Текст книги "Тайна Ребекки"

Автор книги: Салли Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Теперь я, в свою очередь, посмотрел на ее пальцы. Они были тонкие и длинные, с красиво очерченными ногтями, но коротко остриженными. На левой руке у нее было два кольца. И одно из них сверкало, как солнечные зайчики на воде.

– Могу поделиться с тобой своим опытом, – продолжала Ребекка, словно ей было столько же лет, сколько и мне, и мы знали друг друга целую вечность. – Если тебе хочется грызть их, то грызи! И пусть все идут к черту. Но если тебе хочется остановиться, тогда приложи усилие. Если что-то очень сильно хочется, то можно сдвинуть с места горы. Ты способен сделать все, что угодно…

На меня произвело очень сильное впечатление ее «к черту», особенно потому, что она произнесла это в церкви. До сих пор никто не говорил мне о том, что я могу свершить все, что угодно. В приюте только вера могла двигать горы, и поэтому так важна была молитва. Сколько времени я провел в молитвах? Я молился, чтобы меня усыновили, последние семь лет. Но, может быть, я не молился, а просто очень сильно захотел, чтобы это случилось.

– Все, что угодно? – недоверчиво спросил я.

– Все-все на свете, – ответила она. – Например, в детстве я была очень маленькой, и мне казалось, что я никогда не вырасту. А мне очень хотелось стать высокой, и тогда я очень сильно захотела. И выросла за полгода. Как растут растения в горшках. Это очень легко и просто.

– А ты можешь, например, заставить себя читать лучше, если захочешь?

– Проще не бывает. Щелкни пальцами – и у тебя получится.

Я нахмурился. Ее слова вызывали воодушевление, но мне казалось, что мы что-то упустили. Быть может, забыли про господа бога? Я искоса посмотрел на алтарь в синем и золотом, потом взглянул на нее и увидел, что она не так уж уверена в том, что говорит. Может быть, она просто не очень верила в это сейчас. Где-то в глубине души таилось сомнение – печаль поднималась, как прилив.

Я недоверчиво поморщился и указал рукой на надгробие Жиля де Уинтера:

– А как же он? Спорим, ты не сможешь его вернуть. Он ведь умер.

– Нет, ты не прав. – Ребекка вздохнула, не обратив внимания на мой грубый тон. – Ты можешь заставить вернуться и мертвых. Но тут надо быть очень осторожным, Том. Иногда они проявляют себя совсем не так, как ты ждешь. Иной раз лучше оставить их в покое… Что они будут делать тут?

Она говорила очень серьезно, ее выразительные глаза цвета бездонного моря пристально смотрели на меня. И я вдруг ощутил какой-то могильный холод в церкви и вздохнул, подумав про тех мертвецов, что лежали под плитами. Мне кажется, она тоже подумала о них и слегка нахмурилась. И тут вдруг ударили церковные часы. С последним ударом подруга Мэй выпрямилась и протянула мне руку.

– Была рада познакомиться с тобой, Том, – сказала она. – Попроси Мэй как-нибудь привезти тебя ко мне. Я живу в Мэндерли. Мэй знает, где это. Недалеко отсюда. Мы можем поплавать на моей яхте. Она очень надежная и быстроходная. Тебе хотелось бы выйти в море?

Мне очень хотелось оказаться на яхте, и я тотчас обратился с этой просьбой к Мэй. Она явно была рада, что наша встреча с ее подругой прошла хорошо, но к моей просьбе отнеслась как-то рассеянно. Мы стояли на залитом солнцем дворе и смотрели, как скрылась из виду машина.

Я взял руку Мэй в свою, решив, что не стану обижать ее. И еще я решил, что будет лучше, если я заставлю ее полюбить меня, – и, похоже, мое желание сработало. Она вспыхнула от радости и крепко обняла меня.

– Когда мы сможем пойти в гости к твоей подруге и покататься на яхте? – спросил я по дороге домой, а потом неоднократно повторял тот же вопрос.

– Как-нибудь на днях, – неопределенно отвечала Мэй, бросая короткий взгляд на мужа, но потом, похоже, забывала про свое обещание, хотя я продолжал напоминать о нем.

