Текст книги "Любовь под луной"
Автор книги: Саманта Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Глава 13
Оливия не сразу пошла домой. Дойдя до деревни, она всернула и спустилась по тропинке к дороге, которая вела в город. Там, на окраине, стоял уютный старый дом, принадлежавший Данспортам.
Дом был двухэтажным, раза в два выше того крохотного коттеджа, в котором сейчас приходилось ютиться им с Эмили.
Семья Данспортов жила здесь вот уже более века. Темно-зеленый плющ карабкался вверх по серым каменным стенам.
Оливия остановилась перед дверью, слегка смущенная тем, что бежавший за ней Люцифер решительно отказывался вернуться домой.
– Люцифер, уходи! – строго сказала она. – Иди домой!
Но пес, высунув язык и преданно глядя ей в глаза, лишь завилял хвостом, а потом, взобравшись на крыльцо, разлегся на верхней ступеньке. Хвост его застучал по полу, и Оливия поняла, что Люцифер твердо намерен дожидаться ее возвращения. Махнув на него рукой, она подошла к парадной двери. Взяв бронзовый молоток, Оливия несколько раз постучала. Послышались шаги, и дверь распахнулась. На пороге стоял Уильям.
– Оливия! – Похоже, он обрадовался. – Как чудесно, что вы пришли! Входите же, входите! – Закрыв за ней дверь, он провел девушку через прихожую в изящную гостиную. Все в ней было выдержано в коричневых и золотистых тонах.
– Хотите чаю? Нет? Вы уверены? – Как всегда безупречный джентльмен, он заботливо усадил ее в стоявшее у камина кресло.
Оливия была так зла на Уильяма, что меньше всего ей хотелось бы коротать вечерок у камина в его компании. Но она не успела и слова сказать, как Уильям вдруг решительно привлек ее к себе.
– Любимая, вы не заболели? Ваши щеки пылают... О конечно, как это я не догадался! Этот жар, что пылает в крови... – Он попытался взять ее руки в свои.
Но Оливия сердито отдернула их. Ни о каком жаре в крови не было и речи. А если щеки ее пылали, так только от возмущения беспардонностью Уильяма.
– Мне надо вам кое-что сказать, Уильям, – решительно оборвала она его. – Я была бы вам крайне признательна, если бы вы перестали вести себя так, будто мы помолвлены.
– Что? – изумился он, и в глазах его вспыхнул огонек. – Бог с вами, Оливия, я просто не могу взять в толк, о чем…
– Бросьте притворяться, Уильям, – не дала она ему закончить. – Мне все известно.
– Оливия, мне не нравится ваш тон. – Он высокомерно вскинул брови.
– А мне не нравится ваша самонадеянность.
Он кинул в ее сторону свирепый взгляд, но заставил себя успокоиться. На губах его появилась улыбка.
– Ну, извините. Вынужден признаться, я вел себя несколько... э-э... неосторожно.
– Охотно могу в это поверить.
– Да ладно вам дуться, Оливия, – небрежно отмахнулся Уильям. – Почему вас так волнует, что мы не сделали официального объявления о помолвке?
– Нет никакой помолвки, Уильям! И не было! У меня просто нет слов! Что вообще заставило вас сказать такую глупость?
– Что? И вы еще спрашиваете? Разве я не просил пашей руки?
– А разве вы забыли, что я не дала своего согласия?
Лицо у него вытянулось.
– Послушайте, извините, если я неправильно понял ваши слова...
– Так оно и есть, – резко сказала она. – Если вы помните, я никогда не говорила, что согласна выйти за вас замуж!
– Вы говорили, что сейчас не время думать об этом. Поэтому я и решил, что когда-нибудь...
– Никогда, – твердо заявила Оливия. – Думаю, будет лучше, если между нами не останется никаких недомолвок. – Подняв голову, она посмотрела ему в глаза. – Я никогда не давала вам слова стать вашей женой, Уильям! Более того, я, кажется, ясно дала понять, что не хочу этого!
