Текст книги "Пурпур и бриллиант"

Автор книги: Сандра Паретти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Каролина смотрела на огромные черные крылья, которые рвал ветер, словно заглядывала в собственное разорванное сердце.

17

Каролина пыталась представить навигационную карту. Марсель лежит на сорок третьем градусе северной широты. Они плывут уже два дня. Еще четыре дня, и они войдут в порт Марселя. Она взяла в руки зеркало. Удастся ли ей за это время сгладить следы, оставленные на ее лице пустыней? Все время, что они плыли, Каролина без устали занималась собой – и ничем другим. Быстрее всего результат ее усилий сказался на волосах. Они снова стали мягкими и блестящими. И загар на лице заметно побледнел – ведь по европейским меркам красоты загар считался отвратительным. Те места, что не всегда были на солнце, теперь снова могли похвастаться перламутровым оттенком кожи. Труднее всего, конечно, было с руками. У локтя была видна четкая граница между загорелой кожей и более бледной, прикрытой рукавами. На шее тоже была видна такая линия. К счастью, платья, что она нашла в сундуках каюты, были с высоким воротом и длинными рукавами.

Каролина развязала пояс халата и, прежде чем снять его, подошла к двери и задвинула засов. Платье лежало на спинке кожаного кресла – красно-белое, с желтой вышивкой. Было видно, что никто еще не надевал его. На ее вопрос о происхождении этих сундуков с платьями Мора, пожав плечами и многозначительно усмехнувшись, ответил, что пиратские суда всегда имеют на борту нечто подобное.

Одевшись, она снова взяла в руки зеркало. Простой покрой платья со стоячим воротничком придавал ее облику юношескую свежесть. Это впечатление еще усиливалось благодаря распущенным волосам, перехваченным белой лентой. Она пристально вглядывалась в зеркало. Станет ли она снова такой, какой была еще год назад? Или ее молодость и красота обречены отныне влачить такое же бессмысленное существование, как молодое сердце в увядшем теле?

Стол в капитанской каюте был накрыт с варварской роскошью. Золотые тарелки, золотые приборы, чьи ручки были так перегружены украшениями, что едва умещались в руке. Искрящийся хрусталь, два шестирожковых подсвечника, укрепленных на столе. Мора, Каролину и Симона обслуживали четверо матросов.

Поначалу Мора пытался управляться с ножом и вилкой, но вскоре вернулся к более привычным и удобным для него арабским манерам. Отставив мизинец, он правой рукой захватывал пищу и скатывал ее в маленькие шарики. Они исчезали в его рту так быстро, что оставалось только удивляться. После того, как был сервирован десерт, он опустил пальцы в чашу с водой, стоящую перед ним. Потом довольно откинулся на спинку стула.

– Школа безделья. Ну и наделали вы дел! Пожалуй, я готов долго так прожить!

Салон наполнился запахом кофе. Мора сделал матросам знак удалиться. Сидя на ковре со скрещенными ногами, он сам обслуживал Симона и Каролину, протягивая им сахар, предлагал молотый перец и абрикосовый ликер. Рядом с маленькими кофейными чашечками стояли бокалы с ледяной водой. Мора хлопнул в ладоши и попросил принести курительные трубки. Он с явным удовольствием наблюдал за тем немым ожесточением, с которым воспринимали его люди эту новую, далекую от пиратской жизнь.

– Два дня спокойного плавания – а они уже маются, будто попали на каторгу. Я только надеюсь, что после такого поста они с удвоенной силой ринутся в бой. Недаром же соколов и охотничьих собак заставляют поголодать перед охотой. Ну а вы? Как вам нравится находиться среди укрощенных пиратов, мадам?

– Кофе и конфеты просто превосходны. Вы должны открыть мне секрет их приготовления. Я бы с удовольствием записала рецепты многих других блюд. Ваш кок сделал бы неплохую карьеру в Париже.

Мора громко расхохотался:

– Сходите на камбуз и скажите ему об этом сами. Правда, я не думаю, что Канкель придет в восторг от вашего предложения. Он француз, но бешено ненавидит все французское. У него на плече выжжена лилия, и он сбежал из каторжной тюрьмы. Когда дело касается наказаний, мы, мусульмане, просто дети по сравнению с европейцами. Мы всего лишь убиваем. А вы устраиваете ад на земле. Мы жестоки, но нам далеко до вас. Когда я был мальчиком, мне пришлось двенадцать часов простоять на коленях на поленьях за то, что рассмеялся в церкви. Это было в нашей деревне в Морецци, что в Сардинии. Я вероотступник. И никто меня к этому не принуждал. Я добровольно отрекся от этой веры.

