Текст книги "Право на месть"

Автор книги: Сара Пинбороу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

«Прощай, Джон, – шепчет она. – Извини». Она не оглядывается. Она так устала оглядываться. Нет, она крепко прижимает к себе плачущую дочку и показывает на автобусы за окном машины.

– Не плачь, Ава, – говорит она, вдыхая детский запах. – Не плачь.

35

СЕГОДНЯ

Мэрилин

Я на автопилоте, слежу за собственными движениями изнутри, сомневаясь в способности моего тела совершить все то дерьмо, что мне необходимо совершить. Несмотря на ужасную боль – на этот раз ребро или два точно сломаны, – я встаю, одеваюсь и еду на работу. По пути останавливаюсь у банка и жду, когда они откроются. Я первый клиент.

– Я бы хотела снять деньги с этих счетов, – слышу я свой голос и улыбаюсь. На одном нет и пяти сотен, но на другом лежит тысяча. Эти деньги я откладывала понемногу на черный день, никогда не думая, что воспользуюсь ими. Иллюзия, которую в один прекрасный день я решусь разрушить.

Когда мне впервые стало известно о долгах Ричарда, я хотела было сказать ему об этих деньгах, но моя тысяча стала бы каплей в море его финансовых просчетов, а когда его благодарность испарится, он захочет узнать, почему я прятала от него деньги. И что я ему скажу? «Потому что, когда я клялась любить тебя, пока смерть не разлучит нас, я не имела в виду, что ты будешь вбивать мне ребра в селезенку»?

Я не закрываю счет – он мне понадобится: Пенни еще переведет на него жалованье так, чтобы Ричард не мог прибрать его к рукам, – а когда я приеду на работу, то приду прямо к ней в кабинет и скажу, что у меня с Ричардом «проблемы» и мне нужно дня два, чтобы решить, как быть дальше. Она не задаст вопросов, вероятно, подумает, что все это связано с Лизой. В некотором роде и связано, но эта искорка тлела, прежде чем на нее вылился бензин Лизы и Шарлотты. Пенни не собирается вычитать эти дни из моего отпуска. Я говорю, что побуду у подруги, и предупреждаю, что ей может звонить Ричард – будет меня искать, а потому я не сообщаю точного адреса. Еще я даю ей мои новые банковские реквизиты для перевода жалованья. Вижу жалость в ее глазах. «Так плохо?» Если бы она только знала! Я не хочу, чтобы она знала. У меня мурашки бегут по коже при мысли о том, что я превратилась в женщину, которую бьют. Я не такая. Это он такой, но ко мне это не имеет отношения, правда, если я почти не чувствую разницы, то нет надежды, что ее почувствуют другие. Я киваю, не решаясь говорить, – вдруг голос меня подведет. Пенни импульсивно обнимает меня, и я чуть не вскрикиваю от боли.

Я говорю ей, что со мной мобильник, если я понадоблюсь. Я бы и его могла оставить дома – боже мой, как мне хочется хоть немного покоя и тишины! – но мне невыносимо думать, что полиция тогда не сможет сообщить мне об Аве. Я заблокировала номер Ричарда, потому что не намерена отвечать на его звонки, и я не дура: я отключила опцию «найти айфон». Пусть он там бесится.

Перед уходом включаю в моей почтовой программе опцию «не в офисе», быстро нахожу нужный мне номер в файлах Лизы. Еще только самое начало одиннадцатого, но я не спала, и боль в ребрах такая, что я хочу одного: заглянуть в «Теско»[15]15
  «Теско» – британская транснациональная корпорация, крупнейшая розничная торговая сеть в Великобритании.


[Закрыть], купить бутылочку вина и выпить в один присест. Но это может подождать. Вместо вина я глотаю остатки гордости и звоню по телефону. Говорю тихо, как беспомощный ребенок. Такой я себя и чувствую, хотя на самом деле технически это первый шаг в сторону от беспомощности. Но сейчас это выглядит как неприкрытое бегство.

Он на другом конце мнется, не соглашается сразу, но тут вдруг я теряю контроль над собой – я рыдаю, и от каждого всхлипа мои поломанные кости трутся друг о дружку, и он обещает, что все сделает и от своего имени. Я все еще благодарю его и благодарю, когда понимаю, что он повесил трубку.

