Текст книги "Право на месть"

Автор книги: Сара Пинбороу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

51

ДО

1989

– Все получилось идеально! – Кейти пробирается внутрь через окно к Шарлотте, которая ждет в удушающей жаре старого дома. – Ты такая умная, Шарлотта, правда. Откуда ты все это знала?

– Прочла в одной из книг матери, – пожимает плечами Шарлотта.

– Просто как во сне. – Кейти протягивает ей два больших куска шоколадного торта. – Мать дала, чтобы я отнесла это мистеру Гаучи – для него и жены. У меня еще и сэндвичи есть.

Расположившись на пыльном коврике, они приступают к трапезе. Шарлотта хорошо пережевывает толстые ломти белого хлеба – в семье Кейти не бывает тонких, вязких ломтиков, – медленно наслаждаясь вкусом масла и горчицы с настоящей ветчиной.

– Видела бы ты его лицо, – глаза Кейти горят воспоминанием, – когда я сказала ему, что если он не будет отпускать меня на целый день, то я скажу, что он меня трогал. Он стал мареновый как рак.

Шарлотта не знает, что такое «мареновый», но слово немного похоже на «морить», и она решает, что Кейти имеет в виду синий.

– Он сказал – мне никто не поверит, и тогда я сказала все то, о чем ты мне говорила, подробности того, что он якобы делал, и, вот те крест, я думала, он заплачет. Ну и мне в конце концов пришлось его утешать. Я объяснила ему, что никто никогда не узнает, ведь ему практически платят ни за что, поэтому и беспокоиться не о чем. Я сказала ему – пусть пригласит жену на обед. А знаешь, что я сказала потом? Ах, Шарлотта, ты бы мной гордилась!

– И что ты сказала? – с улыбкой спрашивает Шарлотта. Радость Кейти – ее радость. Кейти светится. Кейти наклоняется к ней, их лица чуть ли не на расстоянии поцелуя.

– Я ему сказала, чтобы он попробовал некоторые из тех приемов, о которых я ему рассказала, на своей жене! – Она разражается смехом. – Боже мой, видела бы ты! Я думала, он помрет!

Шарлотта пытается смеяться, но ее улыбка слишком натянутая. Разрывает ее, как рези в желудке. Все эти дела, о которых она рассказала Кейти, они из обжорки. Она почерпнула это знание не в низкопробном романе, а в маленькой комнате, где воняет горячим жиром и потными мужчинами.

– Как бы то ни было… – Кейти замолкает, пережевывая кусочек сэндвича, потом продолжает, а Шарлотта делает себе заметку на память: больше не говорить с полным ртом. – Я сделала работу минут за пять, так что, если мама будет спрашивать, забирая меня, нет никакой нужды в подозрениях. Летние каникулы наши! Четыре часа в день точно.

– Ты думаешь, она приедет проверить? – обеспокоенно говорит Шарлотта. Будет хреново, если мать Кейти прищучит ее. Она ее запрет за такие штуки на все лето ради безопасности.

– Нет. Она посещает психотерапевта, и он ей сказал, что во время уроков у репетитора она должна забывать обо мне. Смерть, смерть, смерть, волнения. Вот все, что она знает. Я бы не возражала, если бы она волновалась о собственной, – ее смерть я бы как-нибудь пережила, но пока ее волнения распространяются на меня. А это несправедливо, в задницу!

Теперь Шарлотта смеется. Кейти подарила ей «сюр» и «мареновый». А Шарлотта в обмен ей – «в задницу» и «говенный».

– Тебе бы не навязывали дополнительных уроков, если бы ты все время не изображала из себя дурочку.

– Так проще жить, – пожимает плечами Кейти. – Ты зачем изображаешь из себя крутую?

– Я не изображаю крутую, – усмехается Шарлотта, и Кейти улыбается в ответ, прижавшись к ее плечу. Через секунду она садится прямо и хмурится.

– У тебя сиськи растут! – Тонкий палец тычет Шарлотте в грудь.

– Отвянь! – Шарлотта, краснея и смущаясь, отталкивает руку Кейти.

Она пыталась скрыть это под мешковатой рубашкой, но ее грудь все растет и растет. Она это ненавидит. Мать сказала, что нет смысла покупать бюстгальтер для девочек, потому что если у нее сиськи будут расти с такой же скоростью, как у всех женщин в ее семье, то через два месяца ей понадобится настоящий.