Почему-то всегда оказывалось, что нам не хватает времени, мы все время чем-то были заняты. Но я догадывался, что это уловки. И мне удалось выяснить, что эта женщина вышла замуж за человека, которого звали Максим де Уинтер, – потомка того самого Жиля, фигуру которого я копировал на плите. А еще – что Мэй познакомилась с Ребеккой, когда той было пятнадцать, а Мэй двадцать. И что они жили по соседству в Беркшире. Но больше мне ничего не удалось вытянуть из моей приемной матери.

Как-то раз Эдвин отвел меня в сторону и объяснил, что мои вопросы огорчают Мэй. У нее создается впечатление, что я отдал предпочтение ее подруге.

– Дай ей время, Том, – попросил он. – Мы узнаем друг друга получше. Мэй очень хочет, чтобы ты был счастлив.

Мне не хотелось огорчать Мэй, поэтому я стал обходить неприятную для нее тему. Вскоре наш отдых подошел к концу, мы вернулись к себе домой в Шотландию.

Больше мы никогда не приезжали в Пелинт и даже в Керрит, и я больше никогда не встречался и ничего не слышал о Ребекке. Но наша встреча надолго запомнилась мне, она была такой необычной и завораживающей. Странная подруга Мэй оказалась права: я стал читать намного лучше и уже не казался таким глупым.

Но однажды мне стало ясно, что люди становятся игрушками судьбы. Прямо на первой полосе газеты я увидел портрет Ребекки. Яхта оказалась не такой надежной, как ей казалось, и их обеих поглотило море.

Прошло время, ее тело обнаружили на борту затонувшей яхты. И снова я прочел в газете отчет о проведенном следствии. И вердикт: самоубийство. Последний акт воли, который может совершить человек. Тогда я подумал, что теперь никогда не узнаю, кем она приходилась мне и почему захотела встретиться в тот день. Сомнений нет – это она настояла на встрече. И вынудила Мэй дать согласие.

Задвинутый в дальний угол памяти эпизод очень редко всплывал на свет божий. Но история все же не завершилась, и моя причастность к ней тоже осталась непроясненной. Эдвин Галбрайт – добрейшей души человек – умер, когда я еще учился в школе. Мэй, к которой я привязался всем сердцем, последовала за мужем через два года после обширного инфаркта. И когда дом в Шотландии наконец продали в прошлом году, я перебирал ее личные вещи и обнаружил письмо, которое Мэй, наверное, сожгла бы или порвала на кусочки, если бы смерть не настигла ее так внезапно.

Я до сих пор ношу листок при себе. Сидя под свадебным деревом, я снова развернул и перечитал его. Обратный адрес: Тайт-стрит, Лондон. Дата – 1926 год. Это письмо Ребекка написала вскоре после свадьбы, за несколько месяцев до нашей встречи с ней.

Дорогая Мэй!

Хорошо, что мы увидимся завтра, потому что меня так опечалило твое сообщение: для женщины непереносима мысль, что ей не суждено родить ребенка. Но ведь это не означает, что ты должна лишить себя радости материнства? Ведь ты можешь усыновить ребенка, чтобы заботиться о нем и любить его. Уверена, что Эдвин не станет возражать, если ты решишься на это.

Так получилось, что я узнала про мальчика, который мечтает о том, чтобы его усыновили. Он сейчас живет в приюте недалеко от Лондона – место ужасное. Его подкинули в младенческом возрасте, мальчика там и окрестили. Он оказался в числе тех, кого крестили на букву Т, – и его назвали Теренс. А фамилию в приютах часто дают по цвету: Блэк, Брайн, Уайт. Его фамилией стала – Грей, но мне кажется, ему больше подходит фамилия Галбрайт.

Уверена, что ты приедешь в приют и попытаешься взять его к себе. С удовольствием сделала бы это сама, но Максиму не понравилась эта идея. Вы будете более заботливыми и внимательными родителями, чем я.

Я знала его мать – бедная женщина сейчас уже умерла. И только совсем недавно выяснилось, что ее сын жив. Она благословит тебя и я тоже, если ты позаботишься о нем. Ты станешь ему хорошей матерью, а Эдвин – прекрасным отцом.