– Откуда вы узнали об этом разговоре? – резко спросил Уильям. Руки его упали. В глазах появился холод. – Кто передал вам мои слова? – В голосе звучала неприкрытая злоба. Прежде чем она успела ответить, он обо всем догадался, и с губ его сорвалось проклятие: – Этот ублюдок! Это ведь он, не так ли? Проклятый «цыган»! – С презрительной усмешкой отстранившись, он поинтересовался: – Поэтому вы так разозлились? Из-за него? Что за дьявол в вас вселился, Оливия? Нам не важно, что он думает.
Нет, важно, прошептал тихий внутренний голос. И когда Уильям протянул к ней руку, Оливия, надменно вскинув голову, отодвинулась.
– Что толку кричать направо и налево, что мы скоро поженимся, если этого никогда не будет? Я ни за что не стану вашей женой, Уильям! Ни за что и никогда! А если вы по-прежнему будете распускать слухи о нашей несуществующей помолвке, то мне ничего не останется, как объявить во всеуслышание, что это неправда и правдой никогда не было! И поверьте, если вы вынудите меня пойти на это, то будете выглядеть полным ослом!
– Вы еще пожалеете об этом! – глухо пробормотал он. Его лицо перекосилось от злобы и стало отталкивающим. – И вернетесь ко мне, Оливия. Приползете на коленях и будете валяться у меня в ногах, умоляя жениться на вас, и вот тогда посмотрим, кто из нас свалял дурака! – На губах его появилась мерзкая ухмылка. – Лучше бы подумали о том, кто еще, кроме меня, согласится взять вас замуж, когда у вас на руках сестра-калека!
– Спокойной ночи, Уильям, – бросила она через плечо. Подобрав юбки, Оливия направилась к двери. Прошуршали юбки, и дверь захлопнулась.
Руки Уильяма сжались в кулаки. С губ его сорвалось грязное ругательство.
– Клянусь Богом, она мне за это заплатит, – прошипел он, – и заплатит сполна! И не только она, но и он! Проклятый «цыган»!
Эмили никогда еще не приходилось так нелегко. То немногое время, которое ей удавалось проводить с Андре, она ценила на вес золота: никто до сих пор не берег и не лелеял ее так, как он. Но порой она испытывала почти невыносимую боль. Ведь именно в эти короткие минуты Эмили понимала, чего она лишена... Восхитительный мир света и красок был закрыт для нее навсегда. Она то гадала, не изменилась ли сама за это время, то пыталась представить, как выглядит он.
Острая боль вновь и вновь пронзала ей сердце. Она уж было смирилась с тем, что ей суждено остаться слепой до конца ее дней. Но так было лишь до встречи с Андре. Едва она свыклась с болью, как эта встреча вернула ее.
Только глубоко в душе слабо теплился лучик надежды. Когда Андре подарил ей кристалл, он сказал, что тот обладает волшебной силой. Эмили не расставалась с ним ни днем, ни ночью. Днем носила его в кармане, ночью прятала под подушку. Она часто дотрагивалась до гладкой поверхности и молилась... молилась, как никогда в жизни. Неужели она надеется напрасно?
Как-то раз она проснулась уже после того, как Оливия ушла. Эмили догадалась, что проспала и что уже наступило позднее утро: теплые лучи солнца, пробравшись к ней в комнату, упали на лицо. Эмили открыла глаза и улыбнулась. Ей показалось, что она еще спит: где-то в отдалении слабо мерцал свет. У Эмили захватило дух.
Снова слабое, неяркое мерцание света...
Девушка задохнулась от страха. Крепко зажмурившись, она принялась считать про себя: раз, два, три... Но когда на счет «три» она снова осмелилась приоткрыть глаза, вокруг царил непроглядный мрак.
Ничего, кроме ненавистной, до боли привычной темноты.
Эмили услышала собственные рыдания. Ей так отчаянно хотелось поверить, что в один прекрасный день зрение вновь вернется к ней. Что же случилось? – гадала она. Неужели ей только показалось?..
Свернувшись клубочком на краю постели, Эмили лежала тихо, не в силах заставить себя сдвинуться с места. Должно быть, вскоре она задремала, потому что опять увидела тот страшный сон, в котором раз за разом переживала смерть отца. И этот ужасный цыган с его усмешкой и жуткими черными, как адская сажа, глазищами! Он снова занес дубинку над головой отца, а бедный папа умоляет о пощаде... И вот снова наступает тишина. Страшная тишина, от которой кровь стынет в жилах. Ужас заставляет оледенеть сердце Эмили, ведь она понимает, что отец уже мертв.
