Текст книги "Озорники"

Автор книги: Самуил Полетаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВНОЕ – ЭТО НЕ СЛАВА

В глубине души Броня была уверена, что нынешний костер затмит все бывшие, о которых вспоминали старшие ребята. Она, конечно, понимала, что едва ли костер будут связывать с ее именем, но ей было достаточно сознания своей роли в его организации. Броня не гналась за славой, тем более – какая могла быть слава? Важнее для нее – опыт, который может пригодиться, и внутреннее удовлетворение работой, осознание своих сил. Этой мысли был посвящен чуть ли не целый реферат в ее дневнике. Она распространяла эту мысль на жизнь в целом и писала, что главное в человеческой деятельности – не признания людей, не слава, которая очень эфемерна, а самосознание, именно то, что человек сам о себе думает, а не то, что о нем думают другие. Она обстоятельно, с выкладками, примерами из жизни друзей-студентов и из своей собственной, из случаев лагерной жизни, довольно тонко и убедительно доказала, что это не пренебрежение к людям, не теория сильной личности… Получилась очень толковая запись, из которой можно сделать неплохую статью для молодежного журнала. Она даже наметила себе написать такую статью, и не для того, чтобы предложить журналу, она не гналась за литературной известностью, хотя на всякий случай а придумала псевдоним – Свободин – а для того, чтобы узнать, сможет ли она написать статью на хорошем общепринятом уровне. Свободин, Бронислав Свободин, если хотите, – совсем неплохо звучит, а? Этакий элегантный молодой человек в замшевой куртке, по виду спортсмен, и кто бы мог подумать, что этот известный журналист Бронислав Свободин – она, Броня! Даже мама не узнает, кто скрывается под этим псевдонимом. Если честно признаться, Броня помышляла и о журналистской деятельности, но не смотрела на нее как на нечто самостоятельное, а лишь как на подспорье в ее главном деле – педагогическом. Зато о педагоге Хмелевской еще узнают! «Ах, это та самая, что посмела?» Что «посмела», кого «посмела», Броня еще сама не знала, но была твердо уверена, что «посмеет».

Ленинский костер был ее детищем. Она гордилась им еще до того, как он состоялся, настолько ясно и четко видела его она в воображении.

ЛЕВ, ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ И КОНСКИЙ ТАБУН

Небо наливалось густой синевой, за лесом разгорался закат, но на поляне в разных концах уже кипели состязания, которыми руководил Георгий Шмакин. Малыши с крылышками выпархивали из ракет, как ангелочки, старшие ребята подхватывали их, с гудением кружили над площадкой. Команды КВН разыгрывали разные варианты встреч с жителями внеземных цивилизаций. Рычали птеродактили и археоптериксы. Первобытные люди мычали нечленораздельные слова и дрались из-за костей. Папуасы, размалеванные, в набедренных повязках, увешанные бусами из камней и рябины, стреляли из луков и били в тимпаны. Рядом с ними, мигая красными и зелеными глазами, железными голосами хрипели киберы.

Но главная часть вечера началась позднее, когда в небе высыпали звезды. Костровая команда во главе с пиротехником Витей Смагиным, размещенная в кустарниках и не видная зрителям, по выстрелу сигнальной ракеты подожгла в нескольких местах шнуры-запалы, которые вели к бенгальским огням. Сперва послышались гул и резкое шипение, потом над поляной взмыли ракеты, и весь мир озарился сиянием. Извиваясь спиралью, помчались вверх толстые колбасы огня, оставляя за собой дымные шлейфы. С легким фукающим взрывом расцветали бутоны искр. Над лесом заколебались муаровые ленты сияния. Ребята истошно вопили и прыгали. Знакомый мир воскресал в какой-то новой, сказочной жизни. Все мерцало, переливалось, зыбилось. Лес застыл, оглохший от шума. Звезды ослепли от света летящих огней. Пролетавшие птицы были похожи на попугаев. Деревья меняли цвет, как хамелеоны. И все небо превратилось в разноцветную карусель.

