Текст книги "Запретные наслаждения"
Автор книги: Сара Рэмзи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– И еще, Мадлен, я не верю, что ты два часа провела в компании Ротвела, играя в шарады. И даже если никто еще не знает о вас, я во что бы то ни стало заставлю Ротвела жениться на тебе. Иначе, клянусь, я убью его на дуэли.
Все знали Алекса как тихого коллекционера, любителя предметов старины. В поединках он никогда не участвовал, но трусом, определенно, не был. В его взгляде читалась решимость убить герцога.
– У Фергюсона нет никаких причин жениться на мне. Он меня не скомпрометировал, – глядя в глаза брату, выдавила Мадлен.
– Живи мы в другое время, я бы кастрировал его и отправил в монастырь. Он заслуживает этого! – воскликнул Алекс. – А теперь он женится на тебе, хочет он того или нет.
Мадлен не могла дальше защищать Фергюсона, не вызвав еще больше подозрений. Она была обессилена. Для одного вечера событий произошло слишком много. Обсуждать будущее замужество она была уже не в состоянии. Ноги подкашивались. Дрожащими руками она схватила со стола свои перчатки.
– С вашего позволения, я пойду в свою комнату.
Тетя Августа подошла к ней, но Мадлен вздрогнула и отшатнулась. Августа посмотрела на нее с такой болью, словно племянница ударила ее.
– Ничего не нужно объяснять, – едва слышно произнесла Мадлен. – Если моя тайна будет раскрыта, я проведу остаток жизни на плантации Себастьяна и сделаю все, чтобы репутация Эмили не пострадала. Но в любом случае я буду вынуждена выйти замуж за нелюбимого человека. Все верно?
Никто не ответил. Может, разбить пару драгоценных амфор Алекса, чтобы он сказал хоть что-нибудь?
Она выбежала из кабинета и взлетела по лестнице. Эмили звала ее, и в ее голосе звучала настоящая боль, но Мадлен не обернулась. Она вбежала в комнату и, заперев за собой дверь, бросилась на кровать. Семья Стонтонов видела ее гнев, но слез они не увидят никогда.
Глава 21
Фергюсон чувствовал, что постепенно скатывается в пропасть. В ту ночь, услышав отказ Мадлен, он хотел похитить ее и отвезти прямиком в Гретна Грин[17]. Или, что было гораздо проще, завернуть в покрывало и притащить в Солфорд, рассказать все ее семейству и потребовать отдать ему эту женщину. Ей просто повезло, что в первую минуту он растерялся, а потом опомнился и успокоился. Если бы на месте Фергюсона был его отец, он даже не стал бы ее спрашивать. Но пока Фергюсон оставался самим собой, он думал не только о собственных желаниях. Что ж, на этот раз он позволит ей улизнуть. Убедившись, что Мадлен благополучно прошла по тропинке, разделяющей поместья, он вернулся в постель, которая еще хранила тепло их тел. Засыпая, он думал, что не сможет отпустить ее, не сможет отказаться от нее. Он обязательно найдет способ удержать Мадлен. Но вначале выяснит, почему она сказала «нет». С этой мыслью он и уснул.
Утром его разбудил луч, пробивавшийся сквозь закрытые ставни. И Фергюсон уже знал, что ему делать со своей упрямой возлюбленной. Он взглянул на часы, стоявшие на столе, и тяжело вздохнул. Вернувшись домой и переодевшись, он вызвал управляющего, и они несколько часов разбирали документы. Огромное поместье требовало внимания. Они устроились в кабинете отца. Здесь все было до боли знакомо. Когда Фергюсон был маленьким, отец иногда позволял ему играть с подзорной трубой, а когда подрос, рассматривал обстановку во время скучных уроков. Ему казалось, что часы специально испортили, чтобы время тянулось бесконечно. Оказываясь тут, Фергюсон до сих пор чувствовал себя маленьким мальчиком.
Беррингс, управляющий, занимался не только лондонской недвижимостью, но и остальными владениями герцога. Накопилось множество дел, и Фергюсон надеялся, что это занятие позволит ему отвлечься от мыслей о Мадлен.