Вздрогнув, она проснулась. В комнате было тепло, но ладони Эмили были холодны как лед. Отбросив одеяло, она встала с постели. Даже умывшись и одевшись, Эмили все еще не могла избавиться от дрожи, которая то и дело пробегала у нее по спине.
Оливия позаботилась оставить ей сыр и хлеб, но Эмили не хотелось есть. И когда в дверь постучали и она услышала веселый голос Андре, то полетела к дверям, распахнула их и оказалась в его объятиях.
– Вот уж чего никак не ожидал, – с чуть хрипловатым смешком сказал он, нежно убирая с ее лица упавший на лоб золотистый локон. – Чему я обязан... – И вдруг, поспешно приподняв ее лицо, с беспокойством заглянул в незрячие глаза. – Эмили, в чем дело? Вы плакали?
Эмили храбро попыталась улыбнуться. Но, увы, у нее ничего не вышло.
Обхватив за плечи, Андре провел ее в гостиную и осторожно усадил на кушетку.
– Эмили, умоляю вас, расскажите, что случилось? Что-нибудь с Оливией?
– Нет-нет, с Оливией все в порядке. – Эмили очень старалась, чтобы он не заметил, как предательски дрогнул ее голос, но чуткое ухо Андре трудно было обмануть. Он промолчал, но Эмили почувствовала на себе его внимательный взгляд.
– Опять тот же кошмар? Я ведь не ошибся, Эмили? Вам опять привиделся тот сон?
Что толку было отрицать? Эмили устало кивнула.
С губ Андре сорвалось проклятие.
К стыду Эмили, слезы вновь навернулись ей на глаза. И хотя в душе она презирала себя за слабость, но ничего не могла поделать.
– Прошу вас, не сердитесь на меня, Андре! Пожалуйста... Умоляю вас, я этого не вынесу!
– Эмили, Бог с вами! Я вовсе не сержусь! – Голос его внезапно смягчился, и, взяв ее руки в свои, он нежно сжал маленькие ладони. – Но этот кошмар... В последнее время он все чаще преследует вас по ночам, и я это вижу. Да вспомните сами, хотя бы на этой неделе... Он приснился вам... сколько раз? Трижды?
– Четырежды, – тихонько пробормотала она.
– Но этого нельзя допускать! – вырвалось у него нетерпеливое восклицание. – Нельзя же все держать в себе, принцесса! Не знаю... может, вам станет легче, если вы кому-нибудь все расскажете... Мне, например.
Эмили заколебалась. Снова пережить тот ужасный день, когда на глазах погиб отец? Все в ее душе восставало против этого! Но может быть, он прав? О, если бы она только знала! Но ей было известно лишь одно: теперь она боялась... боялась приближения ночи... боялась сомкнуть глаза и снова увидеть все тот же сон! У нее вырвался долгий прерывистый вздох.
– Это так... так трудно, – призналась она. – Я никому не рассказывала об этом, даже Оливии.
Он сжал ее руки.
– Не думаю, что будет хуже, чем сейчас. Иногда воспоминания тоже лечат, – тихо и серьезно сказал Андре. – Просто попробуйте, хорошо? А если вам станет тяжело, вы всегда сможете остановиться, я обещаю.
– Андре, вы не понимаете. – Губы Эмили задрожали. – Этот кошмар... это не просто сон. Это все случилось на самом деле.
Взгляд Андре остановился на ее лице.
– Так я и думал, – прошептал он. Сделав глубокий вдох, он молил только о том, чтобы не совершить ошибку. – Прошлой ночью... вы умоляли кого-то не причинять вред вашему отцу.
Плечи Эмили поникли. Да, воспоминания о том, что случилось в тот страшный день, терзали ее до сих пор, причиняя невыносимую боль. Может, Андре прав? И, рассказав об этом, она и в самом деле сможет наконец забыть? Она не знала. Впрочем, в одном он был точно прав: хуже действительно не будет. Это и заставило ее решиться.
