Текст книги "Озорники"
Автор книги: Самуил Полетаев
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Закрыв двери на запор, лейтенант и лесник обошли избу сельсовета и остановились в задумчивости. Лейтенант полистал книгу. Лесник открыл чемоданчик – бинты, шприц, склянки, ампулы, пинцет, вата, марля, таблетки.
– Что мы делать с этим будем? Спрятать в сенцах, что ли?
Лесник спрятал вещи в бурьяне.
– Мне итить, что ли?
– Иди, что же еще…
– Ну ладно, раз итить, пойду, значит…
– Дело сделано. Можно до дому подаваться.
– Это я понимаю. Я и пойду, раз, значит, дело сделано.
– Иди.
Постояли, не трогаясь с места. Повздыхали.
– Интересно, сельмаг открыт сейчас? – спросил лесник.
– Утром сынишка бегал – не было ее там, с отчетом уехала…
– А может, вернулась?
– А тебе зачем?
– Я ей должен тридцать семь копеек.
– Вернуть захотел, что ли?
– Это как сказать… Еще бы взял…
– Ну и что?
– Дак денег же нету…
– Знаешь, Мартын, ты на меня не рассчитывай. У меня зарплата, Я огород, корову, кур, поросят не держу, на базар яичек, молока не вожу…
– Вот я и говорю, зарплата, всё деньга живая… А кур этих, поросят – пожалуйста, закуска всегда есть, а чтобы выпить – живая денежка нужна… Значит, не раздолжусь я у тебя… А то ведь дело сделано, надо бы отметить…
– Ну ладно, на вот тебе… сбегаешь, а я пойду до кума сговориться. Побаниться надо…
Они разошлись. Лесник трусцой побежал к сельскому магазину, возле которого уже толпился народ, а лейтенант степенной походкой пошел к Еремеичу, куму, одноглазому пасечнику.
ДОКТОР БЕРЕТ НА ДУШУ ГРЕХ– Войдешь и скажешь: меня послала к вам неизвестная женщина – так, мол и так, нужно оказать срочную помощь…
– Знаю, объяснял же…
– Слушай дальше. Ты проведешь его низом, а мы пойдем сзади. Если кукукнем два раза, – значит, погоня, тогда прячьтесь. А как три раза кукукнем, – значит, можно идти дальше…
– Доведем, дорогу знаю…
– Теперь так: если начнет спрашивать, кто мы, говори: тайные люди.
– Дедушке одно только слово сказать: тайна, он будет молчать как могила…
– В общем, ясно…
Вася и Боря спрятались в старом овине. Впереди хорошо просматривалась лесная деревенька – с березками и елочками в палисадниках, с избами, разбросанными без порядка, с улицей, больше похожей на широко растоптанную лесную тропу.
Юрка откинул щеколду, вошел в сельсоветскую избу.
– Здравствуйте, – сказал доктор.
– Здравствуйте, – ответил Юрка и стал путано объяснять, какое предстоит важное задание.
Доктор долго вникал, чего от него хотят, наконец понял и сказал:
– Не могу, голубчик. Меня посадили за нарушение, хотя я затрудняюсь сказать, за какое. Но факт остается фактом – я арестован, и сейчас ведется следствие. Пойми мое положение: я дал слово, что никуда не убегу, а ты предлагаешь мне нарушить его. Разве можно подводить людей, которые представляют интересы государства? Неужели на всю округу нет другого врача, который мог бы оказать помощь? Да и что я могу сделать, когда у меня нет с собой моего чемоданчика?
Юрка выскочил на улицу, порыскал в бурьяне и тут же внес чемоданчик.
– Этот, что ли?
