Текст книги "Тайна Ребекки"
Автор книги: Салли Боумен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Однажды я спустилась вниз, и там оказался наш спаситель. Приехали актеры. И с ними Маккендрик. Я возвела его в рыцарское достоинство намного раньше, чем он получил его на самом деле. Он от рождения был рыцарем с добрым, великодушным сердцем. Высокий, статный – настоящий джентльмен. Он красил свои седые волосы, и надо было видеть, как он произносил торжественным, несколько напыщенным тоном – так что соседи могли слышать: «Доброе утро!» Его жена, которая приходилась ему близкой родственницей, была толстая и отвратительная, – как я ненавидела эту женщину с тупым, завистливым взглядом тусклых зеленовато-желтых глаз.
«Я избранник!» – заявлял он через каждые две минуты в разговоре со своими собеседниками. Предполагалось, что он пойдет служить по церковной линии, но его призвала к себе муза театра. Какое-то время он учился в Оксфорде вместе с Генри Ирвингом. «Кто вы сегодня, мистер Маккендрик?» – спрашивала я его по утрам после завтрака.
«Сегодня я Гамлет, мисс Ребекка», – отвечал он, подмигивая мне, и с царственным видом взмахивал рукой. Он был то Гамлетом, то Брутом, то Ричардом III, то Макбетом. Вот так и должна протекать наша жизнь, любовь моя: кому-то суждено каждое утро выбирать, кем ему быть. А затем он приступал к репетициям. На подготовку роли у него уходило не очень много времени – почти все члены труппы исполняли свои роли из года в год, поэтому выучили их наизусть.
Мало кто знал, что за броней скрывается мягкое сердце, но я почувствовала это. Я угадала, что он питает слабость к истинным леди, особенно к леди, которые находятся в отчаянном положении. Конечно, эта слабость подпитывалась долей снобизма, его прельщал древний род Гренвилов. И я тотчас заметила, как изменились его манеры, когда его представили моей маме: молодая красивая вдова из хорошей семьи, оказавшаяся в трудном положении… Это подействовало на Маккендрика неотразимым образом. Он с таким прочувствованным видом поднес к губам руку мамы, что его отвратная жена тотчас насторожилась. Но я увидела луч света в нашей темнице. И поняла, как нам надо обойти эту женщину. Поднявшись наверх, я начала разбирать наши книги. Не прошло и недели, как я устроила представление в гостиной Миллисент, где стояли азиатские ландыши, где повсюду были салфеточки, а из окна можно было видеть проходившие мимо бухты военные корабли.
Бросив прощальный взгляд на Ланселота, леди приготовилась умереть:
«Сбылось проклятье! —
Воскликнула леди Шалотт. —
Зеркало разбилось,
И трещина прошла по моему сердцу!»
До чего же я любила эту поэму. Мама столько раз читала мне ее вслух и с такими проникновенными интонациями! Нас завораживал стихотворный ритм. После того как мою декламацию встретили с одобрением, я обратилась к Маккендрику и объяснила, что у нас возникли временные денежные затруднения. И половина дела была сделана! Уговорив его пройтись по набережной, я по дороге прочла наизусть монолог Пака и внушила ему мысль, что за одну цену он получит сразу двух актеров, мимоходом упомянув, что он может оказать услугу леди, как и полагается рыцарю. Вложив свою руку в его большую ладонь, я предложила ему составить заговор, чтобы его жена не смогла нам помешать…
– Да. Это правда, увы, это так! – задумчиво покачал он головой.
Но моя мать отказалась. Пойти выступать на сцену? Ей даже в голову не могла прийти такая сумасшедшая идея! Но я незаметно и настойчиво направляла ее. Ведь это только на время – на очень короткое время, – повторяла я. А если она не выйдет на сцену, представление придется отменить, и труппа потеряет сбор.