Со мной нет ничего, даже зубной щетки, какой-то минимум косметики в сумочке и тюбик крема для рук. Я не могла рисковать – тащить что-нибудь из дома во время бегства, но я могу купить смену дешевой одежды, а в отеле мыло и все остальное найдется. Я поглядываю в зеркало заднего вида, но Ричард, слава богу, за мной не гонится. И все же я расслабляюсь, только зарегистрировавшись и поднявшись в номер, – слава богу, это полулюкс, а не какой-то тесный одинарный – и он ждет меня там. Саймон Мэннинг.

– Что, черт возьми, происходит? – спрашивает он. Я не слышу ни резкости, ни злости, которые неизменно присутствуют в интонации Ричарда, когда он задает этот вопрос. Напротив, он озабочен, ему любопытно, почему женщина, которую он едва знает, просит возможности остановиться анонимно в одном из его отелей.

– Семейные проблемы, – отвечаю я и чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Я так устала, мне так больно! Он чуть морщится, и я не виню его за перемену настроения. Ничего хорошего не получается, если становишься между ссорящимися супругами. – Он хотел, чтобы я продала мою историю в «Мейл». Я, конечно, сказала нет.

– Вот как…

Шестеренки, наверно, крутятся в его голове: вероятно, было рукоприкладство. Я бросаю сумочку на кровать. А сколько стоит этот номер? Почему он позволил мне воспользоваться им? Когда он позвонит Пенни и скажет, что расторгает с ней контракт, потому что мы все так или иначе психованные уроды, а он на это не подписывался? Я должна объяснить, но у меня нет слов, чтобы объяснить, поэтому я просто поднимаю свою блузку и свитер и показываю верх живота. За жир там я не волнуюсь. Он его не увидит под расцветающей синевой. Вижу, как расширяются его глаза.

– Господи Исусе!

– Да уж.

– Вы должны были обратиться в полицию. К врачу.

– Дело плохо, но не так плохо, – качаю я головой. – Мне это не впервой. И я категорически не хочу больше никакой полиции.

Наступает долгая пауза, и я осторожно заправляю блузку в юбку.

– Вам нужно что-нибудь? – спрашивает он. – Смену одежды? Зубную щетку? Другие вещи?

– У меня есть кое-какие деньги, – отвечаю я. – Я не хочу покидать отель. Здесь я чувствую себя в безопасности.

– Не валяйте дурака. Я пришлю кого-нибудь. Если проголодаетесь, закажите еду в номер.

Я так ему благодарна – глаза опять на мокром месте, а нос полон соплей.

– Мне больше некуда пойти.

Ужас этой мысли подстегивает мою жалость к себе более всего остального в этой жуткой ситуации. Этот ужас привел меня к пониманию того, насколько мы с Лизой были зависимы друг от друга. Всех остальных своих друзей я делю с Ричардом. Пенни неловко со мной, и я не могу себе представить, что изливаю сердце Стейси или Джулии. Без Лизы я совершенно одинока.

– Пожалуйста, не говорите Пенни, – прошу я. – Я знаю: с моей стороны было безумием звонить вам вот так. Но я подумала: может, вы мне предоставите номер, а я потом расплачусь с вами, и я еще кое-что улажу… – Я заговариваюсь, повторяюсь. Все это я уже сказала ему по телефону.

– Я никому не скажу. Об этом можете не беспокоиться. – Саймон смотрит на часы. – Но прошу прощения. Я должен идти. Я распоряжусь, чтобы вам принесли одежду и пижаму. И болеутоляющее. Какой у вас размер?

– Двенадцатый. Спасибо.

И только когда он почти на пороге, я ему говорю о том, что Ава пропала. Он замирает, несколько секунд молчит, потом лаконично замечает:

– Надеюсь, она появится.

Его спина напрягается, и я чувствую холодное дуновение, когда он тихо закрывает за собой дверь. Я смотрю на ее деревянную поверхность. С моей стороны было глупо упоминать что-то, связанное с Лизой. Я объект благодеяния – боже, как я это ненавижу! – и он, как и я, не хочет, чтобы ему напоминали о ней.

36

Лиза

Хотя простыни выстирали и поменяли, весь дом провонял мочой, матрас все еще влажный.

Если ты когда-то мочилась в постель, это навсегда.