– Видишь, они даже не сочли возможным оставить его у меня. Допустим, я нарушу слово, но как же они? Что будет с ними? У них же будут неприятности. Извини, но я ничем помочь не могу. Чемоданчик положи туда, где ты взял его, разве только я возьму из него справочник…
Старик оказался упрямым. Он так расписал последствия своего ухода, что Юрка не знал, что и сказать. Такой заминки тайные люди никак не предвидели. Кто знает, может, старик и прав насчет неприятностей для лесника и лейтенанта, но Юрке от этого не легче – ему грозил нагоняй за невыполнение задания. Юрка заплакал.
– Ты что же это? – растерялся доктор.
– А то… Что я скажу тому… как его…
– Кому?
– Никому. Не велено говорить – кому. Тайные они люди… Он мне голову оторвет…
– Как оторвет?
– Он сердитый, когда что не так сделаешь…
Доктор сильно расстроился. Юрка, почувствовав слабину, еще пуще разревелся.
– Ах ты боже ты мой, голубчик, да как же ты… Кому же там помощь нужна?
– Не видел я никого, – разливался Юрка, все больше входя в роль, – а только мне все равно попадет… Ой, горюшко-то мое! Я клятву нарушил… А только поздно уже… Может, она уже померла…
Юрка попал в самую точку. Все еще плача, он повеселел и жизнерадостно шмыгнул носом. Доктора охватила паника. Он стал нервически ломать пальцы.
– Вот что, – сказал он в сильном смятении, решившись на отчаянный шаг. – На всякий случай я оставлю записку, что скоро вернусь… Впрочем, может, не оставлять? Ладно, не будем. Грех на душу беру, а то тебе и в самом деле, пожалуй, нагорит.
Юрка утер нос рукавом и тут же повел доктора знакомой тропкой, по каменным завалам, ориентируясь по кустикам, обходя открытые лесные полянки. Изредка их настигало близкое простуженное кукование. Юрка каждый раз словно бы спотыкался, останавливался, часто дыша, оглядывался по сторонам и снова торопился вперед..
«ПОЖАЛУЙСТА, ВХОДИТЕ!»Во дворе Еремеича по случаю субботы топилась банька. В баньке парились мужики. Своей очереди дожидались бабы с малыми детьми. Лейтенант, не оглядываясь, прошествовал в избу.
– Заходь, заходь, – сказал распаренный Еремеич, растирая бороду полотенцем. – Огоньку в самый раз запасли… Раздевайся и беги, пока бабы не упредили..
– Со мной еще и Мартын, он до сельмага побежал…
– Зря это он. У нас и у самих найдется. Оставляй свою амуницию и топай.
В одних трусах лейтенант проскочил в баньку. Вскоре туда же, озабоченный, подвалил лесник:
– Лейтенант не тамочки? У меня до него депеша…
– Это какая же?
– Докладывать еще вам буду…
Из баньки послышались крики, уханье, стук, звон, смех.
– Депешу разбирают, – обозлились бабы. – Разнеси их душу в дым!
Огонька, однако, осталось и бабам. А вскоре все, распаренные, пахнущие щелоком, березовым листом, собрались за столом. Разговор сам собой зашел о докторе. Высказывались мнения.
– Понятное дело, обличье себе изменил. А завлекла его сюда не иначе как нужда: награбленное здесь заховал, чтобы легче бежать, а теперь все ищет, да видать, не найдет аль запамятовал…
Лейтенант помалкивал, занимаясь закуской.
– У него тут встреча с кем назначена? Может, кого из наших деревенских подбил?
– Который убег, говорят, молоденький, чернявенький, ровно цыган.
Он у Авдотьи в риге ночевал, утром в кринице умывался, а утек, когда еще скот не выгоняли…
– Душегуба завсегда тянет на старое место…
– Прямо стыд слушать, чего такое болтают! Старый человек отдохнуть приехал, а его заперли, как конокрада. Небось мается, голодный…
Лейтенант молчал, цепляя огурчик. Норовил вставить свое слово лесник, но лейтенант значительно посматривал на него.