– Ваша светлость, каковы будут распоряжения относительно театра «Ле Гранд»? – спросил Беррингс. – Помните, то старое здание на площади?
Этот человек умел задавать весьма каверзные вопросы самым будничным тоном. Он, конечно же, знал, что Фергюсона что-то связывает с этим театром. Любой, кто был достаточно умен, чтобы работать с прежним герцогом, заметил бы подобное.
– Знаете, я ходил на спектакль, но хозяйка, как мне показалось, не обратила на меня никакого внимания. Неужели она не знает, кому принадлежит ее театр?
Беррингс покачал головой.
– Нет, ваша светлость. Подобные места всегда сдаются через подставных лиц.
Значит, и сплетницы не узнают, что театр, в котором играет Мадлен, принадлежит Фергюсону. Что ж, это хорошая новость. Ему совершенно ни к чему была еще и слава беспардонного феодала, который насилует актрис в своем театре.
– Мы можем пока оставить все как есть? Возможно, я вернусь к этому вопросу в конце сезона, – сказал Фергюсон.
Он припрячет этого туза в рукав. Если Мадлен будет упрямиться, он разыграет эту карту. Фергюсон поморщился. Боже! Именно так бы и поступил его отец.
Беррингс, сделав пометку в блокноте, ожидал дальнейших распоряжений, преданно глядя на хозяина. Это был невзрачный человек среднего роста, с редкими темно-каштановыми волосами. Он был из тех слуг, которые без единой жалобы и лишнего слова будут трудиться на своего господина до самой смерти.
– Беррингс, что вы думаете о своей работе? – внезапно спросил Фергюсон.
Беррингс побледнел, осторожно вернул ручку в чернильницу и опустил глаза.
– Я чем-то не угодил вашей светлости? Уверяю вас, интересы семьи Ротвел для меня всегда были и будут на первом месте.
– Нет, вы неправильно меня поняли. Я доволен вашей работой. Уволить вас было бы непростительной глупостью с моей стороны.
Беррингс вздохнул, как человек, получивший неожиданную отсрочку приговора.
– Вы очень добры, ваша светлость.
Фергюсон усмехнулся.
– Добр? Так непривычно слышать это в свой адрес. Давайте договоримся: если вы и дальше будете добросовестно заниматься делами моей семьи, я буду относиться к вам справедливо.
Разумеется, Беррингс не оставит свою работу по собственному желанию: другой такой ему попросту не найти. Он нес ответственность за значительную часть доходов Ротвелов, ежегодно сотни тысяч фунтов проходили через его руки. Два других управляющих занимались недвижимостью в Дувре и промышленными объектами на севере. Ротвелы соперничали с самими Девонширами и считались одной из самых влиятельных семей в Англии. По сравнению с этим поместье в Шотландии казалось едва ли не собачей конурой. Единственное, что раздражало Фергюсона, – это неумеренная лесть, которой Беррингс сдабривал каждую фразу, сказанную им старому герцогу. Самого Фергюсона интересовали только дела и может ли он доверять своему управляющему. В чуткости он, определенно, проигрывал отцу, который чуял ложь за версту.
– Я намереваюсь вернуться в Шотландию, и вам предстоит одному вести дела. Я рад, что могу доверять вам. Разумеется, вы по-прежнему будете отправлять мне отчеты, я хочу быть в курсе всего.
Беррингс плотно сжал губы.
– Беррингс, у вас на лице написано, что вам это не по душе, – заметил Фергюсон. – Как вам удавалось работать с отцом, если вы совершенно не умеете скрывать свои эмоции?
Беррингс рассмеялся. Фергюсон впервые слышал его хриплый смех.
– Его милость просил просто сидеть рядом. Он подписывал и передавал мне бумаги и никогда не спрашивал моего мнения.
Фергюсон попытался припомнить, когда он в последний раз видел отца. Это было десять лет назад, в этой же комнате. Его мнением герцог тоже не интересовался. Он отчитал сына, стоявшего в центре комнаты, за проступки, оскорблявшие весь великий род Ротвелов, представители которого проявляли исключительное благородство и мужество со времен Вильгельма Завоевателя[18] и до наших дней. Потом он приказал Фергюсону убираться с глаз долой и никогда не возвращаться. Фергюсон так долго добивался этого, но тогда почему-то почувствовал только боль.