Сменой имени от этого не излечишься. Надолго. Нужно было накрыть матрас полиэтиленовой простыней. Шарлотте они бы дали полиэтиленовую простыню. Но никого запах не волнует, как не волнует и то, что я описалась, как ребенок. Это мелочь в той суете активности, которая царит в доме. Шум. Столько шума – мне приходится напрягаться, чтобы слышать телевизор.

Ава исчезла. Одна эта мысль для меня как нож острый, и я прикусываю себе щеку, чтобы окончательно не расклеиться. Уже двадцать четыре часа прошло, хотя для меня это один описанный матрас и целая жизнь. Потеря Авы накрыла меня с головой. Они беспокоятся, как бы я не утонула в этом окончательно. Я была близка к этому, тут я не сомневаюсь, но теперь я вдруг увидела лучик надежды, соломинку, за которую можно ухватиться. Я так долго смотрела на экран телевизора, что глаза у меня начало жечь. Они хотят его выключить, чтобы поговорить со мной, но я им не позволяю. Боюсь пропустить что-нибудь в следующих новостях. Я должна смотреть их снова и снова, чтобы разобраться. Добавить к пазлу еще один фрагмент. Я как в лихорадке.

– Лиза, нам нужно…

– Ш-ш-ш! – шиплю я – сердито, резко. – Когда кончится.

Короткий репортаж повторяется. Мать мальчика, которого спасла Ава, заявляет, что ее сын, Бен, говорит, будто его столкнули в воду.

Столкнули. Столкнули.

– Мы знаем, Лиза, ты тут ни при чем. – Голос Элисон звучит раздраженно. Они думают, я рассыпаюсь, безумие, дремавшее во мне, пробирается наружу. – Мы знаем, когда Бен упал в воду, ты была с Мэрилин Хасси и ее мужем.

Мэрилин. Да, кстати о Мэрилин.

– Мне нужно радио, – говорю я. В моей голове слишком много электричества. Я слишком быстро пытаюсь строить умозаключения.

«Уедем со мной, детка». Мальчик говорит, что его столкнули. Кролик Питер.

– Нам нужно поговорить с вами. – Более резкий голос. Гнусавый. Женщина-ослица. Ослиный рев из неуклюжего тела. Но не мне обсуждать чью-либо внешность. Сальные волосы и рыхлые ляжки, тестообразные, они мелькают, когда распахивается мой халат.

– Об Аве.

Ее слова вонзаются в мой перегретый мозг, хотя, я думаю, что бы они мне ни сказали, я знаю побольше них.

– Ни у кого из друзей ее нет, – продолжает женщина-полицейский, – и они клянутся, что она им не звонила.

Грохот и проклятия доносятся из соседней комнаты. Мне не нравится, что они грязными руками лезут в вещи моего ребенка. Они не должны забывать, что это дом жертвы, а не преступника. Наверное, когда речь заходит обо мне, запутаться легко. Никто никогда не видит во мне жертву.

– Мы просмотрели ее телефон и айпад.

Я не свожу глаз с молчащего приемника. Я хочу, чтобы он работал вместе с телевизором.

 
Уедем со мной, детка, уедем прочь,
Мы с тобой вместе умчимся в ночь…
 

– Лиза, вы слушаете?

Женщина-полицейский говорит медленно и громко, словно со слабоумной. Пытается пробить словами мой толстый череп.

– Она общалась с каким-то мужчиной. Через фейсбучный мессенджер. Много общалась. Они договорились встретиться той ночью, когда она исчезла.

Ее слова, слова, за которые я должна бы зацепиться, проплывают мимо меня. Мое тело здесь, но мой мозг просеивает прошлое. Мы заключили договор.

«Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману».

Нарушение таких обещаний – акт возмездия. Я должна была знать. Я знала. Всегда знала. Вот она – причина страха, который так долго пожирал меня.

Элисон наклоняется, она видит, как сильно я раздражаю ослицу.

– Это Джон, – говорит она. – Это он переписывался с Авой в Интернете. Но то, что он писал… такое отец не говорит дочери. Смотри. – Она кивает Брей, которая держит пачку распечаток. Я, нахмурившись, беру их, смотрю на Элисон.

– Что ты такое говоришь? – врубаюсь наконец я.