В самом центре мироздания застыла главная героиня праздника – елка, ждавшая, когда ее подожгут. Когда же салют начал меркнуть, когда цветные сполохи с легкой судорогой уходили в ночь, а птицы гасли, как фонари, в эту минуту вокруг елки засуетились костровые с факелами в руках. И сразу по нижним ветвям с ветки на ветку словно бы запрыгали белочки и бурундуки. Но вот они стали сливаться, на глазах превращаясь в кошек, гиен и волков. Они кусались и царапались до тех пор, пока над ними не выросли Лев и Змей Горыныч. Они встали на дыбы, облапились и зарычали, обдирая друг другу бока и разбрасывая кровавые клочья.

Когда ребята, прикрыв ладонью глаза и став бочком, зачарованно смотрели на эту схватку, а костровые подбрасывали новые охапки хвороста, когда Горыныч, лязгая челюстями, сожрал Льва, но и сам, обессиленный, превратился в обугленный труп, в это время на кривой верхушке ели засветился предмет, похожий на слиток серебра. Предмет с минуту выделялся своим нездешним блеском. И вдруг яркая, громадная, страшная вспышка с грохотом сотрясла окрестности, лес оглушительно толкнулся в небо, расцвел сиреневым облаком и стал опадать ливнем сочных огней. И это был, наверно, конец света, так это было торжественно и красиво. Ручьями стекавшие огни разливались по кустам, траве и ветвям соседних деревьев, по земле потекли клубы дыма, на глазах превращаясь в тучных коней. Фыркая и гогоча заливистыми голосами, они заметались вокруг костра, полоща хвостами. И тогда все увидели, что это были обыкновенные кони, которых сельские ребята перегоняли в ночное. И чуть ли не половина мальчишек во главе с пиротехником Смагиным устремились к коням. Внезапно появившийся табун смял распорядок программы и унесся в темноту…

БЕЗ ВСЯКОЙ ЛОГИКИ

Накрапывал дождик. Ветер носил по территории лагеря черные хлопья, нагоняя тоску и уныние. Лагерь жил в ожидании грозных комиссий. Ребята бродили, не зная, куда приткнуться. Броня, с подгоревшей косой, тщательно упрятанной под пестрый платок, ожидала разноса и весь день жила с ощущением жуткого конца. Припухшие веки, красный носик делали ее похожей на жалкого цыпленка. Голова раскалывалась от бессонной ночи. Слава богу, никто не погиб, пожар был ликвидирован, суматоха улеглась, но она растравляла себя и находила в самобичевании горькую усладу. Она была ответственной за костер и должна понести расплату одна, никого не припутывая. Несколько раз ей попадался на глаза Яков Антонович, окруженный конвоем ребят, но он не замечал ее. Ну и пусть!

Вечером Броня решила сходить на пепелище. Там толпились малыши, бегали по кострищу, возбужденные, словно бы дожидаясь повторения вчерашнего чуда. Броня хотела уйти, но ее обступили ребята, и она, словно специально за этим пришла, попросила их заняться уборкой. Они собрали в кучу хлам, оставшийся после костра, головешки, игрушки, остатки маскарадных костюмов, ящики, чтобы сжечь все это на новом костре. Кто-то принес смятую банку, похожую на канистру. Броня поинтересовалась, как здесь очутилась банка, но ребята пожимали плечами, а двое из них многозначительно переглянулись. Броня перехватила их взгляды, но не стала учинять допрос и тихо ушла.

До самого отбоя она бродила по лесу и думала: неужто это все, что осталось от радости? Уныние и горечь охватили ее душу. Вдруг вся ее будущая деятельность, поприще педагогики, которому она собиралась отдать себя без остатка, затянулась дымкой безразличия. Зачем учиться, думать, страдать, искать, отказывать себе в обыкновенных радостях, забывать свою юность, чтобы после тебя осталась жалкая горстка пепла? А жила ли она до сих пор? Изведала ли радости, которые бывают только в молодости? Она внезапно остановилась в растерянности – ведь ей всего девятнадцать! Смешно это или грустно, но ничего такого, что называют любовью, она не испытала. Ни разу ее не обожгло горячим безумием, не ранило болью. Броню охватил страх. Жизнь ее сгорит, как бенгальская ракета, и в составе пепла, который останется после нее, никаким анализом не удастся обнаружить следы счастья и томления, о которых так много написано книг. Вот парадоксы жизни, в которых, сколько ни ищи, не найдешь никакого смысла. После всего, что случилось, ее застигла врасплох самая постыдная, глупая, жалкая мысль о любви. Ну где тут логика?

