в кабинет.

– Почему папа открыл дверь, а не Уршула? – недоумевает Шуламит и идет в столовую. Ни там, ни в спальне, ни на кухне нет ни души. Где мама? Ее сердитый голос доносится из кабинета.

– Так что же нам, по-твоему, делать?

– Я предлагаю поскорее собрать все что можно в два маленьких чемодана и уходить.

– И стать бродягами? Оставить дом, все в превратиться в беженцев?!

– Да, оставить все. Власти уже удрали.

– Макс, что с нами будет? – слышит Шуля плач матери.

– Русские скоро вернутся... Пока что нужно отсюда убраться. Это ненадолго...

Дверь открывается, выходит мать с опухшими от слез глазами. У отца мрачное лицо.

– Мама! – говорит Шуля, и ее голос срывается.

– Что, доченька?

– Я хочу, чтобы ты купила подарок, – говорит Шуля.

Мать удивленно смотрит на нее.

– Ну, подарок, для Ривкеле, у нее сегодня день рождения.

Шуля слышит невеселый смех отца.

– Иди сюда, дочка, я тебе кое-что объясню. Отец усаживает ее рядом с собой на диван. Он говорит, и голос у него не тот, что был вчера

и позавчера.

– Знаешь ли ты, дочка, что такое война ? Это самое страшное, что есть на свете. Люди превращаются в диких зверей и готовы разорвать друг друга. А эта война страшнее всех прежних. В этой войне убивают главным образом евреев. Поняла? А теперь, дочка, помоги маме собрать твои вещи.

Шуля удивленно раскрывает глаза – она еще никак не поймет, что происходит.

– Зачем, папа?

– Потому что мы уезжаем. Нужно спасаться.

– Сейчас уезжаем? Прямо сразу?

– Немедленно. Нельзя терять ни минуты.

– И я не пойду на день рождения ? Не куплю подарок Ривкеле?

– Можешь ей подарить всю эту квартиру,– нетерпеливо отвечает отец и выходит из комнаты, закрыв за собой дверь.

Шуля застывает на месте, уставившись в закрытую дверь.

– Шуля, иди сюда! – слышит она голос матери.

Шуля бежит в спальню. Там полный разгром: гардероб раскрыт, ящики выдвинуты. Чулки, майки, рубашки и прочие вещи разбросаны на полу, на стульях, на кроватях.

Мать берет какую-нибудь вещь, наугад укладывает ее в чемодан и тут же снова вытаскивает ее. Слезы не переставая текут из ее глаз. В комнату входит отец.

– Все это ты хочешь взять с собой ! Это невозможно...

– Но без этого нельзя. Я оставляю здесь мое пианино, твои инструменты, мебель, ковры. Возьмем, по крайней мере ценности и одежду.

– Нельзя, поездов уже нет.

– Как это? – сердится мать.

– Последний поезд уже ушел.

– Боже мой! Что делать? Что делают соседи? Что делает Левин?

Мать оставляет чемоданы, в растерянности бродит из угла в гол.

– Что делать? Что делать?

– Пойдем пешком, – как бы невзначай бросает отец.

Мать не может удержаться, не владеет собой и разражается слезами.

– Макс, я не пойду, иди сам. Ты мужчина, ты должен уйти. Я останусь. Женщинам ничего не сделают, я уверена.

– Пойдем все или все останемся, – отвечает отец и еще больше мрачнеет.

– Оставить все и бежать в одной сорочке, а потом просить милостыню?! Нет, нет... Будь что будет. Я остаюсь...

– Как хочешь, – говорит отец, поворачивается и уходит в свой кабинет.

Шуля смотрит на плачущую мать и не может понять, почему она отказывается уйти из Ковно. Ведь папа – врач... В любом месте будут больные, нуждающиеся в его помощи. А может, стоит остаться? Немцам тоже нужны врачи. У них тоже есть больные. Даже если все заберут, они же будут платить папе, когда обратятся к нему за помощью. Тут Шуля вспоминает, что Левиных уже нет в их квартире. Сролик и Янкеле тоже уехали. Но куда? Жалко. Сролик был самый старший в их компании. С кем ей теперь играть?