– Джон нашел Аву в «Фейсбуке». Он несколько месяцев переписывался с нею. Но он ей не сказал, что он ее отец. Их переписка носила скорее… – она подыскивает слова, – сексуальный характер. Он уговорил ее убежать с ним. – Она берет мою руку, словно мы друзья, и нам обеим неловко. Моя ладонь вдруг потеет, влага выходит из меня, будто слезы, которые я давным давно уж выплакала. – Ты имела с ним какую-нибудь связь? – спрашивает она. – В доме его нет. Он почти год назад сказал соседям, что уезжает путешествовать. Полиция делает все, что в ее силах, чтобы его найти – найти их обоих, – но им нужна твоя помощь. Куда он мог бы ее увезти? Какое-нибудь место, которое было важно для вас обоих? Или только для него? Куда-нибудь, куда вы ездили в отпуск. Мы можем просмотреть его досье, но вряд ли там есть все.

«Уедем со мной, детка». Кролик. Фотография в разбитой рамочке под лестницей. Все это начинает обретать жуткий смысл.

Я хочу, чтобы включили радио. Я боюсь пропустить что-нибудь важное. Элисон и женщина по фамилии Брей все еще пытаются говорить со мной. Но я держу в руках распечатки. Я прочту их позднее. Мне нужно привести мысли в порядок, если я хочу спасти дочь.

– Она не слушает, – говорит Брей. – Нам нужен кто-нибудь, кто мог бы до нее достучаться. И ей нужно пока отказаться от лекарств. – Она встает, наклоняется ко мне. – Лиза. – Я игнорирую ее. – Шарлотта! – Она выкрикивает это имя, и я непроизвольно поднимаю на нее глаза. – Каким способом он мог узнать, где вы живете? – спрашивает она. – Хоть какую-нибудь зацепку?

– Нет, – отвечаю я, хотя тут же понимаю, что лгу. – Никак. Никак не мог узнать.

Еще один фрагмент пазла встает на место. Я была молода и глупа, и это единственный фрагмент, который подходит.

Жаль, что я не могу плакать.

37

ПОСЛЕ

2006

Сердце ее бьется, когда она облизывает горьковатую клейкую кромку конверта. Ей не следует отправлять это письмо. Она знает, что не следует, но, хотя мир и считает ее порождением зла, она думает: если она не может простить его за то, что сделал он, то как она может рассчитывать на то, что простят ее? Она не может жить, напитанная ненавистью. Это выматывает. И он раскаялся. Он старался изо всех сил, чтобы доказать это.

Они могут сколько угодно давать ей новые имена – Лиза, сейчас она Лиза, – но они не в состоянии с такой же легкостью стереть ее прошлые «я». Они призраки, жившие под ее кожей, и одно из них некоторое время любило его. Даже теперь, когда она знает, каким он стал к концу и что сделал, когда они бежали, она все еще тоскует по тому, что чувствовала в начале их отношений. И он дал ей Аву – у Кристал теперь тоже новое имя, – так как же она может не простить его теперь, ведь он постарался загладить свою вину.

Она физически вздрагивает, когда вспоминает заголовки – как он выставил сплошным ужасом историю их совместной жизни. Возложил на нее вину в своем пьянстве. Сказал, что она погубила его жизнь. Все маленькие подробности их отношений, которые она когда-то так ценила, – он публично их растоптал, выставил в грязном свете.

Слава богу, они не смогли напечатать ее фотографию. И тем не менее ее переместили на новое место, дали новое имя, израсходовали кучу денег налогоплательщиков на человека, которого большинство публики скорее повесило бы за ее деяние. Она не сомневалась: люди из ее окружения ропщут против огромных расходов и называют ее одуревшей от любви идиоткой, которая навлекла все это на себя из-за неумения держать язык за зубами.

Но прошло больше года, жизнь устроилась, и теперь Джон сделал это доброе дело, которое позволило ей и Аве жить получше. Элисон – уже не Джоанна, новый город означает и нового инспектора – говорит, что она ни при каких обстоятельствах не должна контактировать с ним. Они сами переправят ее благодарности, или любую записку, или послание, какое она захочет. Она просила их сделать это, но очень устала от того, что все про нее всё знают и ее жизнь снова под микроскопом. Если она дает им письмо для него, они зачитывают его до дыр, а некоторые слова, даже «Я тебя прощаю и желаю тебе всего хорошего», не должны достигать чужих ушей.