Броня усмехнулась от внезапно пронзившей ее жалости и презрения к себе. Что-то унизительное, мелкое, мещанское было в этой слабости. Но она была не из тех, кто сдается. Холодно разобравшись в своих чувствах, она пришла к выводу, что нет, не зря она давно уже отказалась от любви как важной цели жизни. Хватит с нее того, что еще в девятом классе она однажды подверглась этому испытанию, затеяв с В. В. глупую переписку, которая довела их отношения до свиданий и поцелуев, глупых, холодных и гадких поцелуев. Он так домогался поцелуев, хоть одного поцелуя, что, когда наконец, спрятавшись в темном подъезде, прижался к ее холодной щеке, он стал с того времени почти преследовать ее, упрекать, ревновать неизвестно к кому, словно приобрел над нею какие-то особые права. Вот тогда-то Броня и разочаровалась окончательно в любви. Из этого единственного и последнего, как она считала, опыта Броня поняла одно: любовь – это посягательство на свободу, независимость и достоинство личности. Она с отвращением перебирала в памяти свой неудавшийся роман и не находила в нем ничего, кроме того, что, идя навстречу этому ревнивцу, она будет вынуждена отказаться от себя, от своих идеалов и надежд и неизбежно превратится в рабыню.

Такими рассуждениями Броня подавила в себе сожаление о неиспытанном чувстве. И сразу наступило облегчение. Все стало на свои места. Она овладела собой и снова обрела веру в осмысленность жизни. И ясны стали заботы, ей предстоящие. С костром покончено. Никаких продолжений. Переключить жизнь лагеря на обычный распорядок. Свести до минимума вылазки за пределы лагерной территории. Завершить начатое распределение шефства старших над младшими. Максимально загрузить ребят общественной, спортивной и культмассовой работой. Положить конец набегам на лагерь лесных дикарей. Решительно оборвать их дезорганизаторскую деятельность. И ни в коем случае не возобновлять о них разговора с Яковом Антоновичем. Решительно поговорить с Рустемом. И заставить его взяться за лесных варягов…

Жизнь сразу вошла в свои берега. И странно – прошла головная боль, чуть было не склонившая ее к мысли, что она заболела и должна будет слечь. Она широко вздохнула от прилива энергии. И с благодарностью вдруг вспомнила некоего, по всей видимости, сумасшедшего человека, на встречу с которым ее затащили как-то ее приятели-студенты. Где-то в подвальном помещении ЖЭКа, в красном уголке, этот высокий, худой, большелобый, с мерцающими, в себя устремленными глазами человек ораторствовал четыре часа, сопровождая свою декламацию длинными движениями тонких, нервных рук, порой вскидывая выше головы свои сухие ноги, демонстрируя гибкость своего тела, которое он разработал собственной системой гимнастики. Понимая всю псевдонаучность его рассуждений, Броня все же ушла с этой встречи с чувством головокружительной уверенности, что человек может все. Она с неделю жила под впечатлением встречи с этим, в сущности, престарелым ребенком, жившим в своем абсолютно свободном, ничем не стесненном мире возможностей, в котором человек может подчинить себе не только свою душевную жизнь, но и физиологию.

«Есть ли пределы человеческих возможностей? Можно ли переделать самое себя? Других? Использовать кое-кого как материал для приложения усилий. Постановка на эксперимент».

Глава 4
СВИДЕТЕЛИ «СИНИСТРИОНА»

ВОЗДУШНЫЕ АКРОБАТЫ

С полчаса они пробирались тропками, и все это время Броня не умолкала.