– Вам просто повезло, что вы сидели рядом с ним, а не стояли перед ним, – снова усмехнулся Фергюсон.
Беррингс кивнул.
– Простите мне мою смелость, могу ли я поделиться своими соображениями?
Значит, у него есть соображения? Что ж, тем лучше! Имея соображения, он сможет управлять герцогством более эффективно, чем просто выполняя распоряжения Фергюсона.
– Пожалуйста. Это же ваша работа – консультировать меня по деловым вопросам.
– Тогда прислушайтесь к моему совету: останьтесь в Англии, – поспешно произнес Беррингс. – Немало людей зависит от вас. Если вы сами будете вести дела, все только выиграют от этого. Вы сможете сделать много хорошего.
– Думаю, никому не нужно мое участие. Пока есть деньги, пока люди будут получать свою прибыль, им будет плевать на то, кто сидит за этим столом. Да хоть обезьяна! Может, обезьяна даже лучше справилась бы. Во всяком случае, проблем из-за нее было бы меньше, – сказал Фергюсон.
Беррингс нахмурился.
– Покойный герцог был проницательным и осторожным предпринимателем. Поэтому его доходы постоянно увеличивались, в то время как многие другие шли ко дну. Но он совершенно не умел общаться с простыми людьми. Арендаторам важно знать, что вы умеете вести дела и, если понадобится, выслушаете их и поучаствуете в решении проблем.
– Им необходима моя помощь? Кто-то умирает от голода и холода? – осведомился Фергюсон.
Беррингс отрицательно помотал головой.
– Значит, они справятся без меня. Если они выжили при моем отце, то выживать без меня им будет гораздо легче.
– Как скажете, ваша светлость, – сухо отозвался Беррингс. – Но все вздохнули с облегчением, когда узнали, что унаследуете титул вы, а не ваш брат. Думаю, ваш отец хотел того же, разумеется, не при таких печальных обстоятельствах.
– Вы ошибаетесь. Отец никогда бы не допустил этого, – с горькой усмешкой произнес Фергюсон.
– Но, ваша светлость, он сам сказал это. Помню, ему тогда как раз вернули письма, которые он писал вам...
Фергюсон нахмурился. Вскоре после похорон Генри, на которые он отказался ехать, от отца действительно стали приходить письма. В первых двух он писал, что позволит Фергюсону вернуться домой, если тот раскается в содеянном и пообещает больше никогда не доставлять хлопот. Потом Фергюсон перестал их читать и, не распечатывая, отправлял назад. Если бы Софрония не прислала к нему лакея, он так и не узнал бы о смерти отца.
Может, отец считал, что у Фергюсона больше шансов стать настоящим герцогом, чем у Ричарда, – равнодушным, жестоким, идущим напролом? В прошлом на поле брани эти качества помогали герцогам Ротвельским одерживать многочисленные победы, но сейчас только мешали уживаться с людьми. А Фергюсон был именно таким, истинным Ротвелом, и последние события, в том числе его намерение украсть Мадлен, только подтверждали это.
Он посмотрел на Беррингса, давая понять, что разговор окончен.
– Что-нибудь еще?
Управляющий протянул ему стопку конвертов.
– Ваша корреспонденция. Я ответил на некоторые приглашения и тому подобное, но там есть одно письмо, которое может вас заинтересовать.
Взглянув на конверт, Фергюсон сразу узнал почерк Каро. Внутри лежал обрывок газетной бумаги. Еще одна угроза, написанная поверх карикатуры из какой-то газетенки. Рисунок был очень плохим, но, определенно, изображал его в килте, похожем на платье, и Маргариту в мужском костюме. Он как будто произносил что-то неразборчивое, а Маргарита отвечала: «Увы, бедный герцог!» То был одновременно и намек на реплику о Йорике из «Гамлета», то есть на слухи о безумии его семьи, и на его заслуживающее лишь сочувствия мужское достоинство, что показалось ему куда более оскорбительным. Карикатура была отвратительна. Но записка от Каро была еще хуже: «Если я опубликую воспоминания о нашем романе, карикатуристы не оставят тебя в покое. Советую тебе расстаться со своими женщинами, пока не разразился громкий скандал».