– Я снимаю перед вами шляпу, мисс Ребекка, – протянул Маккендрик, глядя на меня сверху вниз с высоты своего огромного роста. – Вы настоящий Яго. Вы маленький Ричард III. Вы бессовестный мошенник. Вы заговорщик и ниспровергатель – настоящий Пак. – Он прошелся туда-сюда, потирая лоб, и посмотрел на меня так, как смотрит тень отца Гамлета, и затем вынес решение, достойное Фортинбрасса. Я чуть не зааплодировала.
– Договоримся, мисс, – сказал он и пожал мне руку. – Заключим соглашение. Твоя мама может стать украшением нашей труппы. У нее прекрасные манеры, и она очень красивая. Попытаюсь убедить миссис Маккендрик, моя дорогая. А ты попытаешься убедить свою маму. Победу разделим пополам. Ты говоришь – неделя?
– Три дня, – ответила я, думая только о деньгах.
– О, нетерпеливая юность! – ответил этот великодушный человек, подмигивая мне.
Мы вели наступление с мистером Маккендриком с двух флангов. И нам удалось добиться своего за два с половиной дня. Мама изменила свое имя на Изабель, чтобы не позорить семью. И в первую же неделю я сыграла в Плимуте роль обреченного принца (обреченные принцы стали моим коронным номером). Мама сыграла леди Макбет, а затем Гермиону – жертву ревности и зависти. Получив первый гонорар, мама купила мне в подарок брошь в виде бабочки – теперь у меня два талисмана. Когда-нибудь я передам их тебе.
Мама пустилась в это сомнительное предприятие, как моряк, рискнувший поднять паруса своего корабля в бурю. Кроме меня, никто не смог бы убедить ее пойти на это. Год спустя, когда она вышла на сцену в роли Дездемоны, моя мать все еще продолжала твердить членам труппы, что она – временный человек среди них.
Она ждала, когда к нам придет удача, но удача все не приходила. Впереди ее ждала смерть. Единственное утешение: до последней минуты она не знала, что с ней произойдет».
23
«Какие это были жаркие дни, мой дорогой.
Ни ветерка, ясное чистое небо целую неделю. И у меня не было ни секунды, чтобы сделать запись в дневнике: в доме полно гостей, из-за этого долго не удавалось ускользнуть в свой домик, Макс ревниво следил за мной. У него снова испортилось настроение – наверное, из-за того, что я на день съездила в Лондон. Его раздражает, что я уезжаю и остаюсь там. Он не находит себе места. Но мне необходимо было повидаться с врачом, а я не могла сказать об этом Максу, так что он оставался при своих подозрениях. Но ему трудно понять, что эта квартира – как логово, где я прячусь от всех. У него создалось убеждение, что это притон, где я веду развратную жизнь.
Фамилия доктора – Бейкер, он прекрасный гинеколог, его дом находится в Блумсбери, позади Британского музея. Из-за нетерпеливого желания поскорее встретиться с ним я приехала слишком рано. Чтобы убить время, прошлась по музею. В огромных пустынных мраморных залах чуть не заблудилась. Звук каблуков разносился эхом так, что у меня даже возникло впечатление, будто кто-то идет за мной следом. Остановившись возле каменных саркофагов, я рассматривала нарисованные лица фараонов. Незаметно для себя я добралась до небольшого помещения, в котором лежали мумии. Египтяне вынимали сердца мертвецов и, завернув их особым образом, укладывали в ногах. Кто-то рассказывал мне, что мумии пеленают как младенцев. Казалось, что они наблюдали за мной! Мне стало не по себе, и я решила, что лучше скоротаю оставшееся время в приемной Бейкера.
Я раскрыла книгу – единственное, что оказалось у меня, – «библия» Макса «Луга и поля», раз десять прочла одну и ту же статью, но не запомнила из нее ни слова. Наконец меня пригласили в приемную доктора, она была довольно прохладной, его перо скрипело по бумаге. Мое сердце забилось, как птичка, – так я вдруг разволновалась…
Назначая встречу, я почему-то назвалась миссис Дэнверс – довольно глупо, конечно, но мне почему-то показалось, что если я назову свое собственное имя, то Макс каким-то непостижимым образом проведает об этом. И всякий раз, как доктор обращался ко мне, я невольно оборачивалась, думая, что сейчас увижу Дэнни за моей спиной, – вот насколько я была не в себе. И одновременно меня переполняла радость, мой любимый, хотелось запомнить все до последней мелочи, каждое сказанное им слово, самые незначительные фразы, потому что наступил поворотный момент в моей жизни. Эти часы принадлежали нам с тобой. Я уже была не одна.