– Хорошо, – бесцветным, лишенным жизни голосом произнесла она. – В тот день мы с папой ехали через лес. Возвращались домой от миссис Чайлдресс, которая была тяжело больна. И вдруг прямо перед нами на дороге появился человек. Он помахал, чтобы мы остановились. Конечно, папа так и сделал, наверное, решил, что бедняга болен или ранен. Но этот человек... – Она содрогнулась. – ... Он потребовал, чтобы папа отдал ему лошадь. Папа отказался и хотел проехать мимо. Но тот схватил лошадь под уздцы и попытался столкнуть нас обоих на землю... Я упала... и ударилась головой. Не помню, обо что – наверное, это был придорожный камень. – Эмили затрясла головой. Помолчав, она снова заговорила, но так тихо, что он едва разбирал слова: – Дальше я плохо помню... голова болела невыносимо. Мне... мне показалось, что папа старался помешать ему увести лошадь. А потом я услышала, как папа зовет на помощь... просит пощадить нас. Все плыло у меня перед глазами... Я почти ничего не видела.
– Именно тогда вы и потеряли зрение?
– Нет. Это случилось на следующий день. Я проснулась... вокруг была темнота.
– Как странно, – прошептал Андре, хмурясь. – А потом?
– Мне показалось, между ними завязалась драка, – сделав усилие, продолжила Эмили. – Папа упал на землю. А этот человек поднял над головой дубинку... – Голос ее задрожал. – Он ударил его, Андре! Раз, другой... Я даже не помню, сколько раз! Он просто бил и бил!
Андре оцепенел. Кровь Христова! Она все это видела! Отца убили у нее на глазах! Что ж тут удивляться, что бедную девочку по ночам преследуют кошмары!
– Я пыталась помешать ему, но... не могла двинуться! У папы вся голова была в крови... – Эмили беззвучно заплакала, содрогаясь всем телом. – А он все бил и бил... пока папа уже не мог кричать!
Андре больше не колебался. Он крепко обнял ее и прижимал к себе, пока не почувствовал, что она перестала дрожать.
– А тот, кто это сделал, Эмили... Его схватили?
– Его повесили, – кивнула она, и пушистый светлый локон коснулся его подбородка.
– Только негодяй мог совершить такое! – воскликнул Андре, ласково баюкая ее, словно испуганного ребенка.
– Я знаю, Андре. Это был цыган.
– Цыган?! – Андре застыл.
– Да. Все они попрошайки и воры. Я... я ненавижу их! Всех ненавижу, всех! – вырвался у нее крик.
В этом он и не сомневался.
Андре казалось, будто у него под ногами разверзлась земля. Слова Эмили словно отравленный кинжал пронзили ему сердце. И некого было винить, кроме себя. Он сам уговорил ее рассказать о том, что не давало ей покоя.
«Вот и получай!» – с горечью подумал он. Боже, чего бы он только не дал, чтобы этого не было!
Он все еще держал ее в объятиях, рассеянно поглаживая по голове, но глаза Андре были полны горечи. Сердце его ныло. Эмили так отчаянно мечтала о том, чтобы зрение вернулось к ней... и он тоже хотел этого всей душой. Как можно скорее... Еще до того, как его табор снимется с места. Но если это случится...
Тогда она возненавидит его... возненавидит навсегда!
Глава 14
Тягостная сцена с Домиником сделала свое дело – Оливия почти лишилась сна. Но прошло несколько дней, прежде чем она осознала, как ужасно поступила.
Она никогда бы не решилась дать Доминику пощечину, если бы могла предположить, что за этим последует... А теперь воспоминание о его поцелуе не давало ей покоя. Она ли во всем виновата? Или он? Может, сама того не желая, она спровоцировала его? Но ведь и оскорбление было жестоким... Впрочем, Оливия до сих пор не находила себе места, вспоминая, что осмелилась ударить его. Если бы она не вышла из себя... но ведь это совсем на нее не похоже. Просто Оливия никогда в жизни еще не была так зла... Кажется, и Доминик тоже.
Как странно... Почему он так рассердился? Не все ли ему равно? Наверное, нет. Или да?.. Нет, не похоже, чтобы он питал к ней нежные чувства. Должно быть, он давно уже утешился в объятиях какой-нибудь цыганки... Иветты, например. «Да ты слепа, моя дорогая, – тихо шепнул внутренний голос, – ведь он приревновал тебя к Уильяму!» Да, подумала Оливия, если бы не это, ничего вообще не случилось бы. И не было бы этого досадного происшествия. «Досадного? – хихикнул снова тот же голос. – Стоит ли лицемерить? Ведь ты просто наслаждалась, когда его горячие губы прижались к твоим губам!»