Кейти оглядывает собственную плоскую грудь, под рубашкой у нее нет ни малейшего намека на бугорки.

– Это несправедливо. Я на несколько месяцев старше тебя. Если у тебя и месячные раньше начнутся, то я буду недовольна.

– Не возмущайся, – морщит нос Шарлотта.

Она встает. Сейчас у нее желание сделать что-нибудь. Она приняла половину материнской таблетки утром, но туман уже проходит, и она хочет украсть где-нибудь выпивку. Шарлотта не хочет думать о сиськах, месячных и о тех делах, о которых якобы прочла в книжке матери. Она хочет убежать с Кейти и остаться такой, какие они сегодня, навсегда.

Проклятие – так это называет Джин. «Скоро она получит проклятие. Ты бы позаботилась, чтобы она знала, чем пользоваться».

Проклятие. Получение проклятия. Оно висит над ней, она чувствует. Конечно, она получит проклятие первой. Она уже проклята.

52

СЕГОДНЯ

Мэрилин

Я громко стучу в дверь, удушливая жара усиливает мое раздражение. Тут, наверное, есть звонок, но я не собираюсь утруждать себя его поисками. Мне плевать, что она там наговорила в офисе; черт меня побери, если я не выясню с ней отношения здесь и сейчас. Извинения? Пенни может идти в задницу. Я весь день тихонько кипела, вспоминая ее самоуверенную физиономию, и я выколочу из нее все про деньги, пусть мне никто и не поверит. Я хочу знать для себя.

Мне никто не отвечает, и я стучу снова.

– Я знаю, ты там, Джулия!

Она так легко не сдается. Свет в доме горит, я вижу за этим жутким тюлем – наверняка она арендует этот дом, значит это нее обстановка. Дверь открывается вместе с раскатом грома и первыми каплями дождя. Она смотрит на меня, мы обе молчим.

– Кто там? – раздается голос изнутри. Голос скрипучий от злости и сигарет. – Что бы они ни предлагали, нам ничего не нужно!

– Что ты здесь делаешь? – Куда девалась ее самоуверенность? Вид у нее усталый, туфли скинуты на ковер, но она все еще в офисном одеянии. Блуза вытащена из юбки, полы помяты, рукава закатаны.

– Нам нужно поговорить.

Джулия оглядывается – смотрит вверх по лестнице. Наверху кресельный подъемник, и я вижу кипу мятой одежды на верхней площадке. В коридоре кресло-каталка.

– Это ко мне! – кричит она – С работы, поговорить о повышении, которое я вскоре, наверное, получу.

– Повышение? Какое повы…

Джулия прикладывает палец к губам, и я ловлю себя на том, что замолкаю, а она кивком приглашает меня внутрь. Меня все это выбивает из колеи. Я предполагала увидеть дом одинокой девицы. Небольшой, но примитивно стильный. Я вхожу с дождя, и она закрывает за мной дверь, показывает на нижнюю комнату.

– Зачем ты пришла? – тихо говорит она. Ее высокомерие исчезло, теперь я вижу только защитную агрессивность.

– Ты здесь живешь? – спрашиваю я. В комнате слишком жарко, центральное отопление работает летом вовсю, и в воздухе стоит едкий запах, который я не сразу опознаю. Запах застоялой мочи.

– Дом моей матери. Да, я здесь живу. Что ты хочешь, Мэрилин?

Я настолько смешалась, что даже забыла зачем пришла.

– Деньги, – говорю я наконец. – Ты их воровала. Лиза не стала бы лгать. Я хочу услышать это от тебя. – Я оглядываю комнату. – Я тебя не понимаю. Виниры на зубах. Филлеры? Я же вижу – меня ты не обманешь. Но ты живешь вот так. – Я делаю движение рукой. – Зачем тратить деньги на это говно? Зачем воровать деньги у Пенни только для того, чтобы сделать ей подарок? Не понимаю!

В мире, кажется, много типов сумасшедших. Ричард сумасшедший, Лиза сумасшедшая – хотя я и не могу заставить себя поверить в это, – а теперь и Джулия сумасшедшая.

– Да, у меня виниры. Да, у меня филлеры. И прежде чем ты меня спросишь, да, у меня поэтому долгов на кредитке по уши. – Она злится. – Но что ты знаешь про мою жизнь? Если тебя лупит муж, мы все должны сочувствовать тебе? Уж скорее смеяться, что ты не уходишь от него, когда давно могла бы бросить!