Но все пошло не так гладко, как мне хотелось, хотя я понимала, что доктора обязаны соблюдать предосторожность. А мой врач оказался очень серьезным и строгим человеком. Сначала он задавал вопросы, затем начал проводить обследование. И мне было больно. Матерь божия, избавь меня от тревожных мыслей!
Врач выслушивал твое сердце, и мне так хотелось схватить его стетоскоп и тоже послушать его.
– Когда мой малыш начнет двигаться? – спрашивала я. – Почему я по-прежнему такая худая?
Он посмотрел на висевший на стене календарь, снял резиновые перчатки и очень спокойно ответил, что я не должна тревожиться. Во-первых, все зависит от числа, когда произошло зачатие, а во-вторых, чтобы удостовериться окончательно, мне надо сделать рентген.
Сначала я отказалась. Где-то мне попадалась статья о том, что рентген опасен для ребенка. Но доктор Бейкер убедил меня, что на этой стадии развития плода это еще не представляет опасности, и попросил приехать через неделю, после чего сможет ответить на все мои вопросы.
Медсестра провела меня в специальную комнату, надела мне на грудь защитный фартук и направила жирный блестящий глаз аппарата на живот.
– Какая у вас изящная фигура, миссис Дэнверс, – восхищенно воскликнула она и вышла на то время, пока меня должны были просвечивать.
А потом я принялась расспрашивать ее, когда женщина в положении начинает полнеть и когда я смогу ощутить твои движения. Волшебное счастье материнства! Мне хотелось обрести спокойствие, чтобы я смогла кормить тебя грудью, своим собственным молоком.
Она ответила, что у каждой женщины беременность протекает по-своему. И у таких худеньких женщин с мальчишеской фигурой, как у меня, живот вырисовывается обычно на пятом месяце.
– Так что не волнуйтесь из-за этого, – успокоила она меня, видя мои переживания. У нее были такие широкие (в отличие от меня) бедра – с такой фигурой очень легко вынашивать младенца. Рядом с ней, пока она брала у меня кровь из пальца, чтобы врач произвел над ней свои магические заклинания, я чувствовала себя какой-то чахоточной.
Целую неделю мне придется ждать следующего визита!
Я вышла на весеннюю улицу. Зеленые листики только проклюнулись из почек. В садах начали зацветать вишневые деревья.
Я зашла в магазин, где продавали все необходимое для новорожденных, и накупила тебе приданое: ночную сорочку в кружевах и шаль, такую тонкую, что ее можно было протянуть сквозь обручальное кольцо, пинетки, ботиночки, серебряную погремушку с кораллами и два десятка мягких, нежнейших подгузников – в общем, всего понемногу. Это было только самое начало, но мне так хотелось порадовать себя и представить, что я буду ощущать, когда начну по-настоящему закупать все необходимое. Но тогда я даже опьянела от счастья. Продавцы упаковали мои покупки в коробки, и я привезла их в мою лондонскую квартиру, а потом почти полдня любовалась, перебирая их.
А потом меня увлекло другое занятие. Взяв ручку, я исписала целую страницу именами, но не смогла остановить выбор ни на одном. А как бы тебе хотелось, чтобы тебя назвали? Я это узнаю тотчас, как только тебя положат мне на руки.
Ну а теперь я собираюсь выполнить указания врача и медсестры: не тревожиться и не волноваться. Раскрыв записную книжку, я проверила числа и решила, что ты мог быть зачат несколькими неделями позже, чем мне сначала казалось. Как и предполагал доктор Бейкер. Вот почему ты все еще не двигаешься. Мне надо еще немного выждать и не торопиться.