– Я человек несуеверный, но честное слово, происходит какая-то чертовщина. И ты наверняка это знаешь, но играешь со мною в прятки, как будто это мое личное дело, как будто это не касается жизни лагеря. Я официально тебе заявляю: если так будет продолжаться дальше, я вынуждена буду принять серьезные меры. Какие? Об этом ты узнаешь в свое время. Сегодня утром я уже кое-что прояснила для себя. Теперь посмотрим на это с другой стороны…

Самое невыносимое – он слушал ее с терпением и добротой. Он просто убивал ее своей вежливостью. Он отклонял ветки на уровне ее глаз, словно они угрожали не ему, увечному, а ей, сильной, легкой и точной в движениях. Он подбадривал ее кивками и очень приветливо поглядывал на ее вздернутый носик, тут же соскальзывая на кончик ее косы, болтавшейся у пояса. Говори, дескать, говори, забавляйся, ты умница, а сейчас ты играешь, и неплохо играешь, а вообще-то ты умница и сама это знаешь, и симпатичная умница, и ты мне нравишься, у тебя такая серьезная славная мордашка, но я тебя слушаю, слушаю, очень внимательно слушаю.

Внезапно Рустем схватил её за руку и задержал возле березки.

– Ты ничего не заметила?

Нет, а что? – испугалась Броня.

– Я имею в виду березку. Не правда ли, хороша?

– Березка?! – удивилась Броня, сбитая с толку. Значит, все, что она говорила, он просто пропускал мимо ушей.

– Я не могу объяснить, почему мне нравится эта березка. Просто хочется смотреть на нее, и точка. А вот на эту сырую ложбинку с желтыми камышами смотреть противно. Ты не знаешь почему? Я тоже не знаю. Я просто отворачиваюсь от нее и не смотрю – и в этом ответ…

Броня всплеснула руками. Она ему про Фому, а он ей про Ерему!

– Послушай, Что со мной однажды случилось, – продолжал Рустем, восторженно потирая руки. – Однажды я задремал в лесу и проснулся оттого, что кто-то шевелился в моем кармане. Это был бельчонок. Он нагло влез туда, почуяв кедровые орешки. Я оттопырил карман, и он преспокойно вылез оттуда, зажав в щеках орех. Что ты на это скажешь?

– В огороде бузина, а в Киеве дядька – вот что я скажу!

– Ну да, ну да, конечно, – промямлил Рустем, поднял с земли листок дуба и вдруг, опять воодушевившись, спросил: – Не напоминает ли тебе что-то листок?

– Я вижу – тебе все до лампочки, о чем я говорю…

– Посмотри на его силуэт: не правда ли, он повторяет крону самого дуба? Даже в таких мелочах видно, как природа заботится о сохранении вида. Это печать, знак, иероглиф индивидуальности…

– Чем дальше в лес, тем больше дров! – остановилась Броня.

– Тс-с-с! – прошептал Рустем, поднимая палец.

На ветке бересклета покачивался птенец. Он пошевеливал крылышками, словно бы отряхивался. Потом повел головкой и уставился на палец, закоченев от любопытства.

– Лопух! – рассмеялся Рустем, приглашая рассмеяться и Броню. – Как тебе нравится этот молодой дурачок! Он, оказывается, еще летать не умеет, а тоже еще – не боится…

Рустем увел Броню подальше от куста, птенец, пискнув, слетел с ветки и довольно уверенно, хотя и не быстро полетел на березу. Рустем сиял.

– Между прочим, должен тебе сказать, что почти все живое рождается без страха за свою жизнь. Ты согласна со мной? Я не ручаюсь, конечно, за научность утверждения, но, по-моему, человек – единственное животное, которое испытывает страх перед неизвестным. Что ты скажешь на этот счет?

Броня смотрела на него с легким изумлением. Она уже подыскивала слово, чтобы сбить с него восторженность, но в это время они вышли к реке и оглохли от шума воды. Над валунами, раскиданными на берегу, вскипали и опадали пенные волны. Казалось, камни дышали. Правее уступами тянулась на другой берег реки целая гряда скал, и Рустем повел Броню туда, на ходу стягивая майку.

– Ты что это? – не поняла Броня.

– Я мусульманин и должен сделать омовение в священных водах этой реки…

– С ума сошел! Кто же здесь купается?

Броня здесь не бывала. Прыгая с валуна на валун, Рустем потащил ее куда-то вверх, откуда открылась цепочка каменных впадин, в которых накопилась выплеснутая еще весенними паводками вода, успевшая кое-где зацвести. Здесь Рустем сбросил кеды и вскарабкался на острый выступ гранита, взмахнул руками и прыгнул вниз, сделав в воздухе замысловатый поворот. Броня обогнула, скалу и осторожно всмотрелась. Рустем что-то кричал, но из-за грохота ничего не было слышно. Тело его фосфорически переливалось, руки колыхались, как плавники. Он словно бы летел в воздухе, и только по некоторой дрожащей размытости очертаний можно было догадаться, что он плавает в одной из каменных ванн. Такая это была фантастическая игра света и тени!