Она смотрит на конверт, на аккуратно написанный печатными буквами адрес – черные чернила на белом фоне. Дом его матери, так тогда писали в газетах. Он переехал туда, потому что его мать болела, а присмотр за нею должен был способствовать его реабилитации. Газеты писали, что он хочет начать новую жизнь, вдали от воспоминаний о ней. Может, он и не живет теперь там. Но если его мать – Патриция, так ее звали – еще жива, то она может переслать ему письмо. Но конечно, она этого не сделает, она, вероятно, прочтет письмо и проклянет тот день, когда ее мальчик познакомился с Шарлоттой Невилл. Но по крайней мере, она попытается.

Она не написала на конверте адреса отправителя, перечитала письмо несколько раз, убедилась, что в нем нет никаких указаний на то, где она живет. Не то чтобы она беспокоилась за него. Уже нет. Она поступает правильно. Она в долгу перед тенью их любви и еще живым призраком их маленькой девочки. Просто что-то личное. Ей нужно сказать ему спасибо, и оно должно прийти к нему на бумаге, не замаранное чужими глазами или прикосновением.

Приняв решение, она засовывает письмо в конверт и улыбается, толкая колясочку-багги к маленькому почтовому отделению в местном торговом центре. Она приклеивает марки, с удовольствием прислушивается к шороху письма, падающего в ящик. Дело сделано. Письмо отправлено. Она чувствует себя хорошо, улыбается, направляясь в маленький парк с качелями и каруселями, которые так нравятся Аве. Она закрыла дверь за прошлым.

Она и не подумала о почтовой марке, которая будет приклеена к ее аккуратно надписанному конверту, ничего такого ей даже в голову не пришло.

38

СЕГОДНЯ

Мэрилин

Почему я согласилась? Почему? Делаю это только ради Авы, чтобы вернуть ее, чтобы ей ничто не угрожало. Меня снедают тревога за нее и собственное изнеможение. Мне это дерьмо вовсе ни к чему. Я дышу на стекло, чтобы оно запотело еще сильнее. Сегодня один из таких серых и сырых дней, когда не весь еще дождь пролился на землю и влага неподвижно повисла в воздухе, напитывая все, к чему прикасается. Даже в машине моя кожа зудит от десятков невидимых насекомых.

Снаружи неясные пятна деревьев. Хорошо хоть полиция не заходила ко мне домой, сначала съездили в офис, потом позвонили по мобильнику. Судя по выражению лица сержанта Брей, когда мы встретились у отеля, Пенни, видимо, сказала ей о том, что происходит у меня с Ричардом. Я никогда не считала Пенни сплетницей, но, если к тебе заявляется полиция, большинство людей выбалтывают все, что знают и чего не знают. Она им не только сказала о моей личной ситуации, но явно упомянула и о пропадавших деньгах.

– Она думает, их брала Шарлотта, – говорит Брей, когда мы направляемся на встречу в тайное место. – А вы? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами, смотрю в окно на пейзаж.

– Откуда я могу знать? Я думала, ее зовут Лиза. Я думала, она и мухи не обидит.

Брей больше не говорит ни слова, пока мы наконец не сворачиваем на узкую загородную дорогу, где машина подпрыгивает на неровностях, и я сжимаю зубы, потому что мои поврежденные ребра кричат от боли.

– Она уже здесь, – говорит сержант. – Моя обязанность напомнить вам, что вы никому не должны говорить об этой встрече, потому что это помешает полицейскому расследованию и повлечет за собой предъявление вам соответствующих обвинений.

Я фыркаю в ответ. Будто я скажу кому-нибудь! Кому? Мне некому сказать. Моя жалость к самой себе горчит, как желчь. Я ненавижу жалость к самой себе. Не вижу в ней никакого долбаного смысла.

– Я здесь ради Авы, – говорю я. – Ничего больше.

Брей удовлетворенно кивает. Мы все здесь ради Авы.

– Постарайтесь не дать Шарлотте увести вас от темы, – предупреждает она. – Она… ладно. Сами увидите. Направляйте разговор на Джона.

Когда машина останавливается, сержант поворачивается на сиденье, и я вижу в ее глазах всепроникающий интеллект. Ничего ослиного.

– Она, вероятно, знает что-то такое, что может нам помочь. Место, где он мог захватить Аву. Место, где они бывали прежде. Место, которое для него почему-то важно. Мы еще раз пройдемся по дому, не обнаружится ли что-нибудь полезное, но если нам удастся что-то выудить из нее, то мы обойдемся без этого. Или если вам удастся выудить из нее.