Ее слова такие колючие, и они больнее оттого, что в них правда. Я была идиоткой, оставаясь с ним. Теряя столько времени.

– Ты, по крайней мере, можешь уйти, – продолжает Джулия. – Ты пробовала когда-нибудь заботиться об инвалиде? Я заботилась о ней, – она показывает пальцем в потолок, – почти всю мою взрослую жизнь. Она не настолько плоха, чтобы ее взяли в дом престарелых с круглосуточным уходом, но настолько, чтобы изгадить мою жизнь. Мне приходится платить человеку, который сидит с ней, пока я на работе. У меня нет машины. У меня нет отпусков. А когда тебе сорок, когда ты устала и каждая минута твоей несчастной жизни отражается на твоем лице, очень трудно найти работу. – Начав, она уже не может остановиться. Вся ее сдержанность исчезла. – Но теперь она умирает! – Лицо Джулии засветилось радостью. – Год максимум. И тогда я буду свободна до усрачки. Да, я потратила деньги, чтобы выглядеть моложе. Моя молодость – вот что я пытаюсь вернуть. И да, я воровала деньги, я купила бутылку в пабе и печенье для офиса, потому что собираюсь жить лучше, обзавестись друзьями, и люди будут считать меня умной и важной. И я не позволю тебе остановить меня. Так что можешь хоть в суд, хоть в задницу – теперь твое слово не стоит ни хрена!

Джулия тяжело дышит, потратила слишком много сил на это эмоциональное усилие, и я чуть ли не смеюсь, потому что в последние несколько секунд я ее уже не слушала. Она пропела свою арию, произнесла признание, ради которого я и пришла, и теперь я словно слышу ее под водой.

– Извини, – бормочу я. – Мне нужно идти.

– Что? – Вид у нее такой, будто ей отвесили пощечину.

– Извини, что приходила. У тебя достаточно забот. Я не скажу ни слова.

– И все? – говорит Джулия. – И ты ничего не хочешь?

– Мне и вправду пора.

Я ухожу – она остается стоять, ошарашенная, и, как только я отворачиваюсь, она растворяется в моей голове в ничто. Мои руки дрожат, когда я открываю входную дверь и вдыхаю влажный воздух, который, к счастью, не пахнет застоялой мочой. Джулия для меня не имеет значения. Для меня имеет значение та, кого я только что видела. Я смотрю влево. Она прячется, но я ее вижу.

Тюлевые занавески в гостиной Джулии не доходят до стен, и где-то в середине ее признания я увидела это лицо. Прижатое к стеклу клоунское лицо с размытой дождем косметикой под голубыми волосами, подстриженными под машинку по бокам. Наши глаза встретились, и оно исчезло. Но я бы узнала ее лицо где угодно.

Лиза.

– Садись в машину! – командую я, подъехав к дереву и опустив стекло. – Быстро!

53

Лиза

– Это не она.

– Что? – Я не могу сосредоточиться. Меня трясет. Меня трясет с того момента, когда я села в машину. Мэрилин. Она так крепко вцепилась в баранку, костяшки пальцев побелели.

– Джулия. – Она скашивает глаза на меня. – Она не Кейти.

– Ты для этого сюда приходила? – Я не могу отвести от нее взгляда, пытаясь понять, что она говорит.

– Нет, я приходила к ней из-за денег, но я предполагаю, что ты пришла сюда из-за этого.

– Я пришла… я… – Не знаю, что сказать, и наконец спрашиваю: – Откуда тебе это известно?

– Это точно не она. Можешь мне верить.

И я верю. Я верю ей на все сто. Но внутри я вся сморщилась. Здесь с Мэрилин я снова Лиза. Потому что Лили только маска, а Шарлотта осталась в таком далеком прошлом, что стала чужой. Ава, моя красавица Ава. Я была так уверена, так уверена, что ее удерживает Джулия, а теперь моя надежда утекает, как песок между пальцами, и я не могу его остановить. Я ее подвела. Она меня ненавидит. Она умрет с ненавистью ко мне, и все по моей вине.

– Ты везешь меня в полицию? – спрашиваю я.

Теперь ее очередь сверлить меня взглядом.