Черт! Фергюсон смял пасквиль и бросил в камин. Каро становилась все смелее, ее эмоции, похоже, окончательно возобладали над разумом. Она ужасно упряма, поэтому во что бы то ни стало необходимо убедить Мадлен принять его предложение. Только в этом случае он сможет увезти ее в Шотландию и спасти от нападок беспощадного лондонского общества.
– Нет, мы не будем отвечать, Беррингс, – Фергюсон посмотрел на часы.
Еще слишком рано для визитов, но он не мог больше ждать.
– И еще. Я хотел бы получить драгоценности матери. Полагаю, они хранятся в банке?
Беррингс сделал еще одну пометку в блокноте.
– Я привезу шкатулку, ваша светлость. Но если вам нужно обручальное кольцо, боюсь, вы его там не найдете. Незадолго до смерти его милость приказал удалить камень и сделать из кольца перстень, который в день смерти был на нем.
Почему отец переделал кольцо? Он никогда не был сентиментальным человеком. За год до того он сжег все вещи жены, а также ее любимый охотничий домик в Шотландии. Он готов был сделать что угодно, лишь бы заглушить свое горе. Но, возможно, он боялся, что окончательно забудет ее?
Как бы то ни было, Фергюсону придется подыскать что-нибудь другое. Он отпустил Беррингса – удивительно, как тот догадался о кольце? – и поднялся в свою комнату. Если уж унижаться, требуя у Мадлен объяснений, то следует при этом хотя бы выглядеть презентабельно. Ему оставалось только надеяться, что отказ Мадлен – это то препятствие, которое он сумеет преодолеть как Фергюсон, а не как деспотичный и жестокий герцог Ротвельский.
Глава 22
В дверь снова стучали. С самого утра ей не давали покоя. Сначала это был Алекс, затем, дважды, тетя Августа, а Эмили стучала каждые полчаса. Но Мадлен никому не открыла. Шума никто не поднимал, ведь могли услышать слуги, поэтому Мадлен могла оставаться в постели сколько ей было угодно. Однако живот предательски урчал, во рту пересохло. Остатками воды из кувшина она перед сном смыла следы слез. Поскольку она не позаботилась о провианте заранее, крепость придется сдать.
– Кто там? – недовольно спросила она.
– Это Жозефина, – послышался голос служанки. Судя по звукам, у нее в руках был поднос с посудой.
Мадлен вскочила и быстро открыла ей.
– Я боялась, что тебя прогнали, – со слезами в голосе сказала Мадлен.
Несправедливость Алекса по отношению к Жозефине была не последней причиной утреннего бунта Мадлен. Она меньше всего хотела, чтобы из-за нее пострадала старая добрая няня.
Горничная осторожно поставил тяжелый поднос на письменный стол.
– Нам с Пьером идти-то некуда. Граф долго ругался, но добрая леди Солфорд не позволила выставить нас на улицу.
Мадлен порывисто обняла ее. На мгновение она вновь почувствовала себя маленьким ребенком.
– Слава Богу! Я места себя не находила.
– Пока рано радоваться, – Жозефина подняла крышку с подноса, там была яичница с ветчиной и помидорами, несколько тостов и чай. – Мне приказали строже приглядывать за вами и не оставлять наедине с герцогом.
Мадлен принялась за еду.
– Жозефина, мне двадцать восемь. Я сама могу о себе позаботиться.
Жозефина укоризненно посмотрела на нее. В детстве Мадлен пуще огня боялась этого взгляда.
– Прошлой ночью вы пробыли с ним слишком долго. Если бы об этом узнала покойная маркиза, она была бы очень недовольна вашим поведением. Вы позорите свою матушку.
Ее мать умерла двадцать лет назад, но и сейчас слова Жозефины больно ранили ее.
– Никого я не позорила!
– Я знаю, – чуть мягче сказала Жозефина. – Маркиза не одобрила бы вашего общения с герцогом, но, думаю, была бы счастлива знать, что вы смогли наладить свою жизнь. Ведь если вы выйдете за него замуж, то кому какое дело, что вы с ним делали до этого, правильно?
