Текст книги "Тайна Ребекки"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
7
Все, что произошло после ленча, мне представляется очень значительным и важным. Поэтому я счел нужным записать все по свежим следам, чтобы не упустить деталей.
Сначала я отводил Грею не очень значительную роль в моих изысканиях – что-то вроде секретаря. Своего рода доктор Ватсон при Шерлоке Холмсе. Но последующие события показали, что, напротив, именно он занял ведущее положение в расследовании. И мне пришлось смириться с этим. Поэтому я считаю нужным именно сейчас рассказать о нем поподробнее.
Грей появился в Керрите примерно полгода назад, когда мои дела пошли наихудшим образом. У меня вдруг закружилась голова, и я даже потерял сознание. Наш врач, прекрасный диагност, но любитель поднимать тревогу по пустякам, пришел к выводу, что произошел сердечный приступ. Я не согласился с ним и до сих пор остаюсь при своем мнении, но разве кто-то прислушивается к тому, что говорит пациент?
Врач выписал мне кучу лекарств, которые я должен был принимать и которые мало что меняли в моем состоянии. Поскольку я никогда не относился к числу послушных пациентов, все это только усложняло дело. Необходимость следить за своим здоровьем раздражала меня, беспокойство только усиливалось, меня стали преследовать кошмары по ночам, и все это привело к жесточайшей депрессии. Да и зима выдалась в этот год ненастная: все время шли дожди – день за днем, и я почти все время был вынужден сидеть у камина. Мне не оставалось ничего, только вспоминать Ребекку, размышлять, какие ошибки я совершил, и сожалеть о них.
Я доставил массу хлопот моей бедной, заботливой Элли и осознавал это. Казалось бы, болезнь должна была пробудить во мне великодушие, но, к сожалению, вышло наоборот. Характер мой заметно испортился. Я сам себе не нравился, и я видел, что Элли это очень огорчает. Она обратилась за советом к моим старым друзьям – сестрам Бриггс, дочерям Евангелины Гренвил. Они не остались равнодушными, и в результате в один прекрасный день, в середине декабря, в Керрите появился Теренс Грей.
В кабинет вошел высокий темноволосый молодой человек и крепко пожал мне руку. В его произношении угадывался едва уловимый шотландский акцент. Как он признался, его интересовала история этого края. Он, по словам сестер Бриггс, давно мечтал встретиться со мной и услышать из моих уст рассказы о Мэндерли. Они были рады, что могут познакомить нас. Я не очень поверил их словам, потому что заметил, как порозовела Элли, когда они знакомились. И то, что сестры Бриггс тоже заметили ее смущение, меня рассердило. Я сделал вывод, что они пригласили Грея не для беседы со мной, а чтобы оказать услугу Элли, поэтому держался с ним предельно сухо, если не сказать хуже.
После ухода Грея мы с Элли едва не поссорились, что случалось крайне редко. Я отозвался крайне презрительно об акценте нашего гостя, о его костюме, стрижке, его манерах и так далее. Мои замечания почему-то вывели Элли из себя. Она заявила, что я сноб, что я отстал от времени и что стыдно так поспешно и свысока судить о людях. Элли пережарила хлеб к завтраку, и он был испорчен. Целую неделю она не готовила своего знаменитого пирога, пока наконец не сменила гнев на милость и не изволила простить меня.
Появление Грея в Керрите всполошило весь местный курятник. Немалую роль в этом сыграли его приятная внешность, хорошие манеры, но наибольшее волнение вызывало то, что он не женат. Холостяков после войны в стране водилось мало, а достойных холостяков – меньше, чем зубов у кур.
Он побывал у нас еще пару раз, не больше. Погода улучшилась, я наконец-то начал выходить из дома, и меня с большим торжеством встретили в местном историческом обществе. Секретарша Марджори Лейн – ужасная особа передовых взглядов, только что приехавшая из Лондона, считала себя знатоком тех предметов, о которых не имела ни малейшего понятия, включая в том числе и Мэндерли. Эта дамочка поселилась в коттедже с видом на залив, где занималась мазней, которую выдавала за живопись, и лепила горшки.
