Текст книги "Язык в действии (ЛП)"

Автор книги: Самюэл Хаякава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Другие аффективные элементы

Мы уже упоминали аффективную силу повторения похожих звуков в названиях и слоганах (The Mind in the Making – рус. Развитие Разума, Live Alone and Like It – рус. Живи Один Без Жалоб, Roosevelt or Ruin – рус. Рузвельт или Руины). На более высокой ступени находятся не только звуки, но и грамматические структуры, например:

Такие элементы дискурса, с точки зрения науки – паразитические, но без них, эти фразы никого бы не впечатлили. Линкольн мог бы передать ту же мысль, сказав: «правительство из, от и для народа», или ещё проще: «правительство народа». Однако он не писал научную монографию. Он вбивает слово «народ» в наши головы три раза, и с каждым на первый взгляд необязательным повторением, он пытается пробудить более глубокие и влиятельные коннотации слова. Бегло рассмотреть все подробности и сложности аффективных качеств языка в одном только звуковом аспекте – невозможно, но важно помнить, что многие притягательные свойства литературы и красноречия основываются на простых фонетических приёмах – на рифме, аллитерации, ассонансе и тонких нюансах ритма. Все эти звуковые эффекты применяются, чтобы насколько возможно усилить другие аффективные приёмы.

Другим примером аффективного приёма может послужить прямое обращение к слушателю или читателю, например: «Уйди с газона. Это я ТЕБЕ!» Этим приёмом пользовался журналист и телеведущий, Джимми Фидлер: «И да, я имею ввиду ТЕБЯ». С помощью этого приёма говорящий пытается привлечь внимание слушателя и заставить его поверить в то, что обращаются к нему лично. Данный приём используется не только на рекламных плакатах и ведущими на радио. Он смягчает формальную речь и добавляет то, что обычно называют «своеобразием». Когда говорящий или пишущий считает своё сообщение особенно важным, он почти не может отказать себе в использовании этого приёма. Поэтому он встречается как в самых красноречивых сочинениях, так и в самых простых. Практически так же как «ты», распространено использование приёма «мы». В этом случае писатель обозначает читателя своим сторонником, для того чтобы последний на протяжении чтения смотрел на вещи так же, как и первый: «Далее мы рассмотрим следующее…», «Мы можем убедиться на примере…», «Наша задача – продолжать идти вперёд…» Этот приём часто используется в более вежливых формах проповедей и наставлений, и его можно часто встретить в этой книге.

В таких риторических приёмах как предложение с задержкой привычный порядок слов меняется с целью придания ему аффективности. В предложении с задержкой основная мысль высказывается только в самом конце для создания лёгкого драматического эффекта за счёт удержания читателя некоторое время в ожидании. Также есть такой приём как антитеза – лёгкая форма двустороннего ориентирования, которая, несомненно, обладает аффективными качествами. В антитезе два сильно разнящихся понятия приводятся близко друг к другу в фонетических или грамматических параллельных конструкциях, чтобы читатель хорошо прочувствовал контраст: «Родился слугой, но умер королём», «В самых прекрасных песнях поётся о грустном», «Голодные судьи скоро подписывают приговоры. „Повесить этого вора!“ Как раз и поужинать впору».

Метафора и образное сравнение

Как мы уже знаем, у слов, помимо информативной ценности, есть ещё и аффективные коннотации. Это объясняет тот факт, что такие утверждения как: «Я тебя ждал вечность – ты на целый час опоздал!», «У него куча денег!» и «Я устал до смерти» – бессмысленны в буквальной интерпретации, и тем не менее, «несут смысл». Неточность или неадекватность информативных коннотаций наших слов – не релевантны с точки зрения аффективной коммуникации. Поэтому мы можем называть луну «куском сыра», «дамочкой», «серебряным кораблём», «осколком злой конфеты»[17]17
  Из последней строчки стихотворения Эдварда Каммингса the Cambridge ladies who live in furnished souls: “…the/ moon rattles like a fragment of angry candy” – рус. «/луна гремит как осколок злой конфеты».