– А почему она не хочет говорить с вами? – спрашиваю я, осторожно вынося свое тело из машины без полицейской раскраски. Мы у загородного коттеджа, который мог бы иметь привлекательный вид, но выглядел он уныло. Небольшой полисадник за низкой стеной с заасфальтированной дорожкой, и даже с расстояния я вижу, что краска с оконных рам пооблупилась, деревья вокруг неухожены и поблекли. Даже в солнечный день это место имело бы гнетущий вид, а под серым небом оно просто располагает к самоубийству.

– Нет-нет, она говорит, – отвечает Брей. – Но ее слова лишены смысла. Поговорите с ней. Попытайтесь ее успокоить. Мы просеем то, что она вам скажет, – не найдется ли там чего-нибудь полезного. Мы ей не сообщили, что ее Ава, возможно, беременна, ей и без того досталось немало, так что не трогайте эту тему. И не пытайтесь говорить с ней о ее прошлом.

Мне вдруг становится нехорошо. Я снова увижу Лизу, но это будет уже вовсе не Лиза, а Шарлотта Невилл в облике Лизы.

– Меня не интересует ее прошлое, – бормочу я, пока мы тащимся по гравию к калитке. Говорить о прошлом? Да и как бы я это сделала? «Слушай, Лиза, у меня на работе был такой говенный день. Заглянем-ка в паб. Ты поможешь мне разгрузить мозги, если расскажешь, что чувствовала, когда убивала своего братишку. Вот поржем». Ну и хрень!

Внутри вид еще мрачнее, там стоит прохлада, которая оседает в старых домах, где долго никто не жил. Осязаемая прохлада, словно кирпичи сдались – перестали ждать кого-то, кто придет и придаст смысл их существованию. Нас впускает женщина приблизительно моего возраста в джинсах и свитере, волосы собраны сзади в хвостик, представляется как Элисон, инспектор, надзирающий за Лизой.

– Проблемы возникали? – спрашивает Брей, и Элисон качает головой:

– Как только мы согласились дать ей портативный радиоприемник, она стала как шелковая. По-прежнему необщительна, но уступчива. Приняла лекарство.

Времени на обдумывание услышанного и увиденного нет – я иду за двумя женщинами по коридору. Неровные половые доски поскрипывают под тонким ковром, в кухне слева от меня двое мужчин сидят за кружками чая. Они видят нас, и один из них тут же наполняет чайник. Вода из крана бежит с таким верещанием, что слух режет. Сердце у меня колотится, но я иду и наконец оказываюсь у дверей гостиной. Брей кивком предлагает мне войти.

В комнате газовый камин, все его панели излучают тепло, от которого начинает болеть голова. Она сидит рядом с камином, спина напряжена, смотрит в окно, из приемника доносятся звуки какого-то старого хита восьмидесятых. Она поворачивается ко мне, обрывая заусенцы с больших пальцев. Она и на работе так делала, когда нервничала. Обрывает, обкусывает, пока пальцы не начинают кровоточить, пока на них не образуются струпья. Они и сейчас кровоточат, но она, кажется, не замечает.

– Привет, – говорю я.

Брей и Элисон исчезают в коридоре, создавая иллюзию, будто мы с Лизой одни. У меня горло вдруг становится как наждак. У нее под глазами темные круги, она похудела. Меня удивляют ее волосы, подстриженные и мелированные по-другому. Ей это идет, думаю я, вернее, шло бы, если бы она была соответственно одета. Она все еще похожа на Лизу, но я вижу в ней и Шарлотту Невилл. Ее фотография тех времен, когда она была совсем еще девчонкой, печаталась в газетах несколько дней, и я вижу ее перед собой. В постаревшей коже. В ее осанке.

– Лиза… – начинаю я.

Она смотрит на меня, но ничего не говорит. Я думаю, не назвать ли мне ее Шарлоттой, но не могу. Хотя знаю, что именно Шарлотта ее настоящее имя, но моя голова отказывается его принимать. Она выглядит такой маленькой, жалкой и беспомощной, и я ненавижу себя за то, что жалею ее. Она потеряла Аву. Каким бы чудовищем она ни была, ее дочь пропала.