– Как хорошо, что мистер Грей согласился прийти на нашу встречу, – заявила она мне, хватая продовольственную книжку, которую я выложил (они придерживали цыплят для Элли, но выдавали их из-под прилавка). – Мы с ним стали добрыми друзьями, и мне удалось убедить его стать членом нашего исторического общества. Нам ведь необходимо привлекать молодых, вы согласны со мной, полковник? Мистер Грей и все мы надеемся услышать ваш доклад. Вы уже продумали тему? Мистер Грей надеется, что это будут «Воспоминания о Мэндерли».
Я прочел свой доклад на очередном заседании общества. И, как мне кажется, даже блеснул эрудицией, указав, в каких местах за чертой города ставились виселицы. Грей тоже пришел на доклад, и если я скажу, что он стал настоящим гвоздем вечера, это не будет преувеличением.
В конце заседания присутствовавшие, по обыкновению, пили кофе с кексом. Мы с Элли стояли по одну сторону стола, Грей – по другую. Его все время окружали наши дамы. Думаете, они обсуждали то, что я рассказывал о местных достопримечательностях? Конечно же, нет. Их одолевало любопытство: как это он до сих пор не женился?
И первой задала этот вопрос, чуть ли не в лоб, Элинор Бриггс, она всегда была, как я заметил, более решительной, чем ее сестра. Престарелые матроны заулыбались, обнажив свои вставные зубы. Я тоже стал ждать ответа Грея не без интереса. Каким образом он сумеет выкрутиться? Начнет отшучиваться или постарается отделаться туманными замечаниями? Ни то и ни другое. Он покраснел и промолчал. Потеряли они к нему интерес? Отнюдь нет. Скромность и сдержанность молодого человека мгновенно их покорили.
Даже месяц спустя сокровенный вопрос, волновавший всех, так и остался нераскрытым, но кое-что из биографии Теренса Грея мне удалось узнать. Он был родом из Шотландии – как мне кажется, из Бордера. После окончания средней школы поступил в Кембридж, где получил степень по истории. Потом Грей стал преподавать там, видимо, до 1939 года, до начала войны. Мне кажется, что Грей ушел добровольцем, но он предпочитал не обсуждать эту тему, и, уважая его желание, я больше не расспрашивал его об этом. Похоже, что вскоре в его жизни наступил какой-то перелом, по-моему, здесь была замешана женщина: что именно произошло, сказать трудно, но это заставило его резко переменить образ жизни.
Он оставил работу, оборвал свои прежние связи и начал искать занятие на новом месте, поблизости от Керрита. Несмотря на свое образование, он согласился на смехотворную должность, которая из-за ничтожной платы оставалась большую часть свободной, – в библиотеке при архиве города Лэньона. Единственным ее достоинством для кого-то могло показаться только наличие свободного времени: работа считалась почасовой. И к тому же приходить можно было не каждый день.
Грей и работал там три дня в неделю, составляя каталоги деловых актов поместья де Уинтеров – их сдали в этот архив после смерти Максима. Грей снял небольшой коттедж на окраине Керрита и все свободное время посвящал «изысканиям», как он сам говорил, но по его глазам я понял, что это не все, мне показалось, что он еще и пишет и что все его нынешние изыскания потом войдут в книгу. У меня тоже имелись замыслы на этот счет… но я, кажется, забегаю вперед.
Мы встречались с Греем довольно часто, и я постепенно оттаял по отношению к нему. Он был отличным слушателем, проницательным, умным, и я был рад, что молодой человек может воспользоваться моими сведениями. И мне представлялось, что он напишет нечто вроде того, что написал мой дед, – «Историю округа Мэндерли и Керрита. Прогулки по достопамятным местам».
Только после этого я стал с ним более открытым. А потом меня стало беспокоить: не слишком ли он сужает тему? У меня создалось впечатление, что его все больше и больше начинает занимать исключительно Мэндерли. Но и тогда я пребывал в наивной уверенности, что Грей – типичная архивная крыса и его больше всего интересует средневековый период, я не очень беспокоился из-за его расспросов и позволил ему забраться довольно глубоко.