Снова и снова Оливия вела этот нескончаемый спор. И все это время она старательно избегала Доминика. Не зная, как держать себя с ним, она была счастлива уже оттого, что он не указал ей на дверь. Увы, Оливия не могла позволить себе роскошь уйти из его дома. Конечно, благодаря его щедрости ей удалось отложить немного денег на поездку в Лондон, но их едва ли хватило бы, чтобы продержаться вдвоем с Эмили достаточно долго. И все-таки у нее были все основания предполагать, что он недоволен. Когда пару раз они случайно столкнулись в коридоре, он даже не пытался заговорить с ней. Взгляд его потемневших глаз пугал ее. Она чувствовала его постоянно, хотя и не находила в себе муже ства поднять на него глаза. По правде говоря, Оливия ощущала взгляд этих похожих на льдинки синих глаз, даже когда не видела его. А холодное презрение Доминика, будто колючий, пронизывающий ветер, заставляло ее покрываться мурашками.
Даже погода, казалось, способствовала этому. Угрюмые серые облака затянули небо, и холодный дождь вот уже третий день подряд поливал всю округу.
Вся прислуга в доме сбилась с ног, готовясь к предстоящему балу. Миссис Темплтон, казалось, была вездесуща: как хлопотливый муравей, она сновала по всему дому. Даже Франклин, обычно такой невозмутимый, суетился изо всех сил. У Оливии всю неделю не доходили руки проверить счета Доминика. Именно Франклин, вспомнив об этом, попросил ее заняться ими. Острое чувство вины охватило Оливию. Она смущенно пробормотала какие-то извинения. Но если откровенно, не только масса свалившихся на нее дел была тому причиной. Она просто-напросто боялась столкнуться с Домиником. Но сегодня по крайней мере можно было этого не бояться. Оливия случайно услышала, как Франклин упомянул, что хозяин приглашен на обед к Бомонтам – соседям, жившим в нескольких милях от Рэвенвуда.
Всю неделю напролет слуги наперебой сплетничали по поводу приглашений, которые рассылал граф. Все в округе знали, что Джон Бомонт подыскивает жениха для своей дочери – белокурой красавицы Элизабет. Слуги были убеждены, что именно их граф станет мишенью для преследования старого Бомонта. Цыган или нет, но граф был самым завидным женихом в округе. А с приданым Элизабет, да если она еще станет графиней, можно было не сомневаться, что молодая чета займет блестящее место в лондонском свете.
Слухи докатились и до Оливии, и она ощутила боль в сердце. Все валилось у нее из рук. Да и могло ли быть иначе, если ее мысли были прикованы к Доминику… и Элизабет Бомонт? Оливия ничего не могла с собой поделать. Что, если белокурая красавица очарует Доминика? Ей казалось, что она сходит с ума.
В доме все стихло, когда наконец Оливия проскользнула к кабинет. Большинство слуг уже отправились на покой. Свет в кабинете не горел. Оливия на цыпочках подошла к столу зажечь лампу, потом повернулась, чтобы закрыть дверь.
Хриплое проклятие прозвучало неожиданно.
Оливия оцепенела. Она едва сдержала крик, когда перед ней вдруг возникла мужская фигура.
Доминик!.. Оливия невольно схватилась за грудь, где отчаянно билось сердце.
– Господи... а я думала, вы уехали к Бомонтам.
– Именно поэтому вы и пришли... рассчитывали, что меня нет. Как это лестно, мисс Шервуд! Простите, если разочаровал вас, но Джон Бомонт предупредил, что жена его внезапно заболела. Так что обед отменили.
Оливия украдкой бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц. На Доминике были бриджи и покрытые пылью сапоги для верховой езды. Простая белая рубашка расстегнута почти до пояса, открывая широкую, поросшую полосами грудь. Безошибочный инстинкт подсказал ей, что следует быть настороже: во всем облике Доминика было что-то странное.