– Бум, бум. Бу-у... – громыхают пушки.

– Опять стреляют. Без конца...

Шуля подходит к окну и смотрит. На юге поднимается серое облако, клубится, расползается по небу. "Наверно, пожар, – думает Шуля, – пойду посмотрю".

– Шуля, куда?! Не ходи! – кричит мать ей вслед. Но Шуля не слышит. Несколько прыжков по лестнице, и она внизу. Со двора ничего не видно, заслоняют дома. Шуля бежит к воротам, Улица опустела. Только в воротах напротив стоит кучка людей. Мгновение она колеблется, а потом бежит на улицу.

– Эй, девочка, скорее домой! Не слышишь, что ли, как стреляют?! кричит ей кто-то.

Улица как будто вымерла. Лишь один мужчина мерно шагает взад и вперед. Он окликает каждого, кто пытается высунуть нос за ворота. Шуля его знает. Он работает на почте. Каждое утро, отправляясь в школу, Шуля встречала его спешащим на работу.

Она возвращается во двор. Домой идти не хочется. Но и по двору бродить одной неприятно. Из подъезда выходит жена дворника и с ней их домработница Уршула.

– Откуда она тут взялась? – удивляется Шуля. – Почему не пришла сегодня на работу?

Шуля направляется к Уршуле, чтобы только спросить ее, почему она не пришла к ним. Но в глазах Уршулы она читает что-то странное, – что-то злое. Шуля застывает на месте, и слова замирают у нее на устах.

Из садика доносится плач.

– Ривкеле, чего ты плачешь? – обнимает ее Шуля.

– Я хотела устроить день рождения. Принесла конфет, пряников, орехов, и никто не пришел.

Узенькие плечи Ривкеле содрогаются от рыданий.

– Не плачь, Ривкеле. Сейчас устроим тебе день рождения. Позовем ребят и будем играть в саду, – утешает подругу Шуля.

– Нет, нет. Не устроим...

– Почему?

– Не... нету... – всхлипывает Ривкеле. – Нету ребят. Нет Сролика, нет Янкеле...

– Позовем Этеле, Ханеле и Шмулика.

– Нету, никого нету... – рыдает Ривкеле.

– Не плачь, Ривкеле, я сейчас... Шуля торопливо взбегает по лестнице в останавливается перед дверью квартиры Коганов. Стучит – ответа нет. Минута колебания, и Шуля, толкнув обеими руками дверь, влетает внутрь. Тишина. Ни слуху, ни духу. Шуля забегает в спальню, она же детская. Комната пуста. Постели не убраны. Груда подушек и перин. Белье разбросано по полу, на стульях. Красные носки лежат на тумбочке. "Этины", – узнает Шуля. Из рабочей комнаты портного доносятся шаги. "Видно, вернулись", – радуется Шуля. Здесь, как и в спальне, тоже разбросаны куски материи, недошитые платья, тарелки с остатками еды.

– Что ты здесь делаешь?

Раздается голос, и Шуля вздрагивает. Перед ней стоит Бируте, дочь дворника, что училась у Когана шить.

– А ты что здесь делаешь? – сердито отвечает ей Шуля.

– Не твое дело. Жиды удрали. Теперь я тут хозяйка.

Шуля смотрит на нее и с трудом узнает. Дочь дворника одета в синее платье госпожи Коган. Платье ей не по размеру – широко и длинно.

– Ничего, подгоню, – хвастает Бируте, как бы подслушав мысль Шули, все платья Коганши подгоню себе.

– Но ведь они не твои.

– Теперь все мое, – смеется Бируте. – И у вас все заберем.