Мадлен ничего на это не сказала.
Жозефина по-прежнему была верна ей, но после вчерашнего провала няня будет рассказывать тете о каждом шаге Мадлен. Кроме того, Жозефина была одержима идеей выдать Мадлен замуж и будет делать все, чтобы Мадлен вышла замуж за Фергюсона. Поэтому Мадлен решила ничего не говорить ей ни о его предложении, ни о своем отказе. Она не хотела, чтобы кто-то влиял на ее решение. Аппетит пропал.
Но ведь она уже отказала ему! Вероятно, второго шанса он ей не даст. Да и зачем бы ему делать это, когда любая другая девушка без раздумий ответит согласием? С другой стороны, а почему бы ей следовало передумать? Сейчас принятое решение не казалось ей ни правильным, ни неправильным. Она вообще перестала что-либо понимать, ее охватило смятение. Впрочем, это было хорошим знаком: значит, она боялась выходить за него и не была склонна ответить согласием. Или это был страх однажды утром проснуться и обнаружить, что он потерялся где-то в огромном поместье? Мадлен набросилась на ветчину, кромсая ее ножом. Зато Фергюсон не угрожал ей ссылкой на Бермуды! Его мало беспокоило общественное мнение, он с пониманием относился к ее увлечению театром. Мало кто из мужчин готов был закрыть глаза на это, и еще меньше было тех, кто мог поддержать ее в актерской карьере.
А еще с ним было невероятно хорошо в постели.
– У вас, случаем, не лихорадка, дорогая? – Жозефина вернулась из гардеробной с платьем в руках. – Вы покраснели.
Покраснев еще сильнее, Мадлен покачала головой. Жозефина скептически посмотрела на нее, но докучать вопросами не стала. В дверь снова постучали. Неужели опять Эмили?
Дверь открылась – Жозефина забыла ее запереть, – и показалась горничная с запиской от дворецкого.
– Госпожа, его светлость герцог Ротвельский приглашает вас на прогулку, – произнесла она.
Мадлен запаниковала. Она не была готова к встрече с ним.
– Герцог ожидает внизу?
– Да, госпожа. Какой ответ передать ему?
Мадлен посмотрела на Жозефину, та отвела взгляд. Ей следовало решать самой. Но, если подумать, встреча с Фергюсоном лучше, чем очередные нотации брата и тети.
– Передай, что я скоро спущусь к нему.
«Скоро», конечно же, означало «через час». Она все еще была в халате, и понадобилось время, чтобы Жозефина могла одеть ее в подходящее для прогулки платье. Наконец Мадлен была причесана и одета в коричневое платье и шляпку с фазаньими перьями. Теперь она была уже немного спокойнее.
Она подумала, что Фергюсон не станет снова поднимать тему замужества. Может, он пришел, чтобы разорвать их договор? Это будет означать, что она вчера приняла правильное решение. Как бы то ни было, она встретится с ним.
Мадлен допила чай, взяла сумочку и направилась к двери. Жозефина следовала за ней по пятам, решив глаз не спускать с этой парочки. В коридоре Мадлен увидела Эмили, которая сидела в кресле – она специально выволокла его из комнаты, – с раскрытой книгой на коленях. Однако, вместо того чтобы читать, она невидящим взглядом смотрела в пространство. Услышав шаги, Эмили вздрогнула. По лицу ее было видно, что она провела бессонную ночь.
– Мадди, мы можем поговорить? – неуверенно спросила она. В ее голубых глазах не было слез, однако нос покраснел и припух, а светлые волосы торчали в разные стороны, как щетина старой щетки.
На ее несчастный вид Мадлен отреагировала злорадной усмешкой, но тут же устыдилась этого, хотя предательница и не заслуживала прощения. Эмили никогда не признавала своих ошибок и сейчас обязательно скажет, что поступила так ради ее блага.
Мадлен не собиралась это выслушивать.
– Не сейчас, Эмили, – холодно ответила она. – У меня нет времени. Я еще не решила проблемы, которые создала мне другая наша «беседа».
Эмили отшатнулась, словно ей дали пощечину.
– Я... я не хотела...