– Поди-ка, Мартын, все же отнеси ему поснедать, – сказал Еремеич, – да заодно погляди, как он там…
Бабы натолкали в миску картошки, сала, огурчиков.
– Небось и выпил бы с устатку?
– Не положено, – пресек лейтенант.
Лесник ушел, а в доме продолжали высказывать мнения, пока не вернулся лесник. Вернулся с пустой миской, рушник в грязи, рот скосился, не может схватить дыхания.
– Убег!
Лейтенант поднял аврал. Собрал парней и повел их в лес. Но дело шло к сумеркам, стали быстро терять друг друга, искать было бесполезно, а поэтому решили на околице оставить сторожа, а самим пойти довечерять. На обратном пути остановились у сельсовета, обсуждая вполголоса, как это мог так незаметно доктор удрать.
– Как же он, старый, вылез из окошка?
– Оно и непонятно. Дверь была на щеколде, так и осталась на щеколде..
– А вещички он с собой прихватил?
– Я и не посмотрел. Как увидел – нет его, так и бежать…
Лейтенант заглянул в бурьян.
– А это что?
Чемоданчик лежал на месте. Тогда лейтенант прошел в сени, поднял щеколду и хотел было открыть дверь, как вдруг изнутри послышался вежливый голос:
– Пожалуйста, входите!
Старый солдат, лесник грохнулся на пол, укрываясь от пули. Лейтенант отжался в сторону, медленно вытащил пистолет и поднял его дулом кверху, чтобы дать предупредительный выстрел.
– Ни с места, стрелять буду! – заорал лейтенант и, напрягшись, саданул каблуком в двери…
СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМИз-за стола встал навстречу доктор:
– Мне пришлось отлучиться на некоторое время, но я, к сожалению, не могу раскрыть вам, куда. Я связан словом. Но зачем – охотно скажу. Понадобилась помощь. Ничего опасного. Обыкновенный вывих…
Доктор закатал брючину, спустил носок и стал двигать ступней, объясняя ее строение. Лесник склонился над ступней, заложив руки за спину. Лейтенант расслабленно опустился на табурет. Он глядел на доктора и невольно дрыгал ступней, подражая. Сапог не мог скрыть силу и гибкость лейтенантской ступни.
– Значит, человеку теперь хана?
– Видите ли, восстановительные свойства нашего организма поистине трудно учесть… Вот, казалось бы…
Лесник вежливо попятился и уселся на пороге. Лейтенант впал в оцепенение. Ему стало казаться, что он сидит в аудитории юридической школы, где личному составу районного отделения читается курс лекций. Лекция доктора длилась не больше четверти часа, но после баньки и крутого застолья она показалась двухгодичной.
– Дело понятное, – проснулся наконец лейтенант. – А вы, извиняюсь, не дух святой?
– Что вы хотите сказать?
– Как вы отсюда вышли, а потом снова вошли? Может, сквозь замочную дырку?
Доктор рассмеялся:
– А это секрет фирмы. И если бы не слово, которое я дал…
Лейтенант разгладил мятый листок юбилейного адреса, каким-то образом оказавшегося среди докторских вещей. Он долго изучал его, сличая свое впечатление с докторским лицом.
– Значит, профессор?
– Так оно и есть, дружок.
– А какая может быть вера вашим словам?
– Можно позвонить в клинику и позвать меня. Вам объяснят, что я нахожусь в отпуске…
Долгое молчание. Лесник встал у порога и вытянулся, прижав руки по швам.
– Накладочка получилась, – сказал лейтенант, с укоризной глядя на лесника. – Теперь что же, Мартын Иваныч, делать, скажи на милость? Это что же нам майор скажет?
Лейтенант и лесник растерянно смотрели друг на друга.