– Поскольку они считают, что ты убила своего бывшего и похитила собственную дочь, я могу точно сказать, какой будет результат. Так что нет. Хрен его знает, куда мы движемся, и хрен знает, что происходит в моей голове, я уж не говорю про твою, но нет, в полицию я тебя не везу.

– Ты мне веришь про Кейти?

Мэрилин оглядывает меня, смотрит так долго, что я начинаю бояться, что мы врежемся.

– Может, я от всего этого и схожу с ума, но, кажется, верю. Я не была уверена, но все это крутится и крутится в моей голове, и ничто другое просто не имеет смысла. Ты бы не стала так поступать с Авой. Я знаю – не стала бы. Но нам нужно найти Кейти. Нам нужно доказательство в лице Кейти. Тогда мы отправимся в полицию и вернем Аву.

Горло у меня так перехватывает от нахлынувшей любви к Мэрилин, что я не могу произнести ни слова. У нее громко потикивает мигалка, и мы сворачиваем с главной дороги на более тихие улицы, направляемся за город. Я думаю об Аве, она, полная любви, отправилась на встречу с человеком, которого не существует. Собиралась встретиться с ним на какой-то дороге. Моя детка одна посреди ночи. Что случилось? Что ты с ней сделала, Кейти?

– Чего я не могу понять – так это зачем? – говорит Мэрилин. – Зачем ей это понадобилось? Это как-то связано с Даниелем?

Я так часто слышала его имя в последнее время в новостях, от полиции, и все же этого имени звук – как удар в солнечное сплетение.

– Я убила Даниеля, – тихо говорю я, словно оттого, что я произнесу это едва слышным голосом, мой маленький брат станет менее мертвым. – Хотела бы я сказать, что я его не убивала, но я все еще чувствую свои руки на его горле. – Вспышка памяти. Сюр. В голове у меня пульсирует – тогда и сейчас. – Я не могу об этом говорить.

– И я не хочу об этом говорить, но если ее проблема не в этом, то в чем? Тут ведь требовалось тщательное планирование. Найти тебя, убить твоего бывшего, подставить тебя. Она не попала в тюрьму. Она осталась на свободе. Почему же она так тебя ненавидит?

Я смотрю в темноту сквозь стекло в подтеках дождя.

– Потому что она любит меня. И не может простить меня за то, что я сделала.

– С Даниелем?

Я испускаю смешок. Жалкий, печальный звук, оставшийся в прошлом.

– Нет. После Даниеля.

Я не смотрю на нее, но чувствую ее ожидание.

– В полицию в тот день поступил анонимный звонок. Из будки на вокзале. Звонивший сообщил, что две девочки затащили маленького мальчика в заброшенный дом на Кумз-стрит. «Поспешите. Я думаю, случилось что-то плохое. Он плакал, а потом перестал. Возможно, мальчик ранен. Одна из них, похоже, была эта Шарлотта Невилл».

– Ну?

– Это я звонила. Я. Я нас заложила. – В горле у меня спазм, все горит. – Я нарушила договор.

54

Она

– Ава, если ты не прекратишь реветь, то захлебнешься в собственных соплях. Я не сниму липкую ленту. До еды. Господи! Ты мне нужна живой, пока сюда не придет Шарлотта. Она надеется найти тебя живой, но если полиция ее схватит, тогда все кончено. Но знаешь что? Я на самом деле считаю, что она появится. Она удивляет нас обеих, правда? Так что, бога ради, перестань ронять сопли.

Твоя мать никогда не плакала. Ни после. Ни до. Ни даже когда миссис Джексон, дрожа и нервничая, давала показания в суде и рассказала, чтó видела через разбитое окно нашего убежища на Кумз-стрит. Как она шла мимо по пустырю и услышала крик, а потом увидела, как Шарлотта лупит кирпичом малютку Даниеля. Шарлотта даже не поморщилась, слушая этот рассказ. Меня это ее свойство всегда восхищало. Тебе не помешали бы некоторые ее гены. Быть немного похожей на нее. Интересно, чтó она чувствует, видя себя снова со всех экранов! Знаменитость. Девочка А – звезда шоу. Девочка Б – абсолютно забытая. Клайд без Бонни. Даже меня она забыла. Она ни на секунду не задумалась о том, как себя буду чувствовать я. Мы собирались убежать вместе. Начать новую жизнь. Освободиться. Она получила своеобразную свободу. Да, ее посадили за решетку, но она получила то, что хотела. Даниель перестал существовать, и ее изъяли из семьи. Восемь нетрудных лет – и нате, она на свободе, совершенно новым человеком.