– И не стыдно тебе? – сказала Броня, когда Рустем, тяжело дыша, выполз на валун и разлегся у ее ног, как тюлень.

– Что за вопрос – конечно, стыдно! – сказал Рустем. – Только прости, а за что мне должно быть стыдно?

– Ведь и простофиля догадается, что ты часто ходишь сюда, и я уверена, что не один, а тайком с ребятами…

– Ой, как ты права! Ой, как ты права! Если бы ты знала, как ты права! – рассмеялся Рустем. – Только почему же, почему тайком? Можешь к нам присоединиться…

– А мы всё острим! А мы всё смеемся!

Рустема сегодня словно подменили. Он совершенно распоясался. Что-то мальчишеское, дикое, неожиданное было в его сегодняшнем возбуждении, в его речах, в этом купании, и вся их вылазка складывалась кувырком – совсем не так, как она предполагала. Интересно, что он выкинет еще? Рустем не заставил себя ждать. Он схватил одежду и, прижимая палец к губам, поманил ее за собой, и она пошла, ничего не понимая, а он между тем повел ее колючими кустарниками, и так они шли, пока не выбрались на открытую площадку с каменным козырьком, с которого полого свисал дикий виноград. Он раздвинул зелень.

– Замри!

На другом берегу реки поднималась в небо скала, и на вершине ее стояли три мальчика. Броня присела, чувствуя жуткий приступ малодушного страха. Она подумала, что случится несчастье, потому что ребята возились с какой-то колодой, и по скале, змеясь, опускался трос, и неизвестно, что они собирались делать, колдуя над колодой. Уж не бросать ли ее со скалы? Однако Рустем не проявлял беспокойства – он следил за мальчиками, прищурив глаза. Потом началось что-то странное: один из мальчиков, коротышка, большеголовый, вдруг стал спускаться, перебирая руками и ногами, цепляясь за уступы, а потом беспомощно закачался, как маятник, и только тогда Броня поняла, что он висит на тросе, ползущем из лебедки. И так, толчками, двое других то опускали его, то задерживали в воздухе. Непонятно, куда вел спуск, потому что внизу ревела река. Все это было похоже на сумасшедшую игру, которая могла скверно кончиться. Наверно, и в самом деле что-то случилось, потому что коротышка вдруг исчез, а на его месте осталось черное пятно. Броня протерла очки. Это было не пятно, а дыра. Наверно, всё-таки что-то случилось, потому что Рустем вытер лоб, покрытый каплями пота. В довершение мальчики куда-то исчезли.

– Ну, как тебе эти воздушные акробаты?

Снизу стала наползать на скалы чернота. Вершина, на которой только что были мальчики, вспыхнула теплым розовым светом и погасла. Рустем взял Броню за руку и осторожно повел вниз, удаляясь от шума воды, пока совсем не затихло. И тогда из тишины вдруг вылупились беспечные голоса мальчишек, а на другом склоне ущелья запрыгал пучок света, скользя по кустарникам, потом рассеялся над пропастью и снова собрался в пучок на другой стороне. Рустем и Броня протиснулись в расщелину и затаились.

– Кто это? – спросила Броня.

– Сейчас узнаем, – сказал Рустем, опускаясь на корточки. – Если только будем тихо сидеть…

ПРОГРАММА «СИНИСТРИОН»

– Гуд бай, ребятки! Скажите девочкам, что хватит борщей. И вообще поменьше жратвы, а то развели свинюшник. Вчера здесь дикая свинья с поросятами крутилась, пришлось шарахнуть из пистолета… Это я брехун? Я самый честный человек на свете. Я вру только по пятницам, а сегодня вторник. Ну ладно, дуйте и не отвлекайте нас от работы… '

– Савкин просится на станцию, – раздался робкий голос.

– Не Савкин, а Свейн! Сколько раз говорить? Базиль, что прикажешь делать со Свейном?