[Закрыть] или как-либо ещё, лишь бы слова вызывали желаемые чувства в отношении луны или ситуации, в которой луна фигурирует. Именно поэтому литературу так сложно переводить с одного языка на другие. Перевод, который следует информативным коннотациям, часто искажает аффективные коннотации, и наоборот; и впоследствии читатели, владеющие как языком оригинала, так и языком перевода, выражают неудовлетворённость фразой: «духом оригинала пришлось пожертвовать» или «в переводе полно неточностей».

В то время как метафора и образное сравнение считались «украшениями» речи – то есть, как вышивка на постельном белье, которая красиво выглядит, но ничего полезного не приносит – психологией этих коммуникативных приёмов пренебрегали. Мы рассмотрели, что в результате спутывания уровней абстракции, мы склонны предполагать, что вещи, которые вызывают одинаковые реакции – идентичны друг другу. Представим, что некоторое поведение знакомого человека на ужине вызвало у нас чувство отвращения, которое до этого у нас возникало, только когда мы смотрели на свиней у корыта. Нашей первой, необдуманной реакцией в таких обстоятельствах будет – сказать: «Он – свинья». В этот момент, как нам подсказывают чувства, человек и свинья – идентичны друг другу. В другом примере мягкий тёплый весенний ветер может создать приятные ощущения; мягкие руки милых молодых девушек тоже создают приятные ощущения; поэтому с точки зрения человека, выражающего свои чувства: «У весны мягкие руки». Это простой пример процесса создания метафоры. Метафора – это не «украшение дискурса»; это прямое выражение чувств, и она возникает там, где есть сильные чувства, которые хочется выразить. Поэтому их можно найти в избытке в любой примитивной речи, в традиционных разговорах, в речи малограмотных людей, детей, бандитов, в профессиональном театральном жаргоне и в других активных занятиях.

Образное сравнение

Даже на ранних стадиях развития цивилизации было понятно, что при назывании человека свиньёй различия между человеком и свиньёй не учитывались. Если человек над этим задумается, он может, в отличие от вышеприведённого высказывания, сказать: «Он – как свинья». Такое выражение называется образным сравнением – когда указываются схожести наших чувств в отношении человека и свиньи. И здесь важно заметить то, что само понятие схожести подразумевает осознание различий, тогда как в метафоре свинья и человек отождествляются. Таким образом, образное сравнение – это своего рода компромисс между прямым, необдуманным выражением чувства и сообщением, стоящий ближе первому, нежели к последнему.

Ещё никогда не признавался тот факт, что «сленг» и «вульгаризм» функционирует по тем же принципам, по которым функционирует «великая поэзия». В сленге постоянно используется метафора и образное сравнение: «лезть в петлю», «зевака», «до потери пульса», «лить воду», «лакричная палочка» (кларнет), и т. д. Художественный процесс, с помощью которого появляются фразы подобные вышеупомянутым – такой же, как и в случае с написанием поэзии. В поэзии наблюдается такая же манера смотреть на вещи научно недопустимым или эмоционально экспрессивным способом:

Горбатые верблюды ночи

Плывут по прозрачным,

Серебряным водам луны.

ФРЭНСИС ТОМПСОН

Снегу нет никакого мягкого, белого дела

до того, Кто на него ступает.

ЭДВАРД КАММИНГС

…бегут листы,

Как перед чародеем привиденья,

То бурей желтизны и красноты,

То пестрым вихрем всех оттенков гнили;

То голых пашен черные пласты.

ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ (Перевод Б. Пастернак)

Есть сладостная польза и в несчастье:

Оно подобно ядовитой жабе,

Что ценный камень в голове таит.

Находит наша жизнь вдали от света

В деревьях – речь, в ручье текучем – книгу,

И проповедь – в камнях, и всюду – благо.

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР (Перевод Т. Щепкина-Куперник)

Однажды в полночь Вечность видел я –

Она Кольцом сверкала, блеск лия,

Бескрайний свет струя.