Мой бы приговор был надольше, а условия много хуже. Уж ты мне поверь, тюрьмы бывают разные. Ты никогда не видела мою мать. Она и прежде была не подарок. Изобретала для меня всякие болезни, которыми я не болела, чтобы у нее был повод для волнения и окружения меня заботами. Сколько барьеров мне нужно было преодолевать, чтобы выбираться из дома и встречаться с Шарлоттой. Все ее неврозы сказывались на мне. А после? Забавно: люди думают, что, если обвинения сняты, ты свободна, иди куда хочешь. Девочка Б исчезает в солнечном будущем. Какое вранье!

Суд назначил мне психотерапию. Годы психотерапии. Разговоры, разговоры, разговоры; и сколько бы я ни говорила то, что они хотели услышать, за этим следовали новые вопросы. Такое не забудешь. Ложь труднее укореняется в голове, чем правда, даже у меня, какой бы умной я ни была. Некоторое время я просто уходила в сторону. Изображала дурочку, что мне сослужило очень неплохую службу. И это работало с психотерапевтами, но сказывалось на моей жизни.

Прелестная, легко внушаемая Кейти. Мать, конечно же, не отпускала меня в школу. Вдруг я подружусь с еще одной девчонкой вроде Шарлотты Невилл. Поэтому я училась с репетиторами, преподавателями-предметниками, всегда в ее присутствии. Конечно, мне приходилось и дальше разыгрывать дурочку, если я хотела избавиться от психотерапевтов. Поэтому экзаменов я не сдала, вернее, сдала, но не так, чтобы поступить в университет, и тут можно было ставить точку. Жизнь кончилась. Я попала в ловушку. Маленькая девочка, которая никогда не покидает дома. Бедная, хрупкая Кейти Баттен.

Я знала, что найду Шарлотту, когда появились известия о ее освобождении. Мне нужно было только подождать. Я привыкла к ожиданию. Мне ведь в конечном счете пришлось тысячу лет ждать, когда умрет моя мать. Люди всегда оставляют следы, а Шарлотте в импульсивности никак нельзя отказать. Она совершит ошибку – каким-нибудь образом обнаружит себя, – а я буду начеку.

Она, вероятно, знала, что я вернусь. Я спрашиваю себя: верила ли она когда-нибудь – по-настоящему верила, – что я умерла? Наша история не могла так закончиться. Только не порознь. Ты же понимаешь, без сведения счетов тут не могло обойтись.

Я думала, она меня любит. Думала, она мой лучший друг. И мы заключили договор. Мы поклялись скорее умереть, чем предать друг друга, и закрепили нашу клятву поцелуем. Мы собирались вечно быть вместе.

Такие соглашения нельзя нарушать.

55

ДО

1989

День мрачнее не бывает.

Идет дождь, большие крупные капли падают с крыши, с которой сорвана кровля, в их убежище, стекает по наружным стенам, откуда сорваны водостоки. Пустырь превратился в слякотное поле битых кирпичей, грязи и забытых вещей, и теперь на обуви грязная корка. В комнате стоит запах прели и влаги, и даже с водкой и половиной таблетки матери в животе никак не сдернуть черный покров с будущего у Шарлотты. Ни для нее, ни для Кейти.

Они сидят, прижавшись друг к дружке, хотя почти не чувствуют сентябрьского холодка, и некоторое время молчат, они так крепко держатся за руки, что Шарлотте кажется, они могут слиться в одно существо. Она бы не возражала. Ничего другого она так не хочет, как этого. Сегодняшнее утро с матерью и Даниелем прошло хуже некуда, а потом, как подсказывает ей какой-то инстинкт, будет еще хуже, но хуже всего новости Кейти.

– Убью себя, в задницу! – рычит она. – Вот увидишь.

– Ш-ш-ш… – Кейти кладет голову на плечо Шарлотты. – Никогда так не говори. И позволь думать мне.

Шарлотта позволяет, она упивается экзотическим запахом шампуня Кейти, но еще она ищет запах самой Кейти под этим. Она хочет вдохнуть его и на мгновение закрывает глаза, представляя, как Кейти полностью заполняет пустоту внутри нее. Какое-то время образ Кейти заполняет все остальное.