Базиль разматывал моток белого шнура и не отозвался. Боб осветил его сгорбившуюся фигуру и уверенно распорядился от его лица:

– Передай Свейну, пока он не выучит шифр и не будет шпарить без запинки, к голубям мы его не допустим! И так нам всю связь чуть не запорол. Ну ладно, топай!

Послышались удаляющиеся шаги. Базиль раскладывал кольцами трос. Боб жужжал над ним фонариком.

– Я считаю, Базиль, что мне надо научиться кидать. А вдруг тебя захватят в плен, кто же наладит канатную дорогу? Сегодня я долго тренировался и добился успеха: каждый пятый снаряд попадал в цель. И не какие-нибудь. там камешки кидал, а настоящие булыжники, ты это учти. И вообще я стал физически страшно здоровым. С быком мне еще бороться трудно, но козу я валю запросто. Мускулы у меня стальные – можешь пощупать. Я теперь могу сделать сразу двадцать три приседания. И даже на одной ножке… Смотри, как я на левой…

Осторожное покряхтыванье – и вдруг грохот падения. Базиль подхватил Боба, втащил его наверх, отряхнул и осветил фонариком.

– Лапоть ты, вот кто, – сказал он.

– Согласен, – сказал Боб, потирая бок. – Я не учел, что здесь рыхлая почва…

– А ты учитывай…

– Постараюсь в дальнейшем. Подожди, не бросай, я сперва посвечу… Итак, можно. Раз… два… три!

В зыбком свете сверкнул камень, волоча за собой белый капроновый шнур. Камень ударился в склон и упал в пропасть. Пучок света заметался, исчез и снова вспыхнул. Камень полез вверх, подскакивая на выступах.

– Надо было выше метра на два, – сказал Боб.

– А ты не крутись под рукой. Чуть в тебя не попал.

– Хорошо, я стану подальше. А вообще-то я скоро буду бросать не хуже тебя. Конечно, нам никогда не достигнуть точности, с которой бросают индейцы. Они тренируются с детства, у них рука и глаз – как будто одна система. Если бросать всю жизнь с утра до ночи, так любой научится. Интересно, кто это там двигается? Не бык ли? Теперь его не вытуришь оттуда. Он только Юргиса боится, а Юргис уехал с отцом в город. Ну ладно, все. Можешь бросать без подсветки, учти!

Стук, шелест осыпающегося щебня и долгий плеск внизу.

– Кажется, зацепило…

Над пропастью закачался трос, соединявший противоположные склоны.

– Базиль, поздравляю тебя! Канатная дорога – представляешь, какое это удобство? Положим, идет погоня…

– Это за кем?

– Ну, скажем, за тобой. И вот ты бежишь, перебираясь со скалы на скалу, а враг догоняет. Он совсем уже близко. Остается каких-нибудь сто ярдов. Он должен поймать тебя живым, иначе плакали денежки, обещанные за твою поимку, – целых тысячу фунтов…

– Это сколько же на рубли-то?

– Ах, не отвлекай, пожалуйста! Фунты, рубли, не все ли равно? И вот, когда он – ха-ха! – считает, что денежки у него в кармане, ты – хоп! – кидаешь моток через пропасть и в какие-то считанные секунды уже на другой стороне…

– Ну, а он что?

– А он только хлопает ушами и рычит от злости…

– Ну, а я что?

– А ты ему: «Пардон, мусью, сочувствую, но ничем помочь не могу». Базиль, я просто в восторге!..

– Отойди-ка, а то на трос наступил….

– Прости… А ведь это только начало. К тросу можно приладить подвесную люльку на роликах, сядешь в нее, оттолкнешься и полетишь над пропастью, как на планере!

– Это как же?

– К люльке можно крылышки приделать, будет совсем как в парке культуры. Я считаю, что со временем можно будет открыть аттракцион. Пусть все катаются, без ограничений…

– Это почему же без ограничений?

– Впрочем, ты прав, этак сюда ринутся оболтусы и тунеядцы, всех растолкают, захватят дорогу и будут кататься на ней с утра до ночи. Эй, ты, куда полез? – закричал Боб, замахав руками, будто и в самом деле у аттракциона уже толпились мальчишки.

– Ты чего орешь?