Сначала я считала, что ты был зачат в лондонской квартире, но теперь поняла, что это произошло в моем домике на берегу залива зимней ночью, когда я так томилась от одиночества. Светила полна луна, и небо казалось таким необъятным.
Я рада, что это произошло здесь. И выбрала для этого подходящего мужчину – чуть более грубоватого, чем мой лондонский любовник. Мне запомнился в ту ночь только огонь, горевший в камине. Что еще? Что у него были темные волосы и задумчивые глаза. Он был поэт, ирландец по происхождению. Впрочем, все это совершенно неважно и не имеет никакого значения, как и все остальное. Не беспокойся, никаких осложнений из-за него не возникнет. Я сразу его предупредила: наша первая встреча будет и последней.
Ты должен знать, что он очень похож на Макса – этот мужчина на один день, вернее – на одну ночь. И я приняла все меры предосторожности: мне не хотелось задеть или оскорбить своего мужа. Ты должен считаться его ребенком, мой дорогой. Я не позволю, чтобы кто-то мог заподозрить в тебе незаконнорожденного. Хотя многие предки Макса родились, как говорят в народе, не на той простыне, никого это, в сущности, не волновало. Боковые побеги, как считают садовники, лишь укрепляют ствол.
И если, предположим, я была дочерью Лайонела, я на всякий случай не хочу, чтобы в твоих венах дважды смешалась голубая кровь де Уинтеров. Разборчивый Макс и помыслить не может об инцесте, так что тем самым я оказала ему услугу, избавив от кровосмешения. И к тому же тем самым, быть может, мне удастся избавить тебя от проклятия над домом Уинтеров, которое я сама – девочкой – произнесла в «Святой Агнессе». Вместо сожаления о содеянном лучше действовать.
А что мне еще остается делать? Большинство женщин ощущали бы себя несчастными на моем месте: я вышла замуж за кусок айсберга. И если в моем сердце засел осколок, как в сердце маленького Кая, то ничего удивительного – я оказалась в таком же Снежном королевстве. Мой малыш, я бы хотела сейчас изложить тебе свое кредо: существует только одна законная связь – и эта связь должна быть продиктована любовью, а не передаваться по мужской линии.
Я люблю Мэндерли, и я люблю тебя. То, чем стал Мэндерли сейчас, – моя заслуга. Я обвенчалась с Мэндерли и довела здесь все до совершенства. Когда я пришла сюда в первый раз, здесь царило запустение. Я распахнула окна и впустила воздух в затхлые помещения, и я не желаю, чтобы это пропало впустую. Запомни: твои права идут по женской линии. Ты мой наследник, и твои права обеспечиваю я.
Мэндерли стал моим владением, и здесь госпожа – я! Каждый камешек на берегу и каждая травинка готовы подтвердить это. И я свергаю существующее правление ради всех женщин, которые прошли через этот дом, которые вынашивали, рожали и воспитывали детей, утратив свое имя, и о которых напоминают только портреты на стенах галереи и записи в семейной хронике. Я поднимаю знамя ради давно умерших и умерших совсем недавно, которые лежат в усыпальнице де Уинтеров и чьи голоса разговаривают со мной. Я совершаю это ради Вирджинии, моей мамы и ради себя – потому что я просто жена, дополнение к мужу, – тех, кого лишили всех прав. Я – жена Мэндерли, и он принадлежит мне, как я принадлежу ему.
Оружие готово к бою, мне предстоит выдержать одну или две схватки. Обида еще кипит в груди, и я использую ее огонь, чтобы выковать победу. Вместо меча и копья я пущу в ход хитрость и гнев. Это женщины-то слабый пол? Я так не думаю, мой малыш.
Сейчас я совершенно спокойна. Никто и ничто не в состоянии помешать мне. В прошлом году я решила, если муж не хочет, чтобы я родила от него ребенка, то я обойдусь без него. В этом году я поняла: если муж попытается помешать – я убью его.