Аромат кофе смешивался с запахом табака. Каролине было хорошо. Уже два часа ей удавалось не думать о себе. Как приятно находиться в обществе мужчин, которые не испытывают к тебе ни вожделения, ни страсти! С громким криком один из матросов ворвался в салон:

– Корабль, капитан!

– Какой флаг?

– Еще непонятно. Но он явно гонится за нами.

Каролина бросила быстрый взгляд на Симона. Она все еще не знала, какие вести передал Симон герцогу. Она не спрашивала, а он молчал. Мора вскочил:

– Если вы хотите увидеть, на что способны мои люди, пойдемте со мной!

На палубе царило бурное оживление. Матросы спешили на свои боевые посты. На флагштоке было пусто.

– Почему мы не поднимем французский флаг? – заинтересовалась Каролина.

– Интуиция, – ответил Мора. – Корабль, что нас преследует, идет слишком быстро для торгового судна. Так передвигаются только люди нашего склада.

– Разве пираты нападают друг на друга?

– Сейчас настали плохие времена, мадам. Привычные правила игры больше не действуют. – Глаза Мора блестели. – Действительно, это выглядит так, словно мои люди получили наконец повод развлечься.

Он приставил рупор ко рту. Матросы на реях мгновенно исполняли его приказания.

Тень, отбрасываемая кораблем, росла. Судно медленно поворачивалось.

– Солнце в спину, – комментировал их действия Мора. – Это залог победы.

Раскачиваясь, корабль остановился. Мора закрепил рулевое колесо.

– Судовождение – это математика. Нужно уметь одновременно свертывать все паруса.

Матросы притащили абордажные крюки, стянули парусиновые холсты с двух шестидесятивосьмифунтовых короткоствольных пушек, предназначенных лишь для ближнего боя. Из трюма появился Алманзор с мушкетом в руках, опоясанный поверх фиолетового кафтана широким патронташем. Вокруг головы на пиратский манер он завязал красный платок. С видом человека, приготовившегося в одиночку брать на абордаж целое судно, он подошел к Каролине. Она с отсутствующим видом кивнула ему и снова перевела нетерпеливый взгляд на приближающийся корабль.

– Они выбросили белый флаг! – раздался голос матроса с марсовой реи.

В ответ раздался возмущенный рев. Понеслись проклятия. Мора тоже не мог скрыть разочарования.

– Подождите! – крикнул он своим людям. – Дайте ему подойти поближе. Сохраняйте полную готовность.

Каролина попросила у Симона бинокль. Она поднесла его к глазам и стала внимательно разглядывать приближающийся парусник. На кормовой надстройке блестели окна. Она искала название. На борту были арабские буквы. Матрос на марсе поднял обе руки вверх.

– «Ноура»! – Его крик отозвался эхом на корабле, в нем было ликование и гнев одновременно.

– Генуэзец, – пробурчал Мора, хлопнув себя по бокам, и яростно выругался.

Предвосхищая вопрос Каролины, он сказал:

– Пиколи, генуэзец, мой старый друг. Это его любимое занятие – портить людям удовольствие. – На Мора нашел припадок бешенства. – Убирайте пушки! Быстро разворачивайте паруса! Или вы хотите стать посмешищем всего Средиземного моря?! – Потом, не выдержав, коротко хохотнул. – По крайней мере солнце светит ему в лицо. Его появление не будет и вполовину таким впечатляющим, если ему придется все время щуриться.

На капитанском мостике «Ноуры» появился человек – маленький, грациозный, с огромной шляпой на голове, в театрально запахнутом синем плаще. Офицер, почти в два раза выше его ростом, протянул своему капитану рупор.

– Ваш груз? – крикнул на итальянском Пиколи.

– Зеленый чай, – ответил Мора, и обе команды разразились хохотом. – Ты, видно, надеялся на жирный кусок, – продолжал Мора, – но напрасно, дружок!

– Чепуха! У меня для тебя срочная почта. Плохие времена настали, капитан! – Следующие слова он произнес медленно, выговаривая каждый слог: – Я де-кла-ри-ру-ю пас-са-жи-ра!

Обе команды опять захохотали шутке капитана и загорланили. В этот момент им все казалось забавным.