– Ай-я-яй, какая накладочка получилась! Вы уж извините, уважаемый, что так получилось, с кем не бывает… Так что можете идти по своим делам…
– Благодарю. Я ведь так и подумал, что тут какое-то недоразумение. Но… должен вам сказать… Вы уж простите меня за такую просьбу, я бы сказал, несколько необычную… Одним словом, я просил бы вас провести следствие по всей строгости закона…
– Это как же, извиняюсь? Не хотите уходить, значит?
– Я не могу ставить вас под угрозу служебных неприятностей. Откровенно вам скажу, меня удивляет ваша беспечность: задерживаете человека, действия которого выглядят в высшей степени подозрительными, и не доводите своего дела до конца, то есть не докладываете о задержании вышестоящему начальству, не наводите справок, верите на слово и с богом отпускаете… А если бы на моем месте, извиняюсь, был на самом деле крупный… м-международный… то что же было бы?
– Но вы же чистый и никакой не это… м-международный…
– Разумеется! Но, с другой стороны, любой… э… не стал бы рассказывать вам, кто он на самом деле, и уж постарался бы выдать себя… э… ну, хотя бы за рыбака или охотника, что естественно в условиях тайги. Или за старичка пенсионера вроде меня, приехавшего отдохнуть. Разве так годится, уважаемый?
Легкость, с какой Шмелева отпускали на все четыре стороны, почему-то обидела его. Он увидел в этом легкомыслие и разгильдяйство.
– Так вы хотите, чтобы я вас запер и держал тут до понедельника?
– Меня несколько удивляет другое: если я попрошу вас отпустить меня сейчас, так вы меня, стало быть…
– Вы и ступайте по своим делам…
– Но позвольте! – Профессор вскочил, ударился головой о потолок и уставился на лейтенанта ошалевшими глазами. Руки его дрожали. – Вы верите мне на слово и отпускаете… Так ведь что же получается? Как это можно назвать? Халатность? Да ведь это чистейшая халтура! Беспардонная халтура, если только не хуже! Ведь на это можно посмотреть как на сознательное пособничество… Я удивляюсь, как вас терпят. Да вам, извините, семечками торговать, а не в милиции работать!
Вспышка была настолько ни с чем не сообразной, что лейтенант и лесник не на шутку струхнули. Шмелев успокоился только после того, как смочил шишку на голове и выпил полную кружку воды. Лейтенант распахнул ворот гимнастерки и вытер лоб.
– Да вы, батюшка, не гневайтесь, – бормотал лесник.
– Считайте, что уже не гневаюсь, – миролюбиво сказал Шмелев. – Но я хотел бы, чтобы вы посмотрели на ситуацию с моей, так сказать, позиции. Может, тогда вам станет понятнее, почему я настаиваю…
– Валяйте, валяйте, – сказал лейтенант, отдуваясь.
– Вы почему-то задержали меня. Так-с. По-видимому, у вас были на зто какие-то основания. Допустим. И вдруг вы, толком ничего не выяснив, не проверив, отпускаете. Хорошо, я ухожу и думаю про себя: тебя отпустили под честное слово из чистейшего великодушия, но где же гарантия, что у человека не останутся подозрения насчет моей особы? Следствия не было, никакой официальной реабилитации, так сказать, – это одна сторона дела. А вторая – ты уходишь, ставя человека под угрозу возможных служебных неприятностей. Я не хочу подчеркивать своей честности, но что же должен чувствовать человек на моем месте, который, оказавшись в вашем районе, занимается частной практикой и явно не раскрывает каких-то обстоятельств о том, к примеру, куда я исчезал? Что вы на это скажете, любезный? Нет, что ни говорите, заприте-ка меня получше, а сейчас идите отдыхать. У вас вид измученный, расстроенный.
Глаза у лейтенанта набрякли, грудь сдержанно колыхалась.
– Замученный, говорите? Так это ж какие нервы надо, чтобы не замучиться с вами! То туда, то сюда, а у меня голова и так трещит… Да если майор Кораблев узнает про все, так это что же мне будет? Вот что, – рассердился лейтенант и распахнул двери, – тут вам не гостиница. Мартын, проводи его…
Доктор заглянул в темноту, поежился и подался обратно.