– Не дадим. Не дадим! – чуть не плачет Шуля.

– Вы жиды... Всем жидам капут! – и Бируте проводит рукой по горлу. Чтобы доказать Шуле, что она и впрямь тут хозяйка, Бируте распахивает настежь дверцы шкафа, вытаскивает оттуда платья, рубашки и прочую одежду в сваливает все на стол, стулья, на пол. Под конец Хватает что-то красное и швыряет Шуле под ноги.

– Не смей, это Ханеле! – вырывается у Шули.

– Ха-ха-ха, нет никакой Ханеле, – хохочет Бируте и швыряет в Шулю детскую одежду. На полу валяется Рина, любимая кукла Ханеле.

Голова куклы расколота надвое, пятном крови краснеет ее платье на разбросанном белье. Шуля с трудом трогается с места. Ривкеле в саду уже нет. На столе и скамейке остались кулечки с конфетами и медовыми пряниками, которые она принесла на день рождения.

ЗАБРАЛИ ОТЦА

Весь тот день стрельба не прекращалась. Стены дома дрожали. Стекла вылетели из окон, и осколки разлетелись по двору. Шуля с родителями спустились в подвал. Здесь уже были Давид и Ривкеле. Мрак, запах сырости и плесени.

Как долго они уже сидят в подвале? Шуля потеряла счет времени. Палят и палят без конца... Весь дом трясется. С улицы доносится конский топот. Раздается жалобное ржанье, потом стихает.

Глаза Шули уже привыкли к темноте. Она видит прислонившуюся к стене, будто задремавшую маму. Ривкеле тоже уснула, положив голову на колени Виленской. Сам Виленский беседует шепотом с доктором. Давид пытается залезть на ящик и выглянуть наружу через решетку окна. Но отец сердито прикрикнул на него. Он вернулся и сел на землю возле Шули.

Шуля обращает на него взгляд, полный тревоги.

– Зачем бывают войны? – шепчет она, как бы рассуждая сама с собой.

Вдруг ее отец прервал разговор с Виленским, встал и тронул жену за плечо. Она открыла глаза.

– Пойду разузнаю, что слышно, – -сказал отец и вышел.

– Макс, только ненадолго, – кричит ему вслед со страхом мать.

Прошло полчаса, отец все не возвращался. Шуле кажется, что минули часы. Мать тоже с тревогой посматривает то на дверь, то в окно. Спустя час дверь подвала распахнулась.

– Папа! – радостно вскакивает Шуля и бежит к нему, но тут же замолкает. Отец, бледный, прислонился к стене, поддерживая правой рукой локоть левой. На рукаве белой рубашки – два темных пятна.

– Макс! – дрожащим голосом вскрикивает мать. – Что случилось? Ты ранен?!

– Тихо, не шуми. В меня стреляли, задели немного руку... Ничего... Русских в городе нет, литовцы убивают на улицах евреев.

– Ой, Боже, Боже, пропали мы, пропали! .– заплакала Виленская.

– Тише! – прикрикнул на нее доктор. .– Шауляи ходят из дома в дом, ищут евреев. (шаулис – Siaulys, полицейский, по-литовски дословно стрелок, не путать с названием города в Литве – Шяуляй, ldn-knigi)

Все замолчали, даже дети притихли. Поняли, что опасность велика. Всю ночь оставались в подвале. Начал мучить голод. Еду, которую захватили из дому, давно съели. Вода тоже вся вышла. Нужно принести ее сверху, но подниматься в квартиры нельзя. Кто-нибудь может заметить и сообщить шауляям. Шуля чувствует, как будто тяжелый груз давит ей на голову. Но она молчит. Не хочет причинять родителям новые заботы. Вдруг голова ее сама падает маме на грудь.

– Что с тобой, доченька? Ты вся горишь! Мать щупает ей лоб. Отец тоже трогает лоб девочки, берет ее за руку и проверяет пульс.