– Пас-са-жир! – звучало отовсюду. Каролине казалось, что сердце бьется у нее в горле.

«Это он, – подумала она. – Он пришел».

Ее жизнь вновь обрела смысл. Любовь перевесила все, остальное потеряло значение. Она едва воспринимала суету, окружавшую ее. И вдруг заметила лодку, отвалившую от борта «Ноуры». В ней сидели двое мужчин. Один – с кожей кофейного цвета, с курчавой круглой головой. У другого были видны только глубоко надвинутая на лоб треуголка и золотые петлицы на отвороте. Мужчины отвязали тросы, курчавый взялся за руль. Лодка поплыла в тени «Кромвеля», скрылась из вида. Каролина побежала вдоль поручней, расталкивая матросов, не видя Алманзора и Симона, бросившихся за ней.

Лодка причалила и покачивалась на волнах. Человек в треуголке сердито жестикулировал, не понимая, что происходит. Когда он поднял голову, треуголка соскользнула с его лба.

– Сбросьте, наконец, канат! – закричал он.

Это был не герцог, а совсем незнакомый человек. Увидев у поручней женщину, он отвесил ей глубокий поклон.

– Ваш пассажир, мадам! – крикнул он.

С вантов в воду спустили тросы.

– Порядок, – раздалось снизу, и тросы натянулись. – Готово! Поднимайте! Только осторожно!

Каролина побелевшими пальцами вцепилась в поручни. На тросе, медленно поднимаясь вверх, покачивалась корзина. Хотя матрос наматывал трос очень осторожно, корзина начала крутиться.

– Помедленней! – закричали люди снизу. – Вы хотите, чтобы он вывалился за борт? – И вдруг в их голоса, сначала едва слышно, а потом все громче, вплелся детский крик!

Вокруг нее сгрудились пираты, ругались, смеялись, однако Каролина слышала только этот тоненький пронзительный голосок. Она оттолкнула в сторону матроса, готового принять корзину, подтянула трос к себе и обхватила корзину обеими руками. Внутри, глубоко утопая в подушках, лежал темноволосый ребенок и огромными темно-синими глазами наблюдал за движением руки, развязывавшей узел троса. Внезапно одеяло зашевелилось, оттуда вынырнула маленькая ручка и, будто потянувшись за игрушкой, цепко обхватила пальцы Каролины.

Каролина ощутила тепло, исходящее от этого маленького тельца. Что-то в ней говорило: этого не может быть, твой ребенок мертв! Она уже хотела убрать одеяло и поискать приметы, но тут же передумала. Ей не нужно никакое подтверждение. Это ее дочка. Живая и здоровая. Каролина была в таком состоянии, когда чудо кажется чем-то абсолютно естественным. Она не спрашивала, как это могло произойти. Достаточно было, что это случилось.

Был еще один человек, для которого это стало таким же большим чудом, как и для Каролины. Это был Симон. Он стоял рядом с Каролиной, не испытывая никакой потребности задавать вопросы. Ему достаточно было лишь взглянуть на это маленькое существо. Темные локоны, окружающие нежное личико. Синие глаза – очень ясные, очень темные, с таинственной поволокой. Это были ее глаза, ее взгляд, сияющий и бесстрашный. Для Симона, знавшего Каролину с первого дня ее жизни, это было вторым ее рождением.

– Он совсем не боится, – сказал он. Каролина, улыбаясь, подняла глаза:

– Ты можешь себе представить, чтобы мой ребенок чего-то боялся? Когда его поднимали вверх, он кричал только от нетерпения.

Ребенок высвободил из-под одеяла вторую руку и вцепился Каролине в волосы. Порывшись среди подушек в корзине, Каролина нашла кусочек бумаги. Она вытащила его, развернула. Бумага была покрыты арабскими письменами.

– Я прочту вам, – предложил Мора, стоявший позади Каролины.

Он чувствовал себя так же, как и его люди, пораженные неожиданностью этой минуты.

– Это только указания по кормлению. Больше ничего.

Лысый человек в белом фартуке, который доходил ему до щиколоток, бесцеремонно растолкал сгрудившихся матросов и подошел к Каролине.

– Это касается меня! – заявил он. – Дайте мне бумагу, капитан. – Нагнувшись над корзиной, кок Канкель попытался взглянуть на ребенка, но маленький сухой человечек с турецкой бородкой оттянул его за фартук.