Впрочем, ничего удивительного. В руке он сжимал хрустальный бокал, а графин, в котором обычно подавали бренди, стоял пустой на столике возле обитого бархатом кресла.
Доминик, без сомнения, заметил выразительный взгляд, который Оливия бросила на пустой графин, и губы его скри-пились в язвительной усмешке. Глаза его были воспалены.
– Вы пьяны, – пробормотала она и тут же запнулась.
Доминик повернулся, и взгляд Оливии упал на портрет его отца.
Холст был изрезан в клочья, словно нож снова и снова вонзался в него.
– Боже милостивый! – пролепетала она. – Кто... – И запнулась: ответ был очевиден. Об этом говорил гнев, горевший в глазах графа. Она глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, потрясенная тем, что он способен на такую свирепую ярость. – Вы пьяны, – гневно повторила она, – иначе вы никогда бы так не поступили...
– Да, вы правы. Выпил я немало. Однако, уверяю вас, даже протрезвев, я вряд ли пожалею о том, что сделал. Честно говоря, я счастлив, что наконец решился на это, по крайней мере теперь не придется все время чувствовать на себе взгляд этого ублюдка. – Оборвав себя, он с притворным смирением добавил: – Ах, прошу прощения! Совсем забыл, что ублюдок именно я!
«Нет, он просто невыносим!» – разозлилась Оливия.
– Как вы могли это сделать? Вы... вы никого не уважаете! Не уважаете и не любите! Вам ни до чего и ни до кого нет дела!
– Ах, вот вы как считаете? Да неужели? – Доминик с размаху швырнул бокал в камин, и тот со звоном рассыпался хрустальным дождем. Он шагнул к ней. Сейчас Доминик был так близко, что глаза его жгли Оливию. – Вы ошибаетесь! – хрипло сказал он с каким-то непонятным ожесточением. – Мне есть дело... до вас!
Оливия растерянно заморгала.
– Что, не верите? – Он закусил губу. – Однако это правда. И черт меня подери, если я не жалею об этом!
– Что вы хотите этим сказать?.. – едва смогла выговорить Оливия, у которой внезапно пересохло во рту.
– Сами знаете, – сдавленным голосом произнес он. Жаркий взгляд впился в ее губы. На мгновение она перенеслась мыслями в прошлое, вспомнив его поцелуй, и вся затрепетала. Но грубая реальность заставила ее очнуться.
– Не могу поверить в это, – покачала она головой. – Откровенно говоря, я вообще не верю, что вы способны на какие-либо чувства, кроме ненависти к собственному отцу.
– Поверьте в это, Оливия, клянусь вам! Разумеется, нам трудно понять, но именно он никогда не дал бы мне забыть, что я... цыган!
Сердце Оливии сжалось. Он весь дрожал, как туго натянутая струна. Даже воздух вокруг них, казалось, сгустился, будто перед грозой. Все негодование Оливии вдруг исчезло.
– Вы говорите об этом так, будто цыганская кровь – это проклятие, – медленно проговорила она. И, замявшись, продолжала: – Почему вы так ненавидите его? Почему? Ведь в конце концов он же ваш отец!
– А, так теперь вы на его стороне? Против... против меня? – Лицо Доминика исказилось от ярости. – Вы смеете осуждать меня... хотя вам ничего не известно. Ну так я расскажу вам! Расскажу о человеке, которого вы называете моим отцом. О Джеймсе Сент-Брайде... Еще мальчишкой я узнал о том, как он выгнал мою мать, узнав, что она носит под сердцем ребенка, его ребенка! И когда он наконец пришел за мной, она, моя мать, сказала мне, что пришло время вернуться к нему... к Джеймсу Сент-Брайду!
В отдаленном уголке сознания Оливии промелькнула мысль о том, что он никогда не называет старого графа «отец»... только «Джеймс Сент-Брайд».
– Он отправил меня в Йоркшир, в закрытую школу, куда состоятельные люди вроде него посылали своих незаконнорожденных отпрысков.
– Но ведь он сделал вас своим наследником...