ГЕНРИ ВОЭН (Перевод Д. В. Щедровицкий)

Следовательно, то, что называется «сленгом» можно считать поэзией повседневной жизни, потому что он выполняет почти такую же функцию, а именно – ярко выражает чувства людей о жизни и о том, с чем им приходится в жизни сталкиваться.

Олицетворение

Вспомните человека из Главы 9, который ударил свою машину в «глаз». Также стоит вспомнить, что в некоторой степени, мы все делаем нечто подобное. Для наших чувств не существует предметов живой и неживой природы. Страх чувствуется одинаково как в отношении существа, так и в отношении объекта. Поэтому в выражении чувств машина может «лечь и умереть», мороз «щиплет» щёки, «злые» волны «рычат», разбиваясь о камни, дороги – «предательски» скользкие, горы «смотрят вниз» на море, пулемёты «плюют», револьверы «гавкают», вулканы «изрыгают» пламя, а двигатель «жрёт» горючее. Особый вид метафоры называется олицетворением, и обычно описывается учебниками по риторике как «одушевление неодушевлённых предметов». Мы можем лучше понять данный приём, если опишем его как не различение между одушевлённым и неодушевлённым.

Мёртвая метафора

Здесь не подразумевается, что из-за того, что метафора, образное сравнение и олицетворение основаны в основном на примитивных привычках мышления, их стоит избегать. Это одни из наиболее полезных приёмов общения, так как за счёт их ёмкой и оперативной аффективной силы пропадает необходимость изобретать новые слова для новых вещей или чувств. Они используются с этой целью настолько широко, что мы применяем их, не осознавая этого. Например, когда мы говорим о «носике» чайника, «ножке» стола или стула, «ветви» науки, и т. д., мы применяем метафору. Радиоволны «покрывают» зону; теории «строятся»; правительство «выкачивает» деньги налогоплательщиков. Даже в такой непоэтичной области как статья о финансах можно найти: рынки – «наводнены» акциями, долги «ликвидируются», цены «сбрасываются» или «взвинчиваются», и т. д. То есть, метафоры настолько удобны, что часто становятся частью обычного словарного запаса. Метафора, пожалуй – самый важный из всех языковых приёмов, за счёт которых язык развивается, изменяется, расширяется и адаптируется к нашим изменчивым нуждам. Успешные метафоры «умирают», то есть, они настолько плотно оседают в языке, что мы прекращаем думать о них как о метафорах.

Отвергать аргументы лишь потому, что они основаны на метафорах или на «метафорическом мышлении» – далеко не всегда справедливо. Значение имеет не само наличие метафор, а то, насколько эффективно они представляют реальные схожести.

Аллюзия

Существует ещё один аффективный приём под названием аллюзия. Например, если мы, стоя рано утром на мосту в городе Сэйнт Пол, штат Миннесота, говорим:

Нет зрелища пленительней! И в ком

Не дрогнет дух бесчувственно-упрямый

При виде величавой панорамы…

УЛЬЯМ УОРДСУОРТ (Перевод В. В. Левик)

мы вызываем у человека знакомого со стихотворением чувства, которые Уордсуорт выразил при виде Лондона ранним сентябрьским утром в 1802 году, и прилагаем их к городу Сэйнт Пол. Таким образом, за счёт некоего подразумеваемого образного сравнения, мы можем выразить наши чувства. Поэтому аллюзия – это простой способ выражения и создания оттенков чувств в слушателе. С помощью библейской аллюзии можно вызвать почтительное или набожное отношение; с помощью исторической аллюзии, например, когда мы говорим, что Нью-Йорк – это «современный Вавилон», мы можем быстро и эффективно сказать, что нам кажется, что Нью-Йорк – это крайне порочный и расточительный город, обречённый на уничтожение из-за греховности; с помощью литературной аллюзии можно вызвать те же чувства, что вызывает рассказ или стихотворение и спроецировать их на текущее событие.