– Ты перепугаешь ребенка своей лысиной. Увидев тебя, он вообще есть перестанет.

– Что ты понимаешь в детях, Муш? Все, что блестит, им очень нравится. Я лично стучал по лысине моего деда, как по барабану. – Он повернулся к Каролине: – Я знаю, как кормить детей, – его французский был странной смесью элегантных выражений и вульгарных словечек.

– Сколько ему месяцев?

– Шесть.

– Мальчик или девочка?

– Девочка, конечно. Разве это незаметно?

Кок облегченно вздохнул:

– Тогда никаких проблем. У девочек более крепкий желудок, чем у мальчиков. Но вам нужно вернуться с малышкой в каюту. Морской ветер не совсем подходит для такой крошки.

Глаза девочки внимательно следили за коком, и вдруг она разразилась радостным агуканьем. Канкель покраснел от удовольствия.

– Видишь, Муш! – Он спрятал записку с указаниями в карман фартука. – Пойдемте! – сказал он Каролине, и сам пошел впереди, расчищая ей дорогу.

Сопровождаемая процессией почтительно молчащих мужчин, Каролина понесла девочку в свою каюту. Симон вошел вслед за ней. Он подошел к постели, подложил ребенку под спину подушку. Каролина прочла вопрос в его глазах:

– Я должна была отдать ее, – сказала она. – В Абомее, сразу после ее рождения. Ее взяла еврейская кормилица, – она замолчала. Пройдет еще много времени, прежде чем она сможет спокойно говорить об этом.

Ее молчание сказало Симону больше, чем любые слова. Еще никогда он так ясно не ощущал, чем стали для нее эти последние месяцы. Страдания Каролины были страшнее, чем он мог себе представить. Однажды в Розамбу, сидя у огня, она заговорит и расскажет ему историю своих скитаний. Симон подождет этой минуты, а сейчас он не хочет тревожить ее, будить своими вопросами тяжкое прошлое.

Девочка сосредоточенно гремела погремушкой из слоновой кости.

– Если бы это был мальчик, следовало бы назвать его Моисеем, – улыбнулся Симон. – Проплыл в корзине по морю...

– Или Магомет. Родился в мечети.

– В любом случае она, по-моему, унаследовала от матери опасную страсть к приключениям.

– Только от матери? – спросила Каролина.

Симон не мог скрыть улыбку. Кто сможет понять эту женщину? Два дня назад она сбежала от мужа, как от самого страшного врага, а теперь говорит о нем так, словно он с минуты на минуту войдет в эту дверь. Или это ребенок стал причиной внезапной перемены?

Чтобы хоть что-то сказать, он спросил:

– А ее окрестили?

– Да, я окрестила ее. Именем Жилиана.

– Жилиана! Подобное могло прийти в голову только вам, – он попытался скрыть, как растроган этим.

Он отвернулся, взглянул в иллюминатор. Но видел там Симон не море, не узкую береговую линию острова Майорка. Он видел перед собой Розамбу полным жизни, звенящим от детских голосов. Детей Каролины и Жиля. Теперь он больше не боялся будущего. Все будет хорошо. Он снова отошел от окна. Каролина знаком попросила его не шуметь. Девочка заснула. Каролина осторожно убрала поддерживающие ее подушки и укрыла дочку. Симон смотрел на нее. Странные существа эти женщины. Слабее мужчин и вместе с тем сильнее; беззащитней и выносливей; жестче и нежней. Он наблюдал за Каролиной в течение всей ее жизни и думал, что хорошо знал ее, но никогда не мог себе представить, с какой сердечностью она способна нянчить дитя. Никогда еще она не казалась Симону такой красивой, как в эти минуты. Он тихо встал и на цыпочках вышел из каюты.

Каролина прислушивалась к ровному дыханию дочки, ловила ее малейшее движение. Ее глаза под закрытыми веками двигались, ресницы дрожали. С тихим вздохом девочка повернулась на бок. Ручка, все еще сжимавшая погремушку, раскрылась. Каролина увидела крохотные ноготки и прижалась щекой к детской ладошке. Безграничная нежность наполняла ее. Она больше не думала о страшных часах, когда родилась ее дочь, о слезах, которые она пролила, отдавая ребенка, о душевных муках, когда думала, что ее девочка мертва. Она была уверена, что Стерн тогда обманул ее, но так же была уверена и в том, что это Стерн послал генуэзца ей вдогонку. Но мысль об этом не слишком занимала ее.