Позвони мне, как только получишь мое письмо, и я скажу тебе, где его найти.

Ребекка.

Каждый раз, перечитывая это письмо, я начинал по-новому истолковывать каждую строчку. Когда я прочел в первый раз, у меня возникло ощущение, что я наконец-то отыскал свою мать. А потом решил, что я нашел подругу моей матери, но что толку: ведь она тоже умерла. Чуть позже я осознал, какие противоречивые желания меня обуревают. Что я готов одновременно поверить и тому, что моя мать – Ребекка, и тому, что она всего лишь ее подруга. Я фантазировал, что она запуталась и не смогла вырваться из силков, а через секунду не мог понять, каким образом такое предположение вообще могло возникнуть у меня. Мне захотелось найти один-единственный ответ, узнать правду.

Но сегодня, сидя под деревом, с которого медленно падали лепестки на страницу, я снова перечитал письмо и увидел еще одно лицо, которое выглядывало из-за плеча моей матери. Черты лица его были расплывчатыми, но я понял, что это мой отец. Я родился в 1915 году, и у меня сохранилось свидетельство о рождении, подписанное приютскими чиновниками. Ошибка могла составить не больше нескольких недель. Но если я – сын Ребекки, значит, она родила меня в четырнадцать лет, когда жила в Гринвейзе с любящим отцом и со своим кузеном, который вызвал у меня отвращение при встрече.

Итак, хочу я продолжать свои розыски? Хочу ли я этого?

Сложив письмо, я сунул его в карман. И вдруг – впервые за утро – услышал движение машин на улице. Да, я хотел добраться до сути. Сердце подсказывало этот выбор, хотя разум выдвигал множество возражений. Это ящик Пандоры, твердил он, и лучше бы его оставить закрытым. Но как бросить все как раз в тот момент, когда я подобрался так близко к разгадке?

19

Решение созрело окончательно, цель определилась, и, вернувшись в дом, я набросал план того, что мне предстояло сделать в Лондоне за оставшееся время. А потом проверил расписание вечерних поездов, чтобы добраться до Лэньона где-нибудь в полночь. Таким образом, весь день я мог посвятить поискам. Первым делом я позвонил Фейвелу, но никто не поднял трубку, наверное, он все еще не пришел в себя после похмелья.

Я устроился в кабинете сэра Арчи, на время заняв его стол, откуда открывался вид на Риджент-парк. После ухода на пенсию сэр Арчи уже не работал за этим столом, но, следуя заведенному порядку, навел на нем полный порядок. Только любимая фотография осталась стоять на прежнем месте – свадебная фотография Ника и Джулии. Рядом с женихом – в роли шафера – стоял я и смотрел мимо камеры. Мне не хотелось, чтобы глаза выдали мое восхищение красотой Джулии и всех тех чувств, которые я испытывал в тот момент. Я повернул фотографию другой стороной, раскрыл журнал, записную книжку и вырезки из газеты.

Сейчас мне больше всего могла бы помочь миссис Дэнверс – ее воспоминания простирались намного дальше, чем воспоминания Фейвела; эта женщина оставалась рядом с Ребеккой и во время ее замужества. Я пытался прощупать Фейвела, знает ли он что-нибудь о местонахождении миссис Дэнверс. Судя по всему, он и впрямь не мог указать даже на сомнительный след, но попытаться все же стоило. Если она когда-то была домоправительницей, значит, и впоследствии могла пойти к кому-то в услужение, стать компаньонкой, поэтому я обзвонил все агентства по найму домашней прислуги, вплоть до самых маленьких. Я давно уже опросил всех бывших служанок в Мэндерли – вдруг кто-то что-то слышал о ней, но и то и другое закончилось неудачей.

Вокруг имени миссис Дэнверс роились только смутные догадки. И все, знавшие ее, в том числе и Фриц, считали, что пожар в Мэндерли – дело ее рук. Она уволилась за день до того, как загорелся особняк, сложила все вещи и исчезла. Больше никто ничего не слышал о ней и никогда с ней не встречался.