Но сначала я прямо спрошу Макса: «Ты хочешь наследника или нет? И не вздумай заговаривать о разводе». Впрочем, он и не помышляет о нем, его ужасает мысль о возможном скандале. Но меня насторожил пистолет, который смазывал Макс. Я скажу ему: «Знаешь ли ты, что я держу ключ от комнаты, где хранится оружие, в маленьком прелестном ящичке? Подумай об этом, мой муж, и запомни: способов умереть – бесчисленное количество. Случайный выстрел? Падение с утеса? Не жди от меня женской покорности, Макс, и почаще оглядывайся, смотри, что у тебя за спиной, потому что я жду ребенка, который станет наследником Мэндерли».
Гнев – это горючее, мой дорогой, когда-нибудь поймешь на своем примере. Чистый ацетилен, спирт или октан. И это топливо я тоже передаю тебе, но это такая могучая энергия, из-за которой я иной раз начинаю дрожать от нетерпения.
Я прогулялась с Джаспером в Керрит. На прошлой неделе Табб занялся моей яхтой, я попросила его побыстрее привести ее в порядок. Он пообещал, что через сутки я смогу отправиться на ней к своему домику на берегу. И поскольку он, в отличие от большинства мужчин, всегда держит данное слово, завтра я покатаю тебя. Помолюсь, чтобы погода выдалась удачной: это будет твой первый выход в море. И я тебе покажу его красоту в лунном свете.
А тем временем все гости разъехались, Макс отправился в контору к Фрэнку Кроули. Возвращаясь из Керрита, я проходила мимо, услышала их голоса и подумала: интересно, что они сейчас обсуждают?
Должна тебе признаться: однажды та злая, испорченная Ребекка позволила себе пофлиртовать с Фрэнком – я разозлилась на Макса из-за его отказа. Знай, что злость толкает на дурные поступки. Проснувшись утром в одиночестве в своей огромной кровати, я распахнула занавески и стала прислушиваться к шуму моря и решила: я покажу им! И к тому же меня не оставляла мысль понять: кто такой Фрэнк – святой или евнух?
Ни то и ни другое. Ничтожество с душой, застегнутой на все пуговицы. Как она, несчастная, ухитряется дышать? Я не заходила с ним слишком далеко, все было так невинно, как у школьников: вздохи, взгляды и пара записок. Но он настолько серьезно отнесся к самому себе, что тотчас отправился к Максу, признался в прегрешении и попросил отставку. Какое прегрешение? Что за самомнение? Конечно, Макс не подписал бумагу, и Фрэнк остался. Но я высмеяла его за то, что он слишком серьезно отнесся к легкому флирту, и он никогда не простил мне этого.
Проходя мимо конторы, я вдруг подумала: а что, если они там обсуждают не проценты от залогов, а строят заговор против меня? Что меня вовсе не удивило бы. Подозрительность Макса в последний год возросла, стоило мне только отлучиться в Лондон, как он впадал в депрессию. В его чувствах ко мне любовь и ненависть настолько переплелись, что распутать их сможет только моя смерть. Но все же он не из той породы людей, которые способны совершить убийство. Ему нужен кто-то, кто бы поддержал его, кто смог бы направить его руку, но вряд ли и Фрэнк отважится на такой решительный поступок. Он слишком нерешителен. Только я сама могла подтолкнуть Макса на это. Мне проще всего вынудить его совершить убийство. Не так давно я уже подводила его к роковой черте. Ложе смерти привлекательнее ложа одинокой жены.
Но что, если они продумывали, как устроить несчастный случай? В таком случае Максу понадобится Фрэнк, который помог бы ему спрятать концы в воду. Поскольку мой друг Артур Джулиан – полицейский судья, и он проведет тщательное расследование, он это так не оставит. Вот почему Максу нужен человек, который прикроет его, утаит правду. Не исключено, что именно сейчас они обсуждают подробности.
Придвинувшись ближе к окну, я замерла. Слов мне не удалось разобрать, но меня вдруг потрясло, что я подслушиваю. Каким образом мы с Максом докатились до этого? С чего все началось? Нельзя ли все изменить и начать сначала?
Я успела привыкнуть к ненависти, но сегодня мне стало не по себе. И хотя я попыталась вернуть себе мужество и решительность, но иной раз мне не всегда удается справиться со своими чувствами. Страшная боль внизу живота пронзила меня, я была уверена, что сейчас у меня начнется кровотечение.