Жилиана. Это она и Жиль, их любовь. Их любовь жива и прекрасна, как и этот ребенок.

Люди, гуляющие по террасе форта Сен-Жан и наслаждающиеся уходящим днем, были приятно удивлены возможностью развеять скуку, когда портовая стража с Нотр-Дам де ля Гард сигнализировала о приближении трехмачтового судна «Кромвель». Они поспешили к парапету, как будто прибытие «Кромвеля» для каждого из них было долгожданным событием. Незнакомые люди, которые до этого не обращали друг на друга ни малейшего внимания, вдруг заулыбались; из внутренних карманов доставались маленькие подзорные трубы; пожилые мужчины заново набивали трубки; женщины стали рыться в сумках в поисках конфет.

Барка с лоцманом отвалила от порта. Зрители смотрели на барку без нетерпения, а скорее, с беспокойством, что спектакль может закончиться слишком быстро. Барку секунду не было видно за Шато д'Иф, потом она возникла вновь, чтобы через несколько минут исчезнуть в тени «Кромвеля».

Чем ближе подходил корабль, тем больше убеждались марсельцы в правомочности своего любопытства. Очень высокий такелаж фрегата, черные паруса, английское название и при этом французский флаг – все это было в высшей степени необычно и окружало корабль атмосферой приключений и тайны. Рядом с лоцманом, который проводил «Кромвель» узким проходом к Марселю, был виден человек в причудливом одеянии. Но внимание большинства зевак привлекла, конечно, женская фигура в белом платье. Она недвижно стояла на левом борту и мечтательным взглядом вглядывалась в море. Мужчинам и женщинам на террасе стало казаться, что они присутствуют при каком-то из ряда вон выходящем событии.

Каролина с утра была на палубе. Она первая заметила берег Франции, когда он был еще тонкой синей полоской между небом и морем. Полоска быстро росла и приближалась – даже слишком быстро, как вдруг показалось Каролине. Теперь, когда родина была рядом, ей внезапно захотелось остаться на корабле. Она не желала ступать на землю, она должна была ждать на море. Чего?.. Она еще и сейчас страшилась признаться себе, что ждет его. Несмотря на то, что она отчаянно сопротивлялась этим мыслям, в мозгу у нее засело твердое убеждение, что он нагонит ее еще на море. Появление ребенка не развеяло тоски по нему. Бывали моменты, когда она не могла понять, как решилась покинуть Алжир. И при этом чувствовала, что не могла поступить иначе. Преодолевая разлуку с мужем, она искала ту боль, что сейчас так терзала ее. Ее страдания были огнем, сжигающим все, что их разлучало. В этом пламени выкристаллизовалась ее любовь, новая, более сильная и яркая, чем прежде.

«Кромвель» лавировал, продвигаясь к порту. Якорь был наготове; ванты сматывались с бушприта.

Каролина зашла в каюту, по-восточному украшенную коврами, низкими диванами и подушками. Рядом с корзиной, где лежала ее дочь, высилась гора игрушек. Каждый мужчина на борту смастерил что-то на прощание для маленькой Жилианы. Тут были деревянные куколки, флейта, цветной флюгер, вырезанные из коралла зверьки, веер. Каждый зашел сюда, чтобы положить свой дар на покрывало. Это было настоящее паломничество; словно эти мужчины без родины и семьи на минуту ощутили себя ответственными за беззащитное существо, которое вот-вот навсегда уйдет из их жизни. Мир и покой вернулся в их потрепанные жизнью души, и для этого хватило чистого взгляда ребенка.

Каролина остановилась у корзины, нагнулась над ней, не решаясь потревожить мирный сон девочки, но Жилиана уже открыла глаза. Взяв ребенка на руки, Каролина вышла на палубу. Жилиана обвила ручонкой ее шею, прижалась к щеке. Каролина нежно повернула ее головку к берегу:

– Ты должна смотреть туда. Там – Франция. Это твоя родина, там ты будешь расти, там пройдет твоя жизнь. Священник из Сен-Жозефа не будет против, если мы чуть-чуть слукавим и запишем местом твоего рождения Розамбу. Ты полюбишь Розамбу. Еще совсем немножко, и мы приедем туда.