Соединяя воедино разрозненные сведения, я всякий раз натыкался на эту личность. Только миссис Дэнверс могла знать, как и чем жила Ребекка до появления в Мэндерли. Она оставалась с девочкой, когда умерла ее мать и когда та перебралась в особняк Гринвейз. Может быть, она что-то знала и обо мне? Кто-то отдал меня в приют в 1915 году, а это было сделано, судя по письму, без ведома Ребекки.

События тех дней лучше всего известны именно миссис Дэнверс. Правда, имелся еще один кандидат: сэр Маккендрик, директор театральной труппы, в которой выступала мать Ребекки. На «алтаре» маленькой Ребекки фотограф запечатлел мать в роли Дездемоны. «Найди мать, и ты найдешь ребенка», – сказал я себе.

Я позвонил в информационный отдел библиотеки Святого Джеймса – одной из лучших библиотек Лондона, – мое любимое место работы. И мне повезло: Маккендрик написал автобиографию. Библиотекарь сказал, что мне придется отыскать ее на стеллажах самостоятельно, и сообщил, как автор назвал мемуары: «На гребне волны», подразумевая, что удача сопутствовала ему.

Радостное предвкушение охватило меня.

Звонок к Фейвелу снова остался без ответа. Потом я позвонил в «Сосны», мне ответила Элли. Не удержавшись, я спросил ее про таинственный звонок, раздавшийся у меня в доме прошлой ночью. Элли ответила, что никому не давала моего номера телефона.

– А почему вы спрашиваете?

– Кто-то позвонил мне, но не оставил своего номера.

И замолчал. Элли могла обратиться ко мне только по имени Грей Теренс. Мне стало неловко: я увиливал от прямого разговора с полковником и его дочерью, и это не могло и дальше продолжаться в том же духе. Я почти готов был признаться в обмане, но признания все же лучше делать, глядя в лицо друг другу, а не по телефону.

Вчера, по словам Элли, полковник немного устал, но сегодня с утра чувствовал себя гораздо бодрее. А завтра по совету доктора его уже можно будет отвезти в больницу, чтобы провести необходимое обследование. На это уйдет весь день, так что Элли позвонит мне завтра вечером. Ее отец будет рад, что я скоро вернусь, он скучает, призналась она, сделав ударение на последнем слове.

Помедлив, я тоже признался, что соскучился по ним. Похоже, Элли это обрадовало, я почувствовал по голосу. Ее настроение передалось и мне. И после разговора с Элли я отправился в библиотеку в приподнятом настроении.

В четверть одиннадцатого я уже стоял перед каталогом и перебирал карточки, а в десять двадцать возле полок, где должна была стоять рукопись.

Библиотека Святого Джеймса – здание довольно старое, в его коридорах и переходах с непривычки можно заблудиться. Театральный отдел находился в самом конце, за отделом общей истории – за тесно стоявшими книжными шкафами. Как и все остальные шкафы, эти были забиты до отказа и стояли впритык друг к другу. Между ними приходилось протискиваться с большим трудом. Помещения плохо освещались, воздух был спертый из-за того, что окна отсутствовали. Пол и потолок представляли собой железную решетку, так что я мог отчасти видеть и слышать, что происходило в соседних отделах.

Протискиваясь между тесными полками, я дергал за шнурок, чтобы осветить очередную секцию. На означенном в каталоге месте автобиографии Фрэнка Маккендрика не оказалось, и я решил, что ее могли случайно переставить на другую полку – такое случалось, какой-нибудь рассеянный читатель мог поставить ее по ошибке в другой отсек. Пришлось проверять все полки.

Я просмотрел все, что касалось театральных подмостков времен Эдуарда, затем все, что имело отношение к шекспировским представлениям, но там наткнулся лишь на упоминание о Маккендрике – не больше, чем я уже узнал от владельца букинистической лавки Фрэнсиса Брауна. Никаких подробностей о нем самом и участниках его труппы. Меня это начало злить: я знал, что книга должна быть здесь.

И тут я услышал шаги, гулко отзывавшиеся о металлическую решетку пола. Совсем рядом со мной, за соседними шкафами. Я отчетливо слышал, как кто-то, невидимый мне, стал спускаться по такой же витой лестнице. Хлопнула дверь, и шаги затихли.