– Просто у него не было выбора. Три жены – и ни одного ребенка! Только когда он умер, я узнал, что он узаконил меня еще до того, как приехал в табор. Он не удосужился даже намекнуть на это матери... лишь потому, что это обрадовало бы ее. Он думал о титуле... о своем состоянии... да о чем угодно!.. только не обо мне! Сколько раз я убегал из школы! И каждый раз он привозил меня обратно. В конце концов, во избежание очередного скандала он был вынужден вернуть меня домой и приставить ко мне учителя, поскольку намеревался сделать из меня образованного человека. Такого же, как он, истинного джентльмена. Своего наследника! – В голосе его звучала неприкрытая горечь. – И ни разу за все эти долгие годы... слышите, ни разу... он даже не дотронулся до меня! И никогда не упускал случая тем или иным способом дать мне понять, что я никогда не стану таким, как мои сверстники, – гаджо! Он был суров и жесток, а я... я вечно бунтовал против него! Сколько раз мой несчастный наставник жаловался ему, что я отказываюсь заниматься, что я глуп и упрям и даже не умею читать. Господи, наверное, мне надо радоваться, что он по крайней мере меня не бил! Впрочем, у него были другие, не менее жестокие способы наказания: слова его хлестали меня куда больнее, чем кнут! В его глазах я был всего лишь мерзким крысенком... цыганским отродьем. Бог свидетель, сколько раз он так меня называл!
Оливия слушала, холодея от ужаса. Господи, в отчаянии думала она, как можно быть таким жестоким к собственному сыну... своей плоти и крови... к ребенку?
– Он никогда не привозил меня сюда, в Рэвенвуд, в дом своих предков. Конечно, я понимал почему: привезти сюда значило признать меня, признать, что я плоть от плоти его сын... Но я никогда не был его сыном! Во всяком случае, в его глазах. Я попытался вернуться назад, в табор, но обнаружил, что все изменилось. Я уже не мог отказаться от многого из того, чего не было у цыган. И мне казалось, что и предал... предал свой народ!
Лицо Доминика потемнело, исказилось, словно от нестерпимой боли.
– Когда мне исполнилось пятнадцать, – продолжал он, – я получил весточку от матери. Она была тяжело больна. Но он не разрешил мне повидаться с ней. Он запер меня в комнате. А потом... потом я узнал, что она умерла. Умерла совсем одна... Цыгане верят, что никто не должен умирать в одиночестве. И за этот поступок я ненавижу его больше всего!
Слезы подступили к глазам Оливии, слезы, которые она едва могла сдержать. Доминик, несомненно, обожал свою мать. Теперь ей стали понятны глубина и причина его жгучей ненависти к отцу. Сердце ее разрывалось от боли. «Ни разу за все эти долгие годы... ни разу он даже не прикоснулся ко мне» – вспомнила она слова Доминика. Безжалостный отец обрек сына на жизнь, полную страданий. Впервые она сумела разглядеть в Доминике обиженного и одинокого ребенка.
– Когда он умер, я хотел... видит Бог, как я этого хотел!.. плюнуть на все, отказаться от проклятого наследства, сбросить личину, которую он навязал мне! Но к тому времени было ясно, что назад пути нет. Мне пришлось сделать выбор. Тот адвокат из Стоунбриджа, Роберт Гилмор, возненавидел меня просто за то, что в моих жилах течет кровь цыган. Но и цыгане не принимали меня потому, что во мне есть кровь ненавистных им гаджо. Меня проклинали и те и другие. Как-то раз я попросил вас, Оливия, взглянуть на меня, сказать, кого вы видите. Но вы не ответили мне. Впрочем, я бы и сам не мог ответить на этот вопрос. Кто же я? Цыган, отбившийся от своего племени? – Горький смех слетел с его губ. – Или гаджо, так и не нашедший свой народ? Изгой... – Кивком он указал на изрезанный портрет. – Вы такая же, как он, Джеймс Сент-Брайд. Он никогда не давал мне забыть о том, кто я есть. Как и вы.
Дыхание у нее пресеклось. «Нет! – хотелось ей крикнуть. – Нет!» Вместо этого, сдержав себя, она попыталась объяснить:
– Вы не понимаете. Это не так...
– Неужели? Будьте честны со мной, Оливия. Признайтесь, вы же презираете меня! Презираете только за то, что я цыган! Так скажите это! – Лицо его окаменело. – Скажите!