После того как Кейти, рычащая, злая, вонзающая кусок стекла в разрушающуюся стену, сообщила Шарлотте свою новость, из нее посыпалось все то дерьмо, что она удерживала в себе: Тони, мать, обжорка, ее дерьмовая жизнь, которая превращает в дерьмо изнутри и ее саму, и как она боится погрязнуть в этом дерьме. Как было бы хорошо, если бы не было Даниеля, этого любимого дитяти, ведь именно из-за него она чувствует себя нелюбимой. Хорошо хоть у нее есть Кейти, Кейти – это ее линия жизни, ее бьющееся сердце, ее камень, которым она разобьет мир, Кейти – единственное хорошее, что есть у нее.

Но теперь Кейти не будет. Через несколько недель. Драгоценные дни, они утекут так быстро. Баттены переезжают. Продают дом и уезжают за миллион миль, будут жить к югу от Лондона. Впереди у Шарлотты одна пустота, и она готова броситься в нее. Чем станет ее жизнь без Кейти?

Мать сегодня утром увезла Даниеля на выходные. «Специальное угощение для моего солдатика», – услышала Шарлотта слова Тони, перед тем как захлопнуть дверь своей спальни. Она не попрощалась. С какой стати? Какое ей дело? Но она их слышала. Тони изображал любящего мужа и отца, мягко разговаривал с матерью, дал ей немного денег.

Шарлотта свернулась в клубок на кровати, держала свой распухший живот, глядя на пакетик дешевых прокладок, которые дала ей день назад мать, когда у нее в трусах появилась липкая коричневатая кровь. Теперь одна из прокладок на ней, мешающее ей предательство. Проклятие. Она этого не хотела. Ей это не нравится. Ведь ей еще только одиннадцать. Она хочет, чтобы ее изменяющееся тело стало таким, как прежде, плоским и жестким, как у мальчишки. Каким оно было до появления Даниеля. Когда жизнь была лучше.

Мать никогда и никуда не возила на выходные ее. Она ее вообще никуда не возила. И вот теперь она уехала и оставила ее с Тони на целых два дня, может, три, и это беспокоит Шарлотту, а ее голову, которая тяжело и тупо сидит на ее плечах, кружит от лекарства и алкоголя. Ее это пугает. Шарлотту Невилл, бесстрашную девочку. Смутьянку. Хулиганку. Маленькую суку.

– Это мать моя виновата, – безысходно глядя перед собой, произносит Кейти. – Она во всем виновата. Я желаю ей смерти.

– А я хочу, чтобы Даниель никогда не родился.

– Мы не можем допустить, чтобы они так поступали с нами, – говорит Кейти. Она садится, скрестив ноги, и поворачивается лицом к Шарлотте, потом снова берет ее за руки. Руки у Кейти мягкие и маленькие, ногти аккуратно подстрижены. У Шарлотты руки гораздо крупнее и выглядят грубо, по-мужски, ногти обкусаны, заусенцы по краям пальцев ободраны, кожа в трещинах. Против того, что у нее мужские руки, она не возражает. Сегодня ей ее руки нравятся.

– Не можем, – качает головой Шарлотта. – Не допустим. Давай убежим. Давай.

– Да! – говорит Кейти. – Мы будем свободны. Навсегда вместе.

Шарлотта ухмыляется и встает, крутится вокруг себя, как это, бывает, делает Кейти, когда энергия ее переполняет и она не может сидеть спокойно.

– Бонни и Клайд, Клайд и Бонни! – Неожиданно Шарлотта начинает хохотать – громко, прямо из саднящего нутра.

– Как они, – повторяет Кейти. – Влюбленные и в бегах.

– Это ты будешь в бегах, – говорит Шарлотта. Хотя сама она остановилась, голова ее кружится – отчасти от алкоголя, отчасти от возбуждения, отчасти от усталости. – А меня никто и искать не станет. Им все равно. Они будут только рады избавиться от меня. У них будет идеальная семья, если я пропаду куда-нибудь. Будут счастливо жить без меня в этом говенном районе.

Кейти распрямляет спину, качает головой:

– Нет, мы обе будем в бегах.

Шарлотта ждет, когда кружение прекратится. Полтаблетки, что она приняла, оказывают на нее сильное действие. Может быть, иное, чем прежде, она не посмотрела на упаковку. Но ей нравится, что бы это ни было. Ей после таблеток тепло, ее клонит в сон, она словно плывет. Между нею и остальным миром появляется какая-то рябь. Остается только она и Кейти, как в одной из их игр.