Я обошел те шкафы и полки, которые имели отношение к моим поискам, раза три, но так и не смог найти нужной книги. Тогда я решил вернуться в главный зал и проконсультироваться с библиотекарем. Но, проходя мимо дальнего темного уголка комнаты, где стоял небольшой столик, заметил еще один шкафчик. В нем помещались произведения не столько для серьезного исследования, сколько для развлекательного чтива. Я уже проходил мимо этого столика и отметил, что на нем ничего не было. А сейчас на нем лежала книга. Подойдя ближе, я понял, что это и есть исчезнувшая со своего места автобиография Маккендрика.

Она лежала раскрытой на нужной мне главе, и я тотчас уловил исходящий от нее знакомый неповторимый запах. Между страниц книги лежал цветок азалии, еще совсем свежий, именно поэтому он источал такой сильный аромат. Создавалось впечатление, что цветок положили совсем недавно. Я невольно обернулся, вглядываясь в пространство между шкафами. Кто-то совсем недавно прошел по этому тесному проходу.

Включив настольную лампу, я сел за стол, осторожно отложил азалию в сторону и стал рассматривать страницу, отмеченную столь странным образом. Справа на ней была помещена фотография Фрэнка Маккендрика в экзотическом костюме. Лицо его было густо намазано темным гримом. Он стоял, склонившись над ложем, на котором, разметав в стороны длинные распущенные волосы, лежала прелестная молодая женщина. Ее рот приоткрылся в немой мольбе. Подпись гласила: «Королевский театр. Плимут. Сентябрь 1914 года. Мое трехсотое выступление в роли Мавра. Дездемона – мисс Изабель Девлин. «Историческое представление, где Фрэнк Маккендрик превзошел самого себя» – к такому выводу пришел корреспондент «Плимутского вестника».

Напротив фотографии я увидел абзац, подчеркнутый карандашом, но все же начал читать страницу с самого начала:

«Я с нетерпением ждал очередного, трехнедельного, выступления на подмостках театра в Плимуте. Там нас встречали благодарные зрители. В репертуар этого сезона вошло девять пьес. В том числе – «Отелло», где должен был состояться мой трехсотый выход в этой роли. Спектакль прошел в субботу вечером. Так как моя жена занемогла, в роли Дездемоны выступила молодая актриса, мисс Изабель Девлин. Она присоединилась к нашей труппе несколько лет назад, ее мастерство заметно выросло за последнее время. У мисс Девлин всегда имелось свое собственное мнение. И она очень часто предлагала весьма неожиданные трактовки роли, которые, увы, не укладывались в привычные рамки постановок шекспировских пьес. А я всегда придерживался мнения, что не стоит отступать от традиционных решений и не позволял ей своевольничать во время исполнения.

Мисс Девлин выглядела очаровательно, и исполнение «Песни ивы» в сцене со мной и с Кассио (в тот раз его исполнял мистер Орландо Стефенс, но он вскоре оставил нашу труппу) было очень трогательными. Помнится, в первый вечер мисс Девлин с таким отчаянием боролась со мной, что парик сбился в сторону. Мне даже пришлось успокаивать ее и убеждать не принимать представления всерьез. Ее вера, что Дездемона должна бороться за свою жизнь, показалась мне ошибочной. Дездемона мягкая и податливая натура. И она не считает, что к ней в спальню заявился убийца, она видит в нем прежде всего своего обожаемого мужа.

Мисс Девлин вняла моим наставлениям, о чем свидетельствуют последовавшие затем представления. Критики встретили ее доброжелательно, но моя жена придерживалась другого мнения. Она считала, что голос Дездемоны должен звучать мягче и что исполнительница явно не обладает подлинным драматическим талантом. Несмотря на эти шероховатости, спектакль прошел с триумфом. Мой выход встречали громом аплодисментов, и по сложившейся традиции поклонники преподнесли мне венок. Если бы это не был последний год войны, зрителей, конечно же, было бы намного больше и мы получили бы больше откликов.