А потом я обнаружил, что его не очень-то волнует Средневековье, его вообще мало занимала древняя история семейства де Уинтер. Хотя она изобиловала колоритными сюжетами: амурными похождениями, незаконнорожденными детьми, в особенности те, что имели отношение к порочной Каролине де Уинтер и ее развратному брату, но Грей остался глух. Его явно интересовало только то, что относилось к недавнему времени.
И когда я с большим опозданием пришел к такому выводу, то сам начал задаваться вопросами: почему Грей согласился на такую низкооплачиваемую работу? Почему он стремится подружиться со мной? Правда ли то, как уверяла Элли, что он испытывает ко мне расположение? Его мотивы и намерения стали вызывать у меня весьма сильные сомнения.
Сестры Бриггс и Марджори Лейн рассказывали, что Грей вырос сиротой, что он потерял родителей в детстве или при рождении и рос в приютах. Что потом его усыновила тетушка Мэй – очень добросердечная и милая женщина, которая жила недалеко от Пибла (а может быть, Перта), она приходилась ему дальней родственницей и привозила на каникулы сюда. Гуляя в окрестностях, он полюбил Керрит и его обитателей.
После войны тетушка Мэй умерла, оставив Теренсу небольшое наследство. И эти деньги дали ему относительную независимость, позволили вернуться в места своего детства, о которых он всегда вспоминал с теплотой. Вот почему его мало заботила чисто символическая зарплата, кое-кто даже считал, что он в состоянии купить дом, который арендовал. Сестры Бриггс делали особенное ударение на этой части повествования. Почему-то они считали: предположение, что Грей может стать владельцем дома, вызовет во мне особенное доверие к нему.
– Ну, конечно, мы стараемся поддержать его! – восклицала младшая из сестер. – Нам кажется, что это правильно. Он с таким вкусом обставил домик – и от него всего десять минут ходу до вашего дома. Это так удобно!
– Удобно для чего? – спросил я холодно.
– Для чего угодно, дорогой Артур, – ответила Джоселин, смешавшись.
– Мы имеем в виду, – подхватила Элинор, – что было бы замечательно, если б он навсегда поселился здесь. И ты тоже был бы доволен, Артур. У вас так много общих интересов… – Она помолчала. – Неужели он никогда не рассказывал тебе о своем детстве? И никогда не упоминал про тетушку Мэй? Как странно! А мы с Джоселин думали, что ты сможешь добавить кое-что к его рассказам.
Да, я знал эту историю, читал ее во многих вариациях в различных новеллах. Больше всего она напоминала мне что-то из Диккенса. Особенно в том, что касалось тетушки Мэй – копия Бетси Тротвуд, героини одного из романов. Я не так легковерен, как старые девы Бриггс, и догадывался, почему Грей не пытался рассказывать про свое детство: меня не так просто ввести в заблуждение, как двух престарелых мягкосердечных дам.
И в связи с этим мои подозрения усилились. Что скрывает Грей? Зачем? Может быть, он был женат? А что, если у него тайная жена и дети в Керрите? И с того момента я стал намного осторожнее и внимательно следил за тем, что он выспрашивает у меня. И вот тогда окончательно понял, насколько далеко лежит его интерес от средневековой истории. Какой же я дурак! Ну конечно же, Грей норовил выведать как можно больше о де Уинтерах, но сильней всего его занимала Ребекка.
Это открытие только прибавило новые вопросы. Есть ли что-то личное в его исследованиях? То, что Грей бывал здесь на каникулах, могло быть правдой. Если он впервые появился в этих краях в 20-х годах, Ребекка еще была жива, и ее популярность достигла тогда пика. Если он и в десять лет продолжал наведываться сюда, то мог слышать про ее исчезновение. Об этом судачили все на побережье, об этом писали в газетах. И Грей, конечно же, не мог не знать о происшествии. Таинственная история наверняка осела у него в памяти, и со временем у него появилось желание дать свой ответ. Преступление и наказание виновных – тема, которая волнует многих.