Аллюзии, однако, работают в качестве аффективного приёма только, когда слушатель знаком с историей, литературой, людьми или событиями, на которые ссылается говорящий. Семейные шутки (которые практически всегда являются аллюзиями к событиям или воспоминаниям о событиях, произошедших с семьёй) приходится объяснять посторонним; классические аллюзии к литературе приходится объяснять людям не знакомым с классикой. Тем не менее, когда у группы людей – семьи или цивилизации – есть общие воспоминания или традиции, тонкие и эффективные способы общения становятся возможными благодаря аллюзии.

Это одна из причин, по которым молодое поколение заставляют изучать литературу и историю их собственных лингвистических или национальных групп; чтобы они понимали и разделяли сообщение в группе. К примеру, если человек не понимает такие утверждения как «Он – обычный Бенедикт Арнольд» или «Президент корпорации – это просто Чарли Маккарти; Бергеном здесь выступает генеральный директор», то он является в некотором роде посторонним по отношению к популярным культурным традициям современной Америки. Схожим образом, если кто-то не понимает применение аллюзий к известным личностям европейской и американской истории, используя известные строчки из Чосера, Шекспира, Милтона, Уордсуорта, или из библии короля Якова, или известные качества персонажей Диккенса, Теккерей или Марка Твена, то он тоже может считаться посторонним в отношении традиций людей, говорящий на английском языке. Поэтому изучение истории и литературы – это не просто приобретение изысканных достижений с целью впечатлить людей, как считают некоторые «практичные» люди, а необходимость для повышения эффективности общения и понимания того, что другие люди пытаются нам передать.

Ирония, пафос и юмор

Метафора, образное сравнение или аллюзия могут быть использованы более сложным образом для придания юмора, пафоса или иронии за счёт создания конфликта между нашими более очевидными чувствами в отношении того, о чём идёт речь, и чувствами, вызванными самим выражением. В этом случае конфликтующие чувства превращаются в третье, новое чувство. Возвращаясь к вышеприведённому примеру, давайте представим, что мы смотрим на крайне мерзкую часть города Сэйнт Пол, и очевидно чувствуем неприязнь. Затем, с помощью цитаты Уордсуорта мы взываем к чувству очарования и величия. В результате чувство возникает не благодаря только виду и не только аллюзии, а их конфликту – резкое чувство несоответствия, которое заставляет нас либо смеяться, либо плакать, в зависимости от остального контекста. Существует много сложных оттенков чувств, которые можно вызвать каким-либо другим способом. Если, например, деревенского поэта называют «Милтон из Мадвилла»,[18]18
  «Мадвилл» – город из стихотворения Casey at the Bat Эрнеста Л. Тэйера о бейсбольной команде, которая своим проигрышем сильно разочаровала болельщиков.


[Закрыть] конфликт между позорными коннотациями «Мадвилла» и прославленными коннотациями «Милтона» производит комический эффект, за счёт которого поэту присваивается позор. Однако если из Крейгенпаттока может выйти Томас Карлайл, то нет причин тому, чтобы из Мидвилла не вышел Милтон. Этот, в некоторой степени, более сложный приём можно представить в виде диаграммы, заимствованной из математики:

Аффективность фактов

Мы уже рассмотрели в нашем обсуждении «уклонов», что сами сообщения, даже если они не направлены на то, чтобы вызвать сильную реакцию в читателе, всё равно могут повлиять на его чувства тем или иным образом. Даже если вы доставите сообщение настолько хладнокровно и спокойно, насколько возможно: «Не смотря на то, что в наличии не было обезболивающих средств и хирургических инструментов, он сказал, что ногу придётся ампутировать. Он провёл операцию при помощи мясоразделочного ножа и топора, пока четыре человека удерживали пациента», большинство читателей сочтут такое сообщение крайне аффективным. Сами факты могут быть аффективными, но существует важное отличие фактов от других аффективных элементов в языке. В случае последнего, писатель или говорящий выражает свои собственные чувства; в случае первого, он «подавляет свои чувства» – то есть, делает утверждения таким способом, чтобы их можно было проверить, независимо от чьих-либо чувств.