Замечу с сожалением, что выступление мисс Девлин в роли Дездемоны оказалось последним, как и вообще ее выходы на сцену. Моя жена, которая относилась к ее способностям гораздо строже, чем я, очень беспокоилась о состоянии здоровья мисс Девлин – оно никогда не было очень крепким, – и нам пришлось отказаться от ее услуг. Вскоре мы узнали о том, что мисс Девлин умерла при весьма трагических обстоятельствах. Она еще находилась в расцвете красоты, «апрель застыл в ее глазах», и она была леди от ногтей до кончика волос, необыкновенно деликатной и воспитанной. Мы с женой не смогли появиться на похоронах, но я скорбел о ней всей душой.

Хочу напомнить также, что дочь мисс Девлин в те годы тоже стала членом нашей труппы – можно сказать членом нашей семейной труппы – и отличалась как исполнительница песен. Она была превосходным Паком в спектакле «Сон в летнюю ночь», и мы всегда занимали ее в ролях мальчиков. Помню, с каким важным видом она переодевалась в принца в «Ричарде III», и исполнение отличалось изысканностью и утонченностью. Наверное, она получила признание где-то за границей, но моя жена высказывала на этот счет сомнения. «Девочке не хватает самодисциплины и темперамента», – говорила она. Почему-то мы ничего не слышали о ней после смерти ее матери.

После триумфального завершения сезона в Плимуте мы уехали в Бристоль, но финансовые затруднения, о которых я уже упоминал прежде, продолжали создавать массу сложностей. Так что нам с женой пришлось распустить труппу, и мы стали изыскивать возможности для продолжения постановок…»

Дойдя до конца страницы, я перелистал книгу и вернулся к началу главы, где в полном беспорядке приводился список членов труппы. Там имелось только упоминание об Изабель Девлин и о ее дочери, имя которой не называлось. Но, несмотря на столь туманные сведения, я не сомневался, что речь шла о Ребекке.

Глядя на цветок азалии, я открыл первую страницу книги, где в бумажном кармашке хранилась библиотечная карточка, на которой отмечалось, кто и когда брал ее на прочтение. Мне не составило труда понять, насколько мало кого-то интересовали хвастливые воспоминания мистера Маккендрика. Так, за последние три года ее ни разу не востребовали.

Облокотившись, я сидел, опустив голову, размышляя над очередной загадкой. Кто-то отправил тетрадь Ребекки полковнику Джулиану, в тот же самый день Фейвел получил конверт с ее кольцом, кто-то появился в ее домике на берегу и, возможно, в Мэндерли, если вспомнить выломанные доски в окне особняка. Кто-то брал эту книгу, и совсем недавно кто-то побывал в лавке Фрэнсиса Брауна, где купил открытку с видом Мэндерли.

Кто это? Он или она, несомненно, имеющие доступ к вещам Ребекки. И этот «кто-то» явно хотел разрушить привычную картину. Не только меня обуревало желание докопаться до сути. Теперь я убедился, насколько права Элли. Речь, скорее всего, должна идти о женщине. Так ли уж она неуловима – эта пресловутая миссис Дэнверс? Она указывает направление, мне остается лишь следовать ему.

Куда мне сначала следует поехать? В Гринвейз? Что я там найду, кроме дома, который давно заселили другие обитатели? А если не туда? Какое еще место связано с Ребеккой?

Минут через пять сам собой пришел нужный ответ. Он лежал на виду, и все утро я подсознательно думал о нем. Я вынул письмо, написанное Ребеккой, письмо, которое в корне изменило всю мою жизнь. Тайт-стрит, 12 – квартира, которую она снимала в Лондоне. Я там уже побывал несколько раз, но никого не застал. Наверное, настало время снова наведаться туда.

Рядом с площадью Святого Джеймса оказалась стоянка такси, и по дороге в Челси я перечитал выписки из мемуаров Маккендрика – его мнение о матери Ребекки. Кое-что показалось мне примечательным, но я в первую очередь сосредоточил свое внимание на датах, сопоставляя с тем, что мне говорил владелец букинистической лавчонки.