Забыв обо всем на свете, я с трудом добралась до своего домика, моя любовь, на свой защищенный клочок земли. К счастью, оказалось, что крови нет. Боль прошла, стало намного лучше, силы вновь вернулись ко мне. И меня уже ничуть не трогала мысль об их заговоре. Стоит мне только сказать о том, что я беременна, что я ношу ребенка, и у них уже не поднимется на меня рука. Они не посмеют причинить мне вреда. Беременная женщина – святее всех святых.
Теперь я защищена волшебной силой. Какое это чудо природы – дитя!
Сегодня я решила описать тебе, что произошло семь лет назад, перед самой войной. Такого жаркого лета никто не мог припомнить. Наша труппа переезжала из города в город по всей Англии. Маккендрику присвоили рыцарское звание, но оно не могло обеспечить нужного количества зрителей. Он постарел, многие наши лучшие актеры покинули труппу, и наши постановки заметно поблекли. Сборы были так малы, что мы все согласились на то, чтобы нам урезали плату.
К тому моменту, когда мы добрались до Плимута, шел уже первый месяц войны. Многие считали, что к Рождеству она должна закончиться. Предварительная продажа билетов и здесь показала, что выручка будет невысокой. Но Маккендрик все еще верил в свою звезду. И решился дать «Генриха V», поскольку надеялся, что пьеса несет необходимый заряд патриотизма. Но даже эта постановка, в которой англичане выступают победителями в войне, не дала сборов.
– Ну что ж, – объявил Маккендрик, – тогда мы поставим на субботу «Отелло». Трехсотое выступление в этой роли – вот увидишь, мы поразим их, милочка…
Несмотря на всю свою непрактичность, Маккендрик понимал, что его толстая стареющая жена не подходит для роли Джульетты или Розалинды. В «Генрихе V» моя мама играла французскую принцессу Екатерину, но это была отнюдь не главная роль. Но даже и этот эпизод ей позволили играть по той причине, что она великолепно говорила по-французски, даже миссис Маккендрик пришлось признать, что лучше моей мамы никого не найти.
И вот глава нашей труппы решил, что в «Отелло» прелестную златоволосую Дездемону должна сыграть моя мама. И ее имя появилось на афишах до того, как он сообщил о своем решении жене. Когда я увидела выражение злости, ревности и зависти в ее глазах в ту минуту, то поняла, что не миновать беды. «Заболела? – услышала я ее яростный шепот, когда она разговаривала с нашей костюмершей. – У меня немного першит в горле, из-за чего я охрипла, но это скоро пройдет. Нет, заболела не я, а ее высочество! Прошу тебя, Клара, если ее милость будет выступать, достань то платье из зеленой парчи».
Летом с мамой происходило что-то непонятное. Она стала нервной и вспыльчивой, потеряла аппетит, хотя вес ее продолжал увеличиваться. И парчовое платье Кэтрин стало ей тесным. И почему-то она все время раздражалась на нашего Орландо Стефенса, который играл Кассио. Со мной она не делилась, я вошла в переходный возраст, и маму это тоже раздражало. Одеваться она стала в другой комнате. И Клара, которая помогала мне бинтовать грудь, когда я выступала в роли мальчиков, сказала: «Когда ты выбросишь красный флаг, приходи ко мне, я объясню тебе, что надо делать. Это скоро произойдет. Ты станешь взрослой».
Я понятия не имела, что означает «выбросить красный флаг», и мама тоже не объяснила мне, но я знала, что красное – это что-то опасное. Меня сердило то, что у меня появились груди. Если они станут больше, то мне придется навсегда распрощаться с ролями принцев. Что мне тогда делать? Мне нравились мои обреченные принцы: я училась у них умирать. Я часто умирала на сцене, и умирала очень красиво, как уверяли меня все.