Мадлен отвернулась и прошла мимо. Эмили застыла в ужасе. Эта была их первая серьезная размолвка. Хотя правда заключалась в том, что Мадлен просто никогда ей не перечила. Но на этот раз она не собиралась уступать.
Однако, спустившись по главной лестнице, Мадлен мигом позабыла об Эмили. Внизу ее ждал Фергюсон с букетом белых роз. Она надеялась на спокойный разговор, но стоило ей увидеть его, как сердце учащенно забилось в груди. Когда их взгляды встретились, мир вокруг перестал существовать. Ничто больше не имело значения, они словно оказались внутри невидимого кокона, где она чувствовала себя свободной от всех условностей.
Он шагнул ей навстречу.
– Я подумал, что недостаточно галантно ухаживаю за вами и решил исправиться, – сказал Фергюсон и заглянул ей в глаза.
От звука его низкого голоса по телу Мадлен побежали мурашки. Значит, он не намерен разрывать договор. Но что же делать? Она ведь отказала ему. Как теперь принять его помощь? Как смотреть ему в глаза? Мадлен приняла букет и нежно провела пальцем по свежим лепесткам. На первый взгляд розы были белыми, но внутри каждого бутона скрывалась ярко-красная сердцевина.
– Они напомнили мне о вас, – сказал он.
Он намекал на страстную натуру, сокрытую за маской невинности. Как всегда, одежда Фергюсона была безупречна: мягкие брюки для верховой езды, короткая куртка и начищенные до блеска сапоги. Шляпу он держал в руке. Согласно этикету, это означало, что он готов уйти по первому ее требованию. Рыжие волосы были в небольшом беспорядке, как будто он недавно поднялся с постели. Мадлен захотелось пригладить эти непослушные вихры. Она едва сдержала себя. Фергюсон улыбнулся, и она испугалась, что он заметил ее невольное движение. Резко обернувшись, она почти бросила цветы Жозефине.
– Поставь в воду.
Нахмурившись, Жозефина посмотрела на герцога, потом снова на Мадлен.
– Я не должна оставлять вас вдвоем.
Мадлен стиснула зубы.
– Позаботься о букете. За две минуты со мной ничего не случится. Не так ли, ваша светлость?
Фергюсон со всей серьезностью кивнул. Мадлен подумала, что няня будет упрямиться, но та ушла, недовольно бормоча что-то о неприличном поведении госпожи. Едва она вышла, Мадлен перестала заботиться о приличиях:
– Ты приехал в коляске или в закрытом экипаже?
– Разумеется, в коляске. Я думал, ты будешь без компаньонки. В этом случае кататься в закрытом экипаже было бы слишком вызывающе даже для меня.
– Тогда мы можем идти.
Фергюсон усмехнулся.
– Ты, наверное, имела в виду, можем сбежать от няни?
К счастью, Чилтон не знал, что Мадлен запрещено выходить из дома без сопровождения. Стонтоны хотели сохранить видимость нормальной жизни, поэтому не могли поставить дворецкого в известность о случившемся. Возможно, Чилтон и удивился, увидев, что Мадлен едет на прогулку с герцогом, но только потому, что прежде мужчины никогда ее не приглашали прогуляться. Мадлен подумала, что напрасно сравнивала свою жизнь с тюрьмой, если ей удалось так легко сбежать.
Фергюсон помог ей подняться в изящную двухместную коляску, запряженную парой гнедых. Защитив пледом от уличной грязи ее юбки, он сел слева от нее, принял вожжи у лакея и пустил лошадь неторопливым шагом, направляя ее в сторону Пикадилли, которая выходила к воротам Гайд-парка.
Когда они повернули за угол, Фергюсон сказал:
– Признаться, я не ожидал, что ты так легко согласишься. Я приготовился к долгой осаде.
Мадлен не видела его глаз, но, несмотря на беззаботность тона, эти слова показались ей дерзкими.
– Я вовсе не хочу разрывать с вами отношения, Фергюсон.
Он украдкой посмотреть на нее.
– Неужели ты признаешь, что между нами есть что-то такое, что тебе не хотелось бы потерять?