В сентябре 1914 года Ребекка и ее мать оказались в Плимуте – ближайшем городе от Керрита и Мэндерли, сейчас поездка на машине занимала бы всего час или около того. В 1915 году Джек Фейвел приехал в Англию из Кении. Ребекка уже была в трауре. Следовательно, в этом промежутке – семь или восемь зимних месяцев, – скорее всего, и умерла мать Ребекки. И тогда миссис Дэнверс увезла ее к отцу в Гринвейз.

Отчего умерла ее мать? Фрэнк прямо говорит о том, что она болела. Возможно, от туберкулеза? В таком случае я мог бы довольно легко установить дату смерти, учитывая, что она носила фамилию Девлин, так что в Соммерсет-хаузе найдется свидетельство о смерти. И если мне не хватит времени, попрошу моего друга Саймона Ланга оказать такую услугу.

Отчего-то мне казалось, что причина смерти Изабель и послужила причиной возвращения Джека Девлина. И отчего-то я сомневался, что это миссис Дэнверс написала Джеку. Она, конечно, была в курсе всех дел, но, скорее всего, это не она отправила письмо. Девлин не требовал развода с женой, значит, вполне возможно, они поддерживали какие-то отношения все это время. Фейвел утверждал, что они прожили вместе полгода, но это еще ничего не значит. И его утверждения, почему они развелись, тоже могут быть ошибочными. Не сошлись характерами? Или же Девлин обнаружил нечто такое, с чем никак не мог смириться, и оставил жену? Увлеклась ли она кем-то? Или ждала ребенка от другого мужчины, когда он женился на ней?

Такси остановилось на углу улицы – я хотел пройтись пешком до фешенебельного особняка из красного кирпича с остроконечной крышей. Неподалеку отсюда как-то снимал студию Уистлер. Когда это здание выстроили, здесь в основном селились артисты, художники, музыканты, и, как многие из них, Ребекка снимала квартиру на самом верхнем этаже с широкими арочными проемами окон. Подняв голову, я смотрел на ее бывшую квартиру с противоположной стороны тротуара.

Солнце отражалось от стекол. Оттуда открывался вид на Темзу. Ребекка выбрала такое место, откуда было минуты две ходьбы до реки, как я сейчас понял. А еще я подумал, зачем ей надо было проделывать в ту ночь такой долгий путь до Мэндерли, если темные воды реки – для того чтобы покончить счеты с жизнью – находились рядом.

Перейдя дорогу, я остановился у нужного подъезда и принялся всматриваться в надписи у дверных звонков, как уже делал однажды. Квартира 12, как я помнил, находилась на первом этаже, и, похоже, там никого не было, 12 в – на втором, а 12 с – на самом последнем, нужном мне этаже.

Без всякой надежды я нажал на звонок квартиры 12 с и стал ждать. Я спрашивал Элли про эту квартиру, когда она везла меня на станцию позавчера утром. Неужели прошло так мало времени? У меня почему-то возникло ощущение, что это было месяц назад. Элли была уверена, что Ребекка сняла эту квартиру задолго до замужества, но после свадьбы приезжала сюда очень редко, от случая к случаю, хотя Джулиан утверждал обратное, что последние месяцы она довольно много времени проводила в Лондоне.

Мой палец снова утопил кнопку звонка. И еще я спрашивал Элли о том, что произошло с квартирой после смерти Ребекки. Она ответила, что ее сестра Лили по-прежнему жила неподалеку, часто проходила мимо, и у нее возникло впечатление, что ее не сдавали никому. «Может быть, Ребекка передала свои права на аренду кому-то другому? – предположила Элли. – Кто-то переехал сюда. Тот, кто потом собрал ее вещи». Кто бы мог это сделать? И догадался еще до того, как она ответила: миссис Дэнверс.

Снова миссис Дэнверс. Я опять нажал на кнопку и долго не отпускал ее. Трель раздавалась где-то в глубине дома. И вдруг я услышал, как хлопнула дверь, на лестнице раздались чьи-то шаги. Я напрягся. Входную дверь открыла молодая женщина лет двадцати пяти. Она была одета в черное с ног до головы – в богемном духе. И находилась в прескверном настроении.