Когда мама узнала, что ей придется играть Дездемону, ее настроение переменилось в одну секунду. Глаза снова сияли, брови больше не хмурились. Она стала прежней – такой, какой я ее любила и восхищалась. И я тотчас забыла и про свои бинты, и про свое беспокойство о завтрашнем дне. Мы вместе с ней повторяли слова ее роли и пели «Песнь ивы» душным вечером в Плимуте. «У нее предчувствие, что она умрет, тебе так не кажется, мама? – спросила я, мама нахмурилась, посмотрела на море и ответила. – Возможно, Бекка. Может быть, моя дорогая».
И я смотрела, как умирает моя мама: снова и снова. Откинувшись на спинку шезлонга, мы вслух размышляли, как именно это мог сделать ревнивый муж: задавить подушкой или задушить ее собственными руками? Шекспир не оставил ремарки. И мама почему-то решила, что он должен набросить на Дездемону подушку.
– Куда лучше ложиться головой, Бекка, в эту сторону или в ту?
Почему-то Дездемона должна произносить свой монолог после того, как публика считала, что она уже умерла, что замолкла навеки. И этот монолог беспокоил маму. Она считала, что сначала надо сделать какой-то выразительный жест, затем резко подняться. «Это будет настоящей игрой! И моя Дездемона должна закричать. Она не будет покорной. Ее всегда играли неправильно, Бекка. Ведь эта молодая женщина пошла против воли отца и сбежала с мавром. Она сильна духом, это не покорная овечка – и за это мавр полюбил ее. Поэтому перед смертью она должна сопротивляться».
Ее слова меня опечалили, поскольку я разделяла каждое сказанное ею слово, но знала, что Маккендрик и слышать не захочет о такой трактовке роли. И он сделал все, чтобы ее попытки настоять на своем не заметили зрители. Он встал так, чтобы загородить ее от глаз публики, и держал наготове подушку, чтобы закрыть ей рот во время монолога. Но и без того слабый – в отличие от Маккендрика – голос мамы едва доходил до третьего ряда, о чем она не подозревала.
Я смотрела, как она умирает, снова и снова, и сердце мое обливалось кровью. Часы на камине в доме «Святая Агнесса» громко тикали, шли минуты – и судьба ей оставила только пять месяцев жизни, о чем никто из нас не знал. Каминная полка из черного мрамора и черная пасть камина. Но никакая репетиция не сможет подготовить тебя к смерти наяву, мой дорогой. И когда мама закрыла за собой дверь, уйдя в вечность, я была потрясена. Это произошло так быстро. Я словно окаменела и даже думать не могла. Дэнни закрыла ей глаза и накрыла простыней.
– Не делай этого, – попросила я. – А кто это там плачет? Я слышала плач младенца.
И Дэнни ответила:
– Тс-с, никакого младенца нет, с чего ты взяла? Это ты сама плакала, дорогая. Посиди рядом с ней, а потом мы с тобой поднимемся наверх, там тебя кто-то ждет…
Это был Девлин – он вернулся с того света. Но я забегаю вперед. И еще расскажу тебе обо всем подробно.
Представь мрачный туннель. И мы шли по нему пять месяцев. На одном его конце – моя мама; на сцене все еще горят газовые рожки. А на другом его конце – мой отец, и мы с ним в доме, который называется Гринвейз – он находится далеко от моря. А вокруг идет война, которую надеялись выиграть к Рождеству. Все наши женщины принялись вязать шарфы и перчатки для наших храбрых мальчиков, сражающихся на фронте. Мужчин, способных держать в руках оружие, уже призвали в армию.
Мама так закричала перед смертью – как она закричала во время первого исполнения своей роли в «Отелло», и мне кажется, Маккендрик никогда не мог простить ей этого. Мы с Дэнни сидели рядом в зале, и глаза ее наполнились слезами, когда Дездемона замолчала. За эти слезы я простила ей все, что произошло потом.
Я стиснула ее руку, потому что боялась за маму. Все у меня внутри сжалось в тугой комок, и мне вдруг стало плохо. А через какое-то время я поняла, что у меня началось кровотечение. Вот это и называется «красным флагом»? Я стала думать: как долго будет идти кровь и не умру ли я из-за этого? Кто умрет раньше – Дездемона или я?