– Я бы, с вашего разрешения, остался тут на ночь, а то ведь я не местный, где же мне сейчас…
– Так бы сразу, отец, и сказал, а то здорово живешь: заарестуйте меня! Где же это слыхано, чтобы сами просились под замок! Ну ладно, насчет ночевки не хлопочите, мы сейчас к куму пойдем. Ну и загадку вы мне задали, не приведи господь! Нет хуже службы, чем в милиции. Что ни случай, то загвоздка. Великая здесь психология нужна. Ладно, собирайте вещички. Деньги, деньги спрячьте поглубже, кто же так с ними обращается! Мартын, помоги человеку. Мы тут тары бары, а он небось голодный. Жаль, банька уже остыла, а то бы хорошо попариться. И по баночке пропустить.
– Попрошу вас, возьмите, пожалуйста, – доктор посмотрел прищурившись, – двадцать пять рублей и купите что надо…
– Спрячьте. И ни-ни. Переспите ночку, а утром я колхозную машину организую. Сам вас и доставлю домой…
– Я рад, что мы наконец поняли друг друга… Я ведь все время толкую – надобно довести дело до конца… Дома я смогу показать все документы… Служба у вас действительно хлопотная. Подумать только – такой участок, лес, тайга, пионерские лагеря, и чего только ни случается… И за все-то вы отвечаете…
– Папаша, дайте руку! Если бы все вот так понимали про милицию! Думают, легкая жизнь в милиции. Я шоферскую специальность имею, механик. И зарабатывал больше. А что в милиции? Не понимают люди – дело это народной важности, чтоб жить людям спокойно. Это же понимать надо! Дайте-ка руку, папаша, и пошли. Мартын, захвати вещички. Аппарат, бинокль… Все в рюкзаке. Да бог с ними, с вашими секретами. Вижу, правильный вы старик, мне бы такого папашу, как вы… Ну, держитесь за меня, а то темно… Сюда идите, там яма. Вот видите огонек – еще не спят… Сюда и повернем, к моему куму. Хороший человек, вроде вас. Понравитесь друг другу. Ну, вот и пришли… Эй, Еремеич открывай, гостя веду! Самовар кипит еще? Ну люди!.. Мартын, иди вперед, а вы осторожненько, не споткнитесь… Еремеич, свет у тебя где включается? Живете, как медведи в лесу! Улица без света, в сенях света нет… Ну, вот и все! Принимайте гостя… Чаем его перво-наперво… Ты, Манька, иди мешок свежим сенцом набей – дедушке спать, а ты, Дуняша, мечи на стол что есть…
Вскоре доктор сидел за столом, подвязанный полотенцем, и растерянно разглядывал всяческую снедь не очень-то еще разбираясь, что произошло, потому что не далее как полчаса назад он еще страстно мечтал об аресте и отсидке. А теперь уже спокойно думал о том, что завтра отбудет домой, так и не повидавшись с внуком, и очень был этому рад, потому что все, что хотел узнать, он узнал, и даже с лихвой, будет что бабушке рассказать. И тихо про себя ликовал оттого, что кончилась его командировка, от которой, правду сказать, немного устал, а еще более оттого, что своим отбытием он отвлечет внимание милиции от деятельности тайных людей. А ребятки пусть порезвятся до конца – такой свободы, может, в жизни им больше никогда не узнать.
Так закончилась весьма даже странная и не достигшая никаких видимых практических результатов командировка профессора Шмелева, с которым ни героям этой повести, ни читателям больше встречаться уже не суждено.
Поистине – судьба играет человеком.