– А чего он лезет без очереди? – сказал Боб потише, но тут же снова поднял голос: – А ну выходи! Ишь, пижон! Как дам – вверх тормашками полетишь! Базиль, скажи ему словечко, а то он драться лезет!

Базиль, уже привыкший к «массовым сценам», которые часто разыгрывались в буйном воображении Боба, оторвался от работы:

– Всю тайгу распугаешь. Ты потише ори.

– Уф, жарко даже стало! Ну нет, мы бесплатно пускать не будем, а сделаем так: хочешь прокатиться – плати!

– Это верно, за денежки…

– Нет, только не деньги, а что-нибудь другое – шишки, орешки, лук, морковку, яички…

– Морковка – ерунда…

– Ну, тогда лучше так: по талончикам. Построй скворечник, клетку для белочки, посади дерево, убери участок леса, поймай браконьера – пожалуйста, получай талончик и катайся…

– Так он тебе и дастся, браконьер…

– Ну, бог с ним, без браконьера обойдемся… Зато деревья будут сажать… Эй, куда сухую ветку втыкаешь? Обманывать вздумал?.. А ты чего плачешь? Талончик отобрали? Это кто такой нахал? Нет, братцы, так у нас не пойдет! Кто хоть раз обманет, целый год даже близко не подходи! Мошенникам и лентяям вход на воздушный паром воспрещен! Я сказал и больше повторять не буду! А кто не слушается, тот будет иметь дело с самим шефом. А шеф говорить не любит – он как трах.

– Стоп! Кажется, зацепились…

– Ух ты! А ну-ка, не тяни сам, давай вместе… Я тебя подстрахую… Раз-два, взяли! Эх, дубинушка, сама…

Грохот, шум падения и шелест осыпающегося щебня.

– Ну ты и силен! – сказал Базиль, отдуваясь.

– У меня теперь так много сил, что трудно точно рассчитать, – оправдывался Боб. – Хорошо, что это испытания, а представляешь, если будешь висеть над пропастью – и вдруг оборвется?

– С тобой влипнешь…

Базиль вытащил из расщелины моток колючей проволоки.

– А это что такое? – спросил Боб. – Проволока? Чего ж ты про нее ничего не сказал? А что будешь делать из нее? Ага, все ясно. Камни только для тренировки, а трос лучше закрепить вот таким ежом. Логично!

– Не крутись под рукой.

– Прости! Я считаю, что теперь можно обсудить программу «Синистрион». Начнем, пожалуй, с экипажа. О командире и его первом заместителе говорить не будем. Это, по-моему, ясно. Теперь вот Юргис… У тебя на его счет были какие-то сомнения?

– Трепло парень…

– Трепло, я с тобой согласен, и мы его терпим из-за отца и «Жигулей». Без машины, сам понимаешь, перебросить сюда столько груза было бы непросто…

– Это верно…

– В общем, человек нужный, значит, оставляем… А что ты думаешь насчет Гревса?

– У него чахотка…

– Не чахотка, а простой бронхит. И вообще я считаю, что надо пересмотреть список болезней, из-за которых нельзя лететь. Мы попросим дедушку разработать новый устав. Сейчас строятся такие благоустроенные ракеты, что какое могут иметь значение всякие там ангины, бронхиты, язвы желудка. Но ты на это скажешь: «А вдруг на Синистрионе притяжение в семь раз больше, чем на Земле?» Скажешь ведь? А я тебе на это отвечу: «А лучелёт на что?»

– Это что еще такое?

– Ну, антигравитон, иначе говоря.

– М-да, – промычал Базиль, не успевая следить за скачущей мыслью Боба.

– Гм, гм, в этом пункте ты, пожалуй, прав. Здоровье космонавта должно быть абсолютным. Верно ведь?

– Ясное дело…

– Тогда идем дальше. Кого мы возьмем из женщин? Вообще говоря, я считаю, что космонавтика пока еще не для женщин. Конечно, только на первых порах. Когда начнутся регулярные рейсы, тогда пожалуйста, тогда пожалуйста. .

– Ну-ка отойди…

– Хорошо, отойду метра на три… Базиль, тебе не кажется, что за– нами кто-то следит? Ты думаешь, рысь, о которой рассказывал лесник, на людей нападает? А как ты считаешь, она испугается стартового пистолета?