Обычно, как в приведённом примере, сообщение с тщательно отобранными фактами бывает более аффективным, нежели прямые и открытые суждения. Вместо того чтобы говорить читателю: «На операцию было невыносимо смотреть!», мы можем дать читателю возможность сказать это за себя. Можно сказать, что читатель вынужден участвовать посредством принуждения к собственным заключениям. Опытные писатели отлично знают, какие факты стоит отбирать, чтобы повлиять на читателя желаемым образом. Следующий отрывок взят из раздела “Profile” журнала The New Yorker:

«Несколько эндокринологов тщетно пытались убедить Мисс Д пройти осмотр. Она боится врачей. При заболевании, она полагается на лекарства без рецепта. Она говорит: «Медицинская профессия позволяет слишком глубоко лезть не в свои дела, когда они берутся за физические недостатки».

Факты в сообщении о Мисс Д, её страх врачей, зависимость от лекарств без рецепта, манеры выражения и, по сообщению, неправильное произношение термина «физический недостаток» (англ. “monsterosity” вместо “monstrosity”), почти неизбежно заставляют заключить, что она невежественный и неразумный человек; однако писатель этого не говорит. Таким образом, мы с большей вероятностью можем убедить себя в этом заключении из прочитанного, нежели открытыми суждениями, потому что писатель не просит нас поверить ему на слово. Заключение, в некотором смысле, становится нашим собственным открытием, нежели открытием писателя.

Уровни письма

Надёжность аффективности фактов – когда мы полагаемся на способность читателя приходить к заключениям, к которым мы хотим, чтобы он пришёл – варьируется в зависимости от предмета обсуждения и от аудитории. К примеру, когда мы пишем: «У него была температура 40 градусов», можно ожидать, что практически любой читатель подумает: «Какой ужасный жар!» Но когда мы пишем: «Любимыми поэтами Мистера Джонса были Эдгар Гест и Шекспир», не исключены такие суждения как: «Забавно! Что за человек не способен отличить бред Геста от поэзии Шекспира?» и «Мистер Джон, похоже, славный человек. Это и мои любимые поэты». Если высказывание задумывается как саркастический комментарий о неразборчивом вкусе Мистера Джонса, то человек, который склонен дать последний ответ, не почувствует сарказма. Это имеется ввиду, когда кто-то говорит, что высказывание – «выше чьего-либо понимания».

В этом свете интересно сравнить журналы и статьи на разных уровнях: «бульварные» и популярные иллюстрированные (Good Housekeeping, McCall’s, Esquire, Saturday Evening Post, и т. д.) с «качественными» журналами (Harper’s, The New Yorker, The Nation). Во всех, кроме «качественных» журналов писатели редко полагаются на способность читателя приходить к собственным заключениям. Чтобы читатель не слишком сильно напрягал интеллект, писатели судят за нас. В этом отношении наш выбор не велик; не смотря на то, что они пишут утверждения в форме сообщений, они почти всегда сопровождают их суждениями, чтобы удостовериться в том, что до читателя дошла суть.

Группа «качественных» журналов склонна во многом полагаться на читателя, не приводя суждений совсем, когда факты «говорят сами за себя», или же приводя достаточно фактов наряду с суждениями, чтобы читатель мог прийти к другим заключениям, если захочет. Например, в «бульварных» журналах часто можно встретить нечто подобное:

Элейн была – скажем честно – скучной и заурядной. Она, конечно, была красивой, но в привычном смысле.

«Качественные» журналы оставляют намного больше на суд читателя:

Элейн погасила сигарету в чашке с остатками кофе. Встав, она поправила юбку и пригладила волосы.