«Я ПРОСТО НЕ УЗНАЮ СЕБЯ»– Это было настолько неожиданно, он возник в такую странную, жуткую минуту моей жизни, что все это звучало бы анекдотом… Я был в какой-то бездне, важнее всего на свете было побыть одному, только один я и мог изжить то помрачение – не знаю даже, с чем сравнить его? – в котором я пребывал. И тут вдруг он – как во сне, смешно, неожиданно и ненужно. Теперь я знаю, что он жив, курилка, и знаю еще, что мы обязательно увидимся, но в ту минуту раскрыться – значит, пришлось бы что-то объяснять, но кто мог бы понять, что со мной произошло? Понять меня мог бы только один человек…
– Уф, какую ты взвалил на меня ответственность! Прямо не знаю, как оправдать такое доверие. Постой, отдохнем… дай руку! Какая она у тебя раскаленная! Видно, сердце холодное… Вот так… Ну, садись здесь. Ох, совсем не болит, знаешь… Боже мой, когда он дернул ее, будто взрыв надо мной! Бенгальские огни, салют с иллюминацией, честное слово. А теперь после адской боли – такое приятное мозжение. Сладко так и приятно, как в детстве. Мальчики мне положительно нравятся. Базиль запущенный страшно, но зато в нем сила и характер, какая-то нерассуждающая сила. А Боб очень смешной колобок, начиненный разными смешными мыслями, рыжий колобок-колобочек, так и хочется его съесть. Я так рада, так рада, ну слов нет, что все так получилось! И я очень счастлива. Ну, повернись… Какие у тебя глаза!.. Ой, осторожно… Ну, вот так. Ия тебя, Рустем… И давно. Может быть, сразу, как увидела. Не знаю, что со мной творилось… Ведь только подумать, что мы могли не встретиться! Прямо ужас берет – это все равно, что… ну, не родиться… ну, чтобы этого мира не было… вот этого шума листьев над головой… этих звезд… Ну, чтобы ничего этого не было… Ты мне прости, милый, что я доставила тебе столько огорчений… Милый! Ох, что это за слово непонятное, и почему оно мне сейчас нравится, а я терпеть не могла, пошлостью казалось… Это, наверно, потому, что я другая… Я просто не узнаю себя… Поверишь, мне бы сказали, что я вот такая… буду… стану… ну что за чушь… я бы даже не рассмеялась… Ох, у тебя и лоб горячий, и весь ты как уголек. А волосы жесткие. А мне казалось, что они у тебя мягкие… И вообще, ты совсем не такой, каким кажешься. Я только сегодня… нет, вчера стала это понимать… Ведь я тебя представляла совсем другим. Из злости создала тебя таким… размазней. Я как слепая смотрела. Но ты мне вдруг увиделся сердцем. У сердца тоже есть глаза, а они у меня были повязаны. Ты лучше молчи, молчи. Говорить буду я… и за тебя и за себя… Я ужасно болтливая и говорю вот уже второй день не переставая… Всегда любила говорить, а теперь во мне какая-то плотина прорвалась… Я потом замолчу, я буду молчать. И вообще, мне хочется, ужасно хочется быть послушной, во мне всегда это было, жило, но не было человека, которого хотелось бы слушаться… И вот ты… Ты не знаешь, да и мне откуда знать… Я никогда не думала, что во мне так много тишины, покорности, покоя, чего-то такого, ну вот того, чего много в природе. Ты послушай! Что этой сороке надо? Она следует за нами с самого ущелья. Ведь она что-то знает о нас, о чем-то догадывается… Она ведь что-то думает и знает про нас, иначе зачем бы ей лететь за нами и трещать все время? Эй, белобокая, ничего ты не знаешь! Не знаешь! Не знае-е-е-е-ешь!.. О, кто это? Боже, откуда вы?
КТО ИЗ ВАС АЛЯ, А КТО МАЛЯ?На тропе темнели в сумерках две фигурки в одинаковых джинсовых брюках и свитерах. Это были Аля и Маля. У одной был вещевой мешок за спиной. Судя по выкладке, они собирались куда-то надолго, но случайно набрели на Рустема и Броню, сидевших на плаще, и были так потрясены, что не знали, бежать или все же достоять на месте и убедиться, что это не обман, не галлюцинация.