– Ты про что? – Она наклоняется вперед и улыбается. – У тебя глаза идеально голубые, как небо.

– Сосредоточься, Шарлотта! Я серьезно. Это важно.

Кейти трясет ее за плечи, и Шарлотта пытается собраться с мыслями. И собирается.

– Да, я слушаю.

– Хорошо. – Кейти смотрит на нее пронзительным взглядом. – С какой стати они будут идеальной семьей? С какой стати они будут счастливыми, если сделали тебя несчастной? А я всю жизнь должна беспокоиться о матери? Она меня никогда не отпустит. Даже если я убегу, она меня найдет.

– Жаль, что она не умерла, когда упала с лестницы, – бормочет Шарлотта. Она ненавидит мать Кейти почти так же сильно, как своего единоутробного брата. Она ненавидит все, что делает Кейти несчастной.

– Да, – вздыхает Кейти. – Вот уж точно. – И, помолчав, добавляет: – Но это еще может случиться.

На несколько секунд между ними воцаряется молчание.

– И с детьми тоже случаются несчастные случаи, – продолжает Кейти со спокойной сосредоточенностью. Медленно, медленно до Шарлотты начинает доходить смысл слов подруги.

– Один малыш с Черн-стрит сунул пальцы в розетку и получил удар током, – вспоминает Шарлотта. – Он чуть не умер. Говорят, что и умер минуты на две.

– Именно.

Чудовищность предложения Кейти – чистый сюр, но Шарлотта ловит себя на том, что смеется. Звук ее смеха неприятный, он сердитый, озлобленный, наполненный жестокой радостью. Она воображает мать в слезах. Разбитого Тони. Нет идеального мальчика – и никто не отправляет тупую девочку в обжорку.

– Мы их убьем и убежим! – От этой фантазии у нее перехватывает дыхание.

– В один день! – Кейти сияет от возбуждения. – Я начну красть деньги у матери из сумочки. Она никогда не знает, сколько там у нее. И возьму какие-нибудь драгоценности. Мы можем убежать в Шотландию.

– В Испанию, – перебивает Шарлотта. – Там жарко. Джин один раз была в Испании. Она говорит: там все дома белые и все счастливы, потому что они спят днем.

Кейти смеется, звонкий колокольчик, ничуть не похожий на сиплый, грубый звук, издаваемый Шарлоттой.

– Хорошо, – соглашается Кейти. – Если Испания, то нам понадобится корабль. Мы сначала отправимся в дом моего дедушки. Там полно всяких ценностей, мы их украдем, а они нас там и искать не будут, пока не оправятся от потрясения. Я закажу копию ключа. А для поездки в Европу никакой настоящий паспорт не нужен. Вон обложку к паспорту на почте можно купить – и вполне достаточно.

У Шарлотты нет никакого паспорта, ну и бог с ним, Кейти возьмет это на себя. Она воображает их на корабле, они стоят на палубе, стараясь перекричать соленый ветер, а потом начинают смеяться, и слезы бегут у них по щекам.

– Когда? – спрашивает она. Весь мир уже кажется ей лучше. Даже дождь стал слабее.

– Скоро. Дай я сначала денег соберу.

– Не думаю, что мне много удастся наскрести. – Шарлотта ненавидит свою бедность. Бедность – она как грязь под ногтями, которую никак не вычистить.

– Не говори глупостей. – Кейти берет руками лицо Шарлотты. – Ты должна будешь принести только себя.

– Я люблю тебя, Кейти Баттен, – говорит Шарлотта. – Моя Бонни.

– И я тебя люблю, Шарлотта Невилл. Мой Клайд. Моя напарница по преступлению. – Она улыбается, не отпуская щек Шарлотты. – Мы и вправду сделаем это, да? Договор? Уже не игра?

Шарлотта кивает:

– Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману.

– Вот те крест! Чтоб мне умереть, если обману, – согласно шепчет Кейти, потом наклоняется и целует ее.

56

СЕГОДНЯ

Мэрилин

Когда мы возвращаемся в город, уже темно. Я не могу рисковать и вести Лизу в отель Саймона, а потому мы направляемся в отель «Травелодж» в центре города, я плачу за две ночи наличными на тот случай, если полиция следит за моей банковской карточкой. Паранойя заразительна. Еще я даю Лизе сто пятьдесят фунтов, на всякий случай. Она не хочет брать, но я настаиваю.