– Что толку трезвонить! – сердито сказала она. – Вы можете нажимать кнопку хоть целый день, вам все равно не ответят…

Она помолчала и более внимательно всмотрелась в меня. И вдруг в ней произошла перемена. Улыбнувшись, она смущенно извинилась за то, что обрушилась на меня, объяснила, что живет в квартире 12 в, и поинтересовалась, почему я так долго звоню. Но когда я ответил, что интересуюсь обитательницей квартиры 12 с, она снова занервничала.

– Господи! – воскликнула она. – Вы что-то знаете про нее? Тогда входите. Это целая история. Хотите кофе?

Мы вошли в просторный холл, где пол был выложен черно-белыми плитками. Вверх, плавно изгибаясь, вела красивая лестница. Молодая женщина, прижав палец к губам и бесшумно ступая, провела меня к себе наверх, в свою квартиру. Либо у меня было очень честное лицо, либо я сумел чем-то вызвать ее доверие, либо она просто нуждалась в мужской защите, а почему она ей потребовалась, я понял после того, как она описала происходящее. Как бы то ни было, но через пару минут я уже сидел в ее гостиной.

Молодую особу звали Селина Фокс-Гамильтон. Она обосновалась в этой квартире в январе прошлого года и собиралась покинуть ее при первой же возможности. Она работала в арт-галерее на Корк-стрит и задержалась сегодня дома из-за головной боли после похмелья.

Усадив меня на прогнувшуюся софу, она познакомила меня со своими тремя кошками и начала свой рассказ. Селина не принадлежала к числу нервических особ и не верит в привидения – и никогда не верила, но изменила свое отношение к ним с тех пор, как перебралась в этот дом. Значит, я хочу узнать про то, живет ли кто над ней? Пуста ли она?

– Не совсем, – ответила Селина и передернула плечами. – Она сдана, но съемщики очень странные. Очень.

Видя, что я весь обратился в слух, она села напротив, зажгла сигарету и начала:

– Я переехала сюда по ряду причин, место мне очень понравилось, квартплата чертовски мала, дом хороший, квартира прекрасная, и кошки одобрили выбор. Агент объяснил, что квартирой на первом этаже никто не пользуется, и еще он добавил, что наверху живет одна молодая женщина, но бывает здесь очень редко, так что не причинит особого беспокойства. Меня все это вполне устраивало. А потом я начала замечать какие-то мелочи, и все они выглядели очень странно. Там, наверху, горел свет, когда я поздно возвращалась с вечеринки, но я не слышала ни шагов, ни стука, ни скрипа, я вообще никогда не видела, чтобы кто-то входил или выходил оттуда. И почту никто не получал: ни единого письма или открытки за все время. Ни разу. Согласитесь, что это довольно необычно.

Селина посмотрела на меня с оттенком недоумения, но не ожидая ответа с моей стороны. Видно, ей давно хотелось кому-нибудь рассказать обо всем.

– Тогда я стала наводить справки, – продолжала она. – Здесь на улице живут – и уже довольно давно – художники, и они мне все рассказали о той молодой красивой женщине, которая снимала квартиру наверху двадцать лет назад. А потом она умерла при таинственных обстоятельствах. Кто-то решил, что она покончила жизнь самоубийством, а другие уверяли, что ее убил муж. Она жила в роскошном особняке, который сгорел на другой день после ее похорон…

Как бы там ни было, но, закончив этот рассказ, они поинтересовались: «Ты видела ее?» Можете себе представить, как меня это потрясло? Я не видела ее, я вообще никого не видела, но они говорили, что она появилась – и совсем недавно. Один заявил, будто она стояла у реки – в самом конце улицы, а другой видел, как она выходила из подъезда как-то вечером. «Неужели ты не слышала, как она передвигает мебель? – спросили меня. – Обычно она начинает заниматься этим ночью, вот почему, наверное, агенту удается сдавать эту квартиру с трудом и то ненадолго, и плата поэтому такая низкая. Это началось с той ночи, когда сгорел особняк, со дня ее похорон», – уверяли они. Все эти двадцать лет! И я – семнадцатый по счету жилец, который снимает квартиру после войны.