Жилиана завозилась на ее руках и вновь радостно и звонко заагукала. Каролина крепче прижала девочку к себе, поцеловала ее волосы. Как часто бывало за последние дни, она снова подумала о женщине, что была матерью ее ребенка все эти месяцы. Каролина так никогда и не увидела Зинаиду, но, казалось, знала о ней все, а главное – что Зинаида от всей души любила ее Жилиану. Только этим можно было объяснить, что девочка ни к кому не испытывала недоверия или страха. Малышка была доверчива ко всем, она привыкла, чтобы с ней играли, чтобы с ней говорили. Она не научилась плакать, зато умела смеяться.

Девочка с любопытством подняла голову. Зашумели спускаемые паруса. «Кромвель» входил в порт. Якорь был сброшен, цепь со звоном разматывалась и уходила в воду. Судно вздрогнуло, словно невидимая рука остановила его. Симон подошел к Каролине. Его лицо сияло.

– Что вы предпочитаете? Отель на Канебье – или что-нибудь поспокойней? Может, на Прадо? Там есть совсем новая гостиница, прямо в парке.

– Ни Канебье, ни Прадо, – твердо сказала Каролина. – Мы не будем ночевать в Марселе. Мы наймем карету и самых быстрых лошадей. – Она подняла вверх дочку. – Мы дома! – повторяла она как заклинание. – Ты еще не знаешь, Жилиана, как прекрасна Франция. Я все покажу тебе, все. Мы должны сейчас же ехать в Розамбу – там самое прекрасное место на земле...

Сколько раз пришлось еще Симону услышать эти слова за время их путешествия! Когда он предлагал сделать привал или отдохнуть денек, Каролина неизменно отвечала:

– Отдохнем в Розамбу.

Ее исступление внушало Симону страх. Непонятная сила влекла ее вперед, смутное предчувствие, что у нее осталось не так много времени. Кроме того, Симон стал всерьез опасаться за здоровье матери и ребенка. Он уже хотел прибегнуть к хитрости, чтобы заставить Каролину остановиться хотя бы на ночь, как вдруг, не доезжая Лиона, Каролина приказала кучеру ехать медленней. Она открыла окно, взяла Жилиану на колени и принялась рассказывать ей об отце, герцоге Беломере, который вырос тут.

Ее нервозность исчезла. После того как они остановились в отеле «Бельведер», Каролина поехала в город. Наутро она до одиннадцати часов пробыла в постели. О дальнейшем пути не было и речи. После затянувшегося завтрака Каролина велела заложить открытую карету. Симон снова отвез ее в город. Почти до вечера она делала покупки. За несколько часов она растратила все полученные в Марселе деньги. Однако здесь была не Африка. Каролина находилась во Франции и носила фамилию человека, имевшего неограниченный кредит в любом банке.

Проходил день заднем. Каролина все не заводила разговора о дальнейшей поездке. Когда же она, наконец, решилась ехать дальше, то использовала каждую возможность задержаться в пути. Симона ее медлительность пугала теперь не меньше, чем недавнее горячечное нетерпение. Но, может, это были всего лишь пустые страхи, а Каролине просто доставляло удовольствие находиться среди людей, говорящих на родном языке, нравилось просыпаться спокойно, не испытывая страха перед предстоящим днем.

Снова и снова она приказывала останавливать карету и выходила из нее с Жилианой на руках. При виде отары овец; яблони, согнувшейся под тяжестью плодов; цветущего розового куста; детей, запускающих бумажных змеев на убранном поле; стада гусей, загородивших дорогу; кошки, сидящей на ступеньке дома.

Но было и другое времяпрепровождение, вопиюще противоречащее этим идиллическим минутам, – ее болезненная страсть к покупкам. В Мароне она велела остановиться, чтобы купить шесть картонок с кружевами. В Шали это были шерстяные покрывала для кареты; в Бьене – красная и белая седельная сбруя, сервиз из голубого фарфора и вторая карета, чтобы сложить в нее все покупки. В Дижоне, наконец, к этому прибавилась вороная двухлетка, понравившаяся Каролине при посещении конного завода. Лошадь приглянулась ей, потому что, как и ее любимая кобыла Луна, имела белую звезду во лбу.

Казалось бы, Симон должен быть счастлив, наблюдая за этой молодой красивой женщиной с ребенком на руках. Вместо этого его беспокойство росло день ото дня. В поведении Каролины было что-то глубоко тревожащее его. Она проживала каждый миг с такой жгучей страстностью, как будто этот час, этот день – все, что осталось ей в жизни.