Мы делаем крепкий кофе и садимся на кровать, Лиза сидит скрестив ноги, нож, который она украла из молодежного хостела, безопасно извлечен из ее куртки и лежит на столе. Она, с ее странными голубыми волосами и в защитного цвета одежде, выглядит гораздо моложе, максимум на тридцать, но эта маскировка напоминает мне о том, что она женщина, которой приходилось выживать. Она рассказала мне о своей прежней жизни, о ее и Кейти плане. Но остальное? Сидеть в тюрьме. Дрожать от страха. Скрываться. Кто знает, что ей пришлось пережить тогда? Но та жизнь научила ее такому, что теперь, я думаю, у нее в крови. И это может спасти Аву. Я не сказала Лизе, что Ава, возможно, беременна. Хватит ей и без того переживаний.

– Бедняга Джон, – говорит она, когда по телевизору снова показывают новости. – Он не был таким уж плохим человеком. Просто слабым. Он бы никогда не похитил Аву. Ну и потом, я с самого начала знала, что это не он. Он не знал про Кролика Питера.

– Про Кролика Питера? – спрашиваю я.

– Любимая игрушка Даниеля. Ему ее подарили на день рождения – в два года. Его последний день рождения. Кто-то оставил точно такую же около нашего дома. Джон этого не мог сделать.

На экране снова появляется лицо Джона Ропера вместе с лицом Лизы – моей Лизы, и я все еще вздрагиваю, видя ее на экране.

– Он отдал нам все деньги, которые ему заплатили газеты за истории про нас. За разоблачение. Его мать позаботилась, чтобы бóльшая часть этих денег легла в банк и он не смог их пропить, а потом, когда он протрезвел, я думаю, его стало грызть чувство вины. Не ахти какие деньги, но их хватило на первый взнос за дом, и я наконец смогла пустить какие-то корни ради Авы и себя. Я бы никогда не смогла причинить ему зло, как он не смог бы – своей маленькой Кристал. Это Кейти. Я с самого начала знала, что это Кейти. С ней всегда были сплошные игры и фантазии. – Лиза прихлебывает кофе, смотрит в коричневую гущу. – До того договора.

– Почему ты не говорила на суде о договоре? Тогда бы и Кейти не вышла сухой из воды.

Я пытаюсь составить ясную картину прошлого, которое она столько времени скрывала. Бóльшую часть она мне рассказала в машине, но у меня в голове все еще путаница. Кто была она. Кто была Кейти.

– Я и хотела, чтобы Кейти вышла сухой из воды. И потом, я вообще не сказала ни одного слова. Ни одного. На протяжении всего процесса я молчала. И прежде молчала. Я произнесла только три слова: «Я его убила». Больше мне сказать было нечего. Кейти плакала, шептала, нервно оглядывалась, говорила все, что требовалось, лишь бы выйти на свободу. Я сидела как каменная. Ничто не имело значения.

– Потому что Даниель умер? – осторожно спросила я. Не говорить же мне: «Потому что ты убила Даниеля?»

– Потому что все это было впустую. – Лиза смотрит перед собой, в окно, открывающееся в прошлое, которого я даже представить себе не могу. Ее голос меняется, в нем слышится акцент, северные нотки, произношение Шарлотты. – Я была так поглощена собой. Всем этим говном в моей жизни. Ревность к Даниелю пожирала меня. Все эти подарки, бережное отношение к нему матери. Боже, как я его ненавидела! Не видела истины, хотя она была у меня под носом.

Глаза ее влажны, и я думаю о той девочке, о которой писали газеты: девочка-чудовище, что никогда не плачет. Я тоже никогда не видела Лизу плачущей. Неужели мы, взрослые, всего лишь проекции того, чем были в детстве? Сколько всего она носила в себе?

– Какой истины ты не видела?

– Когда поступили результаты вскрытия Даниеля, там говорилось о нескольких повреждениях, которые он получал на протяжении длительного времени. «Долговременные» – так, кажется, там было сказано. Я поначалу не поняла, что это значит, словно это новое словечко от Кейти. Все, конечно, считали, что это моих рук дело, и я своим молчанием как бы подтверждала это. Тогда мне было все равно. Я хотела, чтобы обвинили меня. И должна была догадаться. Должна была понять.