Мадлен колебалась. Потребовалось десять лет, чтобы она наконец осознала насколько сильна ее страсть к сцене. По сравнению с этим ее знакомство с Фергюсоном представлялось чем-то мимолетным. Она еще не ощущала, что ей есть что терять. Ей нужно было время, чтобы осознать все опасности, подстерегающие ее в этих отношениях, и понять, чего же хочет ее сердце. Она не могла ответить, потому что не знала ответа. В голове царил хаос из не вполне сформировавшихся мыслей и желаний. Она не могла сказать Фергюсону, что хочет стать герцогиней, но не могла и распрощаться с ним. Поэтому она решила трусливо избегать честного разговора так долго, насколько это будет возможно.
– Должны ли мы обсуждать это сейчас? Если ты не передумал, то у нас есть время до конца месяца. Кроме того, твои сестры еще не нашли себе женихов.
– Вот чего я не понимаю, Мад, так это почему ты с самого начала не отказала мне? Ведь обо мне всякое рассказывают. Например, будто по ночам я превращаюсь в огра.
– Я бы никогда не поверила этим слухам, – усмехнулась она. – Тем более что по ночам ты превращаешься в высокомерного болвана.
Он грустно улыбнулся.
– Мад, ты первая, кто не поверил слухам. Разве я могу отпустить женщину, для которой моя репутация мало что значит?
Она отвернулась, не желая, чтобы он видел ее лицо.
– Ты найдешь другую. Ты в Лондоне всего месяц. В следующем сезоне ты увидишь, что в Лондоне множество женщин, которые гораздо лучше подходят на роль герцогини.
– Поверь мне, из сезона в сезон выбор не меняется. Все женщины либо красивые пустышки, с которыми и словом нельзя обмолвиться, либо гарпии, которые хотят манипулировать мною, либо бледная моль, от которой я устаю через неделю. Я встречался с сотнями женщин в Лондоне, и ты единственная, кто не попадает ни в одну из этих категорий.
– Эмили – неглупая и красивая, – сказала Мадлен, потому что больше сказать было нечего.
– Подозреваю, что она одна из гарпий.
Мадлен улыбнулась.
– Тем не менее в твоих интересах жениться на богатой наследнице из знатного, благородного рода.
– Мад, не говори глупостей! – возмутился он. – Денег у меня больше, чем ты можешь потратить. А твоя мать и тетя из рода Вильгельма Завоевателя! И я не возражаю против французского маркиза, даже если он мертв и не может дать тебе приданого.
– Не стоит слишком доверять родословным. У твоей семьи идеальное происхождение, но твой отец был диктатором, а братья – сумасшедшими.
Она тут же пожалела о своих словах, но было поздно.
– Так вот почему ты мне отказала! Потому что брат застрелил отца, а потом убил себя?
Мадлен ахнула.
– Эти слухи... Неужели это правда? Мне очень жаль, Фергюсон. Я не знала...
– Не надо извиняться. Меня не оскорбляет правда. Но ты поэтому не хочешь выходить за меня?
– Нет, – ответила она. – Я не выйду за тебя, потому что не хочу становиться герцогиней.
Он рассмеялся. Немного неестественно, но его возмущение улеглось.
– Какая женщина не мечтает стать герцогиней?
Они свернули к Гайд-парку. Пока здесь было пустынно: экипажи и кареты появятся много позже, – но это и к лучшему.
Мадлен не хотела быть объектом чрезмерного внимания. С одной стороны, прогуляться в образе великосветской дамы гораздо лучше, чем сидеть дома, но с другой – Фергюсон становился все настойчивее, поэтому она начала жалеть, что все же не осталась в своей комнате.
– Вы сами не хотите быть герцогом. Почему вы решили, что я захочу быть герцогиней?
– Справедливо, но позволь заметить, жизнь герцогини гораздо интереснее, чем нахлебницы Солфордов.
– Почему ты решил, что я навсегда останусь в доме Алекса? – огрызнулась Мадлен, хотя прекрасно понимала, что другого варианта у нее нет. – Если я отказала тебе, это не значит, что я не дам согласия кому-то другому.
Ей удалось слегка озадачить его. Мадлен мысленно поздравила себя с этим, но в этот момент Фергюсон наклонился к ней и прошептал:
– Ты можешь выходить за кого угодно, но сомневаюсь, что другой мужчина сможет подарить тебе столько же удовольствия, сколько ты получила прошлым вечером.