В конце концов однажды я прямо спросил его об этом, изложив свою версию. Но он стал отрицать все. Да, сказал он, в детстве Мэндерли притягивал его внимание, да и как было устоять, когда в каждом, даже самом захудалом, магазинчике округи продавались открытки с видами. Они с тетушкой жили в отдалении, обычно снимали домик на берегу реки недалеко от старинной церквушки в Пелинте. Несколько раз Грей подумывал о том, чтобы срисовать старинные надписи на гробах в усыпальнице де Уинтеров, но удобного случая так и не представилось. А поскольку они с тетушкой не относились к высшему свету, то ничего не слышали о происшествии с Ребеккой и Максимом. Вполне возможно, что он читал статьи, связанные с трагическими событиями в семье де Уинтер, но они не оставили особого следа в его памяти. К тому времени ему уже исполнилось семнадцать, и они перестали бывать в этих местах.
Грей помолчал, считая, что набросанный быстрыми мазками рисунок сиротского детства не стоит обременять подробностями, и перевел разговор на другую тему. Из всего рассказа я поверил только в одно: что ему хотелось перерисовать рисунки и надписи на могильных плитах в усыпальнице. Он пронес свое увлечение и до нынешнего времени. В любую непогоду Грей готов был отправиться в какую-нибудь старую гробницу, чтобы расшифровать надписи. И это детское увлечение шло рука об руку с его любовью к старым книгам и документам. Целые дни он проводил в архивах, листал старые газеты и наведывался в букинистические лавки.
Этот человек любил всякого рода свидетельства, ему нравилось воссоздавать прошлое из отдельных фрагментов: церковно-приходских книг, записей о рождении детей, свадьбах и похоронах, завещаний, из пыльных, забытых всеми писем, дневников и записных книжек. И на мой взгляд, такого человека непременно должен был заинтересовать Мэндерли. Почему? Да потому, что в его истории существовал провал, пробел, который любой историк тут же загорелся бы желанием восполнить.
Во время пожара сгорело все, что имело отношение к Мэндерли. Огонь вспыхнул через тридцать шесть часов после окончания следствия. Пожар начался ночью и быстро охватил все здание. Дотла сгорела изящная мебель, собранная Ребеккой, все фамильные портреты, так пугавшие меня в детстве, и все документы.
Но имущественные договоры сохранились, потому что в тот момент хранились у управляющего – Фрэнка Кроули. И они все были переданы в библиотеку, в которой работал Грей. И надо сказать, что он не замедлил сразу же ознакомиться с ними. Его интерес к этим покрытым пылью бумагам сначала изумил меня. Мне казалось, что молодой человек не способен с таким энтузиазмом изучать, какие суммы получали владельцы поместья от сдачи в аренду того или иного участка земли от фермеров, какие средства находились в обороте, а какие нет, и так далее.
Мой интерес к прошлому носил скорее романтический оттенок: кто в кого тогда влюблялся, кто убежал из дома, чтобы тайком жениться или выйти замуж, кто с кем враждовал и почему. По недомыслию я покровительственно относился к исследованиям Грея: они казались такими скучными и нудными.
Я думаю, этим самым он подготавливал меня к главному. А может быть, просто отвлекал внимание. Он незаметно начал расспросы о де Уинтерах и Карминов – их я помнил очень хорошо еще с детства и сам собирал сведения: история этой семьи печальна – три сына погибли во время Первой мировой войны, с их прелестной овдовевшей матерью остались младшие дети. Один из них – Бен – был идиотом от рождения.
Грей разузнал, что Бен облюбовал бухту неподалеку от Мэндерли и часто проводил там время, а также то, что он умер в приюте для умалишенных. Именно тогда он начал более подробно расспрашивать меня о людях, которые знали что-либо о семье де Уинтер. И я объяснил этот его интерес тем, что ему надоело листать пыльные документы и захотелось как-то освежить их рассказами очевидцев о бедной Вирджинии, Лайонеле и Мегере, о том, каким был в детстве Максим, как он дружил с моей сестрой Розой и как все считали, что они непременно поженятся.
– Как раз перед Первой мировой войной? – переспрашивал он меня.
– Видимо, да, – отвечал я, задумавшись. – Но, как известно, люди очень любят строить предположения, кто на ком женится. Так что это чистая фантазия. Но как бы то ни было, одно время они были большими друзьями, что меня, признаться, удивляло.
– Почему?