Оливия слегка покачала головой. Да, ей пришлось пережить страшную трагедию, смерть отца и беду Эмили, но детство ее было счастливым. Она помнила дни, до краев наполненные смехом и любовью. А детство Доминика было одной долгой чередой горя.
– Я не могу... – Сердце ее болезненно сжалось. – Потому что я так не думаю.
Доминик молчал. Губы его сурово сжались, превратившись в тонкую прямую линию. «О чем он думает?» – гадала она, украдкой поглядывая на его гордый чеканный профиль, твердую линию широких плеч. Не сознавая, что делает, она вдруг потянулась к нему.
Железные пальцы сомкнулись на запястье, удерживая ее. Оливия подняла к нему лицо, и он увидел слезы, блестевшие в ее глазах. Суровое лицо Доминика потемнело.
– Не надо, – прохрипел он, – не смейте меня жалеть! Слышите?
Сердце Оливии пронзила острая боль. Господи, ну почему он так смотрит на нее... будто не верит ни единому ее слову?
Комок встал у нее в горле. Странная неуверенность овладела ею. Инстинкт, редко обманывавший ее, подсказывал, что ей лучше уйти. Но более сильное, неудержимое чувство, названия которому она не могла найти, удерживало ее на месте. Оливия вдруг поняла, что не может оставить его. Особенно сейчас. Во рту у нее снова пересохло.
– То, что я испытываю к вам, не жалость, – с трудом выговорила она.
Глаза Доминика вспыхнули.
– Зачем вы явились сюда? – звенящим голосом спросил он. – Отправляйтесь домой, к вашему возлюбленному Уильяму!
Сердце Оливии заныло. Может, он вправду добивается, чтобы она ушла? Но ей лишь сегодня впервые удалось заглянуть в его душу и понять, как страшно он одинок. Сильный, высокомерный, гордый... и в то же время такой уязвимый. Теперь она готова была проклясть Джеймса Сент-Брайда за ту рану, которую он нанес своему сыну, рану, перед которой время было бессильно и которая скорее всего никогда не затянется. А если это и случится, то очень не скоро.
– Я не люблю Уильяма, – прошептала Оливия, слегка склонив голову.
В его глазах вспыхнул огонек. Одним быстрым, звериным движением Доминик метнулся к ней. Оливия и ахнуть не успела, как он сжал ее в объятиях.
– Поклянитесь! Поклянитесь, что это так!
Время, казалось, остановилось. Оливия, как завороженная, не могла оторвать глаз от шеи Доминика, видневшейся в распахнутом вороте рубашки. Вдруг она поймала себя на том, что умирает от желания вновь почувствовать его губы на своих. Она с трудом проглотила вставший в горле комок.
– Клянусь! – воскликнула она, а затем решительно добавила: – Я никогда не любила Уильяма! И никогда не полюблю!
Ее пылкая речь словно выпустила на волю его чувства. Доминик, склонив голову, взглянул ей в глаза. В его глазах горел такой огонь, что по спине Оливии пробежала дрожь. Все вокруг мгновенно изменилось.
Его руки с неистовой силой сжались вокруг нее. Оливия вскрикнула, но губы Доминика приникли к ее губам, словно скрепляя печатью молчаливую клятву. Поцелуй был болезненным, почти яростным. Он как будто старался наказать ее, но наказал самого себя. Разум Доминика тонул в навеянном парами бренди тумане. В последний раз в глубине сознания вдруг мелькнула мысль о том, что надо заставить ее уйти, но тут же исчезла. «Негодяй! – еще успел он с отвращением подумать про себя. – Как ты смеешь так поступать с ней?! Прогони же ее, пока это еще возможно». Оливия едва сдерживала подступавшие к глазам слезы. Накричи он на нее, скажи какую-нибудь грубость, и она убежит, как это уже случилось однажды! Но тогда она возненавидит его, а одна эта мысль приводила Доминика в бешенство. Нет, пусть все летит к черту! Страсть сжигала его, сводила с ума. Доминик хотел ее. Он хотел ее с той минуты, когда нагнулся над ней, лежавшей у дороги и перепуганной до смерти при виде Люцифера. Неутоленное желание доводило его до неистовства. Нет, будь что будет, но в эту ночь он примет все, что она захочет ему дать.