У него был такой самодовольный вид, что Мадлен захотелось ударить его сумочкой. Но они были на людях, поэтому она лишь фальшиво улыбнулась ему.
– Не обольщайтесь. На гравюрах я видела кое-что поинтереснее. Возможно, мне стоит поискать их автора? Съездить в Италию или, быть может, на Восток...
И снова она смогла стереть дерзкую ухмылку с его лица. Он нахмурился.
– Ты никуда не уедешь!
Судя по мрачному тону, в нем проснулся тиран и диктатор. Он схватил ее за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.
– И ты еще спрашиваешь, почему я не хочу быть герцогиней? Почему я не хочу выходить замуж за всемогущего герцога, который может только повелевать?
Фергюсон неожиданно свернул с Роттен-Роу и направил экипаж в сторону Серпантина. Он ничего не ответил, и хотя его молчание совершенно не пугало ее, Мадлен хватило здравого смысла больше его не провоцировать. Его плечи были и так напряжены, а руки крепко сжимали поводья. Наконец они остановились возле небольшой рощи. Это было довольно укромное местечко. Он повернулся к ней – и она вздрогнула, увидев каким гневом горят его глаза.
– Так вот почему ты не хочешь быть со мной! Думаешь, я стану таким, как отец?
– Нет, я так не думаю, – Мадлен попыталась успокоить его. – Но постарайся понять, что я чувствую. Родители отправили меня в Англию, а сами остались во Франции, несмотря на опасность, потому что долг перед страной и гордость для них были важнее, чем семейные узы. Тетя Августа и Алекс тоже ставят интересы своей семьи выше моего счастья, и, если потребуется, они сделают все, чтобы защитить себя. В высшем свете долг, деньги, честь, статус – все это ценится выше любви. Я не готова полюбить герцога. Даже если ты сейчас любишь меня, твои обязанности в конечном итоге победят любовь.
– Ничего подобного! – уверенно произнес он. – Мы уедем в Шотландию. Мои управляющие позаботятся обо всем, мы будем свободны.
Мадлен нахмурилась. Кажется, она совершенно запуталась, поэтому решила просто говорить то, что думала.
– Если ты снова откажешься от своих обязательств, то потеряешь остатки уважения и доверия, которое к тебе испытывают сестры.
Он хрипло рассмеялся.
– Мад, ты противоречишь сама себе. Ты не хочешь, чтобы я стал герцогом, который предаст любовь ради долга и статуса, и тут же требуешь от меня выполнения обязательств перед семьей, хочешь, чтобы я пожертвовал нашими отношениями. Где же логика? К тому же я убежден: тебя не устроит ни первый, ни второй вариант.
– Прости. Ты прав, но разве не ты придумал эту ужасную дилемму: либо бежать, либо превратиться в тирана? В самом деле, оба варианта кажутся мне неприемлемыми.
Теперь в его голосе ощущался лед.
– Придумал? Когда мне было десять, умерла моя мать. Отец любил ее, и я никак не мог понять, почему после смерти мамы он стал таким жестоким, почему отвернулся от меня и Элли, почему больше никогда даже не смотрел в мою сторону. Я тогда решил, что сделал что-то не так, что чем-то расстроил его.
Мадлен вздохнула, но Фергюсон не обратил на это внимания.
– Теперь я понимаю, как больно ему было смотреть на нас, ведь мы очень похожи на маму. Но я все равно не могу простить его за то, что он отвернулся от нас. Он должен был оставаться сильным, должен был любить нас, несмотря на горе и боль. Я и себе не могу простить, что точно так же бросил сестру, спасая свою шкуру. Я не жду, что ты простишь меня. Но если я потеряю тебя, Мад... – и его голос затих.
Мадлен почувствовала, что к глазам подступили слезы. Она подумала о том, каким несчастным он стал, потеряв своих родителей. Тогда он был еще мальчиком, растерянным и испуганным.
– Если я потеряю тебя, то превращусь в такого же ожесточенного упрямца, каким стал отец. Я не хочу этого. Поэтому, прости, я не могу отпустить тебя.