– Я не брала денег, – говорит она. – Это Джулия. Я не вор. Больше не вор.

Она произносит эти слова скороговоркой, неловко, будто они имеют какое-то значение, будто они могут все исправить. И я сейчас отвечу: «Ну тогда все в порядке».

– Я знаю. – Я думаю обо всех людях на работе, винящих ее, словно она пугало какое, и смотрю на эту трагическую незнакомку передо мной, похожую на мою лучшую подругу. Мои поврежденные кости кричат, и я чувствую, как слезы из ниоткуда подступают к глазам. Ее глаза сухи, но она вздрагивает, когда я пытаюсь сморгнуть влагу, а мой нос внезапно наполняется соплями.

– Я не думала, что ты придешь. – Ее голос звучит так тихо, что Брей, наверное, не услышит его за звуком радио. – Ты должна меня ненавидеть.

– Я не ненавижу тебя. – Я не знаю, где правда, где ложь, сейчас я чувствую только боль. – Все так запутано. Но мы должны найти Аву. Это сейчас самое главное.

Ее лицо чуть передергивает, но глаза остаются сухими.

– Ты поможешь найти Аву? – спрашивает она, подаваясь вперед на своем стуле.

– Конечно. Я ее люблю – ты это знаешь.

– Мальчик говорит, что его столкнули. – Она снова принимается рвать заусенцы, палец опять кровоточит, и, по мере того как она возбуждается все сильнее, от нее исходит какая-то наэлектризованность. – В реку. – Она смотрит на меня так, будто это почему-то важно.

– Может, и столкнули. – Я тут абсолютно не в теме, к тому же мне невыносима мысль о том, что Брей сейчас сверлит меня глазами, и я беру другой стул, подсаживаюсь к ней поближе, хотя стул засиженный, пахнет плесенью, на сиденье пятна. Сажусь, и мне становится полегче. Действие болеутоляющих, которые я приняла утром, проходит, и в грудной клетке у меня пульсирует.

– Вот именно это я и сказала. – Она подается ко мне, словно я теперь ее наперсница. – Его столкнули. Потому что был еще и кролик. Я его нашла на улице. Точно как Кролик Питер. – Ее глаза широко раскрыты, но воспалены, говорит она быстро. Не знаю, какие лекарства ей дают, но она, похоже, совсем не спит. Есть что-то нехорошее в энергии, которую она излучает. Я знаю. Я уже чувствовала такое прежде, когда с Ричардом дела шли плохо. Это энергия выживания.

– Какой кролик? Джон его купил для Авы?

Я впервые называю это имя, но мне нужно вернуть ее к предмету беседы. Я хочу поскорей уехать. Назад в отель. Где она снова станет призраком.

– Кролик Питер, – повторяет она. – Перед тем как пропала фотография Авы, а моя с ней оказалась разбита.

Я не могу сосредоточиться, пока играет музыка – Рик Эстли заявляет, что он нас никогда не предаст, – и я тянусь к ручке громкости.

– Нет! – Она вскрикивает так громко, что моя рука замирает в воздухе. – В музыке будет скрыто послание. На этом шоу ставили нашу песню. Может, будет и что-то еще. Я не могу это пропустить.

– Я не буду выключать, – мягко говорю я. Но немного уменьшаю громкость, чтобы я могла думать, а у Брей был хоть малейший шанс услышать что-нибудь из того, что говорит Лиза.

– Они ставили какую-то песню из тех, что вы с Джоном любили? Ты ждешь послания от Джона?

Ее пальцы с еще большим ожесточением впиваются в кожу, она хмурится, стреляет глазами в сторону.

– Я была такой глупой, – говорит она. – Я должна была предвидеть, что это случится. А теперь Ава исчезла.

– И мы должны ее найти, – неловко добавляю я.

– Да, мы должны ее найти. – Лиза смотрит на меня. – Был заключен договор. «Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману». Такой договор невозможно нарушить. Невозможно. Я должна была понимать.

Я хмурюсь и подаюсь вперед, несмотря на боль.

– Вы с Джоном заключили договор? Какой договор? Он поэтому увез Аву?

Она смотрит на меня, наклоняет голову:

– Почему ты спрашиваешь про Джона? Джон ничего не знал про Кролика Питера.