На следующей неделе мы ставили «Генриха IV». Орландо Стефенс играл Хотспера – ему от роду было написано играть Хотспера, на мой взгляд. Лихой, открытый сердцем, пылкий дурачок. Каждую минуту его осеняла новая идея, и ни одну из них нельзя было исполнить. Мы с мамой в тот раз смотрели спектакль, стоя за кулисами рядом с костюмерной. И, еще не успев переодеться, Орландо объявил, что хочет на прощание поужинать с нами сегодня вечером. Мама побелела как мел и упала в обморок. Орландо дал ей выпить бренди, а я побежала за нюхательной солью. Когда я вернулась, он обнимал ее, называл своей «милой» и уверял, что будет писать ей каждый день. Ему удалось сдерживать обещание два месяца: он стал добычей червей, храбрый Перси – погиб в первом же сражении в ноябре от отравления ипритом.
Что же означала эта сцена, мой дорогой? Я была настолько невежественна в этих вопросах и даже не представляла, когда должен родиться ребенок. Но, сложив вместе кусочки загадочной картины, я все поняла. Но и тогда еще продолжала видеть все как бы в несколько искаженном свете. Сейчас я ношу в себе ребенка, как моя мать носила его в себе тогда, и спрашиваю себя: был ли отец ребенка моложе ее на двадцать лет? И подозревала ли она о том, что с ней творится?
Возможно. Но есть и другой вариант. Маккендрик всегда питал к маме глубокую симпатию, с первой их встречи, и сразу стал помогать ей… Время от времени появлялся еще один мужчина, который говорил, что обожает ее, и которому она, кажется, отдавала предпочтение. Мама никогда не могла устоять против мужской страсти, против натиска любви. Она никогда не думала о возможных последствиях – шла туда, куда влекло ее собственное сердце.
И я любила ее за эту щедрость души. Но до чего же плохо она разбиралась в характерах людей, и особенно мужчин. Моя дорогая мамочка безоговорочно доверяла им. Она осталась невинной до самого дня смерти – намного более невинной, чем я. Но я получила жестокий урок на песчаном берегу Бретани, и я всегда знала, что мужчины – это враги.
И, как только Орландо уехал, силы мамы быстро истощились, она то и дело теряла сознание. И я знала, что ни моя воля, ни доброта Маккендрика уже не смогут защитить ее от злой, завистливой и ревнивой жены нашего директора. Когда сезон подошел к концу и вся труппа собралась ехать в Бристоль, наступил переломный момент. Смущенный Маккендрик объявил, что сборы принесли очень мало дохода, что денег не хватает, что надо экономить и что мне теперь уже трудно исполнять роли принцев, а маме тоже трудно выходить на сцену…
– Боюсь, что нам придется расстаться! – объявил он, пятясь к выходу из гостиной «Святой Агнессы». – Несмотря на все мои нежные чувства к вам и моей милочке… – Он сунул руку в карман плаща.
– Я не позволю! – воскликнула мама, и на щеках ее вспыхнул лихорадочный румянец. – Фрэнк, ты очень добрый человек, но я не могу!
Нас снова бросили. Поэтому я не стала проявлять такую же щепетильность, как моя мама, ведь мы оставались без всяких средств к существованию, и вышла следом за Маккендриком. Он наклонился ко мне, поцеловал в обе щеки, назвал милочкой в последний раз, попросил не забывать его и писать почаще, после чего вынул из кармана чек на десять гиней для нас с мамой. Чек этот банк отказался оплатить, а сэр Маккендрик ни разу не ответил мне ни на одно письмо, но я не держу на него зла. Он и мошенник, и одновременно герой – таких на земле немного, они вроде единорогов.
А потом в доме поднялась суматоха, все бегали. Приходил доктор. Миллисент выглядела потерянной, а мама плакала, сморкаясь в свой кружевной платочек. Меня к ней не пускали. Я отправилась погулять по набережной, смотрела на военные корабли и разговаривала с чайками за неимением лучшего собеседника.