– Потому что Роза обожала читать, а Максима совсем не интересовали книги. Почти все представители рода де Уинтеров были обывателями, и Максим в этом не отличался от них. Ему нравились долгие пешие прогулки. Он любил плавать в море, кататься верхом. Он был смелым, отважным, решительным. И в то же время на нем лежала какая-то печать меланхолии. Наверное, это и вызывало у Розы интерес к нему.
– К тому же Максим был очень богат. И рано или поздно должен был унаследовать Мэндерли.
Тут я возмутился и горячо возразил:
– Чушь! Розу это вряд ли могло привлечь к нему. Потому что она была необыкновенной девушкой. Больше всего на свете Роза мечтала поступить в Кембридж и писать научные статьи, чего и добилась в конце концов. Теперь она доктор Джулиан и вскоре может стать профессором. Она настоящая феминистка и всегда смущала все семейство своими эксцентричными выходками.
– Я вижу, что вы любите ее, – заметил Грей с улыбкой. – Был бы рад познакомиться с вашей сестрой. Интересно, согласится ли она встретиться со мной?
Его простой вопрос заставил меня смешаться, и я поспешно ответил:
– Вряд ли. Во-первых, потому, что она переехала в колледж Гиртон и по сию пору живет там. Во-вторых, Роза чрезвычайно рассеянна и с головой погружена в науку. А в-третьих, она живет настоящей затворницей..
– Затворницей? В самом деле? Со слов Элли у меня создалось другое впечатление…
– Она почти ни с кем не общается, – торопливо перебил я его, – так что оставьте эту затею, Грей. Итак, на чем же мы с вами остановились? Напомните мне..
– Мы говорили о Ребекке, после чего перешли к ее мужу и к тому, какой тип женщин привлекал его… Так что мы не настолько уж далеко отошли от темы. Но, как всегда, это кое-что прояснило.
Я внимательно посмотрел на него, но лицо Грея оставалось невозмутимым. Сцепив пальцы, он заметил:
– Загадочная жизнь и такая же загадочная смерть. Одно бы мне хотелось понять, полковник Джулиан…
Я указал на часы:
– Мне пора вздремнуть. Продолжим наш разговор в следующий раз. Лежать, Баркер, лежать! Грей собирается уходить.
Мы продолжили беседу на следующий день и встречались впоследствии еще не один раз. И постепенно я разговорился. Привычка молчать и все копить в себе вырабатывалась в течение двадцати лет, и отказаться от нее было не так-то легко. Порой мне казалось, что я вообще никогда не смогу говорить с кем-либо на эту тему. Тем более что меня раздражали местные обывательницы своими домыслами, которыми они, наверное, делились с Греем: о том, где и когда впервые встретились Ребекка и Максимилиан де Уинтер, хотя только я знал об этом, и больше никто. В промежутках между игрой в бридж они красочно описывали версию, которую первым изложил репортер Эванс: что у Ребекки имелся любовник, но кто он, осталось тайной, и что она для встречи с ним обустроила себе домик на берегу залива, в отдалении от Мэндерли. И что ее, несомненно, убили – либо ее пылкий любовник, либо муж, заставший ее на месте преступления. Что тело нашли в каюте ее яхты с символическим названием «Я вернусь» и что судно убийца вывел в залив и утопил. После чего скрылся.
Грей пересказал мне версию, изложенную Марджори Лейн – она была самой неумной фантазеркой из всех местных кумушек. Марджори считала, что виновник смерти Ребекки ее муж, и Макс убил ее потому, что Ребекка догадалась о том, что он гомосексуалист и находился в связи со своим управляющим Фрэнком Кроули. И когда она потребовала развода, муж убил ее, боясь скандала. В ее рассказе никак не состыковывались детали, например, тот факт, что Максим и его вторая жена спали вместе, о чем свидетельствовала горничная, которая заправляла постели.
Рассказ просто ошеломил меня. Никогда не мог представить, что женщины способны сочинять такие грубые и непристойные истории. И Марджори не постеснялась говорить о таких вещах при Грее. Мне бы она никогда не посмела даже намекнуть.
– Поговорите об этом с сестрами Бриггс, – ответил я ему. – Они все расставят по своим местам, так как хорошо знали Максима.