– Ну, что же вы, девочки стали? Подойдите!
Аля и Маля покорно подошли, исподлобья глядя на Рустема и Броню, все еще недоумевая, усиленно размышляя – нет, уже не о том, чтобы убежать или как-то оправдаться за самовольный уход из лагеря, а о том, как отнестись к тому, что Рустем и Броня вместе. Рустем смотрел на девочек. И они смотрели на него, томились ожиданием. Казалось, они забыли о Броне. Но Рустем напомнил о ней. Он перевел глаза на Броню, и девочки, как подсолнухи, повернулись к ней с выражением удивления. И вдруг бросились обнимать ее…
О, что это было! Эти своевольницы, которых Броня терпеть не могла, которых она не различала, они давили ее и целовали. Они терзали ее так что она стонала. А потом, забыв, куда и зачем они идут, решительно увязались провожать взрослых в лагерь. Они по очереди подставляли Броне плечо. И шли, толкаясь, мешая друг другу. И так велико было их желание услужить Рустему, услужить новой Броне, что они мирились с неудобствами..
– Вот здесь отдохнем немного. Так… А теперь встаньте, я закрою глаза, вы перетасуетесь, и я попробую угадать, кто из вас Аля, а кто Маля…
Девочки охотно приняли игру. Рюкзак перекочевал на плечи к Рустему.
– A-а, подсматривать! Рустем, закрой ей глаза!
Рустем закрыл ей руками глаза. Девочки менялись местами раз десять-пятнадцать, словно от того, как часто и много они перетасуются, Броне будет труднее отличить их. И потом застывали в позе «замри».
– Аля…
– А проиграли!
Вскоре Броня стала узнавать – и не случайно, а сознательно. К десятому разу это уже казалось ненужным, теперь она играла просто так – для девочек, чтобы доставить им удовольствие, и удивлялась, до чего же они были разные, разные даже внешне. Боже мой, эта Аля просто мальчишка, у нее глаза как пчелки, и уши торчат из-под косичек, и джинсы на коленках отдулись, и черты лица посуше и озорнее. А Маля – черты ее мягче, округлее, глаза застенчивей, вся она прибранней и чище – девочка, словом, настоящая девочка. И два совершенно разных характера. Стоило Броне задать себе вопрос: «А кто из них девочка?» – как сразу бросалась в глаза Маля. А мальчик – да вот же она, Аля! И сразу многое и другое открылось. Вот кажется, что Маля в подчинении у Али, потому что куда Аля – туда и Маля. Аля – заводила, закоперщик, выдумщик, и Маля привычкой вместе прожитой жизни от нее ни на шаг, никогда друг без друга – не гуляют, не едят, не играют, не дышат, словно срослись, как сиамские близнецы. Но это внешняя связь, то, что бросается в глаза, а если внимательно посмотреть, Аля под явным влиянием Мали: та сдержаннее, немногословнее, но зато все ее слова – решения, которые тут же принимаются к исполнению. В речах Али – внешняя бойкость, а в Мале – ум и тонкость…
Броня шла, опираясь по очереди на девочек. Маля, вжав голову чуть в плечи, бросала на Броню нежные, стыдливые взгляды. Аля же трещала, как сорока, замахивалась на пролетающих птиц, рвала на пути цветы, пыхтела и гудела… Вот бы раньше когда-нибудь с девочками так пройтись, почувствовать их плечо под своей рукой, опереться вот так, заглянуть в глаза и увидеть, как души открываются навстречу!
– Вот, девочки, я и научилась вас отличать. Знаете, будто экзамен трудный выдержала – узнавать человека! А я ведь голодная, как волк… Вот так! И ведите нас скорее в столовую – мы сейчас повара съедим…