– Лиза, Джон увез Аву. – Я говорю с ней как с ребенком. Я не знаю, кто она, но это сломленное существо – совсем не то, что я ожидала увидеть. – И нам нужно его найти.

– Джон? – Она подается назад, смотрит на меня как на идиотку. – Джон не увозил Аву. – Она замолкает, а когда ее взгляд встречается с моим, ее глаза впервые за это время проясняются. – Это сделала Кейти.

Я оглядываюсь на дверь и вижу отчаяние Элисон и разочарование Брей.

– Кто такая Кейти? – спрашиваю я.

39

ПОСЛЕ

1990

«„ЭКСПРЕСС“ ОТ 18 МАРТА 1990 ГОДА

ВОПЛОЩЕНИЕ ЗЛА – НЕНОРМАЛЬНАЯ СЕСТРА ПРИГОВОРЕНА К ТЮРЕМНОМУ ЗАКЛЮЧЕНИЮ

Двенадцатилетняя Шарлотта Невилл (на фотографии слева) вчера была приговорена за жестокое убийство в октябре прошлого года ее единоутробного брата Даниеля Грова. Невилл, которой ко времени совершения преступления было всего одиннадцать, приговорили к заключению на срок по усмотрению ее величества. Тело Даниеля обнаружили в доме, подлежащем сносу, в проблемном районе Элмсли Эстейт. Он был избит кирпичом и задушен.

В конце процесса, который потряс и захватил всю охваченную ужасом страну, жюри присяжных, состоявшее из пяти женщин и семи мужчин, более шести часов согласовывало вердикт для обеих обвиняемых. Шарлотта Невилл, как и на протяжении всего процесса, оставалась безразличной в ходе заключительной речи судьи и зачитывания приговора; его честь судья Парквей сообщил ей: „Вы будете содержаться в надежном и безопасном месте в течение долгих лет, пока министр внутренних дел не убедится, что вы достигли зрелости, полностью реабилитировались и не представляете угрозы для других“».

Со второй обвиняемой, тоже двенадцатилетней девочки, известной только под условным именем Девочка Б, все обвинения были сняты.

Свидетели подтвердили, что Шарлотта Невилл еще в возрасте восьми-девяти лет заслужила репутацию возмутителя спокойствия, она наводила ужас на стариков и беззащитных в депрессивном районе Элмсли Эстейт. Девочка совершенно отбилась от рук, и ее мать более не могла контролировать ее поведение. Как постановил его честь судья Парквей в своей заключительной речи, Шарлотта „явно воздействовала на поведение Девочки Б, легко поддающейся влиянию, эмоциональной девочки из семьи с крепкими устоями и, вероятно, чрезмерно пекущейся о дочери“.

О ревности Шарлотты к младшему брату, вероятно объясняющейся тем, что отец перестал обращать на нее внимание, в семье хорошо знали, но никто не мог предсказать трагического исхода, ставшего следствием вспышки ярости этой хладнокровной убийцы, ни разу за время слушаний не выказавшей раскаяния.

Полная история на с. 2, 3, 4 и 6.

Статья номера: „Восстание против воспитания: как вырастить чудовище“».

40

СЕГОДНЯ

Лиза

Я говорю слишком быстро, и она не успевает следить за мной. У нее такой усталый вид, она смущенно оглядывается. Я вижу их в дверях. Элисон и Брей. Падальщики, ждущие, что я выплюну что-нибудь из моего гнилого нутра. Они знают, что я их вижу, и это ужасное притворство, будто разговор ведется конфиденциально, заканчивается, и они входят в комнату.

– Кейти мертва. – Элисон смотрит на меня, не на Мэрилин, и говорит медленно, словно разжевывая для меня, идиотки, слова. – Она утонула в Ибице в две тысячи четвертом году. Мы все это уже проходили.

Я качаю головой:

– Нет. Это Кейти. Она не умерла. – Я хватаю Мэрилин за руку. Мне нужно, чтобы она выслушала меня, пусть она мне и не верит. Я ее знаю. Она не сразу, но поймет. Ей нужно все взвесить. Может быть, что-то из моих слов осядет в ее умной голове. – Это не Джон. Это Кейти. И она знает меня. Она знает меня теперешнюю. – Мэрилин хмурится и выдергивает руку, но я продолжаю: – Кто-то вовсе не тот, за кого себя выдает. Кто-то, кого я знаю. Она нашла меня, и она захватила Аву.