Сестры Бриггс, как я и ожидал, изложили Теренсу Грею мою авторизованную версию. Они обожали Ребекку и тут же бросились на ее защиту. Бедная женщина узнала, что у нее неизлечимая болезнь, и, чтобы избежать мучительной смерти, в ту же ночь одна вышла на яхте в море. Она всегда была храброй и решила умереть быстро, а не гнить заживо. Так что следствие пришло к выводу, что она покончила с собой и это не подлежит сомнению.
Конечно же, этот вариант сложился в их головах отчасти и без моего влияния. Но, к сожалению, сестры Бриггс не умели подавать факты как следовало. И многое путали, например, они считали, что диагноз подтвердил суд, хотя его установил врач.
Я не надеялся, что более проницательный Грей примет целиком эту трактовку. И не ошибся.
– Как странно, что Ребекка решила покончить с собой таким образом, – заметил он. – Пробить дырку в яхте и ждать, когда она затонет. Это уж слишком. Гораздо проще перерезать себе вены в теплой ванне или прыгнуть со скалы. Здесь так много подходящих утесов. Неужели присяжные ни разу не задались такими вопросами? Насколько я в курсе, они даже не знали о том, что Ребекка была у врача и что она неизлечимо больна. Так ведь?
– Да. Вы правы.
– В таком случае вердикт, который они вынесли, выглядит неубедительно. Не кажется ли вам вся эта история слишком странной?
– Отчасти да. Следователь пытался найти очевидцев ее смерти, но таковых не оказалось. К тому же у Ребекки не было врагов, которые могли желать ее смерти. И на теле не обнаружили никаких признаков насилия…
– Но тело пробыло в воде больше года, – вполне резонно возразил Грей. – Оно успело разложиться. И кое-кто требовал дополнительного расследования, насколько мне известно. Ведь вы в тот момент, когда обнаружили ее тело, находились на яхте..
– Да, как местный судья, я обязан был проводить и… послушайте, Грей, мне бы не хотелось обсуждать этот вопрос. Он до сих пор причиняет мне боль, даже сейчас.
– Понимаю вас, – негромко проговорил Грей, но не прекратил своих расспросов. – Вы были другом Ребекки и другом ее мужа. Но, простите меня, я что-то не могу разобраться. Диагноз лондонского врача в какой-то степени объяснил причины самоубийства Ребекки, но ведь множество других вопросов остались нерешенными. Она не оставила посмертной записки. Все в ее жизни покрыто завесой тайны. Никто ничего не знает даже об обстоятельствах ее замужества, но у всех имеется готовое суждение. Одни настаивают, что Ребекка – святая и убила себя. Другие, что ее убили, потому что она грешница. Где же правда?
– Мне не хочется обсуждать это. Мы с вами говорим о женщине, которой я всегда бесконечно восхищался.
– В таком случае просто напомню о том, что она имеет право очистить свое имя. А это можно сделать, только если довести расследование до конца.
– Расследование уже было проведено.
– При всем моем уважении к вам, полковник Джулиан, позвольте не согласиться с вами. Если Ребекку де Уинтер убили, убийца вышел сухим из воды. На нее пала тень – самоубийство. Ее обвиняют в том, что она оказалась неверной женой.
– Все это произошло двадцать лет назад, – ответил я после очень долгой паузы. – Мне очень жаль, что с именем Ребекки связано столько домыслов, но не в моей власти остановить эти слухи. Сейчас уже ничего нельзя доказать. Ребекка мертва. Максима де Уинтера тоже нет на свете. Да и мне самому уже немного осталось. Все в этом мире течет, все изменяется. Вы молоды, Грей. Вы ничего не знаете об этих людях. И я не могу понять, почему вас это интересует.
– Потому что мне хочется узнать правду, – ответил он упрямо. – Меня это волнует, и мне кажется, что это должно волновать и вас тоже.
– Уходите. Вы упрямы как мул и вывели меня из себя. Я сыт по горло всем этим. Вы мне напомнили… – Я замолчал.