Оценка литературы

Из всего вышесказанного мы можем сделать очевидный вывод: так как в литературе преобладает выражение чувств, наиболее важным в ней выступают аффективные элементы. В оценивании романа, стихотворения, пьесы или рассказа, так же как и в оценивании проповедей, политических речей и директивных высказываний, в целом польза от какой-либо письменной работы в качестве «карты» реальных «территорий» принимается во внимание во вторую очередь, а иногда и вовсе не рассматривается. Если бы это было не так, то существование таких произведений как Путешествия Гулливера, Алиса в Стране Чудес, Алая Буква или Эссе Эмерсона невозможно было бы оправдать.

Когда мы говорим, что в данном аффективном письменном труде содержится истина, мы не имеем ввиду «истину с научной точки зрения». Это просто может значить, что мы согласны с переданным настроением; это может означать, что мы считаем, что чувство было выражено точно; это также может означать, что чувства, которые произведение вызывает, могут заставить нас изменить наше социальное или личное поведение в лучшую сторону. Значениям «истины» нет предела. Люди, которые считают, что между наукой и литературой или наукой и религией обязательно должен быть конфликт, помимо этого во многом руководствуются двусторонним ориентированием, в связи с чем, всё для них либо «истинно», либо «ложно». Для таких людей, если наука – «истинна», значит литература или религия – бред; если литература или религия – «истинна», то наука – это лишь «претенциозное невежество». Стоит понять, что когда люди говорят, что что-то «истинно с научной точки зрения», то это полезные и проверяемые формулировки, которые служат целям организованного сотрудничества. Стоит также понять, что когда люди говорят, что пьесы Шекспира или конституция Соединённых штатов содержат «вечные истины», значит, они создают в нас настроения и отношение к нашим собратьям людям, понимание самих себя или чувства глубокого морального долга, ценного для человека в любых обстоятельствах.

Помимо этого, давайте рассмотрим важный недостаток языка сообщений и научных письменных работ. Джон Смит, любящий Мэри – это не Уильям Браун, любящий Джейн; Уильям Браун, любящий Джейн – это не Генри Джонс, любящий Энн; Генри Джонс, любящий Энн – это не Роберт Браунинг, любящий Элизабет Баррет. Каждая из этих ситуаций уникальна; не бывает двух одинаковых пар людей любящих друг друга; и даже любовь между двумя людьми не бывает в точности одинаковой изо дня в день. Наука всегда ищет общие законы наиболее широкого применения, и поэтому абстрагирует из этих ситуаций только то, что между ними есть общего. Но каждый любящий человек осознаёт уникальность лишь своих чувств; как нам известно, каждый чувствует так, будто он первый во всём мире, кто полюбил.

Как передаётся это отличие? Именно здесь аффективное использование языка играет свою главную роль. Бесчисленное множество отличий чувств в отношении многих событий, которые мы испытываем – слишком тонки для сообщений; их необходимо выражать. И мы выражаем их с помощью сложного изменения тона голоса, ритма, коннотаций, аффективных фактов, метафор, аллюзий и другими аффективными приёмами.

Часто бывает так, что чувства, которые мы хотим выразить, настолько едва уловимы или сложны, что несколько строчек прозы или стиха – недостаточно, чтобы их передать. Поэтому авторам иногда необходимо писать целые книги, проводя читателей через многие ощущения, ситуации и приключения, давая им воспринимать то одно, то другое, взывая к воинственному духу, нежности, чувству трагедии, смеху, склонности к предрассудкам, алчности, чувственности, набожности, и т. д. Только таким способом порой можно воссоздать в читателях в точности те чувства, которые автор хочет выразить. Именно по этой причине существуют романы, стихи, драмы, рассказы, аллегории и сказки: чтобы передать такие суждения как «жизнь – трагична» или «Сюзанна – красива», не просто говоря это, а давая нам пройти через множество опытов, которые заставят нас относиться к жизни или к Сюзанне так, как это делал автор. Литература – это наиболее точное выражение чувств, а наука – это наиболее точный способ сообщать. Поэзию, которая сводит все аффективные ресурсы языка в ритмические рисунки, можно назвать языком выражения в высшей степени эффективности.