– Еще немного отойди…

– Пожалуйста. Животные ведь не разбираются, настоящий это огонь или игрушечный… Впрочем, что мы знаем о животных? Но не будем отвлекаться, нам еще надо обсудить с тобой некоторые кандидатуры. Значит, если ты в принципе не против женщин, то кого бы… э… стоило предпочесть… э… Озу или Мимозу?

– Ты чего знаешь! Кто тебе нравится, ту и бери.

Базиль отгибал плоскогубцами и откусывал заусенцы на проволочном еже.

– Да… но… зачем же… Я просто… ну вот еще… с чего это?

– Какая тебе разница – они ведь одинаковые…

– Ой, что ты!

– А то, если хочешь, сразу обеих бери… замуж за себя…

Бобка невесело рассмеялся:

– Конечно, теоретически… э… жениться сразу на двух… История Востока с его многоженством делает этот вопрос теоретически разрешимым..

– Ну и женись…

– Да, но если все будут… э… то на всех не хватит женщин…

– Тогда выбирай, какую хочешь, а мне останется другая. .

– Базиль, прошу тебя, не говори так…

Разговор о сестрах Озе и Мимозе конфузил Бобку. И он перескочил на другое:

– Кстати, что ты думаешь насчет Смыга? Он, по-моему, не очень надежный человек. Но, с другой стороны, кто лучше него разбирается в пиротехнике? Значит, оставляем. Теперь о шефе. С ним все ясно. Шеф возглавит центральную базу снабжения. Космическое топливо сейчас – проблема номер один. Наш опыт с бензином надо рассматривать как неудавшийся эксперимент. А кто возглавит службу космической информации? Я думаю, что на эту должность подошел бы Бронден…

– Это Кобра, что ли?

– Базиль, мы договорились, кажется, не пользоваться земными именами, в том числе и кличками. Плохая конспирация может поставить под угрозу всю программу «Синистрион». Так вот, о Брондене… У него хорошие организаторские способности, он доказал это во время костра. Но, с другой стороны, Бронден очень любит командовать, а это может вызвать осложнения. Бронден, кстати, усиленно следит за нами в последние дни. Сегодня он с утра болтался в лесу. Я заметил его с наблюдательной вышки и хорошо разглядел в бинокль: он ходил и рассматривал что-то, а потом записывал в блокнот. По-моему, он охотится за ребятами, которые бегают к нам. У него был компас. Боится заблудиться, как тогда. Нет, с такой ориентацией, как у него, делать ему нечего у нас… Базиль, тебе ничего не кажется?

– А чего?

– Мне все почему-то кажется, что за нами следят. Речка заглушает любые шумы, а этим может кто-то воспользоваться и незаметно подкрасться… Ой!

– Чего ты?

– Мне показалось, кто-то мелькнул на той стороне… А может, это у меня в глазах мелькает? Я говорю, говорю, говорю, чтобы не заснуть… Я еще поговорю немного, ладно? А что ты скажешь, если посыпать тропку мелом?

– Это зачем?

– Утром посмотрим: ага, кто-то здесь был! А по следам легко найти лазутчика и устроить засаду… Э… а… о… До чего же спать хочется! Я, пожалуй, пососу конфету, а то у меня после курева гадко во рту. Выпить молочка бы недурно…

– А ты козу подои.

– Она куда-то исчезла. Если хозяин не найдется, мы официально объявим что это наша собственность, и зачислим ее в экипаж. У нее характер спокойный, а это очень важно… Когда я первый раз доил ее, я ужасно боялся, что она боднет меня или опрокинет миску… Базиль, а Базиль, ты не спишь там?

– С тобой заснешь разве.

– Чего-то мне кажется, что нас кто-то подслушивает. Или я уже сплю и все это мне снится? Чего ты возишься так долго? Готово, что ли? А ну-ка дай посмотреть, что у тебя получилось. Ого-го! У, какой ёж-ежище! Вот это здорово! А если надо будет срочно отцепить, тогда как?

Базиль показал хитроумное устройство – патрон, присоединенный к тросу. Перебрался на другую сторону, щелкнул патроном – и пожалуйста: трос разъединяется на две части, и никакие преследователи тебя уже не догонят.