Боже мой, я едва не проговорился, но вовремя прикусил язык, Грей иной раз напоминал мне Джонатана. Он задавал такие вопросы, которые стал бы задавать мой сын, если бы остался жив. И в тот момент я заметил странное сходство между ними, вызывавшее у меня подспудную тревогу. Видимо, поэтому я не сразу смог принять Грея.
Прошла неделя после той встречи, и постепенно я вынужден был признаться, что его слова подействовали на меня. Его вопрос оказался решающим: имеет ли для меня значение правда? Да, конечно, имеет, если вы хотите жить в мире с самим собой. А в моем случае – когда жить осталось не так уж много – это тем более важно.
Во время ленча, приглядываясь к гостю, я пытался оценить его. И выставил ему девять баллов из десяти за манеру вести себя за столом (достаточно высокая оценка, которую, наверное, заслужили тетушка Мэй и средняя школа), семь из десяти за манеру одеваться (рубашка выглажена, но не отутюжена как полагается, и галстук выбран наугад), пять из десяти за умение вести беседу (как и большинство шотландцев, он предпочитал хранить молчание) и десять из десяти за терпение – мы уже добрались до пудинга, когда он впервые упомянул о Мэндерли.
Я надеялся, что, пока буду выставлять ему оценки, мне попутно удастся выяснить еще что-нибудь, но этого не произошло. Манера выставлять баллы, которой я пользовался всю свою жизнь, смущала и меня самого. Самые обычные пункты, ничего, что по-настоящему говорило бы о человеке. И сейчас эти оценки не дали никаких дополнительных сведений. Они оказались бесполезными.
Погрузившись в раздумья, я не заметил, с чем был пудинг: с яблоками или с кактусами. Меня настолько занимал вопрос – могу ли я довериться этому молодому человеку, станет ли он моим Ватсоном или нет и займет ли он какое-то иное место в моем доме в будущем… А потом вдруг меня осенило. Теренс Грей – это мое сознание. Воплощенное сознание, которое сидит напротив в костюме, купленном в магазине готовой одежды, и ест яблочный пудинг с кремом.
Это открытие тем более поразило меня, что оно пришло в тот момент, когда Элли и Грей обсуждали маскарад, устроенный Ребеккой в Мэндерли. Еще до того, как Элли упомянула про костюм Каролины де Уинтер, который Ребекка скопировала со старинного портрета.
И тут я получил возможность вмешаться:
– Такие балы становились тяжким бременем для прислуги. И больше всего о них мог бы рассказать Фриц. Кстати, Грей, что он вам рассказал во время вчерашней встречи?
– Фриц? Просил передать, что он очень уважает вас. Он очень просил меня не забыть передать вам его слова.
– Уважает? – Я пристально посмотрел на Грея. – И это все, что он просил передать мне? Больше ничего?
– Нет, – удивился Грей. – А что он мог еще передать? Может быть, я чего-то не понял.
– Нет, нет. Это не имеет значения. Ну а сейчас настала пора прогуляться. – Я поднялся. – Элли, ради бога, оставь эти тарелки на месте. Ими найдется кому заняться. Мы перейдем в другую комнату, чтобы выпить кофе. Баркер! Где ты! Куда запропастилась эта чертова собака?!
И когда я уже стоял в прихожей, полностью одетый: в шляпе, шарфе, пальто и перчатках и держал Баркера за поводок, пока Элли выводила машину из гаража, я все же решился спросить:
– Скажите, Грей, это не вы прислали мне конверт? Этим утром? Довольно большой, коричневого цвета?
– Нет. – Грей нахмурился. – Если бы я захотел вам что-то послать, я бы принес конверт сам. И приложил записку…
– Ну, конечно, просто я подумал, что, быть может, вы забыли вложить записку. Впрочем, это неважно. Забудьте об этом…
Он помог мне сойти с крыльца и добраться до автомобиля. Это была последняя проверка: как он будет вести себя в Мэндерли. Но его ответная реакция на вопрос удивила меня.
Когда я сообщил ему, что мне надо что-то спросить, он напрягся. Но когда я задал вопрос, я увидел, что он ответил честно. И испытал явное облегчение.
Почему? Наверное, не любил, когда его расспрашивают. Подумал, что я хочу задать вопрос о чем-то другом… И это его встревожило. В первый раз я увидел, что он занервничал.
